Я расскажу вам то, что было на самом деле. Я ничего не сочинила и не придумала, честное слово. Если вы мне не верите, можете спросить у Елены Аркадьевны Купрейчик, которая как раз тогда переживала творческий кризис, сменявшийся творческим запоем, пила же она только водку с малиновым вареньем. Спросите еще у Алексея Журавля, он тогда был студентом и везде опаздывал, а потом стал художником-абстракционистом, но так и не научился рисовать лошадь. Спросите, в конце концов, Славу Верховского, известного афоризматика, любимца всех евреев нашего города. Все они тогда еще были живые, никуда не уехали, не ушли с головой в религию или в собственную гениальность… Спросите их, и они подтвердят, что я говорю вам правду, что я вообще говорю чистую правду, только мне никто не верит. Когда-то я предложила Славе Верховскому помочь моему бывшему покойному мужу принести только что купленную в комиссионке кровать. Они действительно носили кровать через весь город, Слава и мой бывший покойный муж. Потом Слава сказал, что это хороший сюжет для рассказа и написал рассказ, а бывший покойный муж ничего не сказал и не написал, потому что был бывшим и покойным. Но потом, сколько я ни рассказывала всем эту странную историю, все были уверены, что я им пересказываю рассказ Славы Верховского. А про Елену Аркадьевну Купрейчик, которая организовала в нашем городе первый религиозный детский садик, мне рассказал мой бывший покойный муж и даже познакомил с ней, и тогда я поняла, что его рассказ – чистая правда. Но когда я стала рассказывать обо всем этом Алексею Журавлю, столкнувшись с ним случайно в сэкондхэнде – клубе интеллигенции нашего города, он очень смутился и сказал, что это неправда, потому что никогда у меня не было бывшего покойного мужа, не такой я человек, чтобы муж был сразу и бывшим, и покойным, и вообще – он меня первый раз видит.
Так что есть люди, которые могут подтвердить правдивость моих слов. Они подтвердят это даже тогда, когда мне станет казаться, что ничего этого не было, что я все это придумала, как придумала себя, как придумала это раннее утро за окном и шорох шариковой ручки о бумагу, как придумала то, что я пишу этот рассказ. Потому что я не знаю и никогда не узнаю, кто придумал для меня это невзрачное лицо, которое смотрит на меня каждый день из зеркала, эту фигуру и неухоженную комнату, кто придумал для меня эту жизнь, которая только и делает, что бьет меня головой о стенку, тычет носом и носит неизвестно где.
Так вот, это было очень давно, так давно, что многих моих знакомых еще на свете не было. В эти далекие дни занесла меня жизнь на какую-то зимнюю турбазу. Там все время шел снег, и все катались на лыжах, а я не умела. И это была ужасная трагедия, я страдала и ругалась со всеми, а больше всего с моим парнем, который через полгода стал моим мужем.
В тот день мы орали друг на друга с самого утра – вначале он обиделся на меня, потом я злилась на него из-за того, что он на меня обиделся. Мы сделали перерыв на завтрак, а потом опять ругались до самого обеда. Но после обеда все началось сначала и даже хуже: мы сидели на скамейке и уже ни на что не обращали внимания: на людей, которые смотрели на нас, на снег, который падал и падал, на сгущающиеся сумерки. Я плакала, плакала, плакала, и требовала к себе внимания и понимания, а еще большой любви. В конце концов он крикнул:
– Хватит! Все что угодно – хоть головой об стенку, хоть с горы вверх тормашками, только не это! У меня уже не психика, а одна психическая травма!
Он встал, развернулся и растворился в темноте. А я осталась на скамейке и снова заплакала.
Но он не возвращался. Я пошла в комнату – там его не было. Не было его и возле столовой. Я вышла за ворота турбазы. Не было никого, только звезды смотрели на меня с неба. И куда идти? Было тихо, как в пропасти. Я медленно пошла по дороге, оглядываясь. Куда же он мог деться? Что мне теперь делать одной на этой идиотской турбазе? Как я поеду домой одна? И что я скажу дома? Почему все так плохо?
Вдруг около меня остановился грузовик.
– Девушка, вас подвезти?
Я подумала – и села в машину. Я сказала водителю, что ищу одного человека, и он повез меня куда-то в свистящую тьму. Мы ехали вдоль дороги, но никого не было видно. Было тепло и пахло бензином.
– Вы здешний? – спросила я.
– Здешний, но скоро уеду.
– Куда?
– На Элевсинские поля. Там все едят мяту и мед, а пьют молоко и амброзию. Там нет ни печали, ни воздыхания.
Мы въехали в лес, и тут он сказал:
– Не повезло вам сегодня, девушка. Зря вы, между прочим, посторонним людям доверяете. Я вас сейчас изнасилую и убью, и ваших криков никто не услышит. Нельзя же так легкомысленно относиться к своей жизни.
Я закричала громко и хрипло, как ворона. Я забарабанила в дверцу грузовика, понимая всю безнадежность своего положения. Но когда я дернула какую-то ручку, дверца, неожиданно открылась.
Я выпрыгнула из грузовика и упала на снег. Я не разбилась. Только шишка вскочила на лбу. Грузовик грохотал где-то вдали. Неважно, что со мной случилось. Не хотелось никуда идти, ничего делать не хотелось. Я лежала на снегу и смотрела на небо, полное звезд. Господи, кто же там, на небе? Кто смотрит на нас? Кто оттуда наблюдает за нами? Кто это – с тысячами тихих равнодушных глаз? И зачем, зачем нужно так на нас смотреть? И что теперь делать нам с этим страхом, с этим ужасом неба, зачем он нам?
Я вернулась на турбазу. Никого не было в комнате. Я включила телевизор. На экране появилась старая индианка в пончо, она на что-то возбужденно говорила, показывая вверх, в звездное небо, и огромный снег летел ей в лицо.