Судьбою предназначено? Галина Кисель.
Маленькая повесть.
Роза нерешительно потопталась у огромной резной двери, раздумывая, войти или вернуться, но все же дернула за позеленевшую ручку. Дверь не поддавалась.
- Вот и хорошо, - с облегчением подумала девушка. – Скажу, что было закрыто.
И сошла на тротуар. Но тут дверь приотворилась, и выглянула их школьная учительница пения.
- Ну, наконец – то! Пошли быстрей, нас уже ждут!
Девушка попыталась объяснить, что спешит домой, что после болезни и смерти матери на ее плечи легли все домашние заботы. И отец очень сердится, если не застает ее дома, когда возвращается с работы. Но Анна Аркадьевна не слушала.
И Роза покорно пошла за ней по коридору.
Во Дворце пионеров, красивом старинном здании в парке над Днепром, Роза была раза два-три, не больше. Она знала, что тут много разных « студий», куда принимают только самых талантливых, и сейчас спешила за Анной Аркадьевной с душевным трепетом. Они прошли по длинному коридору в небольшой полутёмный зал со сценой и рядами кресел. На сцене толпились и болтали почти одни девочки.
- Петр Рудольфович! - позвала Анна Аркадьевна, - Вот смотрите - привела!
Она подтолкнула Розу вперёд, навстречу худощавому мужчине с растрёпанными волосами и в очках, который стоял у рояля.
Не глядя на девушку, он показал на сцену.
- Иди вон туда. Дети! Все по местам! Становитесь! Я сейчас!
А сам спрыгнул вниз и пошёл с Анной Аркадьевной к дверям, что-то ей доказывая и размахивая руками.
- Володя! К роялю!
Окликнул он на ходу высокого юношу, который стоял отдельно от всех у завешанного тяжёлой шторой окна. Тот оторвался от подоконника и, не спеша, двинулся к сцене, всем своим видом выражая пренебрежение к нестройной толпе подростков. Откинув пятернёй назад густые чёрные волосы, он бросил пальцы на клавиши. Мощный аккорд заставил всех умолкнуть и построиться. Одна Роза осталась у рояля, смущённо оглядываясь по сторонам.
- Ну что же вы? Давайте, пойте! - с насмешкой предложил Володя и заиграл:
« Девушки, красавицы любушки, голубушки!»
Хористы в замешательстве уставились на него. Но когда он во второй раз заиграл вступление, Роза неожиданно для себя запела.
- Вот это да-а-а! - протянул юноша. Он вовсе не ожидал услышать чей – нибудь голос, хотел их просто подразнить. Анна Аркадьевна и Петр Рудольфович остановились и обернулись. Впоследствии Роза никак не могла понять, что с ней приключилось? Скорей всего сыграло роль напряжение, в котором она пребывала. А, кроме того, часы над дверью неумолимо напоминали, насколько она опаздывает.
«Отец будет ругаться», беспокоилась она.
- Вот видишь, я же говорила! - торжествовала Анна Аркадьевна.
- Ты где учишься? - спросил Петр Рудольфович.
- В школе…В десятом…
- Да нет, кто твой учитель по вокалу?
Роза молчала. Только сейчас до неё дошло, что он спрашивает, где она учиться петь.
Не скажешь ведь, что она учится петь, подпевая чёрной тарелке радио, которая висит над дверью их комнаты? За годы болезни матери радио было её единственным развлечением. Радио и ещё книги. Так она выучила арии из опер довольно скудного репертуара тех лет. Даром, что тарелка хрипела, трещала и захлёбывалась. Розе это вовсе не мешало.
Петр Рудольфович подошёл к роялю и, стоя за спиной Володи, сыграл несколько тактов.
- Ну-ка, попробуй напеть.
Но Роза молчала, опустив глаза и чувствуя, как наливаются жаром щёки.
- Ладно! - он похлопал её по плечу. - Становись сюда. А тебе, Аннушка, спасибо за находку!
Во время репетиции Роза обо всём забыла, но когда он отпустил их, сказав, чтобы завтра не опаздывали, она соскочила со сцены, схватила своё пальтишко и бросилась к выходу. Не смотря ни на что, она была счастлива. Её приняли в хор Дворца пионеров!
С того самого дня, когда она увидела свою маму на сцене, услышала, как она поёт не дома, а в зале полном людей, она страстно мечтала и сама когда-нибудь пережить такое. Что с того, что жалкий клуб фабрики индпошива, где мама работала « швейкой», был просто бывшим складом с бетонным полом и узкими окошками под потолком? А как хорошо они пели дома вдвоём с мамой! Какое это было замечательное время!
Роза уже выбегала из дверей, когда её догнал Володя.
- Постой! Куда ты спешишь? Ты так и не ответила, где учишься? - он пошёл рядом. Девушка растерялась. Она совершенно не знала, как поддерживать разговор. Но он, казалось, даже не заметил этого.
- Ты что, Петра Рудольфовича испугалась? Он вообще-то ничего. Преподаёт у нас в консерватории основы композиции. А во дворце - это у него общественная нагрузка. Вот он и нагружает нас, студентов. Говорит, аккомпанировать полезно для пианиста!
- А в консерваторию трудно попасть?
Консерватория… Никогда в жизни это не приходило ей в голову. Володя с готовностью стал ей объяснять. Сольфеджио… Композиция… Слова - то всё такие незнакомые, завораживающие.
- А моя мама была солисткой в хоре, на фабрике! - сообщила девушка с вызовом.
- Ну что ты! Это же не профессионально! Вроде вашего хора во Дворце!
- А мне понравилось.
- Да я ничего. По правде говоря, мне тоже нравиться. - Он широко улыбнулся, и Роза впервые отважилась поднять глаза. Он смотрел на неё, прищурясь, смешно морщил нос в веснушках. Мальчишка мальчишкой и уши оттопыренные. Ей стало с ним легко и просто, и она засмеялась.
Они остановились на углу Крещатика и улицы Энгельса.
- Я здесь живу. - Она показала. - Только во дворе. А теперь я пойду, меня отец ждёт.
Он задержал её руку в своей.
- Придёшь завтра?
Девушка кивнула.
- Обязательно!
Когда Роза зашла, отец жарил на кухне картошку. Огня не зажигал, светилось только слюдяное окошко керогаза. Как всегда, пахло керосином, подгоревшим жиром, помоями.
- Где ты была? - он никогда на неё не кричал, стесняясь соседей, но девушка видела, что он сердится.
- Учительница водила меня во Дворец пионеров. Она хочет, чтобы я там участвовала в Первомайском празднике.
Отец всегда относился к учителям с пиететом, и гнев его немного утих.
Роза успела переодеться и накрыть на стол, пока он закончил свои дела на кухне. Он внёс тяжёлую сковороду, опустил её на подставку и сел на своё место к столу.
- Садись обедать. Суп я уже разогрел. А она знает, сколько ты пропустила? Тебя могут не допустить к выпускным экзаменам.
- Она у нас недавно. И меня допустят! Вот увидишь! Особенно, если я буду участвовать в самодеятельности, - слукавила девушка. - Я пыталась ей сказать, что не могу, а она не слушает. Но это только до Первомая!
- И что ты там будешь делать?
Прежде, чем ответить, Роза разлила по тарелкам суп.
- Петь буду… В хоре.
- Значит, опять хор? Мало мне было несчастья с твоей мамой?
Отец обвинял фабричную самодеятельность в болезни матери. Сырой подвал, в котором находился клуб, многочасовые репетиции, и в результате чахотка.
- Так это только на праздничные дни! Там будет городской утренник! - упрашивала девушка. Но отец внезапно перестал спорить.
- Хорошо, пусть будет по-твоему…
Они молча доели обед, и Роза отнесла посуду на кухню. Ей было жаль отца, она только сегодня заметила, как он постарел и устал. Белые нити в волосах, морщины возле глаз, плечи опущены. Почти год прошёл после смерти матери, а он никак не может прийти в себя. Но на сей раз она не могла покориться. Роза чувствовала, что этот день, который так обыкновенно начался, что-то переменил в её жизни.
А теперь нужно было приниматься за обычные домашние дела и уроки. На сегодня праздник кончился.
Но что бы она ни делала, она всё время думала о хоре – и о Володе, всё ещё ощущала тепло его руки, видела его глаза, и сердце её учащённо билось. Почему он пошёл ее провожать? И случиться ли это завтра? В отличие от своих подруг, Роза ещё никогда не встречалась с мальчиками. Слишком занята была домашними проблемами, болезнью матери, и сейчас сама не понимала своего волнения.
Поздно вечером она ушла к себе за перегородку. Года два назад отец по совету врача отгородил матери угол в их единственной комнате. Тут помещалась кровать, маленький столик, стул и зеркало на стене. Тетради и книги лежали на подоконнике. Теперь это была её комната. Она включила лампу над столом. На кровати валялась её школьная форма так, как она её второпях сбросила. Девушка подняла платье. Вытертые рукава, мятый подол, воротничок жёлтый от старости. И такой её видел Володя? Нет, больше она в этом во дворец не пойдёт! Тихонько, чтобы не разбудить отца, который уже спал на своём диване, она достала из шкафа белую батистовую блузочку, украшенную комсомольским значком, чёрную юбку, развела утюг, благо угли и керосин всегда были под рукой, и всё прогладила. А новые туфли на маленьком каблучке у неё были.
Окончив все дела, она подошла к зеркалу и стала придирчиво себя разглядывать. Тёмный завиток на смуглом лбу, тоненькие брови, глаза голубые, тревожные и вопрошающие. А губы совсем бледные. Она старательно покусала их. Вот так-то лучше! Больше ничего в зеркале не помещалось. Роза приподнялась на цыпочки. Появилась смуглая шейка и выступающие из ворота халата ключицы. Она вздохнула. Не даром Оля, её лучшая подруга, звала её не иначе, как Худоба Кощеевна, когда заставляла у них обедать. Девушка никогда не считала себя красивой, вообще мало об этом задумывалась, но сейчас это её волновало. Сумеет ли она, такая, понравиться Володе? И что будет завтра?
А потом начались первые огорчения. Выяснилось, что она не умеет читать ноты. Ей было так стыдно! Она с недоумением разглядывала листок, где под строчками нот был расписан текст хорошо знакомой песни. До сих пор она считала, что ноты нужны только музыкантам. И когда Петр Рудольфович сердито прикрикнул на её соседку:
- Фа, Лена, Фа! Ты что, не слышишь? Роза, покажи ей! - она растерянно уставилась на него.
- Ты что, ноты читать не умеешь? - удивился он. Все остальные хористы были из музыкальных школ.
Девушка смотрела в землю, не в силах поднять глаза. Она представила себе, как на неё глазеет весь хор. И Володя…
Нужно было просто спрыгнуть со сцены и убежать, но она не смогла.
Петр Рудольфович быстро нашелся и продолжал репетицию, будто ничего не произошло. А когда все закончилось, он подозвал ее к себе. Роза медленно шла к нему, обречено опустив голову. Вот сейчас ей скажут больше не приходить, и не будет в ее жизни ни Дворца пионеров, ни Володи.
- Девочка, тебе нужно учиться, - сказал Петр Рудольфович участливо. - Серьёзно учиться. У тебя хорошие данные. Красивое, глубокое меццо-сопрано. Как же так получилось, что тебе никто об этом не сказал?
Роза подняла глаза. Он смотрел на неё с доброй улыбкой.
- Чем занимаются твои родители?
Девушка помедлила.
- Мама умерла прошлым летом. Она болела почти четыре года, а я была при ней, больше некому было…
Он понимающе покивал:
- Всё же подумай. Может быть, твой голос - это твоё будущее?
- А завтра мне приходить? - робко спросила девушка.
- Конечно! И не опаздывать!
Она повеселела. Её будущее… С этим до сих пор все было не ясно. Об институте нечего было и мечтать, с её-то оценками! Сплошные тройки и ещё не известно, сдаст ли она выпускные экзамены. Отец уговаривал её пойти на курсы бухгалтеров. Для него выше этой профессии ничего не существовало.
Но девушка приходила в отчаянье от одной мысли, что придется всю жизнь перебирать бумажки и иметь дело с цифрами. Она уже готова была пойти на фабрику индпошива, туда её звали мамины подруги.
Роза шла, взволнованная, трепещущая, чувствуя, что в её жизни всё изменилось. До сих пор сцена для неё не была связана с действительностью. Мечтать об этом было для девушки утешением в трудные минуты, её убежищем. Она часто воображала себя героиней полюбившихся книг или кинофильмов, разыгрывала тайком целые сценки, или пела вместе с радио, не забывая при этом выполнять домашние дела. Чаще всего она была солисткой хора. Как мама. Но никогда не думала об этом, как о будущей профессии. И вдруг слова Петра Рудольфовича словно толкнули её в совсем другой мир. Неужели её грёзы могут стать действительностью?
- Да, я стану певицей, артисткой! - твердила она про себя, как заклинание. - Вот только бы сдать выпускные экзамены и получить аттестат. Спрошу у Петра Рудольфовича, где можно учиться. А Володя может, конечно, меня теперь не замечать. И не надо!
- Ну, и о чём ты там секретничала с нашим дядей Петей? - услышала она вдруг.
Володя стоял у выхода, прислонившись к колонне. Роза вспыхнула от неожиданности.
- Ты меня ждал? - вырвалось у неё.
- Ага! - он не придавал этому никакого значения. - Так о чём вы так долго беседовали?
- Ты знаешь, он говорит, я должна учиться петь! - Она вопросительно посмотрела на юношу. - Но я не знаю… Смогу ли я? И где учиться пению? А если у меня ничего не выйдет?
- Обязательно получится! Вот увидишь!
Володя взял её за руку. Они свернули в сад за дворцом. Здесь было пусто. Перекликались на деревьях птицы, клумбы пахли свежеразрытой землёй. Между голыми ветками сквозило светлой зеленью, а под берёзой открылся первый подснежник.
Они подошли к ограде смотровой площадки. Над Днепром стлался туман, серели домики на Трухановом острове, а дальше, на низком левом берегу, темнели леса. Далеко-далеко, до самого горизонта.
- А что, если все ошибаются? - спросила Роза. - Я ведь никогда не пела во весь голос. Только в хоре. Дома я пою шёпотом, там соседи.
- А ты здесь попробуй. Смотри, какой простор! Давай! - И он пропел: - « Широка страна моя родная!» - Роза подхватила сначала робко и неуверенно, а потом расхрабрившись, во всю силу. И её голос словно вырвался на волю. Она сама изумилась, как чисто, легко и необычно он звучал.
- Вот видишь? - он смотрел на неё с восторгом. - Дядя Петя прав! Тебе в опере петь!
Роза улыбнулась. - Я там была - то всего один раз, на « Князе Игоре». А потом дома всё время пела: « О, дайте, дайте мне свободу!»
Он засмеялся. - Так это же мужская ария!
- Всё равно! Зато как звучит!
Володя теперь постоянно присутствовал в её мыслях. Что бы она ни делала, он словно всё время был рядом. И улыбка не сходила с её губ. Даже отец это заметил.
- Что-то ты притихла? - спросил он однажды. - И всё время улыбаешься.
- Да ничего. Просто так!
Она хотела было рассказать ему про Петра Рудольфовича, да не решилась. Но зато поделилась с подружками.
- Пошли, поговорим с мамой, - предложила Оля. - Посоветуемся.
Они долго совещались вчетвером, а потом Олина мама сказала:
- Ладно, будем думать, где тебе учиться. А инструментом можешь пользоваться у нас. Всё равно пианино стоит без дела. Олька только трень-брень, а играть не хочет! Она тебе и ноты показать может, если ещё не забыла. Вот родила девочку, а получился мальчишка. В аэроклуб бегает, с парашютом уже прыгала. Даже причёска мальчишечья! - она любовно потрепала дочку по затылку.
Но о Володе Роза никому не сказала ни слова.
Вечером она собралась с подругами погулять. Только они вышли из ворот, как появился Володя. От неожиданности Роза застыла на месте, а девочки удивлённо переводили взгляд с неё на незнакомого юношу. Она представила его им, краснея, но он, казалось, видел только одну Розу и обращался только к ней. И сколько Оля ни пыталась его разговорить, отделывался ничего не значащими словами и иронической улыбкой. В конце концов, девочки отстали и оставили их вдвоём.
Они медленно шли по Крещатику в толпе гуляющих. Тёплая, душистая ночь ласково обнимала их, неярко светились редкие витрины.
- Я уже целый час хожу возле вашего двора туда-сюда. Боялся, что ты так и не выйдешь, - сказал он, понизив голос.
У Розы перехватило дыхание. Сейчас всё было по-другому. Одно дело выйти вместе после репетиции и говорить по делу, а другое вот так. В ее жизни это было первое настоящее свидание.
Когда Роза вернулась, девочки ожидали её во дворе под каштаном и учинили форменный допрос. Ей не хотелось говорить. Казалось, что они вторгаются во что-то сокровенное, личное. Уничтожают восхитительную тайну. Но такова уж была у них традиция, и Роза рассказала всё.
- Он, конечно задавака. Но студент консерватории - это да-а! - сказала Оля, и девочки посмотрели на Розу с уважением.
После первомайских праздников, на которых хор выступал с большим успехом, Петр Рудольфович опять подозвал Розу:
- Ну, как ты решила? Будешь учиться?
Роза кивнула. - Да, да, обязательно! Но где?
- Возможно, у нас будет место на подготовительном отделении. Ты приходи в конце июня в консерваторию, - он вынул из кармана пиджака старенькую, пухлую записную книжку. - Скажем, 28 июня. Я буду на кафедре композиции. Ты меня найдёшь.
- Спасибо! Большое спасибо! Я приду! Я обязательно приду! - девушка радостно и благодарно смотрела на него.
В мае Роза и Володя встречались не часто. У Розы вот-вот должны были начаться выпускные экзамены, а у Володи шли итоговые концерты. На свой концерт он пригласил и её, а она постеснялась прийти одна и уговорила девочек. Володя исполнял Полонез Шопена. В зале было немного народа, в основном студенты или родители участников. Володе долго хлопали. Девочки были в восторге и от концерта, и от всей атмосферы консерватории и даже простили ему то, что он не стремился в их компанию.
- Конечно, он зазнайка, но пианист хороший, - сказала Оля. А Роза слышала, как за её спиной переговаривались две женщины:
- Очень способный мальчик.
- Несомненно.
Все это время девушка жила, как во сне. Неуверенность, надежда, отчаяние, вера – сменяли в ее душе друг друга. В отличие от Володи, который не сомневался, что его ждет успех. В их доме всегда звучала музыка. Его мать была пианисткой, отец играл на виолончели в театральном оркестре, и даже брат, который порвал с семейной традицией и учился в политехническом, виртуозно играл на гитаре и пел при этом «городские» романсы, несмотря на то, что их считали тогда «мещанскими». Володя учился играть с шести лет, окончил музыкальную школу и даже дал уже два сольных концерта в санатории за городом. Он был веселым юношей, с легким характером, но к музыке относился очень серьезно. И ему нравилось трепетное отношение Розы ко всему, что он ей рассказывал о консерватории. Девушка слушала, широко распахнув глаза и приоткрыв бледноватые, нежные губы. Может быть, это просыпался в нем талант учителя?
А отец Розы ни о чем таком и не догадывался. Он беспокоился, расспрашивал знакомых, искал, куда бы пристроить дочку учиться или работать и очень горевал, что она упрямо отказывается от бухгалтерских курсов.
Времени совсем не хватало, но пару раз Роза и Володя всё же выбрались в оперу, на утренник. Сидели на галёрке. Тут бывали в основном студенты. Многие из них здоровались с Володей и с интересом разглядывали Розу. А она чувствовала себя неловко и с нетерпением ждала, пока погаснет свет. Потом наступало блаженство. Девушка забывала обо всём, и впитывала в себя музыку, голоса певцов, волшебство декораций.
И при мысли о том, что и она может очутиться в этом мире, у нее захватывало дух!
В июне у Розы начались выпускные экзамены, а у Володи зачёты за первый курс, как он утверждал, самый трудный. Телефона не было ни у неё, ни у него. Так что приходилось уславливаться о встрече. У них была «своя» скамейка в парке, в тени огромной липы, далеко от главных аллей. Здесь они изредка встречались вечерами. Володя обнимал её за плечи, а она, прислонясь щекой к его груди, слушала, как бьётся его сердце. Здесь он однажды поцеловал её в губы. Она неумело, порывисто ответила. С тех пор они часто сидели тут и целовались. Далеко, невидимый, играл по воскресеньям духовой оркестр, а над ними шелестела листвой липа.
В последний раз они договорились встретиться 21 июня, в субботу. У Розы был выпускной бал. А поздно вечером все выпускники города обычно встречались на Владимирской горке. Володя обещал её там разыскать.
Суббота 21 июня выдалась тёплой и солнечной. Роза с утра долго подшивала мамино голубое крепдешиновое платье, и даже немного поплакала над ним, потому что в этом платье мама обычно выступала на сцене. Но это не испортило её светлого настроения. Потом подруги втроём примеряли наряды и делали друг другу причёски, возбуждённо переговариваясь.
В школьном зале были накрыты столы. Мамы выпускников напекли много разного печенья, а директор даже разрешил поставить лёгкое вино. Роза не ждала от этого бала ничего особенного. Свой аттестат она получила одной из последних, и, небрежно свернув его в трубку, сунула в сумочку. Главное сделано, школа закончена!
А потом было хорошо. Танцевали под патефон, кто-то попросил Розу спеть, и она, осмелевшая за последнее время, спела « Синенький скромный платочек», а потом на бис «Скажите девушки подружке вашей» и ей долго хлопали. Теперь у неё не было отбоя от кавалеров. И танцевалось ей так легко!
А поздно вечером выпускники собрались на Владимирской горке, над Днепром. Тут было шумно, весело, играл духовой оркестр. Ночь стояла безветренная, ясная. Роза почти сразу увидела Володю. Он шёл ей навстречу с какими-то девушками, но тут же оставил их и подошёл к ней. Её душа ликовала. Они гуляли в шумной толпе, смеялись каким-то шуткам и часто останавливались у Днепровского обрыва, вглядываясь в даль, где уже светлело небо.
Небо 22 июня 1941 года. Они видели, как над железнодорожным мостом вились самолёты, и что-то тяжёлое ухало в воду, поднимая фонтаны брызг. И невдомёк им было, что в эти самые минуты все их планы, мечты и надежды перечёркивает война.
Июль выдался жарким и пыльным. Тревога висела в воздухе, не давала спать. По ночам слышались гулкие удары. Говорили, что немцы бомбят мосты, но не могут попасть. Все были возбуждены и напуганы. По улицам летали обугленные обрывки бумаг, и пахло гарью. Вышел приказ жечь архивы, и отец с уборщицей выносили какие-то свёртки и папки и жгли их прямо во дворе, под окнами конторы. Хотя никто не смог бы сказать, какие такие военные секреты хранились в домоуправлении. А ребятишки шумели и прыгали вокруг костра. Несколько дней все были заняты тем, что резали бумажные ленты и наклеивали их крест на крест на окна, и от этого улицы приобретали незнакомый, пугающий вид. В продуктовых магазинах часами стояли длинные очереди за тем, что дадут. Продукты подвозили редко и понемногу. Вечерами город погружался в тревожную тьму. Всё больше людей уезжало. Появилось слово –«эва-ку-а-ция».
Теперь Роза встречалась с Володей у консерватории. Там из открытых окон слышались беспорядочные звуки музыки, но с каждым днём она становилась все тише. Роза всё ещё переживала то, что ей сообщил по секрету Володя: Петра Рудольфовича и ещё одного профессора, виолончелиста, арестовали и увезли прямо из консерватории.
- Наверное, потому, что они - немцы, - предположил Володя. - Но у нас говорят, они были шпионами.
Роза вспомнила добрые серые глаза Петра Рудольфовича и покачала головой, не соглашаясь. Её будущее опять стало неопределённым. Но кто в те дни думал о будущем? Все ждали конца войны.
Володя приходил в консерваторию весь взвинченный. От его былого высокомерия не осталось и следа. Он передвигался в толпе от одной группы к другой, крепко держа за руку притихшую и безмолвную Розу, и временами ей казалось, что он в панике держится за неё. В её душе росли тяжёлые предчувствия. Они всё реже оставались одни. Но если такое случалось, они принимались лихорадочно и жадно целоваться.
Отца мобилизовали в середине июля. Повестку получила Роза, прочитала и, не помня себя, побежала через двор в контору к отцу. Он взял синюю бумажку двумя руками, прочитал и кивнул.
- Ну, что же. Я этого ожидал. Надо собираться. Ты беги домой, посмотри там бельишко, кожанку мою достань. А я схожу в управление, доложуся. Только плохо, что ты остаешься совсем одна. Ну, да война скоро окончится. Вот увидишь. Месяц, может быть два. И погоним немца.
Отец достал из шкафа чемодан, и они вдвоём стали складывать туда бельё, бритву в чехле, мыло, полотенце, фуфайку. Он смазывал в передней сапоги, и всё время, пока собирался, не уставал твердить одно и тоже:
- Ты чтоб из дому ни шагу… А то ещё потеряешься. Я знаю, многие уже бегут. Но до Киева немец не дойдет, это я тебе точно говорю. Его вот-вот погонят. А ты - никуда из города, жди! Или я приду, или напишу, куда тебе и как. Деньги на первое время в шкафу. Если что будут давать из продуктов - всё бери, запас карман не тянет.
На следующий день она проводила отца до троллейбуса. Он торопливо поцеловал её и, уже протискиваясь в переполненный салон, крикнул: - Жди меня дома!
Роза помахала вслед троллейбусу, и пошла было, вытирая слёзы, обратно, но почувствовала себя такой одинокой и неприкаянной, что повернула и побрела к консерватории. Володя был уже там.
- Отца мобилизовали! - сообщила Роза почти шёпотом. И слёзы навернулись у неё на глаза.
- Ох, ты… Что же теперь будет? - он посмотрел на неё с сочувствием. - А у меня старшего брата. Знаешь что, может, пойдём к нам?
- Нет, нет! Лучше встретимся завтра. Я приду. Сюда.
Идти в чужой дом, где своя беда, она не могла, но у себя дома тоже не хотела оставаться. Комната казалась ей сейчас огромной, а она сама - маленькой и незащищённой. Она поднялась на третий этаж к Оле, но там никого не было, а у Тани собрались все их бесчисленные родственники, в основном женщины, суетились и
что-то громко обсуждали на идиш. Роза плохо их понимала, почувствовала себя лишней, ушла к себе, и долго плакала, съёжившись на диване, пока не забылась сном.
Утром она собрала немного еды и хлеба и поехала в военкомат, на сборный пункт. Она хотела повидать отца и, может быть, успокоиться и не чувствовать себя такой потерянной. Но двор военкомата был пуст. Только у открытых ворот, прильнув к стойке, плакала какая-то женщина в упавшем с волос деревенском платке, и коротком, тесном платье, высоко открывавшем полные ноги. Она повернула голову и уставилась на Розу заплаканными чёрными глазами. Женщина показалась девушке знакомой.
- Ой, я ж тэбэ знаю, - сказала она, всхлипывая, - ты ж нашего управдома дочка, - она говорила, смешивая украинские и русские слова. - А ты шо, меня не впизнала? Нюська ж я, с полупидвала. Ты ж мени мого малого пиднесла.
Теперь Роза её вспомнила. Месяца три назад, возвращаясь из школы, она увидела посреди их огромного двора беспомощно озиравшуюся женщину. На обеих её руках лежало по беспокойному, орущему свертку, а на локте ещё висела плетённая из соломы, пузатая кошёлка. Кошёлка норовила сползти и столкнуть малыша, и женщина никак не могла вернуть её на место. Роза подбежала.
- Ох, Хосподи! Хоч одна жива душа знайшлася! На, дэржи!
Она подала девушке нетерпеливо шевелящейся сверток, а сама подхватила кошёлку. Сверток оказался тёплым, тяжеленьким и упругим. Роза откинула уголок одеяла, глянула на сморщенное личико, на орущий рот, и легонько похлопала малыша по спинке:
- Ну-ну, чего ты? А?
Рёв сразу прекратился и открылись два голубых, удивлённых глаза, внимательно посмотрели на Розу и вдруг малыш улыбнулся, показав два маленьких, белых зубика под верхней губкой.
Роза донесла малыша до самой квартиры, и успела выслушать от его мамы всю её нехитрую биографию. Что она с хутора « туточки недалечко пид Киевом», что она вышла замуж за городского, что он на заводе слесарит, что её ни как не хотели отпускать из колхоза, но муж уговорил, обещал помогать с ремонтом. Вот он и поехал в колхоз, там у них трактор с осени стоит, на заводе разрешили. И квартиру им дали, «полупидвал» называется. Зато окна большущие, и соседей нету.
И вот они теперь опять встретились возле военкомата.
- Ой, угнали вже наших кудысь туды, за Днипро, - сказала Нюська. - И твий батько там, я сама бачила!
У Розы опустились руки. Она так надеялась ещё раз повидаться с отцом. Обратно они ехали вместе в переполненном троллейбусе, и Нюська, не стесняясь, плакала, приговаривая: «Шоб той Гитлер здох! Ой, шо ж тепер будэ?», и вытирала глаза кончиком головного платка. Когда они уже подошли к дому, Нюська предложила:
- Пишли до мене. Я борща наварыла. Все легче буде у двох.
Роза пошла, и действительно, на время забылась, играя с близнятами, такими тёплыми, живыми. С тех пор она часто забегала к Нюське поиграть с ними и помочь ей по хозяйству.
Из подружек первой уехала Таня. Когда внизу громко хлопнула дверца машины, Роза вышла на балкон и глянула вниз. Танин отец в гимнастёрке с кубиками в петлицах бросил на сиденье военную фуражку и быстро вошёл в дом. Не прошло и десяти минут, как он появился снова, сгибаясь под тяжестью больших чемоданов. За ним шла растрёпанная, несчастная Танина мама с узлом и сумками и, наконец, Таня, тоже нагруженная. Пока отец торопливо складывал на заднее сиденье вещи, Таня всё оглядывалась назад. Увидев Розу, она помахала ей рукой и хотела что-то сказать, но отец подтолкнул её, и она исчезла в машине вслед за матерью. Эмка - так называли эти машины до войны - взревела и быстро выехала со двора.
Борясь с чувством потери, Роза неизвестно за чем, поднялась к дверям Таниной квартиры. Здесь валялись обрывки верёвок, бумажки, к стене прижалась тоненькая раскрытая книжка. Роза подняла её. Задачник по тригонометрии… Таня готовилась на математический. Она не сказала, что уезжает, не попрощалась. Это было даже хуже, чем когда умерла мама.
Ещё издали Роза увидела, что толпа, собиравшаяся возле консерватории почти с первых дней войны, сильно поредела и состояла в основном из девушек. Оглядевшись, она несмело потрогала за руку знакомую из Володиной группы. Та обернулась.
- Что? - она увидела вопрос в глазах у Розы. - А… Ты подруга Вовки Гринберга, я знаю. Его мобилизовали. Всех мальчиков с первого и второго курсов и школьников старших классов. Какая-то трудармия.
У Розы разом пересохло в горле - А где они сейчас?
- Военную часть на Печерске знаешь? Там ещё забор старинный из железных пик…
Роза, не промолвив ни слова, не попрощавшись, побежала к остановке троллейбуса.
- Только бы успеть! - молилась она про себя. - Только бы увидеть!
Огромный двор, мощённый булыжником, был виден весь, и там были люди. Она медленно брела вдоль забора к воротам, растерянно соображая, как бы его вызвать? И вдруг увидела Володю. Он стоял посреди двора, один, такой не похожий на себя, в мятой, испачканной рубахе и, ссутулившись, внимательно разглядывал собственные ладони. Она позвала его едва слышно, шепотом, но он услышал и пошёл к ней, держа руки перед собой.
- Смотри, - сказал он отрешённо. - И это руки пианиста?
Красные, припухшие пальцы, свежие мозоли и трещины. Девушка осторожно взяла его ладони в свои, и подула. Когда-то мама так лечила её царапины.
- Ничего, милый, заживёт. Вот увидишь! Война скоро кончится! И всё будет по-старому. Ты опять будешь играть.
Володя печально покачал головой.
- Нет, я чувствую… Мне уже больше не играть, - он закусил губу, стараясь удержать слёзы. - А ты уезжай, Роза, уезжай!
Прямо над ними что-то коротко, повелительно пророкотал чёрный раструб радио. Володя дёрнулся и оглянулся назад. Люди в глубине двора втягивались в огромную дверь, бросая окурки.
- Нужно идти. - Он взял её за плечи своими распухшими руками и, притянув к себе, поцеловал в лоб, потом в губы, легонько оттолкнул, и побежал по уже пустому двору. Потом обернулся и ещё раз крикнул:
- Уезжай, слышишь! Уезжай! Я тебя найду после войны!
Роза ещё долго стояла, держась за прутья, ждала. Ветер носил по двору пыль и обрывки бумаг. Трепал подол её лёгкого платья. Но Володя больше не появлялся.
Через пару дней, вечером, к ней зашла Олина мама, посидела рядом на диване, обняв её за плечи, расспросила об отце. Как он уходил и что сказал на прощание. Они поплакали.
- Я вот что тебе скажу, - начала Олина мама. - Поехали с нами. Я тебя внесла на заводе в списки. Мы сейчас все там, и я, и Оля, и отец. На военном положении. Грузим станки на платформы. Через пару дней эшелон должен уйти. Когда - никто не знает. Но платформы уже на заводских путях. Сами тоже поедем на платформах, между станками натянут брезент. Но другого выхода нет. Давай свой паспорт и что у тебя там ещё есть из документов. Метрику не забудь, деньги. Собирайся! Утром за мной придет машина. И тебя прихватим. Если война затянется, пойдёшь к нам на завод работать. Ольга уже работает, регистрирует, что грузят. Велела тебе передать, чтобы ты не упрямилась.
Роза покачала головой.
- Я отцу обещала, что буду дома. Он сказал, чтобы я его ждала. Вдруг он придёт, а меня нету?- Она подумала еще, что Володя тут, в трудармии, и может быть
еще появится. А ее не будет?
- Смотри Роза! Немцев в Киев, конечно, не пустят. Но бомбить он будет, на наш завод уже две бомбы скинул. Хорошо, никого не задел. Ты подумай! А надумаешь - приходи. Я предупрежу на проходной.
- Нет. Не могу.
- А Татьяна где? - спросила, уже поднимаясь, Олина мама.
- Уехали они. Даже до свидания не сказали! Таня даже не зашла!
- Ну, смотри, дочка. Приходи. Вместе мы не пропадём.
Роза всю ночь ворочалась, не могла заснуть. Уезжать - не уезжать? А как же Володя? А отец? Она решила подождать, не могла забыть прощальные слова отца.
В очереди за хлебом два пожилых украинца громко обсуждали текущие события.
- Жиды уси тикають, як щури з корабля. Половына квартыр порожня. А я не можу. Жинка хвора. А ще невистка з онуками. Сина мобилизувалы.
- А ты що, еврей?
- Та ни. А все одно поихав бы. Вийна. А ще кажуть, нимець усих жидив пид корень…
Розе, стоявшей рядом, стало не по себе. Она вышла из очереди, позабыв про хлеб, и побрела по улице. Нужно, нужно уехать. Но как и куда? Она была на вокзале. Лучше не вспоминать об этом. Вся площадь перед вокзалом была забита людьми и вещами. Между узлами и чемоданами сновали женщины и старики, растрёпанные, в мятой одежде, с возбуждёнными и несчастными лицами. Бегали дети. Мамы кормили младенцев. И над всей площадью стоял тяжёлый гул, слышались выкрики.
- Литерный, сейчас будет литерный! - кричал кто-то, и все устремлялись в обход вокзала, тащили вещи и плачущих детей, толкались. Это безнадёжно. Здесь ей не пробиться. Напрасно она тогда не ушла с Олиной мамой. Может ещё не поздно? Она не помнила, сколько дней прошло с тех пор, как та заходила к ней.
Вчера ушли длинной колонной мобилизованные студенты. Роза не нашла среди них Володю. Было темно, лило, как из ведра, уходили они поздно вечером. Суровая безликость и безмолвие это колонны, быстро спускавшейся под стук каблуков по Днепровскому спуску во мрак, отчаянные женские голоса, выкрикивающие имена. – все это наполнило ее таким ужасом, что она молча брела без всякой надежды за всеми.
Но, может быть, она ещё застанет Олю на заводском дворе? И не будет больше одна? Она любила Олину маму с детства, а Оля ей, как сестра. Подойти к воротам и сказать… Прямо сейчас. Говорят, эшелоны уходят ночью. Если что, она успеет съездить за чемоданом и документами.
Она доехала на троллейбусе почти до самого завода. А потом пошла прямо по заводским путям. Ей казалось, что так вернее. Ещё издали она увидела раскрытые огромные ворота. На путях было пусто. Во дворе - никого. Валялись разбитые ящики, запачканные мазутом доски, железо. Опоздала…
Когда возвращалась, встретила растрёпанную Нюську, державшую под мышкой два круглых хлеба.
- От дывысь. За хлиб бытысь мусила. Шо там робыться! Показылыся люды.
Она присмотрелась к Розе: - А ты чого така смурна?
- Опоздала. Олина мама согласилась меня взять, а я опоздала. Эшелон ушёл.
- Ах, ты моя малесенька! Ну якось воно буде… Пишли до мене. Чаю выпьемо, з хлибом, з варенням.
У Нюськи сидела их общая соседка с первого этажа, Николаевна, сторожила спящих близнят. Она тоже осталась одна, невестка с детьми уехала, сына мобилизовали, а ей наказали беречь квартиру и вещи. И она часто засиживалась у Нюськи, спасаясь от одиночества. Втроём они горевали до темноты, и Роза впервые осталась ночевать у Нюськи на сундуке, покрытом одеялом.
А потом в город пришли немцы. Затихла канонада, продолжавшаяся несколько дней, улицы вымерли, ветер подметал в подворотни бумажный мусор вместе с первыми жёлтыми листьями. Говорили, что какие-то люди встречали немцев на Красноармейской хлебом - солью. Вести приносила Николаевна. Она теперь всё время находилась в испуганно- возбуждённом состоянии, говорила даже дома почему-то шёпотом, но, тем не менее, шныряла повсюду, боясь упустить какие-нибудь интересные события. Она тоже не видела, как вручали хлеб-соль, но слышала это от других, таких же любопытных бабок. По городу ползли страшные слухи, но Роза старалась им не верить.
С приходом немцев она совсем переселилась к Нюське. Вместе было не так страшно, легче присматривать за малышами. Она теперь жила, как под тяжёлым гнётом. Опасность была везде и Роза, сама того не замечая, ссутулилась, свои чёрные кудри она спрятала под тёмный платок и напоминала худенькую старушку. А Нюська не переставала громко проклинать войну, немцев, «наших», бросивших их здесь помирать.
- Шоб воны поздыхалы! - этими словами она начинала и кончала свои монологи. Только близнецы оставались прежними в этом изменившемся мире. Всегда всем довольные, розовые, упругие и тёплые, они ели, играли, иногда возились и орали, пачкали пелёнки и сладко спали.
Розе нравилось возиться с ними, стирать детские вещи и кормить их. С ними она отвлекалась от своих печальных мыслей.
- Ну ничого купыты не можна, - возмущалась Нюська, возвращаясь с базара.
С тех пор, как пришли немцы, Нюська перестала тужиться и стараться говорить «по городскому», повязала волосы косынкой, надела вместо короткого платья, которое трещало ей на мощных боках, широкую юбку и кофту и мигом превратилась в красивую хуторскую молодуху.
- Треба бигты на хутор - Повторяла она всё время. - Як там маты? А браты? Молока прывезу, картошки. Я нэ надовго. За два-три дни обернуся. Залышишься з малыми?
Роза согласилась. Нюська быстро собралась и на рассвете ушла на вокзал. Она считала, что купит билет и доедет до нужной станции, а оттуда доберётся пешком до хутора. Ведь война откатилась далеко за Днепр.
Ушла Нюська и пропала.
А потом по городу развесили приказ, который касался только евреев.
Роза продолжала делать ставшую привычной работу. Кормила близняшек, утешала, баюкала их, стирала мокрые пелёнки. И всё время её не покидало чувство беды. Подчиниться приказу? А как же отец? Он придёт, а её нет.
Тот страшный приказ отделил её от всех. Родной город больше не защищал и не укрывал её. Никто не заглядывал к ним в полуподвал, кроме Николаевны. А та приносила вести одна страшней другой. Николаевна видела, как шёл посреди улицы поток обречённых. Но Роза и мысли не допускала, что они шли умирать. Девушка видела, как из противоположного подъезда вышли два старичка, муж бережно поддерживал жену за локоть. Он нёс в руках большой узел, а у неё через плечо было переброшено пальто. Спины согнуты… Роза замерла от ужаса и надолго застыла у окна, пока не заорал один из близнецов. Странно,но она перестала их различать и не знала теперь, кто из них Петрусь, а кто Пашенька. Потом вышла одинокая учительница в распахнутом пальто и в шляпе, тоже с чемоданом в одной руке и с узлом в другой, прошла, гордо подняв голову, через двор, и исчезла в воротах. Теперь эти почти незнакомые люди были «свои», и они все уходили.
- Нужно идти с ними, - поняла Роза. - А то ещё опоздаю. Вдруг их куда-то увезут.
Из памяти всплыло где-то вычитанное слово « гетто». Их поселят в гетто. А потом, после войны, придёт отец и заберет её. Но нужно не опоздать. Она ни на минуту не забывала, что полагается тем, кто не явится сам. Расстрел. Но не верила в это… А Нюся всё не шла. Каждый прожитый в таком состоянии день, отнимал у Розы частичку надежды на спасение. И Роза не выдержала напряжения. Убаюкав малышей, она поднялась к себе домой. Не бывала здесь с тех пор, как пришли немцы, и удивилась, увидев открытую дверь квартиры. Первая мысль была - отец! Или кто-то из соседей вернулся? Осторожно оглядываясь, вошла в переднюю. Дверь в их комнату висела на одной петле, пустой шкаф раскрыт настежь. С полки свешивался краешек её школьного платья. Мамин халат валялся на полу, раскинув в стороны рукава. Роза подняла халат и, прижимая его одной рукой к себе, другой достала из шкафа старый чемоданчик, с которым ездила в пионерлагерь, и стала складывать в него всё, что осталось: своё школьное платье, мамин халат, полотенце.
С чемоданом в руке спустилась в подвал и очень удивилась, что дети ещё спят. Ей казалось, что прошла вечность. А они спали, разметавшись на кровати, и были мокрыми до ушей. Но она не стала их трогать. Постояла, вытирая слёзы ладонью, и постучалась к Николаевне.
- Может, возьмёте к себе близнят, - попросила она в тоске, - мне нужно уйти. Приказ. Последний срок…
- Ты что? - встревожилась та. - Ты на мои руки посмотри. - Она протянула вперёд скрученные ревматизмом пальцы. - Как я могу? И кто знает, что там с Нюськой? Обещалась на три дня, а сколько уже прошло?
Что было делать? Соседка из третьего этажа даже не стала слушать. Приоткрыла дверь на цепочке, глянула и захлопнула её.
Чувство обречённости было как болезнь. Роза словно оцепенела, но уйти и бросить малышей она не могла. А продукты таяли прямо на глазах. Девушка с тревогой заглядывала в кульки и коробки, молоко давно кончилось ,варила малышам кашу на воде, а себе – ничего, доедала то, что от них оставалось.
Она как раз кормила их, сидя вместе с ними на полу, на старом ватном одеяле. Мисочка с кашей стояла тут же. Они доверчиво раскрывали розовые ротики, следя за ложкой внимательными глазами, и размазывали кашу по щекам. И тут в подворотне и потом по булыжникам двора застучали, приближаясь, шаги. Свои теперь так не ходили. Свои старались двигаться незаметно и бесшумно. И Роза почувствовала: это за ней. Она приподнялась и выглянула в окно.
Два немецких солдата, один высокий, с перевязанным горлом, второй ростом поменьше шли прямо к их подъезду, не сворачивая. Роза замерла, сжимая в трясущихся ладонях тряпку, которой вытирала руки. А малыши дружно полезли пухлыми ручонками в кашу. Но Роза не видела этого. Она слушала. Кто-то её выдал? Они идут прямо сюда. Шаги замерли возле двери. И вдруг дверь сама отворилась. Оба немца остановились на пороге и смотрели в упор на неё и детей. Она поднялась с пола и зачем-то отряхнула платье. Потом маленький показал прикладом на дверь.
- Ком! - приказал он. - Ком! Ком!
И она, словно под гипнозом, как стояла, так и пошла с тряпкой в руке к двери. Но он толкнул её прикладом в плечо и показал на детей. И она словно очнулась.
- Них майн! Них майн! - Силилась она вспомнить заученные в школе слова.
Но он не слушал, толкал её прикладом и показывал на детей. И она послушно вернулась, и подняла сначала одного, а он сопротивлялся, тянулся назад, потом второго. Мальчики были тяжёленькие, восьмимесячные. Она просто не могла нести их обоих. И тогда высокий немец зашёл и взял одного на руки. И они так и пошли, высокий впереди, потом Роза со вторым, прижимая его обеими руками к груди, а сзади маленький. Двор был пуст, и даже в окнах никого, сколько Роза ни оглядывалась. Всё равно она не смогла бы и слова произнести.
Высокому немцу очень понравилась молоденькая мама, такая испуганная и несчастная, и он жалел её. И малыш, которого он нёс на руках, был совсем, как его собственный Паульхен, такой же пухлощёкий, голубоглазый, с белёсым хохолком на затылке. Он так расчувствовался, что даже поцеловал малыша, отдавая его на месте сбора, у кладбищенской сторожки в Бабьем Яру. Ему и в голову не пришло, что он несёт тоже Пауля, но только здесь его называют Павликом. Он выполнил приказ и спокойно вернулся в свою часть. А маленький был подавлен и растерян. Уроженец крошечного городка на севере Германии, он чувствовал себя очень неуютно в этом большом городе, боялся широких и гулких проспектов, угрюмых, смотрящих в сторону людей и мечтал поскорее выполнить приказ и вернуться в казарму.
Так они шли, шли, а потом свернули за угол и навсегда пропали с глаз Николаевны, которая всё же вышла и следила за ними из подворотни.
.
Галина Кисель.
Lowener Str 2
28259 - Bremen