Так бывает, когда улицы длинны, а мысли протяжны.
Никто не понимает, откуда берется в этом мире столько стихов и рассказов, и все они грустные. Никто не знает, откуда в этом мире столько мужчин и женщин, и все они одинокие. И вот она прячет под подушку шоколадную конфету, которую он ей дал перед отходом поезда, чтобы произвести впечатление. А он стоит на балконе под дождем и медленно курит. В каком мире растут и рассказы?.. В каком мире растут одинокие люди?..
Моя соседка снизу по утрам плачет в туалете. Я прихожу туда ровно в семь часов утра или в начале восьмого и слышу ее рыдания. Я прихожу в туалет рано утром, чтобы поплакать. И, конечно, моя соседка сверху слышит мои рыдания и думает: «Вот, опять она плачет в туалете… Почему она плачет по утрам? Почему она плачет в туалете? Почему она не дает мне поплакать?». Но ведь моя соседка сверху тоже приходит в туалет рано утром, чтобы поплакать. И, Господи, сколько же нас, плачущих по утрам в туалете… И зачем мы нужны, и кому мы нужны в этом мире?..
Может быть, мы нужны для того, чтобы окликать тех, кто уходит? Ведь если их никто не будет окликать, они могут уйти насовсем. А если все уйдут, кто хочет уйти, - в этом мире никого не останется.
Когда мне было три года, моему дедушке стало плохо с сердцем. Мы завтракали – бабушка, дедушка, мама, папа, мамин брат с женой и двумя детьми, папина сестра с женихом и еще двое друзей с работы. Дедушка сидел за столом – и вдруг стал сползать куда-то вбок.
Его перенесли на кровать, и бабушка тут же закричала ему в ухо: «Борис! Вставай! Слышишь меня, вставай сейчас же! Борис!». Мне стало страшно, я заплакала, а бабушка схватила нож и стала стучать по сковородке над дедушкиной головой. Дедушка лежал неподвижно, весь белый. «Вставай! – кричала бабушка. – Вставай! Слушай сюда!».
И мамин брат с женой, и папина сестра с женихом, и двое друзей с работу стали кричать ему в уши что-то громкое и непонятное, стучать в сковородки, бить посуду над его головой.
И мама с папой, и бабушка, и еще двое друзей с работы закричали, застучали, затопали ногами. А он все равно лежал весь белый. А он все равно лежал, как мертвый. Было страшно.
Но вдруг он открыл глаза. И посмотрел на нас и на кавардак, царящий в комнате.
Мы кричали, мы звали его – и он не ушел от нас. С тех пор он так и лежал на диване – неподвижный, белый, и только плакал, когда бабушка его мыла.
А тетя Ксения умерла бы давно, но ее не отпускала дочка. Она просила ее отпустить, потому что жить ей уже было нечем. Рак съел тетю Ксению, внутри у нее не было ничего, кроме рака. А дочка плакала и не отпускала ее, потому что не могла представить, как она будет жить без мамы одна. Потому что никого у нее не было, кроме мамы. И ругались они каждый день, как сумасшедшие.
И тетя Ксения кричала, что не может она больше жить, нет никаких сил, и за что ей это наказание, сколько же можно, и что же еще говорить, и что же еще сделать, чтобы хоть лягушкой какой-нибудь отсюда вывернуться, ужом отсюда уползти.
А дочка приходила и кричала, что никогда она ей этого не позволит, что жить она будет, как миленькая... И какое она имеет право уходить, если дочка остается одна на белом свете, которую она замучила болезнями своими, непониманием полным, а в детстве так колотила, что только зубы стучали, и все время в жизнь ее лезла со своими советами дурацкими… И как она может, это же надо было такой наглости набраться, чтобы после всех мучений этих – умереть.
И крик этот вздымался к небу, как воды всемирного потопа, распухшие от слез, несокрушимые от ярости. И, когда уже голоса в горле не стало, дочка тети Ксении подошла к окну и стала без единой мысли в голове рассматривать худое деревце в больничном дворе, ларек с яркими тряпками и двух женщин в черных платочках и джинсах, которые медленно шли друг за другом. И когда она повернулась к постели Ксении, - той уже не было в живых.
Вот для этого мы и нужны – окликать уходящих. И мы чувствуем это свое призвание душой, об этом все грустные стихи и рассказы всех одиноких мужчин и женщин. И мы чувствуем это свое призвание кожей, потому что кожа у нас меняется. Бывает так, что в коже заводятся маленькие-маленькие клещи, и они ползают там, в коже, прогрызая новые и новые ходы, вьют гнезда и размножаются. И опять ползают внутри кожи, особенно по ночам, тогда у них своя жизнь, веселая и страшная. А еще мы это чувствуем головой. Это только кажется, что у нас там мозги. На самом деле у нас там камушки, серые морские камушки, это и называется - серое вещество. Мы качаем головой – а они сыплются из стороны в сторону. Мы идем по улице – а они шуршат и скрипят. Часто бывает больно там, внутри головы – это они трутся друг о друга, их слишком много, голову распирает, вытряхнуть бы их оттуда, выкинуть бы куда-нибудь.
Что же видят во сне те, кто окликает ушедших? Чаще всего они спят без снов, как камни. Но иногда они видят странный сон. Серые тучи клубятся в высоте. Желто-серые камни расстилаются до самого горизонта. И там, на горизонте - черная гора. Большая черная гора с вершиной, упирающейся в небо. А на вершине горы – деревянный крест. На этом кресте, подъятый к серым тучам, умирает человек. А рядом с ним, мягко пикируя, летит Баба Яга в черной ступе.