Сумерки

Человек  умирал.  Уже три месяца, как он слёг.  Его старинный приятель, врач, не стал лукавить и, после тяжёлого разговора, отмерил ему полгода.  А там – как Бог даст!  И вот теперь умирающий чувствовал, как день ото дня утекала из его тела жизнь.  На осунувшемся лице его неестественно ярко цвели глаза.  Казалось, вся жизнь, которая покидала тело, сосредоточилась в них.  По совету врача он послал телеграмму дочери, а та, посидев с отцом неделю, вызвала свою мать.  И теперь эта женщина, которая когда-то была его женой, ухаживала за ним.  Приехала она, собственно, ради дочери, с которой давно не видалась.  Умирающий не сразу узнал её, так как совсем не предполагал увидеть.  Расстались они давно, казалось, это было где-то в другой жизни.  У каждого после были свои семьи. И теперь она, Лидия, ухаживала за ним, одиноким, беспомощным, умирающим.  Заученным равнодушным движением она поправляла подушку, давала лекарство, делала уколы.  Интересно, что она чувствовала?! Наверное, ей это было неприятно. Но она продолжала ухаживать за ним, как истинная христианка.
Как-то он слышал, как Ириша говорила матери: «Нет, я не могу здесь дольше оставаться! Ведь никто не знает, когда это случится. Может, через неделю, а может, через две. Нет, я не могу так долго ждать».  « Ждать» – это слово больно обожгло его.  Существование, в котором он прибывал, уже давно нельзя было назвать жизнью.  Так что же ещё?!  Надо сказать ей, чтобы уезжала. Завтра. А наступит ли оно для него?  Вдруг, нет?! Удивительно! Удивительно, как дорога ему его никчемная жизнь! Ведь, в сущности, он давно уже умер. Только мучает этих женщин, которые, может быть и сострадают ему, но пролив две-три слезы, скорей всего, с облегчением вздохнут, а через неделю и забудут.  Ведь после разрыва с женой, они с дочерью тоже отдалились.
Он всегда хотел, чтобы у него был сын.  Но когда родилась эта кроха, он тонул в жалости, нежности и любви к ней.  Почему же они расстались?  Зачем?  Лидия была хорошей женой и матерью.  Но со временем чувства притупились, остыли.  Наверное, это случается со всеми.  Но тогда он был полон жизни.  Хотелось любить, волноваться, радоваться.  А счастливы они были!  Сколько смогли.  Что ж!  Всему своё время.  Только как оно быстротечно.  Как мало отмерено человеку для полноценной жизни!
Надвигались сумерки – самый неприятный, самый тягостный отрезок времени, когда душу наполняет такая тоска, жалость к себе!  Так чувствуешь своё одиночество!  Никто, никто его не может с ним разделить.  Потому что никто не может его понять.  Вот он всех понимает, он тоже когда-то был живым, а его – нет! Не зря говорят, что каждый приходит в этот мир и уходит из него в одиночку. Он вспоминал, как  приходившие к нему сослуживцы бодро желали ему скорого выздоровления, смущённо отводя глаза, и как, будто вспомнив о каких-то спешных делах, спешили уйти.
  На исходе сумерек  придёт Лидия, сделает укол, после чего мысли начнут путаться, затем для него наступит покой и он погрузится в сон.  Но до этого момента ещё целых два часа. Таких тягостных, нескончаемо длинных.
-  Лида! – зовёт он, – посиди со мной.
- Хорошо, родной, я посижу.
- Ты прости меня за всё.
- И ты меня прости.
От этих невольно вырвавшихся слов сердце его смягчилось. Из прикрытых глаз выкатилась слеза.  Да, он виноват.  Виноват уже тем, что ей пришлось увидеть всю его немощь, что ей пришлось ухаживать за ним.  Они не виделись много лет и не испытывали в том никакой нужды.  Если бы год назад, когда ещё болезнь не сломала его, они встретились на улице, вероятнее всего прошли бы, не узнав друг друга.  Они расстались, когда были ещё молоды, сильны, красивы.  Да, они были красивой парой.  Но так сложилась жизнь.  Вокруг было столько соблазнов, а прощать друг друга они не умели.  Ему хочется сказать ей слова благодарности, но мысли начинают уже путаться.  Проклятый морфий!  Спасительный морфий.  Он пытается произнести её имя, но только беззвучно шевелит губами.  Спать…спать… нет, он не должен сейчас погрузиться в этот омут, из которого, может быть, ему уже не суждено будет выйти.  Он должен успеть сказать что-то очень важное. Он должен успеть сказать, он должен вспомнить.  Кто это склоняется  над ним? Лиля?! Вернулась?!  Нет, Лили нет.  Она уехала от него, удрала с русским американцем.  Удрала воровски.  Сбежала и всё!  Будто  он  стал бы её удерживать! Если бы не американец, то вероятно был бы кто-нибудь другой.  Просто они выпили  друг друга до донышка.  Страстная, сумасбродная.  «Моя  Лилит» - называл он её. Это была женщина-праздник.  А праздник по всем законам жанра не может быть вечным.  Тогда он превратится в будни.   …Ещё одно усилие. Он должен… и так: к нему приехала дочь Ириша.  Затем приехала её мать Лидия.  Всё, теперь всё. Он всё вспомнил. Он молодец.  Теперь можно «отпустить» мозг. Спать… спать… спать. Лидия осторожно высвободила свою руку и на цыпочках вышла из комнаты, хотя понимала – это излишняя предосторожность. Он будет спать крепко – морфий.
Дочь деловито собирала чемодан и даже что-то намурлыкивала.
- Ну, как он? –  Ириша  чуть смутилась своего оживления,–  Игорь звонил. Ждёт - не дождётся  моего приезда.
- Он ведь знает, что ты не отдыхать сюда приехала, –  Лидия не любила зятя. Так, без повода.  «Какой-то он ненастоящий» – определила она его для себя. -  Что ж, езжай, езжай!
Ириша подошла к матери, обняла её, промокнула повлажневшие глаза.
- Когда? – коротко спросила мать.
- Завтра, утренним…
Перед отъездом Ирина заглянула в комнату,  где лежал отец.  Тот находился в забытьи.   А может быть, просто не хотел открывать глаза.  Чуть помедлив,  Ирина, тряхнув красивой головой, будто отбрасывая сомнения, решительно направилась к двери.  «Не провожай!» – бросила она матери.
День тянулся томительно долго.  Мучительно было заходить в комнату Георгия. Георгий не спрашивал о дочери – об этом кричали его глаза, а она всё оттягивала объяснение, мучаясь и не зная как мягче  об этом сообщить.   Ах, Ира, Ира!  Ну как же так можно?!  Он ведь твой отец!
Сделав очередной укол морфия, Лида долго сидела в густеющих сумерках, не зажигая огня.  Вот и её жизнь близится к закату.  Не хотелось в это верить.  Нет, нет… Это близость угасающей рядом  жизни привела её к мрачным мыслям.
Мысли её приняли неожиданно иной оборот. То лето – необычно жаркое для их полосы, даже знойное! В то лето она влюбилась, как девчонка. Влюбилась страстно! С первого взгляда, с первого слова!  И это было прекрасно. Мир стал другим. Она даже не думала, что способна на такое.  И что же?! Она убила это прекрасное дитя! Гордость и одиночество – вот её удел.  Она перебирала в памяти свою жизнь, словно листала страницу за страницей старый дневник.  Наверное, ей много было дано.  Нужно только было быть смелее.  А вот Георгий жил ярко, красиво, смело.  И их брак состоялся вопреки  её желанию.  Он, Георгий, так решил  и добился своего.  Он всегда брал то, что хотел.  Он был удачлив во всём.  Его любили друзья, женщины, он был успешен в службе.  Он гордился своей женой.  Ему нравилось, что друзья с восхищением останавливают на ней взгляды: вот какая у меня жена! Завидуйте!  Представляя её своим друзьям, он любил говорить: «Мой дом – моя крепость»  А она?  Она должна была быть его тенью.  И только.  Он любил шумные компании, застолья с хорошими длинными разговорами, с хорошей песней, центром которых всегда был он. Когда кто-нибудь из присутствующих уделял ей больше внимания, чем, на его взгляд, следовало, то они больше никогда не появлялись в их доме.  «Мой дом – моя крепость», – говорил он, и ей однажды захотелось вырваться из этой крепости. Она взбунтовалась.  Припомнив ему все  мелкие измены, она написала записку, в которой говорилось, что ей надоело быть домашней утварью, и  уехала к маме.  Не веря ещё в их разрыв,  (ну что ж, в семье всё бывает, может быть, ссора  даже освежит их отношения) он отнёсся к этому слишком легко. 
Сколько с тех пор воды утекло!  Всё было в её жизни. Было и трудно, и одиноко, была и большая любовь.  Многое ей хотелось бы изменить, поступить иначе. Но ни разу, ни одной минуты она не пожалела, что когда-то ушла от него.  И никогда не думала, что им придётся ещё встретиться. Она подошла к двери, прислушалась, приоткрыла дверь.  Больной дышал ровно и спокойно.  А может быть, врач ошибся? Может быть, он ещё поднимется?  Бывают же случаи!  Лицо его сейчас уже не пугало, ей казалось, на нём уже не было тех явных признаков ухода из жизни.  «Господь милосердный!»,  –   произнесла она, вкладывая в эти слова совершенно определённый смысл, обращаясь именно к нему, к Господу.
Ход её мыслей прервал звонок.  Звонила дочь.  После традиционного вопроса «ну, как он?», Ириша стала рассказывать о предстоящей поездке по путёвке к морю, пытаясь и не умея сдержать свою радость: «Игорь достал. Он  у меня такой молодец, мамочка!»
-  А тебе не кажется, Ирина, что твой Игорь  не к месту расстарался? – холодно прервала её мать.
- Знаешь, мамочка, ты всегда его не любила.  Что бы ни сделал Игорь, тебе всё не нравится!
- Это не важно, лишь бы тебе он нравился. Но сейчас не о нём. У тебя отец при смерти. И ты у него единственный родной человек.  Единственный!
- Что же мне теперь…
Она не договорила, и Лидия поняла, что дочь плачет. Плачет от того, что смерть отца помешает ей отдохнуть в своё удовольствие. Откуда в них такое жестокосердие?!
- Поступай, как знаешь.  Лидия положила трубку. Что ж! Это их дочь – её и Георгия.
Лидия опустилась в кресло, взяла в руки журнал. Сумерки сгущались, но зажигать огонь не хотелось. Она думала о дочери. Говорят, дочь ближе к матери. А ещё говорят, что дочь – это «отрезанный ломоть».  Вот вышла замуж и отдалилась от неё.  Пусть так.  Лишь бы у них всё было хорошо.  Их дочь молода, красива, жизнерадостна и… эгоистична. Вот уже три года как замуж вышла, пора бы о детях подумать, но дочь говорит беспечно: ещё успеем, для себя пожить хочется.  Лидия улыбается, вспоминая Иришу ребёнком, ни в чём не знающим отказа.  «Сын – сосуд оловянный, а дочь – глиняный, - говорил муж, когда Лидия пыталась что-нибудь запретить, - дочь надо баловать».  Лидия подходит к двери больного, приоткрывает, слышит ровное дыхание.  Под действием морфия он будет спать до утра.  Что же будет завтра, если Георгий захочет увидеть дочь? Что сказать ему? Как объяснить её отъезд?
Утром больной казался как-то бодрее, на щеках зажглись два лиловых пятна, что-то подобие румянца.  И голос, казалось, окреп.  Он ясно и чётко сказал: «Ничего не болит, не надо морфия».  «Может быть, он поправится», - подумала Лидия, но после обеда  пришёл врач и сказал, что это конец.  Лидия подошла к телефону, машинально набрала номер дочери и услышала печальные безответные гудки в трубке.   Длинные гудки сменились на короткие, а она всё  стояла, сжимая трубку.  Кто-то тронул её за плечо: «Мамочка!» Тёплые руки дочери обняли её.  Ириша виновато взглянула на мать и из глаз её полились слёзы.
- Ты иди к нему. Попрощайся.
Лидия только сейчас увидела мужа дочери, который стоял у порога в замешательстве.  Лидия подошла к нему, поцеловала в щёку: «Хорошо, что ты тоже приехал, вы идите, идите к нему оба. Он будет рад вас видеть».