Окончание.
Начало:
http://proza.ru/2012/02/28/1873
http://proza.ru/2012/03/02/590
http://www.proza.ru/2012/03/05/1197
Полностью повесть можно прочитать: http://proza.ru/2012/05/10/553
Харалужный посох
Легенда о мифе
День четвертый. Память верная, вера правая…
Утром портье в бирюзовой ливрее прояснил, что все банки, терминалы и банкоматы, находятся в самом Ольгове. В гостинице и монастыре действуют только банкоматы ОПО ЦБ – Ольговского Православного отделения Церковного банка. Сочтя, что надёжнее всё-таки оставить сумму и карточки в номере, Засекин прихватил с собой тысяч двадцать на возможный роман с Вечерней.
Был завершающий день конференции, поэтому народу позволили отоспаться. Во второй половине желающим предстояла экскурсия по месту событий XV века. Засекин не отказал себе в желании окунуться в родники, в первоистоки.
Народу набралось с гулькин нос. Кто спал, кто паковался, кто уж отбыл. К своему удивлению, среди дюжины охотников Засекин вычленил саженную и скаженную орясину – «Довлатова». А ещё, как ни странно, общество любителей старины почтили присутствием Сигнальщик, «похоронная баушка» и секретарша Заминки. Других «знакомых» не наблюдалось.
Молча кивнув «Довлатову», ответа не дождался. То ли в момент знакомства великан был уже на «три рюмки пьянее» кондиции запоминания, то ли после беспробудного трехдневного гулева не видел дальше носа, а нос реагировал единственно на жидкий продукт.
Экскурсовод представлял классический культмассовый фрукт: скучный мужчина неопределенного возраста, застёгнутый на все пуговицы серо-буро-малинового плаща. Шляпа цвета непогоды, зонтик, переживший не первую грозу, седые валенки. Жирную кляксу в портрете проставляли галоши. Кондовые, глянцевые, фиолетовые! Господин Беликов37 собственной персоной, разве что без очков.
Гид долго сказывал легенду про Олега, а попутно живописал местные прелести. По его словам, кроме легендарной груды камней, также уцелело реликтовое озеро с беседкой, и у этого озера невероятное энергетическое поле, способное творить всякие чудеса вплоть до смещения времени и пространства. Тут запросто можно повстречать тени старинных героев. Причём, не каких-нибудь утопленников, а натурально витязей и старцев. Но это, ежели повезёт. Точнее, наоборот, потому как повстречавшие, как правило, плохо кончали. В лучшем случае, «уезжала крыша»: разверзались чакры и пёрла всяческая экстрасенсорика…
«На маленький северный монастырь пришли татары, чтоб пожечь и пограбить. И попрятался местный люд, трепеща за живот свой. И тогда вышел Олег, смирный инок. И вышел он во поле один супротив орды, но меча не поднял, порешив «победиша басурмана кротостию и добротою». И семижды грозный хан Хеврюй предлагал дерзкому смельчаку «отречись от Христа и приими веру нашу». Но семижды «отверзе кроткий инок посулы татарски». И на седьмой велел Хеврюй, пёсий князь, усемирить – на семь частей порубить - инока мирного, покуда жив. И с мужеством снёс Олег казнь лютую. А Хеврюй, собачий хан, подивился и умилился силе духа его и твердости в вере, велел с почестями похоронить, а на могилу бросил камень со словами: «Сколько камней тут ляжет, столько будет помнить трусливая Русь храброго защитника своего». Тут и ночь наступила кромешная. И отложил Хеврюй расправу свою на светлый день. А наутро смотрит песий князь и глазам своим не верит: лежит на месте том груда камней в семь башен. И велел во гневе Хеврюй разметать ее, оставив один – свой. А наутро стоит на том же месте гора новая, выше прежней…
Семижды велит Хеврюй размётывать камни, и всякий раз вырастает гора новая, больше прежней. И воскликнул тут грозный хан на всю орду:
- Нет, не покорить мне народа, где семь дён и семь ночей неподвластны мне даже мертвые каменья с могилы одного ее отрока. Что ждёт нас, если все люди народа сего таковы? И что ждать нам от больших городов чудного сего народа?
И устрашился хан и увёл орду восвояси»...
- Делать ему было нечего, камни неделю кидать вместо того, чтоб брать приступом! – усмехнулся, кажется, Сигнальщик.
- Добротою хан усмирён был, кротостью! – возразил единственный среди присутствующих послушник Доброрадского монастыря.
- А на месте том в камне образовалась чаша, наполненная святой водой. – Добавил «Беликов». - Воздвигли часовню. К ней веками стекались паломники, разрасталась слава монастыря. В двадцать первом веке инока и витязя Олега канонизировали, и теперь древний Доброрадский монастырь носит и его имя – Ольго-Доброрадский.
Лениво споря, гуськом влачились экскурсанты за поводырем.
Теперь только Засекин заметил, что у некоторых с собою пустые баллоны. Пощупав карманы, вынул пол-литровый пузырёк с фирменной минералкой «Добрая рада» – третий день жажду похмельную ею снимал. Если что – сюда.
Озеро больше походило на глубокую лужу с каменными краями, без единого признака замшелости. Кто-то уже алчно вычерпывал святую воду. Засекин взялся за пробку, чтоб слить подонки на землю.
- О, дайте, посох мне быстрее, я вам им путь к свободе укажу…
Съёжившись, Засекин оглянулся на… «Довлатова».
Как ни в чем, ни бывало, фоменковец Васёкин прикладывался к плоской заморской фляжке.
- Это вы? – строго приступил скульптор, не догадываясь, во что впрягся.
Верзила озадаченно вытаращился.
- Чего?
В радиусе трёх метров доминировал убойный перегар.
- Куплеты распеваете Доброрадского святого из вчерашней оперной премьеры.
- Отродясь не слышал про такое, я и на премьере-то не был. Третий день мигреню…
«Довлатов» вдруг выпустил то, что называют драконьей струёю.
Что правда, то правда, на премьере его не было, вынужден был признать зашатавшийся Засекин, задом поискивая хоть что-нибудь.
Но монстра уже снесло. Стало получаться дышать и сделалось зябко. Запищали, защипали, закололи предостережения Вечерней. Следует держать ухо востро. С другого боку, ну не могут же эти солидные люди, официальные посланцы регионов и ветвей власти, членствовать гуртом в банде местечковых грабителей?
Его ладонь похолодела от прикосновения. Он обернулся и вздрогнул. Это была она – секретарша Заминки. Рядом с нею стоял Сигнальщик. Его налимьи глаза были упёрты в Засекина. Скульптор бесстрастно встретил этот пустой недоваренный взгляд, и Сигнальщик тотчас отшагнул куда-то. Потому что - куда, Засекину было неинтересно. Его всосала и растворила близость секретарши.
- Вы очень непохожий человек. – Сказала она.
- Да… - неопределенно подтвердил он. - А разве есть похожие люди?
- Люди как камни, – она указала на груду у источника, – все похожие. Издали. И все такие разные. Сами посмотрите, а я налью воды.
Властно она отняла у него бутылочку, пристально глядя в глаза, сцедила остатки минералки.
Нагнувшись, Засекин выбрал камень поувесистей. Он был слегка зеленоватый. И чудовищно тяжёлый…
Здравствуй, камень.
Здравствуй, судьба.
Чья-нибудь…
Он глянул в воловье око озера. И то ли увиделась, то ли поблазнилась ослепительная серебряная дорожка вниз, на дно, то есть… в небо, наверх. Ты встретил зеркало и отразился в вечность…
В этот момент она подала ему полную бутылочку.
…Они медленно удалялись в лес. Она о чём-то говорила, он как будто опьянел, дьявольски опьянел, при этом ему было чертовски хорошо. Хорошо и тревожно. Как будто в цветисто-духмяный царственный текст заронилась маленькая чёрненькая точка. Которая могла стать… могла всё замкнуть...
…Он даже не заметил, как они оказались в старинной беседке, как, опустились на скамейку. Очнулся, когда увидел, что их руки соединены. Но тепла от контакта не было. Ее ладони не были холодные, они были какие-то нейтральные.
Теперь очередь за губами.
Он испугался. Губы пересохли, после вчерашнего во рту было важко, можно сказать, затхло. И он элементарно боялся сквернить чужую свежесть.
- Очень хочется пить, знаете ли, – он не врал, жажда подступила с кинжалом, остро и властно.
- У вас слишком маленькая бутылочка, – прошелестела она. – Приберегите на потом. Вы слышали, что это место заколдованное, а вода волшебная? – он не слышал, но кивнул: да. – Эта вода разжижает мозг, вызывает видения и даже переносит в прошлое. Говорят, здесь преломляются тоннели миров. И даже меняется уже происшедшее. Можно потерять всё и уже не начать… Но я не думаю, что вас это остановит, – не думая, он кивнул: нет. - Вы же смелый человек.
Её слова падали глухо и глыбко, как ведро в пустой колодец. В какой-то миг ему почудилось, что их произносит совсем другая – Вечерняя - женщина.
Она протягивала ему одноразовый стаканчик - он принял - туда налила воды из своего, двухлитрового, баллона с этикеткой «Добрый дар».
Он взял стаканчик и отпил. В воде не было чего-то особенного.
Но захотелось присесть прямо на камни в обвод колодца и закрыть глаза.
Тра-та-та-та-та-тата… Григовским шествием троллей заныл вдруг сотовый. Засекин заторможенно достал его: совершенно незнакомый номер. Всё незнакомо…
Женщина напротив была… кто?
Всё как-то смутно. Силуэт в дымке. Ты разве не Вечерняя?
Плюх-х-х-х…
…Ну, как живой-ой, как живой-ой-ой. Ровно ангел…
…Ты умный ты очень умный ты дурачок…
умный доверься иногда дурачку…
дурачок доверься иногда у… уже полдень…
***
…Уже полдень. До самого леса жёлтое-жёлтое поле Нашеземья. Оно начинается сразу за нашей деревенькой. Одни ее зовут Ольховка. А мы – Вольхв.
Ольхи тут полно, как и везде. А в семи верстах – там, где топи и трясины Болотной зыби, живут загадочные длиннобородые волхвы – вольки с болот. А ещё их кличут бродниками или рОдниками. Вольки живут, ни с кем не видясь, никого не допуская, особым укладом. Лишь одинокие бортники, порою, сталкиваются с ними на соседствующих пасеках. Но никому не удаётся делать такой мёд, как бродникам. Этот мёд – диво дивное, чудо чудное, он исцеляет больных, даёт силу немощным, оберегает от стрел и защищает от сабель. Чародейский мёд свой родники меняют на железо и хлеб. С железом творят они немыслимое. Сталь у бродников становится булатом, дерево у рОдников делается сталью. Вольки не вступают в открытый бой. Не первый век к тому приучёны. Их долго и жестоко преследовали, вот и укрылись в непроходимой чащобе, в царстве чужих и коварных болот. Но мало сыщется охотников, и при рогатине, задрать самого заморённого и безоружного волька…
Ольховка высится на крутой горе Отчий Лоб, острым детинцем окольцовано, а тропа к вратам ведет сквозь засеку острую. Засеку эту на худой час разобрану держим, чтоб при надобе против ворога остриями заставить.
…Я в то утро калину у лесочка собирала. И вот вижу вдруг, далёко-предалёко заволнилась жёлтая равнина, заклубилась пыль над ковылём. Я опрометью к рынде набатной, стукнула семь раз. И взволновались ольховцы-нашеземцы. Заметались слухи сырые и молви жаркие, один другой страшнее. Мол-де, наползает со степи дружина-рать-орда. И что лютый боярин Хавай-Рус, а кто кличет его бек-каган Хаби-Рус, а то даже лютый темник Хеврюй, полчища ведёт безбожные, дабы снести старые волховские убежища, а по ходу окрестные веси разоряет.
Кто что ведь бакулил. Одни про бояр, а кто и про татар. Про татар у нас смутно слыхали, да сроду живых ногаев не видели. Ибо сторона наша северная, закрайная, студёная, охотников нас воевать, поди, сыщи.
Но баяла пьяная ведьма Яганька, что Хавай-Рус ведёт дружину-рать от орды. Что за орда, толком не сказывала. Однако же все заробели.
Вдруг, вижу, из степи конь чёрный скачет, а на нём раненый при издыхании последнем. Он и подтверди: пыль от копыт, копыта от дружины, дружина от рати, рать от орды. Над дружиною несметной Хавай-Рус окаянный, пожёгший не одну нашеземскую волость.
Кликнули вече, а вожака-то и нет. Всею радой порешили монахов звать из ближней пустыни Доброрадской. Лишь Яганька-ворожея одна возмущалась, камлала и гибель кликушила.
Но вот присылают монахи трёх могучих черноризцев, а во главе их инок Крутила, сила в нём богатырская, сам жизнью святою прославлен. КрУгом общинным поставили его ольховцы воеводить.
С другой – лесной - стороны сам, не зван не слан, явился бродник от вольков с медовою бочкою. Я, как его увидала, сомлела. Нету таких среди нашенских. И не то, чтоб красота али стать, неказист он видом-то, но было в нём что-то. Кремешок, мамка таких называет. Попросился ратником рядным. Дознавали, как звать, плечами пожал, так и нарекли – Вольк...
Он серый Вольк, а я бела Ясенька.
Худой, невзрачный, да бочку на плечике носит, а уж странный: на каждый угол и порог кланяется, со всеми здоровается, да без улыбки. Но зла в обличье нету. От доспехов отрёкся, сам запахнут в волчью дублёную шкуру, семью отварами напитанную, на темени - бирючий колпак с пасечной сеткою на чело. Под шкурой рубаху-пропитку носит с витыми нитями, ровно бахромою, и узорочьем языческим. Оружье одно признавал – дубину суковатую, видом и цветом на хрен похожую, что с собою принёс. Вот токмо твёрдости и прочности невиданной. А вверху дубины остряк замыслистый торчит.
Токмо собрались, да не столковались, как глядь: во весь окоём орда Хеврюева, конно-пешая. И чем ближе, тем чуднее, тем непонятнее: лица-то, как есть, все славянские – свои, племенные лица. Вот те и татары!
А посреди дружины на буланом скакуне Хавай-Рус боярин – высокий, белоглазый. Ликом гладок и не смугл, рыжие власы до локтя. И снова вспомнились сомнения дедовские: откуда, де, взяться в Нашеземье степнякам кочующим? От веку ворог южный досюда не дохаживал.
Так и стоят две рати: сто от села - супротив тьмы38 от степи. Час стоят, второй, а на третий едет от рати Хаби-Руса толмач и зычно велит ольховцам: «А передай не жидись, народец вашеземский, беку-кагану честнОму все ваши жупелы языческие, а за ними - половину корыстей своих, а за ними третину скотины, а за нею - четвертину запаса амбарного, а за нею - десятину монашьего добра, а уж после укажите подобру-поздорову тропу к волькам-ведичникам, мы вас и не тронем».
Голдил и ждёт. Никто не откликнулся. Тут сам Хеврюй к Ольховке на коне подъехал, глянул зорко и уверился, что путь единый кверху сборная засека застругами подъёмными занозит.
Послал снова Хеврюй толмача и на сей раз, в кару за огурство, потребовал сверх уже запрошенного жён и детушек орде тёмной предать. И снова отказались нашеземцы-ольховцы Отче-Лобые. А пока велись сговоры те, хмурый Вольк Болотный снопы из прутьев споро навязывал.
В третий раз заслал Хаби-Рус переводчика. И велел на сей раз веру сдать православную, а взамен ересь принять Сатанаилскую. Ничего не ответили жители, молча стрелы в луки вставили. И тогда, убоявшись крови великой, инок и водитель Крутила Доброрадский молвил русичам: «Не будем биться, братие, ни вы, ни я не стану. Чем лить понапрасну кровь православную, готов я один конец принять за вас, так жертвой одиночною скуплю все жизни ваши бренные».
И оставив меч, пошагал богатырь к Хеврюю. А перед ним уж не белолглазый космач, а узкозорый татарин с козлиной бородкою. Посмеялся темник и сам предложил Крутиле войти в веру Сатанаилскую. И снова отказался инок. Семь раз соблазнял его Хеврюй отступить, и всякий раз по отказе отрубали иноку: руку, ногу, ухо, нос. Семижды искушали и семижды отказался, кровью истекая, Крутила. И на восьмой отсекли ему голову и пронесли на пике под стенами.
Устрашились на сей раз нашеземские, и шёпоты послышались: «обезоружимся, братие». И пуще других Яганька-змея надрывалась: «Кончилась Русь нашеземская, рабство пришло чужеземное».
И мало-помалу поддалось малодушным кличам тем всё ольховское воинство. И когда уже готовы были русичи поднять заструги засечные, вышел Вольк на стену Лба Отчего, да как пошёл отчаянно Хавай-Руса, боярина окаянного, высмеивать. И такими прилагал его он пиявками, что взбеленился бек-каган и послал на стены опытных воев-осадчиков. Только не успели и лестницы к пряслам поднесть, как спрыгнул вниз безудержный Вольк и ударами неуловимыми положил вражью треть у ворот, в ужасе прочие сами отпятились. И, как ни старались, ни тужились, никто не мог ни достать того Бродника, ни укрыться от нападок его. Жалил язычник едким всех оводом. Сам же ни сабле, ни стреле не даётся: шкура с рубахою запахом медовым все напасти гонят. Шапка же твёрдая островерхая логовом волчьим воняет - страх на врага нагоняет...
И велит Хавай-Рус сотне лучников:
застрелите волхвА распроклятого!
Только Вольк неказист, да не прост совсем:
за снопами своими он спрятался
и оттуда стрелой бьёт без промаха,
помаленьку меняя укрытия.
На себя ж сноп надел само-вязанный
да из прутьев на отчине мазанных...
Тут и вечер пробил медным месяцем.
Откатилась орда вся Хеврюева,
выпью воя, вопя от срамнЫх потерь
и с позорищем несмываемым.
Всю долгую ноченьку ольховцы
вязали снопы из ольховника,
да медком с бочажка их намазывали.
И приступ второй по заутрени
отбивали уж всею общиною,
от стрел за снопами попрятавшись
с острыми наружу колючками.
И только Яганька плевалася –
в души и в воду соотчичей.
Бились отменно все ольховцы.
Вольк же болотный примером был:
в однову побивал он до дюжины
батыров отборных хеврюевых.
Бок о бок с ним монахи сражалися.
А на равную - отрок, сам худенький,
росту малого, тот не столько бил,
сколь своих упреждал и подсказывал,
где опасности со слабинами.
Раз по семь на дню наседала рать.
И давали со стен укорот орде.
Ну, а в самы мгновенья смертельные
Вольк давал волю волчьей всей ругани:
и бранился он так - небо сборилось
тучей, туча щетинилась молниями.
От брани незнамо-неслыханной
опускались у ворога руки враз,
отнимался злой дух, тут и глохнул он,
и слепнул от пагубы волховской…
…Закручинился темник Хеврюй,
пожалел, что не взял с собой воронов –
ими стены любых городов берут.
А без воронов не достать ему
волхва русского, непробойного.
И придумал тут злобный бек-каган
хитрость подлую, изощрённую:
подкупил чрез Яганьку он русича
из монахов трёх, самого слабого.
В ночь тот сторожем был у ворот кремля,
Горбачем прозывался в народе он.
В ночь глухую, в заполночье дикое
тот Горбач к лежакам просочился вдруг
и из рубища Волькова выдрал он
тонких нитей числом ровно семь.
Восхотел умыкнуть и дубинку он,
да в обнимку с ней спал истомлённый волхв.
Напугался Горбач, в тьму упятился,
юзом-юзом в лазейку и - к ворогу.
Той измены никто и не доглядел.
Отрок малый один упредил побег.
Увидавши во тьме спину чёрную,
он пустил стрелу, да точнёхонько
в темя мерзкое, метку там пробил.
Рухнул вмиг Горбач да на колышки,
в корчах бешеных заходил он там
и рудою забулькал малиновой.
Но, щитами укрывшись, предателя
утащили хеврюевы нукеры.
С клоком шкуры во стане во вражеском
семь шаманов с Яганькой шаманили –
ворожили над нитями до утра,
а к рассвету пожгли и развеяли.
Утром чует Вольк скверну во теле всём,
но не дался проклятому недугу.
Дабы сдунуть хворь, он возносит хвалу
богу Роду, за ним же молилися
Нашеземские все Лобо-Отчие:
православные и язычники –
Богу главному, Заединому:
за родну Землю, да за Род земной.
Тут же вся орда с четырёх сторон
на последний свой приступ нахлынула.
Отчий Лоб чужаками усеялся,
ровно гнидами, тёмною перхотью.
Гибли русские тут третий за вторым,
ровно птицы на стуже вниз падали.
И церковный келарь уж молил народ:
«Сдайся все, кто тут цел, да на милость его…
Бога ради». – Прибавил тихонечко…
- Какого тебе Бога? – Грозно ему Вольк закричал. - Бог один у всех, только лики его – Род, Земля да Память. И покуда в единой они тройке, нет нам плена, рабства и погибели. Если ж хоть одно убить, всё другое мёртвым станет, а народ полонят да в рабы продадут.
…Но слабела рать, и велел ей Вольк:
- Лазом тайным ступайте в мой дремучий лес,
я один орду задержу пока.
Вы ж идите в лес к волчьим логовам,
там семь раз подряд спойте петухом.
На восьмой услышите троекратный вой.
Крикните тогда троекратно все:
«Память. Род. Земля… Память. Род. Земля… Память. Род. Земля».
Вас и встретят там. Вас укроют там, вас согреют там.
Коль сживётесь вы, в братьях будете,
бродный примите древний наш уклад,
бортный наш устав – гордый, тружеский.
А приняв уклад, быть вам пчёлами.
Не сживётесь коль, воля вольному,
ос и трутней рой сам не жалует.
И пошли они лазом потайным,
с Вольком же в ряду - ровно семь бойцов,
средь которых два инока ревностных,
отрок в том же строю - мал-удал он во всём.
Бой неравный кипит, русы все полегли.
У последних трёх от обильных ран
сила вытекла, повязали их:
пара иноков да мальчишка тот.
В одиночестве машет Вольк Лесной
острым посохом, побивает рать...
И кричит ему белоглазый боярин Хавай-Рус: «Приходи ко мне, дам тебе я всю дружину мою, будешь гриднями верховластвовать, а севрюжиною сластвовать».
- Не нужны мне, сатана, ни севрюжина, ни хеврюжина! – посмеялся Вольк.
- Брось свой дивный меч! – Хаби-Рус взывал, ликом чёрен с курчавыми космами. – Брось же посох свой. Свой святой клинок… Будешь нукером и каганом ты. Над тобой лишь один будет главный бек!
- Хрен, хрен, хрен! - Вольк одно твердил, бился посохом, что был с виду хрен, но булатный хрен, харалужный хрен...
…И метнул тогда Хаби-Рус копье –
не простое копье, а каганское.
Угодила сталь точно в место то,
где у Волька ниточки выдраны.
Пал сражённый Вольк. Навалилась тьма, и повязан он.
Вновь Хеврюй сулит милость княжую,
милость лживую, лишь бы стал служить.
И покрыл здесь Вольк Сатаны орду
да такой хулой, что оглох Хеврюй.
И прощальным был сказ его таков:
«Правь – вот камень наш, память верная, вера правая».
Стал теперь палач Вольку плоть рубить,
предлагал Хеврюй вновь и вновь служить.
На седьмой же раз вздели плоть на шест
и поставили: камень где Горюч.
Только пала кровь да на камень тот,
а стекал с него ключевой родник...
Утром Хавай-Русу доложили, что один из пленных бежал. Нарядил погоню Боярин. И у самого уж леса волховского поймали бежавшего отрока, самого малого ратника.
…Взялись нукеры попытать мальца
и сорвали плащ, тут и ахнули:
это девица да преюная,
старостихи дочь, Асенькой зовут...
«Да уж, так и есть, с перва часа я,
Волька возлюбив, берегла его,
раны травами завораживала.
И Горбач-мерзец мною был сражён.
Привязали меня, стали бить-пытать,
воду ледяну лили в темечко,
а по кругу жрецов семь шаманили»…
Поутру же стали у неё спрошать: «Что ты помнишь, девица, что ты помнишь, Ясенька?». Тут им Ася безумная сказывала: «Помню я Олега Святого из Доброрадской пустыни, он татарам службу отверз, да от веры отцов не отрёкся».
А довольный Хеврюй ей и повели: «Что ж, беги на Русь, всем рассказывай, что тут видела, делись памятью».
***
Вот так, чрез ту деву пытану с памятью отнятою миф пошёл гулять об Олеге святом с ятаганом. Пёсий князь же на месте рати вольковой повелел набросать камней. И вскричал: «Лучше уж камень чужой, чем имя своё. Пусть же народ сей носит камень вовек на шее и до смерти пусть камню молится»...
ПОСЛОВЬЕ
…Камню молится…
…Ну, как живой, как живой. Ровно ангел… А ведь три дня в лесу провалялся...
…Ты умный ты очень умный ты дурачок…
… умный доверься иногда дурачку…
… дурачок доверься иногда у…
Ух… больно-то как!!!
Он оглянулся. Темно. Холодно. Он лежит у скамейки. Голова в снегу. Снег тает и обжигающе течёт по темени. Темя болит, точно ударили. У ног что-то плещется. Десница, правая рука, занемела от тяжести. Что это? Камень.
…Лучше уж камень, чем имя…
Память, где ты?
Тук-тук. Тута…
…Тебе дали попить. Кто?
Ноги затекли, но надо идти. Где ты?
Где Вольк, где Хеврюй, где Ясенька?
Сознание помалу прояснялось.
Банда! Тебя пытались отравить! Сердце ёрзнуло. Он встал, отряхнулся.
Как я попал в эту беседку? Откуда этот ручей? Чей?
Вон, вон отсель!
Он заспешил по скользкой узенькой тропинке промеж злых и колючих кустов.
Впереди заметалась тень. И сзади! В глаза пыхнуло, блеснуло! Рука инстинктивно сжала камень.
- Булыжник оружие пролетариата!
Это сзади. Чей голос? Его не перепутать уже никогда. Это тенор белоглазого узкозорого белолицего косматого черноликого козлобородого Хавай-Руса… Хаби-Руса… Хеврюя...
И опять же за спиной пролился знакомый ручьистый смешок. Секретарша. Или?..
Оборачивается.
- Ты почто же это, интеллигент хренов, не за своё взялся?
А это уже спереди.
– Кошелёк-то с собой али как?
Он панически крутанулся в обратку и увидел пугающий силуэт верзилы. Знакомый скрежет: он так фальшиво «пилит» по ночам.
А парк гремел тишиной не зимовавших соловьёв.
Обложили, окружили, очужили. Как Иуду у Булгакова в Гефсиманском саду39. Как волка на потраве. Флажки. Флажки…
Рука налилась невыносимой тяжестью, и ему вдруг показалась, что булыжник вытянулся в посох с острым навершием. И появилось желание бить этим - в руке. Только вот рука отчего-то стала неподъёмной, а камень свинцовым. Потом ртутным… урановым… Впрочем, свинцовым и урановым был не хрен-посох, а то вековое Чувство без Памяти, которое вдруг зажило ёкающими укольчиками в его дыряво записклявившем сердечке.
- А НУ, БРОСЬ НА…
Тёмные сказали (и ему показалось или нет, что и он одновременно с ними):
- …ХРЕН!!!
- НИ…
- …ЗА…
- ……ЧТО!!!
И голос гремел, будто из Камня, который был некогда былинным человеком – Вольком-Бродником-Родником из Леса.
«Правь – вот камень наш, память верная, вера правая».
На глаза и уши навалилась багряная, а потом зелёная ломота…
…Когда открыл глаза, всё вокруг мирно качалось. И он увидел над собой большую голову большого человека. Лик его во тьме манил колодезным пятном…
Владыко!
Владыко бережно нёс его сквозь ночь и тихо бормотал, или Засекину это просто слышалось: «скажите всему обществу сынов Израилевых: в десятый день сего месяца пусть возьмёт себе каждый одного агнца по семействам… и пусть хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца… тогда пусть заколет его всё собрание израильское вечером... Ешьте его так: пусть будут чресла ваши перепоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших».
Засекин мотнул головой и застонал от липкой тёмной боли в темечке.
- Ишь, чего удумали, идолы, масоны, сатанисты и всё такое. Ужо в обители просочились, бесермене, иллюминаты поганые...
Засекин повёл голову вбок. Вдоль деревьев валялись тела. А, может быть, всего лишь тени с беспорядочным разбросом членов: руки, ноги, головы.
Тени, тени, тени – встречные, поперечные, сумеречные…
От Владыки не укрылось его рыпанье.
- Не боись, голубчик, это я их чуток поучил. Но и ты молодца, не сплошал, труса не праздновал и всё такое. Просто много их на одного, а у тебя только вот это и было, - в огромной разжатой ладони вольной руки Владыки появился Камень – тот самый с берилловой прозеленью. – Оберег, однако. Оружие и всё такое.
- Кого? Кто они?
- А, бесы… - продолжая легко удерживать его шуйцей, Владыко досадливо взмахнул десницей с камнем и перекрестился. – А уж как архиерей Михаил подоспел, всех до одного перехреначили… и всё такое...
Засекин глянул перед собою прямо и вылепил из мрака мирно бредущую фигуру батюшки, похожего на Льва Толстого, с упёртым в небо сверкающим мечом. Тем самым? - харалужным!
Луна ныряла скорбным слитком в плесени облаков и ликующим лазером скатывалась в длинный лезвийный луч.
- Вы захватили его с собой? – радостно изумился Засекин и тут же увидел рядом с батюшкой вдруг включившуюся и обернувшуюся на глас Вечернюю с фонариком. Или нет: со светящимся мобильником вместо фонарика.
Ясенька, захотелось позвать ему, но нет – рано, к тому же, она и сама ЧУЕТ ВСЁ…
Тёмные силуэты обоих в лучах меча и телефона казались засвеченными негативами.
- А как же, выйду на трибуну, наглядно покажу. Мой доклад про меч харалужный аккурат третий после открытия, – степенно пояснил отец Михаил, не оглядываясь.
ОТКРЫТИЕ?!
Рука инстинктивно пронырнула во внутренний карман пиджака.
Пусто. Ни денег, ни карточки. Совершенно пусто.
Ничего не было.
Не было ничего…
И победы на конкурсе!? И конференции?! Конференция ещё просто не открылась.
«Можно потерять всё и уже не начать»… Бог любит троицу. И это, похоже, СЮРПРИЗ № 3, главный сюрприз. Или просто отражение, как бы обратный ход в зеркале озера?
Пусть. Пусто. И легко, необыкновенно легко.
Он показался себе лёгким облачком, подхваченным сильным уверенным ветром, летящим к посверкивающей лунною молнией соседней тучке. Ты её догоняешь, а она убегает. И убежит всегда…
Легко…
И пусть легко!
Посох, Память…
Правь, Пётр…
Будь же, Правь!
Будь же, Новь!
Всё только ещё предстоит.
Так хочется в это верить. Ясно, ясень, ясенька…
- Вот же хреновая история… Так и я об чём говорю… Для следующей конференции приберегите редьку… А лучше водку, чеснок и…
…Ешьте его так…
Хрен…
ПОСОХ!!!!!
______________________________________________________
Примечания
37 Господин Беликов – персонаж рассказа Антона Чехова «Человек в футляре», олицетворение снобизма и занудства.
38 Детинец – то же что Кремль, деревянная крепость у русичей .
Засека – древнерусское оборонительное сооружение в виде заострённых против врага часто насаженных кольев и брусьев.
Бортник – пасечник.
Дружина – отборный отряд, тяжело-вооружённая гвардия русского князя.
Рать – разносоставное войско в средние века.
Орда – монголо-татарское многоплеменное воинство (в широком значении – империя монголов либо та или иная её часть: Золотая орда, Ногайская орда и т.д.).
Бек-каган – соединение двух верховных титулов у хазар в VIII-IX веках: бек олицетворял духовную, высшую, правящую власть иудейского раввината, каган был князем-администратором, номинальным правителем (ханом).
Тьма (тумен) – подразделение в 10 000 воинов (темник – начальник тьмы).
Таким образом, в легенде мифически переплелись неясные для масс представления о коронных врагах Руси.
Толмач – переводчик.
Огурство – непокорность, своеволие, норовистость.
Вороны – осадные, стенобитные орудия.
Прясла – жерди, столбы, бревна стены (крепостной).
39 «Иуду у Булгакова в Гефсиманском саду» – проводятся параллели с убийством Иуды в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
14 ноября 2010, 14 февраля 2012