18+
I.
Какие смутные дни, как веет ветер тревог,
И мы танцуем одни на пыльных лентах дорог...
И закипает в крови женьшеневый сок,
И чей-то пристальный взгляд нацелен прямо в висок,
И летит голова вместе с листьями вниз...
Какие смутные дни... Смутные дни...
Э.Шклярский.
Я, нахлобучив на прожекторную фару новенькую зелёную фуражку, с удовольствием подставил жаркому биробиджанскому светиле без того до черноты загоревшую моську, щурясь и едва не мурлыча от удовольствия. Хорошо-о…
- Мое имя - Стершийся Иероглиф,
Мои одежды залатаны ветром,
Что несу я в зажатых ладонях,
Меня не спросят и я не отвечу...* - по причине избытка позитива вполголоса гнусавил я, монотонно ширкая орудие и стараясь максимально подражать Шклярскому. Получалось хоть и душевно, но фальшиво до изжоги. И что? Пфы, кого стесняться-то? Душевно - главнее!
Пограничный парк учебно-боевых машин пустовал. Ни одной живой души - воскресенье. Кроме заходящихся трелями пичуг и меня, разумеется. Птички, по всей видимости, банально экстазировали из-за отсутствия трудностей со жратвой, у меня же наличествовала оперативная задача - подготовить несколько машин к стрельбам, зеркально вычистив стволы, осуществив холодную пристрелку и проверив системы наведения. Занятие хоть и нудное, но мудрёное не слишком, скоро закончу, а потом... А потом заберусь в одну из броневых опочивален и, по-барски развалившись в десантном отделении, вздремну минут этак по сто на каждый глаз. Хорошо, ей-ей...
- Мое имя - Стершийся Иероглиф,
Мои одежды залатаны ветром,
И что несу я в зажатых ладо...
- Волков! Младший сержант Волков, к капитану Кузнецову!
Началось…
Я торопливо выдернул банник из орудия, бросил его на землю и, пару раз воровато оглянувшись, юркнул в башню учебной БМП. Да хрен там… Нет меня.
- Младший сержант Волков! - раздалось уже совсем рядом.
- Ё-п-р-с-т… - я тоскливо взглянул через открытый люк на бездонное дальневосточное небо. Йэх, надо было сразу загерметизироваться, конечно. А теперь привлекать лишнее внимание двигающимся люком было глупо.
Стоп! Фуражка-то на прожекторе... Ох, растяпа...
- Товарищ… младший… - кто-то, пыхтя, уже карабкался на броню. Так и есть, спалился.
Я, стараясь не шуметь, сполз с жёсткого кресла наводчика-оператора и торопливо протиснулся в десантное отделение. Мде… Попытался протиснуться, однако зацепился комбинезоном за механизм заряжания. Чёрт, не отцепляется...
Чёрт-чёрт-чёрт!
- Товарищ младший сержант, - в голубом зеве распахнутого люка на фоне редких июльских облаков образовалась потная, рыжая и веснушчатая голова юного пограничника Фаткельбаянова в фуражке со сломанным козырьком, - капитан Кузнецов…
- Баянов, - не в силах сдержать досады, зашипел я, дёрнувшись и вырвав с мясом зацепившийся комбезный карман, - ты меня не видел. Понял?
- Так это… Он идёт! - изумлённо округлил глаза и веснушки чижик.
- Кто?
- Боец, я не понял, где Волков? - хлестанул по нервам и ушам визгливый глас Кузнецова.
Фаткельбаянов, не сводя с меня испуганных глаз, поджал губы, отчаянно пытаясь принять правильное решение. Меня он побаивался, как-никак - без двух с половиной месяцев дед, какой-никакой сержант к тому же, но замполит мото-маневренной группы, нудный и вздорный капитан Кузнецов был страшнее. Стократно.
Я отрицательно покачал головой, демонстрируя побелевший от избытка эмоций кулак и выразительно шепча губами всякую угрожающую непотребщину, но широкоскулая физиономия Фаткельбаянова уже пропала из виду.
- Он здесь, товарищ капитан! - явно облегчённо гаркнул "боец", выпав из-под моего контроля. - Ремонтирует!
Вот зараза!
Хм, да нет, я злился скорее на себя. Поведение Баянова было абсолютно предсказуемым - мне-то что, я проведу пару-тройку учебных стрельб с новобранцами и опять умотаю на линейную заставу, а ему оставаться. С кузнецовыми…
Проведя грязной ладонью по щеке в целях создания эффекта безумной занятости, я неспешно явил свету свою хмурую и оборванную личность.
- Волков! Ко мне! - положительно заряженных флюидов в голосе замполита, увы, не прослушивалось.
- Товарищ капитан… - залопотал я, спрыгнув с брони на землю.
- Волков, - перебил Кузнецов, всверливаясь в мою переносицу бесцветными глазами, - я думал, что мы договорились…
- О чём, товарищ капитан? - косить под дурака, так до конца, а иначе - стоило ли начинать?
- Ты заявление написал?
- Я не обещал написать, я обещал подумать, товарищ…
- За идиота меня держишь, сержант? - о-о-о, похоже, замполит пришёл в состояние клокочущей, но пока сдерживаемой ярости. - Да я тебя раздавлю, как…
«И что за дурацкая привычка? - меланхолично размышлял я, старательно отводя взгляд от сузившихся зрачков Кузнецова. Замполит так приблизил своё лицо к моей чумазой физиономии, что можно было пересчитать все оспины на его бледных щеках. И вдобавок с вполне приемлемой погрешностью расписать сегодняшнее меню офицерской столовой. Но отшатнуться я не решился. Отшатнуться - показать страх. Не годится. - Однако... Как же быть с личным пространством?»
- Ты, я слышал, назначен старшим пограннаряда? - понизил голос капитан. - Опрометчивый шаг. Разве Родина может доверять охрану своих рубежей таким…
«Тупой какой-то шантаж… - ухмыльнулся я внутренне. Статус старшего пограннаряда, безусловно, почётен, но не до такой степени, чтобы… Знак, тот да, красив. Отлично будет смотреться на дембельском кителе, но ведь знак я и так достану… - Неумелый, я бы сказал. Одно и то же каждый раз... Блиндер, нервов не хватает в этом отряде…»
- И вообще… - Кузнецов помолчал. - Думаю, пришло время поставить вопрос о целесообразности постоянных командировок на линейные заставы старшего наводчика-оператора…
Я вздрогнул. Но тут же, самообругавшись кретином, взял себя в руки.
Живая и полная адреналина служба на границе не шла ни в какое сравнение с отрядным прозябанием. Там всё было настоящим - и товарищи по оружию, и дозоры, и сработки, даже потенциальный противник - вот он, настоящий, рукой подать. Здесь же, где офицеров едва ли не больше, чем пограничников…
Уловив моё секундное смятение, Кузнецов едва заметно улыбнулся. Да-да, он поймал меня. Случайно, на ощупь, но поймал. А самое главное - понял это.
- Я подумаю, товарищ капитан.
- …Четыре дня. И ни днём больше! - Кузнецов, покачавшись на носках сапог, снял фуражку, утёр пот и снова вперился в меня рыбьими глазами. - Понятно?
- Так точно.
Я долго смотрел вслед удаляющемуся замполиту, а потом неожиданно даже для себя, уже ни грамма не заботясь о гнусавости, с каким-то ранее мне незнакомым остервенением (куда там Шклярскому!) выдал:
- На все вопросы рассмеюсь я тихо,
На все все вопросы не будет ответа,
Ведь имя мое - Иероглиф,
Мои одежды залатаны ветром...*
***
- Убудет от тебя, что ли? – усмехнулся мой земляк и дембель Колька Сафронов. - Напиши.
- Да не хочу я!
- Почему?
- …Не готов... – я поднял глаза на многочисленные агитационные планшеты, облепившие стены Ленинской комнаты почище обоев, и ухватил первую попавшуюся фразу. - Мне всего девятнадцать, следовательно - я не готов для претворения в жизнь решений очередного, двадцать…
- Ну и дурак! – буркнул старшина Сафронов, вновь утыкаясь в незаконченное письмо. - С Кузей шутки плохи... Ты ж сперва кандидатом станешь. Кандидатом! На год. А вступать окончательно уже на гражданке…
- Ну?
- Гну! – Колька презрительно хрюкнул, грызя авторучку. - Ты думаешь, я собираюсь дома вступать? Так и так, мол, не созрел. И всё… Кто ж заставит-то? Там, поди, не армейские порядки. Да относись ты ко всему этому, как к игре. Как к шутке.
Ничего себе шуточки... Я помолчал, заканчивая подшивку подворотничка. А ведь Колька прав. Мне бы только от Кузнецова отвязаться, а потом…
- Вчера списки видел, - Колька послюнявил конверт и от души долбанул по нему громадным кулачищем старшего механика мото-маневренной группы, - на линейные. Тебя нет, Вовик.
- Как нет? – ахнул я, уколов от неожиданности палец. Твою мать…
- Так. Нет! Я ж говорю - шутить с Кузей не стоит. Он и мне грозил последней дембельской партией... - Колька поднялся, потягиваясь. - Э-эх, домой скоро… Открываю родимую две-ерь, человек я гражданский тепе-ерь…
- Колян…
- Ну? - Сафронов, оборвав песню и полуобернувшись ко мне.
- Дай листочек.
Колька, усмехнувшись, положил передо мной чистый лист бумаги, постоял, словно порываясь что-то сказать, но сдержался.
- Буду пить и гуля-ять, буду девок ласка-ать и о службе своей вспомина-ать… - заунывно и фальшиво раздалось из-за захлопнувшейся двери Ленинской комнаты.
- И как перед битвой, решительной битвой
Стою у каждого перекрестка,
На море асфальта я вижу свой берег,
Свою голубую россыпь...* - несколько растерянно пробормотал я и, вздохнув, крепче стиснул авторучку.
II.
Все кружит из года в год разноцветный хоровод,
В нем мудрец и идиот, в нем красотка и урод.
И не уставая, покоя не зная,
То назад, то вперед,
Под музыку бубнов и жалобных скрипок
Кружит хоровод.
Э.Шклярский.
- Саша, тут, по стану просадка была. Исправили, нет?
Рация хрюкнула, помолчала, а затем зафонтанировала непотребными идиоматизмами:
- Да какое там… Кому это надо? Вольдемар, потихонечку, а?
- Уважаемый диспетчер, при несовпадении автосцепок по продольной оси с груженым вагоном в сто десять миллиметров, - улыбаясь, загнусавил я в рацию, стараясь придать голосу невыносимое занудство, - а с порожним - сто миллиметров, запрещается…
- Вольдема-ар… - заныл Сашка. - Хоть ты не нервируй... Выведи этот грёбаный вагон, прокатчики затрахали уже, ходят и стонут, ходят и стонут…
- Вован, не подписывайся! - возник в радиоэфире жизнерадостный баритон Кольки Хлопунова, трудящегося на соседней станции. - Там просадка - пипец, третья смена в ночь отказалась…
- Не засорять эфир! - торопливо рявкнул диспетчер. - Вольдемар, как? Нет, ты, конечно, можешь отказаться, запишу в журнал, но сам понимаешь…
- Ладно, - я нахлобучил подшлемник, на него - каску и, хлопнув дверью локомотива, отчаянно спрыгнул с подножки, провалившись в снег едва не по пояс.
Открыв цеховые ворота, я бегло обозрел критическим взглядом одиноко чернеющий в тупике вагон, до отказа нахлобученный стружкой и окалиной. Чё особо рассматривать-то, скользуны по-любому зажаты, как иначе? Что в этой стране делается вовремя и в меру? Всё по максимуму, на энтузиазме и через надрыв пупка. Надорвали - халатность, бляха-муха, в распыл стрелочника, пронесло - героизм, вечная слава!
Шёпотом матерясь, я знаками показал молодой белобрысой крановщице, с интересом глазеющей на меня из-под крыши, что бункер с какими-то там кирпичами, стоящий между вагоном и тупиком, не мешало бы убрать. Ехидно усмехнувшись, та развела руками - не могу, мол, без приказа. Ладненько, сударыня - пожал я плечами - дело ваше. Бункер - это даже лучше.
- Саша, заявка на вывод точно есть? Перегружен вагончик-то…
- Да. Штук шесть их уже, заявок.
- Сто тридцатый, как слышишь? - я пятился, пытаясь рассмотреть пыхтящий где-то там тепловоз. Угумс. Как бы не так… Вагонов двадцать между нами да ещё кривая.
- Слышу… - буркнул Сергей Иванович, машинист.
- Осаживай, сто тридцатый, - я прикинул дистанцию до сцепки и на всякий пожарный установил на путях пару тормозных башмаков, - восемь вагонов, семь... Легче, сто тридцатый, три вагона. Легче… Остановка! Сто тридцатый, остановка!
Ага… Остановка... Вагоны как катились в полумрак цеха, так и продолжали катиться. Хотя сигнал остановки, три коротких, я услышал весьма явственно. Так и есть, расцепились. Интересно, сколько? Я с интересом пронаблюдал, как головной вагон наехал на башмаки и с душераздирающим визгом двинулся дальше, толкая башмаки по припорошенным снежком рельсам. Крановщица заметалась, осознав, наконец, что что-то пошло не так, но метаться, равно как и пить боржоми, было откровенно поздно. Оглушительно сцепившись с перегруженным вагоном, состав довольно прилично помял бункер, переломав часть кирпичей, но зато остановился, не вынеся тупик. Хм, можно сказать - легко отделались. Я ж говорил: бункер - это хорошо. И с башмаками подсуетился мудро. За тупик бы меня всех премий полишали к чертям собачьим, а бункер - не мои проблемы. Каждый лошара знает, что в заявках на вывод подвижного состава отдельным пунктом оговаривалось отсутствие на путях посторонних предметов.
- Саша, отцепившиеся отставим? А гружёный с оставшимися вторым заходом выведем… - я вышел из цеха и с какой-то мистической ухмылкой пересчитал вагоны. Отцепились ровно по тринадцатому, вот и не верь после этого… - И заодно путь очистим для…
- Волков!
Я, вздрогнув, оглянулся. Твою мать, этого-то откуда принесло? Начальник транспортного управления, по совместительству секретарь партийной организации (и, кстати, председатель комиссии по соблюдению техники безопасности) был визуально безупречен. Впрочем, как всегда. Отутюженные брюки, манерная дублёнка, соответствующая величию персоны каска, все дела… Я слыхивал, что Илья Николаевич Лавров периодически устраивает спонтанные обходы предприятия с целью наблюдения за всем и всеми, но сам в это увлекательное действо оказался вовлечённым впервые. Эх, не мой день, определённо не мой… Лавров, говорят, тот ещё зверюга, особенно когда дело касается…
- Волков, ты чего тут творишь? Грохот на всю…
- Так и сделаем, Вольдемар! - сука, рация. Как не вовремя-то, ё-ё. И как громко... Где регулятор? - Ты там это… Прокатчиков-то много передавил, террорист хренов? Будь начеку - злобный Лавр на охоте, наш чел из управы отзвонился...
- Хаха! Вован, долбанул всё-таки? - это Колька. Получит, придурок... Ё-моё, да как убавить-то? - Ух, и поимеет тя Лаврушка на комиссии. Я ж говорил - посылай ты их всех нах…
- Та-ак… - неспешно прогулялся вдоль вагонов Илья Николаевич, старательно делая вид, что ничего не слышит. Кстати, в дугу помятая ёмкость с кирпичами тоже не избежала его пристального внимания. - Эт-то как понимать?
Я молча пожал плечами, явственно ощущая, что книжка с отрывными разноцветными талонами, каждый из которых означает определённые нарушения техники безопасности, прямо сейчас лишится девственности, причём неоднократно. А что тут скажешь? Осталось попытаться прикинуть, сколько пунктов разнообразных инструкций я только что нарушил… Ну, Сашка...
- Да ёлы-палы, - выскочил из цеха мастер прокатного стана, экстренно нацепляя гневную физиономию, - только вчера огнеупоры привезли. Куда теперь…
- В шамот… - неожиданно буркнул Илья Николаевич, разглядывая талантливо установленные мной спаренные башмаки под разрушительным составом. - Скажи спасибо, что полцеха не разнесли.
- Спасибо! - вмиг притих мастер, оценив белую с широкой красной полосой каску Лаврова. Из тех, которые носит исключительно высшее начальство. Оценив и бесследно растворившись на фоне звенящего горячим металлом колёсопрокатного стана .
- Ну что, Волков? - дурацкий вопрос. Да и ситуация, прямо скажем, не лучше.
- Что? - я полез в карман за талонной книжкой.
- Ты почему скрыл, что кандидатом из армии вернулся? Заявление о приёме в члены когда думаешь писать?
От столь резкой смены темы разговора я онемел. Талонная книжка, уже было явившая свету свою скорбную обложку, нырнула обратно в карман.
- Вот что, Волков…На следующей неделе собрание. Завтра жду тебя в управлении. Заявление напишешь.
- Дык я… Это… Не готов, Илья Николаевич. - Рука опять сжала книжку. В кармане. Ей-ей, дежавю. Шантаж номер два. Пока - скрытый. Не армия.
- Ты это брось! Не готов… - Илья Николаевич, на мгновение сняв каску, пригладил идеально уложенные седоватые волосы. - Давно за тобой наблюдаю. Завтра жду! Поговорим.
- Ночь шуршит над головой, как вампира черный плащ,
Мы проходим стороной - эти игры не для нас.
Пусть в объятьях темноты бьется кто-нибудь другой,
Мы свободны и чисты, мы проходим стороной...** - пробурчал я, глядя на степенно удаляющуюся бело-полосатую каску, а потом, отчего-то стремительно раздражаясь, рявкнул в рацию: - Товарищ диспетчер, с восьмого тринадцать порожних куда?
- С восьмого под закрытый на ТЭЦ! - с готовностью отозвался Сашка. - Отставляете по свободному тупику и назад… "Товарищ диспетчер", надо же… Ты чего там, Вольдемар?
иллюстрация из Интернета, плакат 1975 года.
* Иероглиф © Пикник.
** Ночь © Пикник
Окончание - http://www.proza.ru/2014/11/21/1272