Не люблю больницы. Эта атмосфера бед ужасно давит. Стерильные коридоры с треугольными лавочками у бледно-голубых стен. Впрочем, на этих стенах обычно висят какие-то плакаты, на которых пишется совершенно не нужная информация, например, о новом лекарстве от простуды за 7.000 рублей или руководство по правильному проведению утренней зарядки. И почти нет людей, все разбрелись по своим палатам и через закрытые двери не слышно болтовни сварливых тёток, которые вечно всем недовольны.
Но сейчас все наверняка спят. Кроме врачей, ну, и меня, конечно. Красные цифры на больничных электронных часах показывают 03:27. У операционной пусто. Я нахожусь здесь больше четырёх часов. Хотя время превратилось в условность с той самой минуты, как я переступил порог этого здания.
Сегодня всё шло не по плану. Всегда бывает так, что возложив все надежды на что-то, судьба поворачивается к тебе спиной. Вот и сегодня, в день, когда наша программа выходит в эфир одного из федеральных каналов потерялся сценарий. Все нервничали. Это было заметно невооруженным взглядом. Ещё бы, ведь сегодня случиться то, ради чего мы работали целых три года. Но листочки, скреплённые степлером, упрямо не желали находиться и пришлось включить суфлёр.
Эфир через полчаса. Кто-то возится, выставляя свет. Миша за пультом будет фильтровать звук. Костя отчаянно пытается быть «идеальным гримёром», накладывая на лицо моей соведущей тонны грима. Хотя для меня она и так самый красивый человек на Земле, но этому сумасшедшему попробуй, объясни. До эфира десять минут. Микрофоны отстроены, свет падает как надо, оператор раздаёт последние указания, а меня захлёстывает паника. В голове роятся вопросы « что будет, если не сделаю?», «вдруг не понравится зрителю?», но ободряющая улыбка Яны, мол, не беспокойся, всё будет хорошо, вмиг развевает все сомнения.
Три…два… один… камера, мотор!
Пошла запись. И если бы не ощущение того, что рядом Яна, меня опять накрыла бы паника.Первые реплики. Всё легко и с улыбкой, сопровождающей нехитрые жесты. Всё отлажено и отработано, как у настоящих профи. Всё «разложено по полочкам» и идёт по сценарию. Казалось бы, всё предрешено, но жизнь всегда поворачивается не так, как хочется.
Рядом с оператором что-то загудело. Мы осмотрелись в поисках создателя шума, но ничего не обнаружив, продолжили работу. Через несколько секунд раздался оглушительный треск и заискрился суфлёр. Мы не успели ничего понять, как вспыхнула проводка, и пламя быстро перекинулось на хромакей. Началась паника, все куда-то бежали, а огонь тем временем съедал студию. Хотя, студии ему было, вероятно, мало и едкий дымок от горящего пластика разъедал глаза и обжигал все внутренности при вдохе. Из этого ада я выбирался на слух. Кричал, как обладатель самого громкого голоса, Миша, хотя иногда и его перекрывал непрекращающийся треск пламени. Подъехала скорая и пожарные, я понял это по звукам сирен. Находить дорогу стало гораздо легче, и я быстро выбрался наружу. Пройдя ещё метра два по инерции, я ,обессиленный, упал на колени и стал жадно хватать воздух ртом. Впрочем, кислород жёг не меньше дыма, и пришлось приумерить свой пыл. Ко мне подбежали два медика с ярым намерением осмотреть и в срочном порядке госпитализировать. Я подал им знак, что мне помощь не нужна, и я в силах справиться сам. Осмотрев всех пострадавших, я понял, что кого-то не хватает, и закричал насколько позволяли связки:
-Где Яна?!
По воцарившемуся молчанию и удивлённым взглядам, обращённым на меня, я понял, что не ошибся.
-Бригада 1, в здании ещё один человек.- спокойным тоном проговорил в рацию один из пожарных.
«Как они могут быть так спокойны, когда в горящем здании погибает человек?!»- это было настолько дико для меня, что я, высвободив запястья от рук особо надоедливой медсестры, кинулся к студии.
Мысленно поблагодарив шоковое состояние всех присутствующих, из-за которого меня не успели остановить, я вошёл в здание. Закрыв рот и нос футболкой, я осмотрелся. Надо сказать, что пожарные выполняли свою работу, и пламя спадало, дым тоже рассеивался, хотя и очень медленно. Я попытался позвать девушку, но звук получился глухим, да и ответа не последовало. То, что я сейчас видел, очень сильно отличалось от нашей студии. Везде была копоть: стены, пол и потолок, казалось, почернели много лет назад. На полу громоздились безнадёжно поломанные и обуглившиеся лампы вместе с различным реквизитом. С некогда светлых стен свисали куски обоев и, с хрустом ломаясь, падали на пол. У противоположной стены, производя особо едкий дым, догорал хромакей. И еле-еле, среди всего этого хлама, в углу, я заметил Яну. Маленькая девушка, лежащая без сознания в слишком уж неестественной позе, вызвала новую паническую атаку. С трудом взяв себя в руки, я подхватил почти невесомое тело и пошёл к выходу. У здания уже дежурила реанимация и врачи, положив девушку на носилки, захлопнули двери машины.
* * *
Я опять посмотрел на часы. Всё те же красные, порядком осточертевшие цифры, показывали 04:07. Я провёл всю ночь у операционной. И всё это время в голове вертелись лишь одни слова: «Более 20% тела покрыто ожогом. К сожалению, степень определена нами, как вторая и третья. Нужна инфузионная терапия и дермопластика. Шансы выжить есть, но и они невелики». Именно это сказал мне доктор, посоветовав идти домой. Отказавшись наотрез, я занял место у двери операционной.
И вот, после пяти часов тишины, до меня донёсся противный пикающий звук. Из-за двери было слышно возбуждённый гул врачей и мерное пищание электрокардиографа, олицетворяющего продолжение жизни. А значит, всё будет хорошо.