Двадцать пять лет на курсах иностранных языков – это вам не шутки. Трижды в неделю по вечерам учить английскому алфавиту, согласованию времен и сослагательному наклонению – для этого нужно призвание и огромная любовь к преподаваемому языку и людям, которые после работы приходят на занятия, жертвуя заслуженным отдыхом в кругу семьи перед телевизором или приятным вечерком у монитора компьютера в одиночестве. Для того чтобы поощрить этих героев, приходится идти на многие ухищрения в виде распевания песен великих и не очень групп, искать упражнения с веселыми картинками и приличные анекдоты на «языке всех времен и народов». Каждые два года состав групп меняется, иногда из них выпадают отдельные товарищи. Но на их место приходят другие страждущие приобщиться в великому языку Шекспира, Свифта, Кронина, Пристли и Айрис Мёрдок. Кто-то из слушателей курсов по прошествии двух лет сразу исчезает из памяти, кто-то задерживается на какое-то время, а кто-то остается в памяти на долгие годы. Вот о них и этот рассказ.
Это было в середине девяностых. Время было, как сейчас оказывается, очень страшным. Непонятная обстановка в стране, которая вдруг стала независимой, но не знала что делать с этой независимостью. Власти пытались выкарабкаться из мрака нахлынувшей свободы без денег и помощи извне, а люди в это время боролись с огромным дефицитом во всем и веерными отключениями электричества. По вечерам мама встречала меня с фонариком, и мы шли по пустынным лестницам на шестой этаж, здороваясь по пути с такими же как мы «маячками».
Группы на курсах были переполнены. В кабинетах сидели по тридцать-сорок человек. Причем это были не только молодые ребята, школьники и студенты, а вполне уважаемые главы семейств, иногда семейства в полном составе. Из страны массово уезжали. Взрослые люди ринулись учить язык, на котором им предстояло говорить в чужой стране. Днем солидные дяди и тети, вечером эти зрелые мужики и женщины средних лет на занятиях превращались в детей, шкодливых и резвящихся шалунов. Учителя не особо взывали к разуму и возрасту, давая возможность великовозрастным ученикам отвлечься от мрачной действительности за пределами вечерней школы.
В среднем ряду за третьей партой сидела колоритная пара – лысый молодой мужчина и веселая женщина средних лет. Жена тридцатилетнего Саши училась в параллельной группе, и на переменах они мило ворковали и подкармливали друг друга сладостями. У них только что родился ребенок, и Саша часто о нем рассказывал. Его соседка по парте, молдаванка Нина, была преподавателем математики в политехническом институте. Это была приятная незамужняя женщина «под сорок». Казалось, никогда в жизни эта внешне «старая девочка» не была окружена таким количеством взрослых мужчин. Тем более, когда такой балагур и симпатяга сидел рядом с ней. На занятиях она превращалась в девочку-подростка, кокетливую и веселую. Саша, обаятельный и остроумный еврей, всячески подыгрывал ей, и вся группа хохотала над его прибаутками. Глаза Нины светились. Казалось, на курсах эта взрослая женщина с явными следами увядания, которая наверное даже не успела расцвести как сразу начала стареть, преображалась. Если Саша не приходил на занятия, она сразу начинала волноваться, как бы он не заболел, и звонила ему. На переменах в коридоре она с тоской отводила глаза от Саши и его жены. В такие моменты в ее глазах четко проглядывалась грусть и уныние. Было грустно и мне – Саша с семьей в течение года должен был уехать в США на постоянное место жительство. Он был центром нашей группы, ее ядром и неформальным лидером. Без него все было бы уже по-другому. Но пока он был с нами, и веселье наравне с учебой продолжалось.
Потом пришли холода. Нина перестала ходить на занятия. Я попросила Сашу позвонить ей и передать, что задано на дом. Спустя несколько дней, Саша сказал, что Нина заболела. Через недельку Нина пришла на занятие, но она стала другой - серьезной и задумчивой. Саша тоже стал меньше балагурить. Она пришла на курсы еще пару раз, а потом пропала окончательно. Мне сказали, что она решила бросить учебу.
Мне было грустно. Смешливая Нина была лучиком света в нашей группе. И мне было ее жалко чисто по-женски. Казалось, что только на занятиях она получала ту долю мужского внимания, которую не удосужилась получить за всю жизнь. Ее не наигранное кокетство и дурачество выдавали в ней женщину, недополучившую женского счастья, женщину, которая в силу профессии и обстоятельств, слишком рано превратилась в серьезную даму. И только на занятиях, где не было ее студентов и коллег, она раскрепощалась и не сдерживала своих истинных, не растраченных с годами эмоций.
Прошло несколько месяцев, занятия шли своим чередом. Саша сидел один, уже не такой веселый. Он все больше общался с теми, кто как и он, через пару месяцев должны были в последний раз пересечь молдавскую границу. Чемоданное настроение уже стало отражаться на учебе – заниматься он стал не так активно.
Как-то перед занятиями я поднялась в библиотеку за книгами. Там неожиданно столкнулась с Ниной – она сдавал учебник. Я ей страшно обрадовалась. А она, как мне показалось, не очень. «Как дела, Нина?» - спросила я больше из вежливости, чем из любопытства. Какие могли быть дела у не очень красивой старой девы с отпугивающей профессией? Нина несколько секунд пристально смотрела на меня. Затем, сверкая блестящими глазами с вызовом, гордостью и неподдельной радостью выпалила: «А знаете, Анжела Андреевна, я решила выполнить свое женское предназначение и родить ребенка!». Раскрыв рот от изумления, я пару секунд смотрела на нее молча. Затем, с трудом подбирая слова, начала ее поздравлять и что-то там желать. Все еще под впечатлением от услышанного, я, спотыкаясь, покидала библиотеку. «Как, когда, с кем?» - проносилось в моем мозгу. За спиной пожилая женщина-библиотекарь продолжала искренне поздравлять Нину. И вдруг, уже в дверях, я почувствовала, как рука Нины коснулась моего рукава. Слегка обернувшись, я услышала ее тихий голос и слова, которые предназначались только мне: «Скажите, а как там Саша?»
Кишинев
15 февраля, 2012 г.