Окидывая взглядом прошлый век. 29, 30 В городе

Любовь Папкова-Заболотская
                29 В городе. 

Вера была деятельно счастлива. В новой квартире каждую весну белила, красила пол, оконные рамы. Она наслаждалась неограниченной водой, чистила обожаемую ванну, еду готовила на новенькой электропечи. Она подружилась с соседями, особенно понравилась им с Николаем пара Юрий с Юлей Калинины. Они оба работали на обогатительной фабрике, дом был заселён в основном работниками этой фабрики, только несколько квартир были отданы строителям, в том числе и Николаю. Калинины были из города Калинин, то есть из Вятки, они сохранили в интонации вятский тягучий выговор. Возможно, это подсознательно  привлекло Веру, она помнила, что родители тятеньки были из Вятки. Калинины обустраивали садовый участок и пригласили Брыкиных занять соседний заброшенный участок. В Советской урбанизированной стране начался садоводческий бум. Выходцы из крестьян во втором, а то и в первом поколении, городские жители стремились к земле. Садовые участки назывались дачами. Но это не были дачи интеллигенции пятидесятых годов, снимавших  где-нибудь в Подмосковье деревенский дом на всё лето и отдыхавших на природе. Даже в двадцатые годы при НЭПе у Фалалея Павловича снимали дом потомственные врачи Смирновы из Кузнецка и в берёзовом лесочке в конце огорода распивали чаи с вареньем.
 Поначалу варенье и было главной сдачей от дачных трудов. Николай посадил и привил две яблоньки, по краям участка у ручья высадили смородину, от отца Фалалея Павловича привезли сортовую, крупную малину. Но больше всего места на огороде занимала клубника, которую в данной местности называли викторией. Виктория росла на пригорке, обращённом на юг, поспевала раньше всех, и Вера в первый год наварила десять трёхлитровых банок варенья.   Так хотелось Веруське от огородных дел, от домашней скотины уехать в город, и вот вернулись опять к земле. Домик Николай поставил стандартный, из бруса, на высоком фундаменте, и его Вера  побелила, а рамы и веранду выкрасила  яркой голубой краской. Садили, конечно, огурчики, помидорчики, картошку, моркошку. Но главный доход стала давать виктория. Варенье за зиму не съелось. Виктории было так много, что волей – неволей нужно было продавать, и супруги так пристрастились к продаже, что забыли, как стеснялись поначалу выходить на базарчик. Стали даже ездить в соседнюю область, где клубника плохо росла и стоила довольно дорого, наравне, а то и дороже южных фруктов.
  Люба вначале их осуждала, во время летних каникул её запрягали полоть и пересаживать капризную ягоду. Но родители за краткий сезон выручали сумму, в пять раз превышающую их пенсии, взялись копить деньги «на старость», накопили на две машины и долго решали, купить или нет сыну и дочери по машине. Но… в 90-ые годы государство скушало все накопления.
  Сын Сергей  отслужил в морфлоте три года. Он был коком на корабле, явился домой возмужавшим, красивым. Во время службы он в камбузе имел много свободного времени, пристрастился, наконец, к чтению, чем порадовал отца и старшую сестру, вернувшуюся домой из своей деревни. Это было счастливое время в жизни Веруськи. Боль утраты матери притупилась, дети здоровые, благополучные  рядом. В семье достаток. Она ещё работала, не телефонисткой, конечно, а дежурной в семейном общежитии. В праздники встречались с друзьями, это были три семьи близких по духу друзей. Были живы родители Николая. Фалалей Павлович женился на овдовевшей жене младшего брата Петра Авдотье, внуки звали её баба Дуня. Бывали в гостях сестры Николая Вера и Пана и брат Веры Павел с семьёй, а также племянницы, дочери  старшей сестры Анисьи, скучавшие по матери, пока сами не уехали к ней в Якутск.

Оня и Иван Николаевич Петровы, заработав в Якутии денег и приличную пенсию, купили дом в Тульской области, в городке Болохово. Иван Николаевич благоустроил веранду: утеплил и поставил ванну, унитаз, стиральную машину. В саду посадили несколько плодовых деревьев, добавив к уже имеющимся яблоням и вишням, груши, сливы и даже виноград. Теперь дети и внуки с севера приезжали в гости к бабушке с дедушкой летом на фрукты и ягоды.
  Поехала в гости к тёте Оне и Люба в очередной свой отпуск. Как обычно, она отдыхала у моря, а потом заехала к тётушке. Встретили её гостеприимно, потчевали усердно. Иван Николаевич с гордостью показывал дом, особенно ванную комнату.
- Как хорошо! – говорила Люба.- Мама всю жизнь хотела благоустроенную квартиру, но зачем квартира, если можно устроить все блага в собственном доме.
Гостили у Петровых старшие внуки, дети Петра, Серёжа и Лариса. Серёжа, тоненький, стройный мальчик шестнадцати лет, сопровождал тётушку на экскурсию в имение Льва Толстого.
Люба мечтала побывать в Ясной поляне, прикоснуться к земле, где жил любимый писатель. Но дом писателя был закрыт на ремонт, а в план экскурсии входили аллея, огромный парк и простая, зелёная могила без надгробного памятника. Люба знала о завещании Толстого похоронить его на месте, где когда-то они с братом закопали «зелёные палочки», символ клятвы служить бедным людям. Но снова с удовольствием выслушала эту историю про Моравских братьев, которых дети переименовали в «муравьиных братьев». Сентиментальное сердечко учительницы литературы сжималось от осознания величия гения. С детских лет клятва служить людям протянулась через всю жизнь великого Льва, писателя непомерной сложности и глубины.
 Вернувшись с экскурсии, Серёжа с Любой застали старичков Петровых за картами. Они сидели на крылечке и ссорились. Вернее, сердился Иван Николаевич:
- Ясное море! Ты опять мухлюешь! Откуда у тебя эта дама?
 Анисья Автономовна смеялась и примиряющее произносила:
- Ничего. Тебе в следующий раз повезёт…
- Не буду я с тобой играть! – кричал разгневанный муж и бросал карты.
- Вот. Ясное море! Какая бабушка твоя! – обращался он к Серёже.
- Мойте руки, и за стол! – продолжая посмеиваться, командовала тётушка Оня. А Серёжа тихонечко тёте Любе проговорил:
- Каждый день такая история. Не любит дед оставаться в дурачках. Но завтра забудет, и они снова будут играть.
 Милые, забавные, добрые люди…

 В следующий отпуск Люба отдыхала в Пятигорске. Её убедила там побывать коллега по школе Нина Сергеевна Уварова, а у неё там жила родная сестра.
Нина Сергеевна, высокая, худенькая, с маленькой головкой и непомерно длинными ногами и руками, была разведена с любимым мужем по причине отсутствия детей. Она долго лечилась гормонами, отчего у неё так выросли руки и ноги, но так и не забеременела. Муж ушёл к той, что смогла ему родить ребёнка. Расставание было благородным. Нина подарила ему чемодан, он ей – зонтик, и они разъехались по разным городам, чтобы не встречаться. Вся любовь её была обращена к сестре и двум племянницам. В гости к сестре Нина Сергеевна ездила каждый год, позвала с собой и Любу.
Люба с радостью согласилась. Она ездила в Ессентуки лечить свой желудок несколько раз. А тут рядом с Ессентуками, да ещё Лермонтовские места. Конечно, они с Ниной Сергеевной побывали в домике, который снимал Лермонтов, обошли по периметру гору Машук, пытались подняться, но не смогли одолеть густые заросли. Побывали на месте дуэли поэта с бывшим приятелем Мартыновым. Люба представила, как лежал под проливным дождём юный поэт (всего-то двадцать семь лет…), как долго не могли достать арбу, чтобы перевезти его тело. И ей самой стало зябко. Да ещё экскурсовод произнесла фразу, что врачи в те времена не могла определить время смерти. Приехал врач через два часа. Вполне может быть, что Лермонтов лежал под дождём, придя перед смертью в сознание. Совсем жутко сделалось впечатлительной учительнице. Она фотографировала убранство домика, место первого захоронения поэта. Поднявшись на треть горы Машук, читала стихи: «Выхожу один я на дорогу». Нина Сергеевна была благодарным слушателем. Когда в аэропорту они ждали вылета самолёта, она два часа слушала, как Люба читала ей наизусть «Евгения Онегина». Кроме Нины Сергеевны, мог оценить чтение  только отец. Однажды они ходили в лес за грибами, и отец слушал внимательно, не перебивая, как, топая позади, слегка задыхаясь, она читала ему главу за главой. Николай ходил по тайге, как лось, по словам Веры.
  А после этого путешествия Люба отправилась в гости к дяде Павлику в Винницу. По сибирским меркам, с Закавказья до Украины рукой подать. Целую неделю она прожила у родных. С дядей ей не удалось ни поговорить, ни сблизиться. Ей казалось, что он навсегда оценил её ум и знания после спора о поэзии в один из его приездов в Кузбасс, и не в её пользу. В родне, особенно у Болотовых, был культ ума. И сама Люба считала, что ум всего главнее в жизни. Умный человек никогда не будет злым, потому что понимает, что зло не выгодно, поэтому будет стараться  делать добрые дела. Но ум – это не только знания. Знания можно увеличивать до бесконечности. Что она и делала, читая пусть бессистемно, но много. Очень запомнилась Любе фраза, которую произнёс дядюшка тихим голосом:
- Люба! Неужели у вас такой «слабый» институт?
А вывод он сделал из-за стихов Маяковского. Николай и Павел посетовали, что нет теперь, в 20-ом веке, хороших поэтов. Люба прочитала им стихи Маяковского «Лиличке. Вместо письма».
- Ну, и что? Белиберда! – безапелляционно заявил Николай.
-Да, но это начало века… А сейчас где великие поэты? – проговорил дядя Павел
- Рождественский. Евтушенко, - заявила юная учительница.
- Это подражатели,- отмахнулся дядя Паша.
- То ли дело Никитин!
Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам разливается, - задушевным голосом стал читать Николай. Эти стихи ему, рыбаку, были особенно понятны.
 Тогда Люба  прочитала спорщикам стихи Владимира Солоухина, объявленного критиками «деревенщиком»:
Колодец вырыт был давно.
Всё камнем выложено дно.
А по бокам, колюч и груб,
Сработан плотниками сруб.
 Ей казалось, что деревенское детство заставит сердца отца и дяди откликнуться на эту картинку.
- Это не Некрасов. Вот Некрасов знал деревню. И как писал!!! – произнёс дядя Павел. Потом мечтательно добавил,- Николай Алексеевич Некрасов!
- Алексей Николаевич! – вдруг в пылу спора произнесла Люба, и сама засомневалась: «Зачем поправила?»
Вот тогда Дядя Павел и произнёс обидную для неё фразу о слабом институте, конечно, имея в виду слабые её знания. Так что клеймо он навсегда на ней поставил, как ей казалось.
Зато тётя Людочка и младшая сестра Иринка, десятиклассница, окружили её заботой.  Старшая сестра Наталья, Любина ровесница, была замужем. Она не могла много времени уделить  свалившейся на голову родственнице, но пригласила в гости, познакомила с мужем, с маленьким сыном Максимом. А муж  Валерий свозил их на рыбалку. Про рыбу ничего не запомнилось, зато ужин у костра, ночёвка в машине, прохладное утро в чистом, не похожем на тайгу лесу были восхитительны. Дядя Паша называл знакомые только по книгам деревья: бук, граб,- и обмолвился, что неподалёку есть деревня, где сохранился домик кобзаря Шевченко. Зря. В Любе опять заговорила учительница – коллекционер впечатлений.
- Давайте съездим туда! – вдохновенно предложила она.
Кое-как Валерий отговорился, что может не хватить бензина, что завтра ему на работу с утра.
 С Иринкой подружились по-девчоночьи. Разница в семь лет не была препятствием. Ирина не была такой ослепительной красавицей, как старшая Наташа, с точёным носиком, карими глазами и пухлыми, изумительного рисунка губами. Иринка была просто хорошенькой девушкой, с копной кудрявых волос, унаследованных от бабушки Груши, которые она очень хотела выпрямить. Люба, каждое утро снимавшая железные бигуди, убеждала сестру, какое это богатство – кудрявые, пышные волосы. Укладываясь спать, они шептались долго и секретничали. Люба ей даже поведала о своей несчастной деревенской любви. Иринка жаловалась, что ей никто серьёзно не нравится. Они втроём, с тётей Людочкой, ходили в местный театр. Тётушка кормила гостью вкусными печенюшками, напекла ей их на дорогу. И когда Люба отправлялась домой через Москву, то всплакнула на подножке вагона, чем очень удивила провожающих. Удивительно тепло и комфортно гостилось ей у маминого брата и его семьи.
Печенье тёти Людочки и конфеты-батончики очень выручили Лягушку-путешественницу, когда она опоздала в Москве на свой поезд из-за концерта Аллы Йошпе и Стакана Рахимова. История батончиков была поучительной. Тётя Людочка ходила с племянницей по магазинам и аптекам и доверительно рассказывала продавцам:
- Голубушка, ко мне племянница из Сибири приехала. Очень нужны батончики (или бинты с ватой и т.д.) Я знаю, вы можете помочь.
Воспитанная в прямодушной семье простых, как валенок, сибиряков, Люба и стеснялась и дивилась находчивости тётушки. Зато потолкавшись по кассам с просьбой дать ей билет до Новокузнецка и услышав, что билеты будут только через три дня, она, по совету людей в очередях, обратилась в военную кассу:
-Голубушка! Только вы мне можете помочь! Я в таком безвыходном положении…
Она рассказала о своем путешествии, о концерте, о злосчастно сумочке, которую купила зачем-то. Кассирша усмехнулась и выдала ей билет на дополнительный ночной поезд. Пришлось остаток денег заплатить за новую плацкарту и ехать домой голодом. Пила только чай с печеньем и конфетами да ещё угощала батончиками соседского парнишку шести лет. Соседями были отец с двумя сыновьями, они не заметили, что девушка голодает, поглядывая на их корзины с фруктами и традиционную курицу.
Зато домой явилась с тонкой талией и интересной бледностью.

                30 Судьба Серёжи.
 
Семидесятые годы были сравнительно благополучными для страны. Люди получали новые квартиры, покупали новую мебель, холодильники и телевизоры. Вокруг каждого города росли дачные посёлки, по площади превышающие города. Росла зарплата, пенсионеры продолжали работать, правда, сумма пенсии и зарплаты не должна была превышать двухсот рублей. Николай отнёсся к этому философски. Кто-то сейчас говорит о пустых прилавках. Простите, это явление  случилось в восьмидесятые, когда один за другим умирали престарелые генсеки (Генеральные секретари правящей партии коммунистов), а молодые функционеры готовились перевернуть страну.
  «Экономика должна быть экономной!» - вещали плакаты, но страна, разогнавшись после войны, постепенно тормозила. Взлетали космические ракеты, изобретались новые виды оружия, добывали уголь, нефть, плавили металл. Гремели отчёты о выполнении и перевыполнении планов.
Однажды Люба помогала отцу-нормировщику высчитывать нормы выработки строителей. Он закрывал наряды, по которым оплачивался труд рабочих. Дочь ужаснулась припискам, которые делал отец.
- А ты что думаешь?- как всегда взорвался Николай на крик.- Что получит землекоп за три метра траншеи под электрический кабель, если расценки копеечные?  Вот и пишу десять метров и в глубину добавляю!
И, успокоившись, добавил:
- И везде так. Все планы перевыполняют, и шахтёры, и комбайнёры, и мы квартиры штукатурим  в два раза больше, чем настроили стен.
  В народе передавалась чья-то шутка: « И, правда, богатая страна Советский Союз. Столько лет воруют, и всё не разворовали!»
Но что могли украсть простые труженики? Николай дощечки с работы не принёс. Дочь-учительница наоборот в школу несла, что могла. Отец помогал ей кабинет оформлять, планшеты из реечек сбивали. Она собирала библиотеку двойную, в школе и дома, отнесла  купленный в деревне магнитофон.
Сергей стал вновь работать монтажником-высотником в организации, обслуживающей электричеством  пять шахт и четыре угольных разреза. Был он старательным, трудолюбивым и весёлым парнем, начальник, знакомый отца, хвалил его. Но… собрался Серёжа жениться. По традиции он спросил разрешения у отца и матери и даже у старшей сестры, чем её очень удивил. Они вместе ехали в автобусе в воскресный день, Люба  - в кино с подругой, Сергей в гости к своей подруге.
- Серенький, какое я право имею советовать или разрешать тебе жениться – не жениться? - говорила сестра, называя его ласковым детским именем.
- Вроде по традиции сначала старшие создают семью. Тебе не будет неловко? – степенно проговорил Сергей, чем ещё больше удивил сестру.
- Серёж, откуда у тебя такие старорежимные взгляды? Я, может, совсем не выйду замуж! – засмеялась она.

Вечная спорщица, впитавшая из книжек, комсомольских лозунгов и педагогических методик бунтарский настрой, Люба донимала родителей советами, особенно мать поучала, как правильно воспитывать брата. А тот был ласковым телёнком, скрывавшим свои взгляды и поступки с раннего детства, матери мог возразить на её увещевания только коронной фразой: «Ну, что вы, мама?» Вера приучила детей обращаться к родителям на «Вы», как это было принято в украинских семьях и в дворянских тоже. Отцу это не нравилось, но он не вмешивался в вопросы воспитания, зато с торжеством в критические моменты восклицал: «Вот! Твоё воспитание!» Но Сергей и Люба привыкли и с трудом, годам к тридцати стали обращаться  к отцу с матерью с демократическим «Ты», как во всех окружающих семьях.
 
А вновь обретённая родня сразу не понравилась. Уже на свадьбе Николай устроил скандал, увидев, как сватья целуется на лестничной площадке с приглашённым баянистом. Редко, но страшным трёхэтажным матом ругался он  в минуты бешенства. И здесь стал призывать свата Ивана к справедливой мужской гордости, а сыну кричал: «Дождёшься и ты! Яблоко от яблони недалеко падает». Сватья верещала ( Её соответственно звали Мария), что задета её женская честь, что её оклеветали, что баянист старый друг семьи, и поцелуй был невинный. Кое-как Вера уговорила Николая поверить. Он ещё порывался кричать: «Что я дурак? Дружеский поцелуй от похотливого не могу отличить?» Скандал замяли.
 Говорят, человеку должно повезти трижды: у кого родиться, у кого учиться, на ком жениться. С родителями вроде Сергею повезло, мама любила его без памяти болезненной, скрываемой любовью (чтобы не разбаловать). А вот с первой учительницей и с первой любовью… Не повезло.
- Мама, Катя ничего хорошего дома не видела. Хоть у нас по-человечески поживёт, - говорил счастливый новоиспечённый муж, приведя в дом молчаливую, носатенькую, сутулую жёнушку. Вера старалась вкусно накормить, ласково позвать. Молодая оказалась беременной  на пятом месяце. Сватья ещё на свадьбе хихикала:
- Что поделаешь? Дело молодое! Чтобы Серёга поздно домой не ходил, мы ему кровать поставили в зале. А они и снюхались!
Катерина сидела безвылазно в комнате, пока Сергей был на работе. А потом он
ей в комнату приносил ужин.
- Она стесняется, мама! – оправдывал он её, когда мать сетовала, что звала Катю обедать, но она отказывалась.
Сестра мыла полы, лазая под кроватью, где сидела молодая, стирали на всю семью с матерью по очереди. Когда родился Сашенька, души в нём не чаяли, купали, кормили. Вера лечила пихтовым маслом мастит у Кати. А когда дали Сергею отдельную однокомнатную  квартиру на работе, Катя сказала подружке: « Как в концлагере жила!» Подруга добрая, конечно, доложила Любе в беседе девичьей, по душам, на что она искренне возразила:
- Видно, покурить ей нельзя было свободно.
Замечали они с матерью окурки в ванной комнате, но молчали.
И покатилась у Серёжи с Катей свободная, разгульная жизнь. Один раз проспал на работу, десятый раз… Уволили. Устроил отец на стройку, и там уволили. Закончил курсы шоферов, попал в аварию. Внук Санечка живёт с бабушкой, дедушкой, ходит на прогулки с тётей. Уже и в школу пошёл, спрашивает:
- А почему я у вас живу, а не у папы с мамой?
 Что ответить любимому внуку и племяннику, чтобы не травмировать ребёнка?
 А критиканша старорежимных устоев Люба согласилась с отцом, что правильно родители в старое время выдавали замуж и женили детей в семьи своего круга.