Галина Кисель.
НЕ «НАША» ЛЕНА.
Татьяна жила на первом этаже, в угловой, самой неудобной квартире, первоначально предназначенной для дворника. Она и получила ее, согласившись поработать дворником. Но осенние листья она подметала недолго, вскоре стало заметно, что ей скоро рожать. На этом ее трудовая деятельность и закончилась. Она родила хорошенькую девочку. А роженицу как выгонишь? Управдом поругался, поругался, и выделил новому дворнику квартиру в соседнем доме.
- Сам виноват, не рассмотрел что я с прибылью! – смеялась Татьяна – Вот теперь можно и остальных привести!
И привела. Было, на что подивиться всему двору. Впереди шла сама Татьяна в обнимку с огромной периной, за ней гуськом четверо, два мальчика и две девочки. И каждый что–то волок, кто кастрюли, кто узелки с добром. Старшая девочка везла старую кривую коляску, в которой высились подушки. Из мебели у них был только старый шкаф, подаренный соседкой, а от прежнего дворника остались стол да узкая железная кровать. Семейка эта была не то, чтобы шумная, а просто безалаберная. С чего они жили? Этого никто не знал.
- А, даст Бог день, даст и пищу! – отбивалась от вопросов Татьяна, всегда веселая, приветливая, незлобивая. Густые русые волосы она распускала по плечам, покачивала при ходьбе крутыми бедрами, глаза голубые, зазывные. Она и в обносках была очень женственной. Мужики не обходили ее вниманием, и ее вечные « любовные» истории давали обильную пищу для разговоров бабкиному клубу, в которых она сама с удовольствием принимала участие. Ее. дети целыми днями крутились на базаре, благо он был совсем близко, что-то наверно приносили, да и она сама тоже проводила там много времени. Удивительно, но ее речь была совершенно правильной, и, можно сказать, выдавала ее городское и, пожалуй, интеллигентное происхождение. Но об этом она не любила вспоминать. Только раз проговорилась, что мать ее была учительницей.
- А отец? – не отставали любопытные.
- Не помню, - отбивалась она – Мать о нем не говорила. У меня отчим был. Ох, и бил же он нас с матерью! А когда мать умерла, я осталась с ним жить. От него и сына родила. Старшего, который в колонии. Или уже вышел? Ну, от отчима я сама ушла, он себе новую жену привел, а та меня не терпела.
- На детей она получает. – рассуждали наши бабушки, - Да разве этого хватит?
Ей хватало. Поначалу она ходила по квартирам, одалживала, где хлеба, где муки, где пару морковок.
- Вот мы картошку печем, в духовке. Так масла совсем нет. Не нальете постненького? – объясняла она, улыбаясь прищуренными глазами. Но долги никогда не отдавала. И если отказывали – не обижалась, уходила с той же улыбкой.
- А папаша твоих где? – допрашивали ее соседки.
- А кто его знает? – пожимала она плечами, - Да и от разных они! Еще двое было, так те в колонии.
- Ездишь к ним? Как они там? - допытывались бабушки.
- А кто их знает? И ездить чего? Их там и кормят, и одевают.
Допытывалась главным образом баба Настя. Она с трудом выползала из подъезда, тяжело плюхалась на скамью, поправляла ситцевую юбку на распухших коленях и начальственно оглядывала двор. Цепкая и совершенно лишенная деликатности, она могла остановить любого и тут же громко высказывала свои претензии.
Об этом ее свойстве хорошо знали в доме и старались проскользнуть мимо скамеек, коротко кивнув. А были и такие, кто посылал ее куда подальше. Тогда она коротко, довольно ржала,
-Ты диви! Ителиххент, а як выражается!
И бабушки согласно качали головами:
-Да, да, современная молодежь , Никакого уважения…
И то сказать, своей жизни у бабы Насти никакой не было, двор и его новости заменял ей и личную жизнь, и даже телевизор.
Легче всего ей было с Татьяной. Та сама рада была все о себе рассказать. Выслушивала советы и наставления, согласно кивая головой, а поступала – как получится.
-Ты дыви! Я ж тоби добра зичу! А ты? - « Я работать совсем не могу, скучно»-
передразнивала она Таньку. - Ну просто тоби птичка божия, не знае ни заботы, ни труда.
Так у нас и называли Татьяну : Птичка божья. Хозяйством в семье занималась старшая девочка Зинка. Постирать или прибрать, сварить что полегче – кроме нее никто этим не интересовался. Зинка в школу не ходила, хоть и числилась там в каком – то классе, и едва читала по складам. Зато хорошо умела обходиться с деньгами, когда они попадали ей в руки. Все в веснушках, рыжая, с голубыми хитрющими глазками, полненькая и коротконогая, она скоро стала закадычной подругой бабы Насти, советовалась с ней, о чем – то шепталась, сплетничала, ходила ей за покупками. Только Зине разрешалось сидеть на скамейке и судачить с бабкиным клубом, как равной.
А потом подросла Лена, та самая девочка, которую Татьяна родила уже в нашем доме. Рожала она необыкновенно легко и быстро, детей своих потом едва замечала, и росли они у нее, как трава при дороге.
А Лена была совсем другая. Нужно сказать, что ей еще и восьми лет не было, когда она самостоятельно явилась в школу и потребовала, чтобы ее приняли.
-Другие с нашего двора учатся, а меня почему не взяли? – напористо спросила она учительницу первоклашек.
И ее конечно, приняли. Только велели принести метрику. Уж где она ее разыскала в том хаосе, который царил в их квартире, никто не знает.
Этот факт из ее биографии долго оставался неизвестным в нашем дворе. Лена была замкнутой, неразговорчивой и от рук желающих ее приласкать уклонялась, сладости отвергала и вообще смотрела волчонком.
Тоненькая, темноволосая, с поджатым ртом и недобрым взглядом, она старалась никому не попадаться на глаза, целые дни проводила в густом больничном саду, в кустах а зимой на девятом этаже, за лифтом,. Там проходила труба отопления и была бетонная приступочка, на которой , как на столе, Лена раскладывала свои тетрадки. Там ее никто не замечал, на последнем этаже жили занятые люди и за лифт никто из них не заглядывал Здесь она и книжки с тетрадками хранила после того, как братья , издеваясь, пару раз рвали ее сокровища на самолетики и бумажных голубей.
Подруг у нее тоже не было. Матери ее сверстниц запрещали своим детям играть с детьми Тантьяны.. Считалось, что они воры и хулиганы. Да и одеты в обноски и игрушек у них нет никаких, и играться не умеют.
- Вот девка, - не то осуждала, не то хвалила ее Татьяна – Зинку нипочем не слушает, дома не живет Только ночевать приходит. Ни с кем знаться не хочет. Ну точно не наша.! Я ее родила от еврея . Жила у него два месяца, в настоящей квартире.. К своим тайком ездила , они жили за городом в сарае.. . Я думала, он меня замуж возьмет, все пытался меня к хозяйству приучить. Чтобы я стирала там, готовила, Платья мне понакупил, пальто. Ну не смогла я. Скучно стало одной дома сидеть, и варить я не умею, да и не люблю. Он меня потом прогнал.
- А ты ему про дочку сказала? –
- Не-а! Зачем? Да он и не здешний был, Уманский. Учился на курсах.
-А квартира как же?
-А он ее за деньги снимал.
Баба Настя Лену не любила, и та платила ей взаимностью. Пока была совсем маленькая, даже раз за руку укусила, когда баба Настя пыталась ее о чем – то расспросить.
- Ну и злыдня у тебе росте! – говорила Татьяне баба Настя
-Уж ты с ней намаешься, я таких своевольниц знаю, насмотрелась за свою жизнь.-
вторила за ней Верка, соперница бабы Насти.
Танька пожимала плечиком. – А чего, не намаюсь, они у меня сами по себе растут.
Лена и впрямь была совсем другой породы.. Когда подросла, она сама, бывало, стучалась в двери ко мне или еще к паре соседок и , глядя в сторону, не просила – предлагала:
- Давайте я вам окна помою или еще чего сделаю. Мне немного денег нужно.
Я давно разглядела за этим ее поведением крайнюю степень стеснительности и всегда давала ей заработать. Я знала, что так она не возьмет ни копейки. Скажет - мне не надо – и уйдет с гордо поднятой головой. Работала она исключительно аккуратно и быстро. Но молча. Сблизиться и поговорить с ней не было никакой возможности. Но у меня она иногда останавливалась перед стеллажами и жадно разглядывала книги, а особенно альбомы с репродукциями художников. Я как- то предложила ей:
- Возьми почитать что–нибудь. – Она только печально покачала головой и ничего не ответила.
А потом я уехала на несколько лет в другой город.
Оказалось, за то время, что меня не было, многое переменилось в нашем дворе. Умерла Вера. В ее квартире жила теперь молодая скандальная пара, там часто пили и громко выясняли отношения и наш «бабкин клуб» которым все еще командовала сильно постаревшая баба Настя, оживленно, подробно и заинтересованно обсуждал эти события
- А как там Лена? – поинтересовалась я, встретив у подъезда соседку, к которой Лена тоже, бывало, ходила просить работу. – И что–то я ни Татьяну, ни ее отпрысков нигде не вижу?
- Ох, тут с этой семейкой такое было! Представляете, Лена, оказывается , окончила втихаря школу, явилась в домоуправление и потребовала паспорт. Тут сразу выяснилось, что у них нет никаких документов на квартиру и что вообще они живут без прописки. Эта ж квартира считается дворницкая. Домоуправ у нас новый, строгий такой. Теперь, чтобы простую справку получить, нужно представить все квитанции о квартплате. А они никогда не платили за квартиру, ну и за все остальное тоже. Шуму было! Татьяну с ее выводком выселили, сколько Зинка ни скандалила. Там теперь живет военный, одинокий. Квартиру два месяца солдатики ремонтировали. Оказалось, Зинка даже выломала паркет в комнате и то ли продала, то ли с собой увезла. Они устроились где то в Пуще – Водице. После Чернобыля оттуда многие бегут, дома пустуют .Там, говорят, сильная радиация. С деревьев все листья облетели. Но им все нипочем. Зинка не то замуж вышла не то так какого–то мужичка нашла. Теперь они вместе гонят самогон . Татьяна иногда приходит в бабкин клуб. С бутылочкой, конечно. Вот уж им праздник! Несколько дней только и разговору.
- И слава богу, что выселили, – вмешалась соседка снизу, которая как раз подошла к подъезду, - Парни – то Танькины повыростали, житья от них на базаре не стало. Как появятся, так метут с прилавков, что на глаза попадется. Я часто на базаре бываю, сама видела. И деньги отнять могут. Торговки их как огня боятся.
- А милиция на что? –
- Так милиционер их сам боится, хулиганов. Танькин самый старший из заключения вернулся, он верховодит. Теперь они на базаре редко появляются.
- Ну а Лена как?
- Про Лену ничего толком не известно. Паспорта она добилась, Мы все подтвердили, что она тут родилась и жила, соседка сверху помогла, Валентина, ну выж ее знаете, она в милиции работает. А Ленка пришла за паспортом с парнем. Ну, разговоров было! Патлатый, волосы до плеч. Брюки рваные и бородка! Ну, прямо хиппи какой-то! Я сама не видела, во дворе рассказывали. А потом кто–то ее видел на Андреевском спуске, картинки она продавала, когда день города был. Бабкин клуб из себя выходит, Чего только ей не приписывают, и проститутка она, будто кто–то ее в ресторане пьяной видел, и даже в тюрьме сидела. Только я не верю.
- Это на нее совсем не похоже, – согласилась я.
-Вот я и говорю! Она тут в последнее время у многих работала. Только братья у нее
все старались отобрать. Били ее.
Прошло, наверно, месяцев семь. Как - то я встретила в центре города свою давнюю, еще школьную подругу и та затащила меня на выставку работ студентов художественной Академии. Подруга была журналисткой, работала в молодежной газете, и ей нужно было написать в газету кое-что похвальное об этой выставке. Я пошла за компанию, особого желания у меня не было, но так сразу расставаться не хотелось, уж очень редко мы виделись.
Выставка ютилась в нескольких комнатах подвального этажа. У входа – небольшой плакат с голой девицей и стрелка по направлению к железной некрашеной двери.
- Ну вот, будут, наверно, сплошные Ню, - пробормотала я.
Но нет, на чисто побеленных стенах висели вполне пристойные картины. Виды Киева, Днепр при всякой погоде, Андреевская церковь, натюрморты, цветы. Очень старательно намалеванные, в простых деревянных рамках. Мы переходили от одного полотна к другому, не особенно задерживаясь. Но были и интересные работы Подруга моя что–то бормотала, изредка наклоняясь и списывая фамилии молодых художников. Посетителей на выставке было мало, и они тоже не очень задерживались у картин. И только в последней комнате у одной картины собралось несколько человек. Мы подошли. На прямоугольном полотне шла спиной к нам обнаженная девушка. Тоненькая, густые волосы по спине крупными завитками. Но художнику удалось поставить ее так, что мы видели и ее лицо в профиль, одновременно гордое, печальное и негодующее, и горькие морщинки у рта. Глаза опущены и тень от ресниц на смуглой щеке.
Ее фигурка выступала из золотистого тумана, пронизанного белыми завитками. Таким он бывает совсем ранним летним утром, когда солнце еще не вышло из–за горизонта, но вот, вот появится. И в этом тумане - лица старух по кругу. Злобные, осуждающие, злорадные, жалеющие – всякие. Только лица. Беззубые рты, морщины. Внизу картины надпись: «Грешница». Девушка невольно притягивала взгляд.
Ее тело будто светилось, выступало, как живое, из рамы. Ее хотелось защитить от этих злобных баб, увести, пригреть. Я вгляделась в лица старух – и обомлела, Это был бабкин клуб в полном составе! Вон наверху толстощекая физиономия бабы Насти с поджатыми губами и негодующими взглядом, Вера, Алексеевна. Надо же! Кто же это их увековечил? Под картиной стояло: Е. Матвейченко. Фамилия мне ничего не говорила.
Подругу эта картина тоже заинтересовала. Она достала из сумки фотоаппарат и щелкнула ее несколько раз.
- Пошли к устроителям, справимся, что да как, – сказала она.
В первой комнате за простым столиком, покрытом исчерканным и разрисованным ватманом сидели две девицы в брюках и лениво курили, переговариваясь
Моя подруга представилась. Девушки сразу оживились и приготовились отвечать на вопросы
- Это у нас выставка – продажа, в первый раз разрешили.
- Стипендия маленькая, а жить то нужно! И краски дорогие, полотно.
- И покупают? – поинтересовались мы
- Почему же? Конечно. Немного, но берут. Вот Андреевскую церковь, например, натюрморты. Или играющих детей. Лучше, чем стандартные открытки.
Она выбрала из картин, стоявших в углу лицом к стене и показала нам очень миленькую и яркую картинку. Двое малышей в песочнице с совочками и ведерками.
- Над детской кроваткой можно повесить. И стоит недорого, всего десятку, у нас все по десятке.
- А кто это такая – Матвейченко? Хотелось бы узнать…
- Ага, и вы тоже о ней! Ну, просто отпад! Все интересуются, а купить желающих нет. Скажите, кто повесит у себя в квартире этих баб? А Ленке говори не говори, она только губы подожмет и смотрит! – разволновалась одна из девушек.
- Да, Лена у нас особенная, - вмешалась вторая. – Я с ней в одной комнате живу, в нашем общежитии. Так это все равно, что с привидением жить. Из нее и слова не вытянешь, только « да» и « нет». Появится, как тень. Я иногда пугаюсь. Ни подруг у нее, ни парня
- Да какой там парень! Ленька Малышев попробовал с ней ходить, так она им только как натурщиком интересовалась. Посадит и рисует!
- А она только что во сне не рисует! Ну прямо одержимая! Наш преподаватель ее ночью на вокзале встретил, он сам рассказывал. Сидит в закутке, самодельный мольберт раскрыла и дремлющих пассажиров срисовывает. Ну, он подошел, посмотрел и велел ей в Академию явиться. Она экзамены едва сдала, но ее все равно приняли.
- А вы бы посмотрели, как она одевается! Ну побирушка и все! Ей профком деньги на одежду выделил, так вы думаете, что она купила? Краски немецкие и мольберт. А бабок этих страшнючих она еще дома срисовала, только где ее дом – никто не знает.
Я слушала, и у меня появилась совершенно невероятная догадка.
-А что-нибудь еще из ее рисунков у вас есть? – спросила я.
Одна из девушек нагнулась и повернула к нам лицом пару небольших полотен. Рыжая, хитрющая Зинка улыбалась всеми своими веснушками, на короткой шее - дешевенькие бусы, она приподняла их пальцем и любовалась ими, довольная. А рядом в просительной позе Татьяна. На другой картине не старый еще нищий сидел на асфальте у стены, подогнув одну ногу, и смотрел в сторону со скучающим видом. Но лучше всего получилась у нее торговка. Стоит перед прилавком толстая веселая баба в белом переднике, в яркой косынке, руки на животе, рот открыт. Так и слышится ее зазывный звонкий голос. А перед ней на прилавке пучки морковки, кочан капусты, свежая кудрявая зелень. Яркое солнце и тени на овощах.
- Вот смотрите, это тоже ее . Бабку на базаре может кто и купит.
Теперь я уже не сомневалась в том, кто был автором этих работ. Но никак не могла прийти в себя от удивления. Наша Лена - и учится в Художественной Академии и, как мне кажется, она не без таланта.
- А как мне увидится с этой Леной? – спросила моя подруга.
- Сейчас никак Может, через месяц появится. Сейчас же каникулы. Ей наша поликлиника выделила путевку в санаторий, уж очень она тощая. Анемия у нее. Так она уехала с чемоданом краски и бумагой. А вещи – так только что на ней. Я ее с трудом уговорила взять мою старую куртку.
- Ладно, - сказала моя подруга. - Подождем. А торговку я беру. На кухне повешу. Такая прелесть!
- А я вот эту рыжую – я чуть не сказала « Зинку», да не хотелось отвечать на вопросы, которые неминуемо бы последовали. Покажу Зинку соседям и бабкиному клубу. Пусть знают! И всего десятка за удовольствие. Совсем немного.
Но пока подруга выясняла кое–какие подробности о других студентах, я задумалась. Рассказать ей о Лене? Пожалуй, не стоит. Если Лена сама молчит о себе, что же я буду раскрывать ее секреты? Очевидно, она от своих совсем отбилась. И я ее понимала. Узнай ее семейка правду, будут ходить в Академию, как к себе домой, высматривать, что бы такое стащить. Будут заставлять ее рисовать на продажу. Отнимать стипендию, как отнимали раньше те жалкие гроши, которые она зарабатывала.
А так она свободна. Нет, ничего не скажу и во дворе.
У каждого из нас свои заботы. Подруга не дождалась Лену из санатория, а может и не собиралась ждать. Написала небольшую заметку в газету, где упомянула. Матвейченко среди других фамилий молодых авторов. В конце концов, подумаешь какое великое событие в многомиллионном городе: выставка – продажа ученических работ! Не знаю, заметил ли кто–нибудь эту статейку. У нас во дворе она не обсуждалась, а Татьяна и баба Настя газет, тем более молодежных, не читали.
Я собиралась повесить Зинкин портрет в спальне, но моя сестра, с которой я жила, решительно воспротивилась.
- Ты что? Эту уродину в нашем доме? И вообще у нее одно плечо выше другого. И воротник на платье мятый.
Я сунула картинку в ящик и забыла о ней. Да и о Лене не часто вспоминала. Ну что особенного – девочка оказалась талантливой. Учится. Будет художником. Никто из моих друзей не удивлялся, рассказывать о ней стало не интересно. Они ведь не знали обстоятельств ее жизни.
В тот год, 88, весна выдалась теплая. Деревья и кусты буйно цвели во всех парках, и я с удовольствием гуляла по своему любимому маршруту: из Пролетарского сада через площадь на Владимирскую горку. А оттуда троллейбусом домой. Уже вечерело, когда я возвращалась. Из нашего двора как раз выезжала скорая помощь.
А у подъезда я увидела небольшую толпу. Женщины стояли, пригорюнившись, с тревожными и печальными лицами, немногие мужчины спорили.
- Что – то страшное случилось, - поняла я. И тронула за плечо мою приятельницу – соседку. Она повернулась.
- Ох, это вы? Подумайте, какой ужас! Лена с девятого этажа то ли упала…
- Да она сама бросилась! - вмешалась другая соседка. - Пришла сюда и сидит на лавочке. Я ее еще раньше видела. Она словно не в себе была, и руку свою забинтованную как ребенка качала. А тут баба Настя выползла, да как накинется на нее!
- Ты чого сюда зьявылася? Шо тоби тут треба? Из – за тебе их выгнали, У Пуще маются! А там радиация! Вбыти тебе мало!
- Тут Ленка как закричит! И в дом побежала…
- Она с крыши сиганула… И сразу насмерть. Только что увезли. Вон мужики с дворником ругаются, люк на крышу всегда открытый!
- Это скорая ее увозила? – спросила я.
- Да нет! Ее на машине увезли, она с улицы .. и прямо на асфальт! А это бабу Настю. Она сознание потеряла, мы ее никак не могли привести в себя.
- У Лены синяк под глазом был, большущий! Видно, избили ее в ее притоне…
Я не помню, что я чувствовала. Было огромное желание все немедленно повернуть так, чтобы она была жива, чтобы не было этого ужаса. Этого чувства беспомощности и вины. Но последние слова о притоне меня словно ударили. Я с криком ринулась домой, вытащила из ящика Зинкин портрет и бегом вернулась во двор.
- Вот! - Показала я им всем.- Не было никакого притона! Она в художественной Академии училась! Художница она . Видите? Это она рисовала! Я на выставке ее работы видела! Она в общежитии Академии жила! А вы что тут про нее болтали? Вы, вы…
Перепуганные бабушки пятились от меня в подъезд , а я наступала на них с Зинкиным портретом в руках. Моя сестра силой увела меня, плачущую, домой, и долго отпаивала валерианкой.
Хоронила Лену Академия. Художеств. В вестибюле стоял закрытый гроб, висела ее увеличенная фотография и несколько небольших картин. Они казались еще меньше в просторном помещении и словно стремились совсем спрятаться, будто переняли ее характер. « Грешницы» среди них не было. Но была небольшая картина: небо в грозовых тучах, а под ним – плоская серая равнина, уходящая вдаль. Чуть темнее - дорога, а на ней неясный одинокий силуэт женщины. От картины так веяло печалью и безысходностью, что сердце щемило.
Провожала ее совсем небольшая группа молодежи и преподавателей. Ни Татьяны, ни ее детей не было. Я пришла со своей приятельницей соседкой. К нам подошел руководитель похорон, спросил, кто мы.
- А ее сестра? – поинтересовался он. – Вчера в общежитие пришли два женщины за ее вещами. Девушки говорят, они устроили скандал, требовали какие – то украшения, забрали даже постель с кровати. А сегодня никто не явился.
- И не придут. Если вы их ждете, то напрасно.
- Я уж и сам вижу. Сейчас поедем. Уже и автобус подошел
По дороге на кладбище мы с ним разговорились. Он интересовался ее семьей, и моя соседка скупо поведала ему все, что мы знали. А он рассказал нам, что произошло, из-за чего она покончила с собою. Он это узнал в милиции.
Выяснилось, что братья .избили ее несколько дней назад. Страшно избили, и видно, не в первый раз. В милиции сказали, что у нее было давно сломано ребро, это показало вскрытие. И многочисленные синяки, уже побледневшие и свежие. А на этот раз кто – то из избивавших наступил ей на руку каблуком и еще повернулся на нем. Пальцы оказались раздавленными. Как она добралась до общежития, никто не видел. Девушка, которая с ней живет, вернулась поздно и услышала в темной комнате не то плач, не то вой. Она позвала подруг, Лена сидела на кровати, руку, замотанную в окровавленное полотенце, держала на коленях.
Девушки вызвали скорую. Когда врач попытался развернуть полотенце, Лена потеряла сознание. Ее отвезли в больницу и там ей отрезали то, что осталось от ее пальцев. Трех пальцев на правой руке, которыми держат кисточку или карандаш.
- Вот такая печальная история – закончил он со вздохом.
- А ее картины? – спросили мы в один голос.
- Ее этюды? То, что она рисовала – это еще не картины. Ей еще предстояло долго учиться. А она была очень способной, очень. Но мне всегда казалось, что она что-то ищет, когда пишет свои этюды. Только что? – он помолчал – Еще в милиции сказали, что ее братья во главе со старшим мародерствуют в Пуще. Там много пустых домов. Но улик никаких. И я думаю, они ее заставляли что-то сделать. А она сопротивлялась. За то и били. Старший брат там законченный бандит, два раза сидел. А ее работы мы у себя сохраним, у нас есть архив студенческих работ.
Я, кажется, догадалась, почему она пришла именно к нашему дому. В конце концов это был и ее дом. Здесь она провела свое детство. И она хорошо знала, как пройти на крышу именно в этом доме. Я не сомневаюсь, что она пришла сюда уже с твердым решением. Но кто знает? Может быть, если бы вместо бабы Насти вышел кто–нибудь другой и заговорил с ней? Чувство вины очень долго не давало мне покоя.
В нашем дворе с тех пор многое переменилось. Баба Настя вернулась из больницы не скоро. Теперь ее было не узнать. Она потеряла весь свой кураж. Медленно спускалась она по ступенькам, опираясь на палку, Садилась на самый край скамьи, в разговоры не вмешивалась и смотрела на мир виноватыми и печальными глазами. Смерть Лены ее, видимо, потрясла.
И я вдруг поняла, что она в душе вовсе не была злой и грубой. Просто это был ее способ самоутверждаться в этом мире. Другого она не знала. Да и откуда? Она выросла в детском доме и всю жизнь проработала мотальщицей на шелковом комбинате. И до самой пенсии прожила в бараке на Куреневке. Ни семьи, ни детей. И в сущности они обе были очень похожи, она и Лена, обе были очень одиноки, им отчаянно не хватало человеческого тепла, заботы и любви. И обеим это не было дано.
Галина Кисель.
Бремен.