Солдат выл, как дикий зверь.
- А-а-а! – вопил он, зажимая руками рваную дыру в животе. Сквозь его пальцы толчками пробивалась кровь, тёмная, густая, перемешанная со слизью. Было понятно, что он нежилец. Кёрк подавил тошноту и подполз поближе.
- Послушай, - произнёс он прямо в одуревшие от боли глаза раненого, - помолчи хоть немного, а? Я спать хочу, а ты не даёшь. Помолчи…
Раненый всхрапнул. На его губах вздулся и опал алый пузырь. Кёрк вздохнул и прилёг прямо на снежок, сжимая приклад винтовки. Спать, спать…
…страх…
Нет! Кёрк ударил себя по щеке. Спать нельзя! Враги близко! Если он сомкнёт глаза хоть на секунду, враг сделает с ним то же, что и с напарником!
…кстати, как он там?
Раненый не двигался. Его глаза искали что-то в небе - искали, но не находили. Кожа обтянула череп. Мёртв, как камень.
- Хорошо же тебе, - прошептал Кёрк. – Ты хотя бы сможешь поспать вволю.
Раненый ничего не ответил. Кёрк протянул руку и закрыл ему веки.
Из десяти человек, прибывших неделю назад на позицию, в живых остался он один. Везение,… наверное. Кёрк потёр воспалённые глаза. Он внезапно вспомнил, как их, новобранцев, когда-то построили на плацу и долго рассказывали, почему они должны погибнуть за Родину. Незнакомый седой генерал называл их «сынки» и клялся, что каждому даст орден посмертно. Зачем посмертно, если Кёрк хочет жить? Дома у него осталась старая мать и брат-сопляк. Погибать, даже за Родину, ему никак нельзя!
Иногда, после очередной вылазки, когда казалось, что он вот-вот сойдёт с ума от назойливых видений, Кёрк принимался мечтать:вот закончилась война, и ему, целому и невредимому, перед всем полком вручают орден. Светит солнце, развеваются знамёна, полковой трубач играет марш. Мама стоит чуть в сторонке и утирает слёзы гордости. Она рада, что у неё такой сын. Братишка рядом с ней прыгает и машет рукой. Кёрк поднимает руку в ответном приветствии и
видит вместо плаца землю, испоганенную колёсами, перемешанную в жидкую грязь и подожжённую кострами. Война всё ещё идёт и до ордена далеко. Надо жить дальше.
Снег падал на лицо мертвецу и не таял. Кёрк зачем-то стряхнул его и перевёл взгляд на лес. Это там спрятался противник. Удобно устроился, падаль. А вот он торчит в окопе посреди чистого поля, даже укрыться негде. Кёрк вновь принялся тереть глаза – такое ощущение, словно в них насыпали песка. Неудивительно – ведь он не спит уже два дня.
Цифры, цифры… два, семь, девять, один…. Семь дней назад он и ещё девятеро копали этот самый окоп под присмотром командира. Как же его звали? Имя скользило в памяти и уходило на дно. Кёрк помнил только то, что у командира была крупная родинка на подбородке. Потом в эту родинку попала пуля и превратила лицо в истекающую кровью розу.
Девять остальных ушли один за другим, поодиночке или группками. Нет, неправильно: восемь и один. Восемь – от рук врага, а один – по собственной воле. Как патриот, Кёрк не мог его простить, но как человек – понимал. Парень просто устал.
Солнце медленно ползло по небосводу, помечая его слизью, точно улитка. Со стороны леса не доносилось ни звука, но это ничего не значило. Враг ведь хитрый, им это тысячи раз говорили. Ему ничего не стоит затаиться, чтобы затем внезапно напасть. Хитрый враг, подлый враг, приходи ко мне в овраг… Кёрк повыше вскинул винтовку и посмотрел на лес сквозь глазок прицела.
В последнее время его часто мучили кошмары. Какие-то люди с жуткими язвами по телу пытались дотронуться до Кёрка, заразить этой дрянью; зверьки с чёрными провалами вместо глаз жевали собственные лапы и шипели его имя. От таких снов Кёрк просыпался в холодном поту. Но сейчас стало гораздо проще: Кёрк вообще перестал спать. Если он хочет выжить, то должен не спать хоть месяц подряд.
С чего же начались эти кошмары? Кёрк прикусил нижнюю губу. Кажется, с той самой операции по «зачистке местности», когда пришлось вырезать всю деревню. Командир сказал, там все сотрудничают с врагами. Все предатели. А предателей надо выжигать калёным железом. И Кёрк послушно выжег – и детей, и стариков. Помнится, какая-то карга грозила ему божьим гневом, но Кёрк не воспринял её угрозы всерьёз. Бог не прислушивается к голосу предателей.
Да… А потом он сильно заболел: трясло как в лихорадке и мутилось в голове. Полковой фельдшер говорил что-то про нервы, но Кёрк ему не поверил. Разве от нервов можно проваляться в бреду несколько суток? Как бы там ни было, но именно после болезни его стали мучить сновидения.
Но теперь всё в порядке.
Кёрк уставился на свои руки. Внезапно его взгляд остановился на тёмном пятнышке чуть повыше манжеты. Маленькое такое пятно на камуфляже, словно от грязи или краски.
Или от крови.
Откуда на нём кровь?! Он же не ранен! Кёрк принялся лихорадочно оттирать пятно снегом, но оно упрямо не исчезало. Пятно темнело на ткани, как
дуло винтовки, нацеленное в подбородок командиру. Тот поднял руки вверх и лишь повторял раз за разом: «Успокойся, Кёрк, успокойся! Не делай глупостей!». Но Кёрк сделал – и лицо командира превратилось в розу.
«Что ты творишь!» - крикнул один из его товарищей и потянулся за оружием. Но его лицо изменялось, текло, постепенно превращаясь в отвратительную маску из сновидений. И прежде чем солдат успел сомкнуть пальцы, Кёрк нажал на курок…
Он выстрелил в восьмерых и уже хотел покончить с девятым, когда тот прошептал дрожащим голосом: «Я сам» - и приставил пистолет к виску. Кёрк не стал мешать. Его больше беспокоил восьмой, упрямо не желавший умирать. Пуля попала ему в живот, вызволив кишки на свет божий, и теперь раненый голосил на одной ноте. Тогда Кёрк подполз к нему поближе и сказал: «Послушай, помолчи хоть немного…»
Кёрк оглянулся… Тела товарищей, доселе невидимые его взгляду, устилали снег. Они лежали поодиночке или группками, и лишь один, совсем ещё мальчик – в сторонке, сжимая в ладони пистолет. Они были все мертвы, все, и убил их не враг.
Враг – это сам Кёрк.
И когда Кёрк это понял, то закричал изо всех сил. Крик пронзил мир, прочертил уродливый шрам на небе. Он звучал и звучал, не прерываясь, пока не раздался тихий звук, похожий на приглушённый хлопок. И только тогда наступила долгожданная тишина.