«На окраине города немецкие танки!» — крикнула, рванув дверь, соседка. И мама заметалась по комнате, а мы с сестрой заревели во весь голос. Успокаивая нас, мама поспешно начала собирать в сшитый из белого суровья мешок наши немудрёные вещички и надевать на нас теплую одежду и обувь. Когда мы кое-как были готовы, она сказала: «Ты, Тонечка, понесешь вот это!» II накинула мне на плечо огромные черные валенки отчима и портфель отца из свиной кожи, связанные полотенцем с вышитыми на нём красными петухами. «Портфель, дочка, береги пуще глаза; там ваши метрики, мой паспорт. Мало ли что может быть?» Немного поразмыслив, мама добавила: «Пожалуй, в портфель, влезет и кружечка». И она сунула в него завёрнутую в газету маленькую эмалированную кружку со сливочным маслом — последней роскошью военных дней.
«А ты, Лиля, возьми водичку!» И в руках у сестры оказался бидончик с водой. «Ну, с Богом! Спаси и сохрани нас, Господи!» — тихо проговорила мама и, опустив на окнах бумажные шторы, заперла дверь дома на ключ.
Мы двинулись но улице в противоположную от города сторону с такими же, как мы, людьми, которые не хотели встречаться с врагом. Потом нас назвала беженцами… В ту пору маме было тридцать четыре, мне— десять, сестре – три года.
«Мама, мамочка! Куда мы идём?» – спрашиваю я едва поспевая за ней. И мама, повернув ко мне красное, в испарине лицо и поправив сползавшую с её рук уснувшую Лилю, сказала: «К Волге!»
Когда мы добрались до реки, то увидели, что на берегу, возле бывших купален, толпится множество людей. Там на скорую руку была организована переправа. Добровольные лодочники из близлежащих деревень, в основном старики, перевозили в своих видавших виды лодках всё прибывающих и прибывающих беженцев на другой берег Волги. Кругом царила неразбериха, люди толкались, кричали и лезли в лодки, кто как мог. С трудом втиснулись в одну из утлых лодчонок и мы. Вдруг наша лодка накренилась, и студёная, с острыми льдинками вода хлынула на наши ноги. Кто-то истошно закричал, громко заплакал ребёнок, но никто не покинул своего места. Усталый лодочник с трудом оттолкнулся шестом от берега, и мы поплыли. Рядом с нами двигались такие же перегруженные и тяжёлые, как и наша, лодки. Одна из них, не выдержав находившегося в ней груза, стала тонуть. По воде поплыли узлы, чемоданы, корзины. Их даже не пытались выловить, потому как в ледяной воде гибли люди, которых нужно было спасти. Вокруг раздавались душераздирающие вопли: «Спасите! Тонем!» Я помню, как на борт нашей лодки был поднят маленький мальчик. Какая-то женщина набросила на него свой серый пуховый платок и расстегнув полушубок, спрятала его на своей груди. Когда мы причалили к берегу, наша лодка была на добрую треть заполнена водой.
С трудом взобравшись в промокших валенках наверх по глинистой тропе, мы увидели покрытое снегом, не убранное картофельное поле, а в метрах в пятидесяти от него – широкий тракт по которому двигалось неисчислимое множество беженцев. В основном шли женщины, старики и дети. Шли пешком, неся на плечах и в руках кое-какую поклажу. Тут же брел скот: блеяли козы, мычали коровы. Изредка среди этой толпы появлялись сигналящие во всю мощь автомашины. Люди атаковали их, умоляли подвезти, но те не останавливались. До сих пор в памяти сохранилась задняя стенка кузова земной полуторки, где на гвозде был подвешен огромный, белого цвета, ночной горшок. А еще мне запомнилась женщина по имени Лиза, которая несла на руках двухмесячных двойняшек и мешок за спиной, а следом за ней устало брели ее бедно одетые дети: десяти, восьми, шести, пяти и трех лет.
А на картофельное поле все прибывали и прибывали люди. На западе, где остался наш родной город Калинин, пылало огромное кровавое зарево, и к небу поднимался черный густой дым. Кругом грохотало, шумело, трещало. И вдруг все это перекрыл мощный рёв фашистских самолетов, несущихся на бреющем полете к тракту и картофельному полю. Я взглянула вверх и увидела, как из-под крыльев самолетов быстро, одна за другой, вылетают большие золотисто-зелёные пчелы...
«Ложись!» — крикнул кто-то. И мама, схватив меня с сестрой в охапку, что было силы, толкнула на землю. Я упала лицом в жидкую грязь, но боялась поднять голову, возле которой ровно, как по натянутой струне, глубоко в землю вонзались трассирующие пули.
Самолеты, совершив свое черное дело, с ревом пронеслись над полем и трактом и скрылись за лесом. На долю секунды всеми овладело оцепенение, но уже тут же послышался пронзительный нечеловеческий вопль. Скосив глаза в сторону, я увидела рядом с собой побелевшую от страха сестру с зажмуренными глазами, а чуть подальше — маму с залитым кровью лицом. Мама хотела освободиться от навалившейся на нее грузной женщины, убитой наповал. Наконец, это ей удалось, и она поползла к нам на коленях, меся смешанный с землею и кровью снег. За плечами её, придерживаемый самодельными лямками, словно страшный горб, возвышался в кровавых пятнах мамин мешок. Мама была ранена в руку. К счастью, задета была всего лишь мякоть плеча. Смотреть на нее было страшно: на маме перемешалась своя и чужая кровь! Побелевшими губами она шептала: «Девочки! Вы живы, девочки?» Мы были живы.
Добравшись до нас, мама села прямо на промерзшую, перемешанную со снегом землю и, не обращая внимания на боль в руке и набухающий от крови рукав, прижала нас к себе. Мы онемели и даже не плакали. А рядом лежали убитые. Они тоже молчали. Стонали раненые. И громкими голосами кричали оставшиеся в живых.
Поднявшись с земли и кое как перевязав маме руку нижней рубашкой, оказавшейся в мешке, мы двинулись дальше. Младшая сестра шла уже без поклажи: её бидончик с водой был пробит двумя пулями сразу и остался лежать на картофельном поле. К вечеру мы добрались до леса, и старый лесник приютил нас в своей маленькой сторожке. Там мы поели и отогрелись. А через несколько дней этот добрый человек отправился в деревню за продуктами и не вернулся. Мы ждали его, сколько могли. Но, наконец, доведенные до отчаяния голодом и воспалённой рукой мамы, которая так сильно болела, что не давала ей спать по ночам, мы сделали попытку добраться до деревни сами. Отправились мы туда погожим зимним утром по дороге, которая проходила через поле. По обочинам её то там, то здесь лежали огромные фиолетово-багряные гранитные валуны, возле которых росли сосны. Дорога, покрытая снегом, была пустынна, и на ней отчетливо выделялись наши три несчастные фигурки, одетые в тёмные пальто и платки. Стояла тишина, и лишь какая-то пташка пела свою заурядную песенку: «Пинь-пинь! Пинь-пинь!» Невдалеке виднелась небольшая деревушка, из труб которой мирно поднимались к небу прозрачно-синие дымки. Но было в этом покое что-то тревожное, что невольно передавалось нам. «Помоги нам, Господи!» — сказала мама, поправив на спине свой неотстиранный, в кровавых пятнах мешок.
Не успели мы сделать и сотни шагов, как возле нас, как нам показалось, стали шлёпаться мелкие камешки. Рассмотреть как следует мы их не могли: они были настолько тяжёлые, что тотчас же увязали глубоко в снегу. Я приняла это за чью-то игру, а младшая сестра даже остановилась и с любопытством стала смотреть в сторону высокой сосны, откуда эти камешки летели. Было удивительно, что камни летели с легким свистом, но не попадали в нас. Взглянув на сосну, мама увидела там силуэт человека в белом маскировочном халате и дуло не то ружья, не то пистолета, направленное прямо на нас. Сообразив, в чем дело, она толкнула нас за огромный валун и спряталась за ним сама. «Прячьтесь, девочки, не поднимайтесь: это фашистский снайпер, он хочет убить нас», — произнесла она шёпотом. Мы помертвели от страха и плотно прижались к спасительному валуну. Мама сняла с плеча и расстелила на земле свой мешок, на котором мы просидели до темноты. И именно здесь особенно пригодились валенки отчима: в них попеременно я и сестра грели озябшие ноги. А мама, обеспокоенная тем, что мы можем отморозить руки, всё время натирала их снегом и прятала к себе за пазуху, которую горячила её воспаленная рука.
Пытаясь убедиться, что снайперу надоела охота на беззащитных, ни в чём не повинных людей, мама подняла голову над камнем. И в тот же миг мимо ее виска, задев пушистые, выбившиеся из-под платка волосы, просвистела и с тупым звуком ударилась о рядом лежащий валун хотя и смертельная, но все же не ужалившая маму пуля. Мы выползли из своего убежища, когда совсем стемнело, и поднялась метель. Прячась за валунами и соснами, мы с трудом добрались до леса и все трое заплакали, увидев дававшую нам много дней приют сторожку.
(Впервые опубликовано 25 апреля 1995 г. в газете "Вести Каракалпакстана")