Дежурный ангел мне явился ночью.
Я не спала. Я у окна сидела.
Он обратил ко мне святые очи:
- Ну, как живёшь?.. Что спела? Что не спела?
Он крылья положил на стол устало.
Я крепкий кофе гостю подогрела.
Он пил. А я, дни прошлые листая,
Его глазами на себя смотрела…
Илья Резник. Из песни «Дежурный ангел»
ГЛАВА 25. И ОНИ ЗАПЕЛИ…
Мучительно хотелось спать. Но Яся заставила себя открыть глаза. Напротив было окно, и она увидела плывущие по небу облака.
«Облака, как фанза, - это были её первые мысли после пробуждения, - так китайцы называют свою лёгкую шёлковую материю. Какие кадры! Бери камеру и снимай… Так, раз я лежу на кровати, а облака - за стеклом, значит, я на этом свете, а не на небе вместе с ангелами?»
Яся почувствовала, как у неё ноет спина. Решила повернуться на бок. Но не тут-то было – сразу же заболел разрез на животе. «Наверное, большой шов, - ей хотелось дотронуться до живота, но побоялась, - болит весь живот. Нет, всё тело. Но разве сейчас это важно? Я чувствую боль, значит, я жива! Ура!»
Если бы у неё были силы, она бы закричала громко-громко: «Ура!». Хорошо, что, для того, чтобы думать, не надо раскрывать рот.
Скосила глаза. Теперь она находилась в двухместной палате. На соседней кровати (в больнице говорят – койка) лежала женщина, укрытая до подбородка одеялом. Глаза у неё были закрыты, а вид - словно, она умирала.
- Здравствуйте, - Яся подняла руку и слабо помахала в знак приветствия.
Соседка не откликнулась, и не пошевелилась.
- Может, ей совсем плохо? – Яся начала волноваться. - Может, хуже, чем мне? Раз ей хуже, чем мне, я должна ей помочь.
Яся ещё раз сказала:
- Здравствуйте. Меня зовут Яся, Яся Викторовна… Давайте споём.
Соседка открыла глаза и повернула голову.
- Споём? – спросила тихим голосом. – Я не ослышалась? У меня нет сил, чтобы дышать…
- А помните слова «Нам песня строить и жить помогает»?
Голос Яси тоже был негромким, она чувствовала сильную слабость во всех клеточках своего тела. Но поддаваться слабости не хотела. Она же не умерла на операционном столе, чего боялась. Душа и тело её вместе, а не разъединились, что бывает после смерти – так утверждают те, кто в это верит.
- Строить мы не можем. А вот петь… Нет, на зло врагам и болезням, - шутила Яся, - будем петь.
И запела:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка тёмная была…
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
Голос Яси дрожал, прерывался, она чувствовала боль на месте разреза, ей не хватало дыхания. Когда она начала петь второй куплет, соседка, сначала нерешительно, а потом увереннее стала подпевать.
А поутру они вставали:
Кругом помятая трава.
Тут не одна трава помята,
Помята девичья краса.
Соседка едва дотянула слово «краса». А Яся с чувством, как могла громко, повторила две последние строчки.
- Знаете, у меня шумит в голове, - призналась Яся, - наверное, от наркоза. Но я в сознании. Не подумайте, что я сошла с ума. Просто хочу убедиться, что сейчас я на этом свете. Раз пою, значит, на земле, а не под землёй.
Это может показаться странным, но песня подбодрила их. Яся смогла чуть-чуть повернуться к соседке, а та подняла повыше подушки, а их было несколько, и теперь почти сидела.
- Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить!
Сердце, как хорошо, что ты такое.
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить, - выводили два слабых женских голоса.
В это время в отделении был врачебный обход. Хирург со студентами ходил из палаты в палату. И вот он останавливается в коридоре, прислушивается:
- Что за хор? Где это?
Врач пошёл на голоса хора. Жаль, что рядом не оказалось кинооператора. Он бы снял удивительные, эксклюзивные кадры. Две пациентки: одна после тяжёлой полостной операции, другая – перенёсшая инфаркт миокарда, с желчным пузырём, набитым камнями, ладно пели о любви.
Едва дышали, а пели. У обоих в локтевых сгибах торчали иглы, через которые к ним из капельниц поступали лекарственные растворы. А ещё – обе улыбались.
Хирург снял белую шапочку, вытер ею вспотевшее лицо. Скорее – глаза, чтобы скрыть слёзы. За свою долгую практику он изрезал не одну сотню человеческих тел, повидал много разных страданий, и то, как люди воскрешали после операций. Но чтобы пели?
Он был романтиком, этот хирург, а потому расчувствовался.
И вот уже в палате тихо запели три голоса:
Как много девушек хороших,
Как много ласковых имён,
Но лишь одна из них тревожит,
Унося покой и сон.
Сердце…
…Вы не верите в то, что люди, мысленно приготовившие себя к смерти, но не умершие, могут петь?
Ха, на что только не способны люди, переживающие сильные эмоции! По-научному: стресс.
Может, вы поверите в то, что камеру в тюрьме можно превратить в своеобразный клуб для друзей?
Для душевной разрядки приведу два примера.
Первый литературный. Как-то уже здесь упомянутый мистер Пиквик (роман Ч.Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»), заскучавший и отправившийся путешествовать, ради того, чтобы развеять сплин, попал в пренеприятную историю.
Хозяйке одной из гостиниц мистер Пиквик приглянулся, и она возжелала выйти за него замуж. Но получила решительный отказ. И тогда дама обвинила своего постояльца в обмане (чувств), обратилась в суд с требованием, чтобы он возместил ей моральный ущерб кругленькой суммой.
Да, мистер Пиквик мог бы заплатить даме эти деньги и отправиться в другие края – чтобы оказаться от неё подальше.
Но мистер Пиквик был очень принципиальным человеком. Справедливость - она для него было высшим мерилом нравственности.
Раз он отказался выплатить гражданке деньги, его посадили в тюрьму. И он тут же превратил свою камеру в спальню, гостиную и в клуб для гостей. Там за его деньги выпивали и хорошо кушали не только друзья, другие заключённые, но и те, кто их сторожил. Мистер Пиквик был самым весёлым и щедрым заключённым.
И как его не склоняли к тому, чтобы он выплатил даме требуемую сумму, ибо тюрьма – это всё-таки тюрьма, он не пошёл на сделку со своей совестью. Увы, хозяйка гостиницы потерпела фиаско.
Второй пример из жизни Оноре де Бальзака. За долги французского писателя посадили в тюрьму. И Бальзак, как и мистер Пиквик, весёлый, в молодые годы не унывающий, с авантюрной жилкой в характере, превратил свою камеру в ресторанчик. Кажется, он там принимал и девушек.
… Выздоравливала Яся медленно. Почему-то никак не хотел заживляться шов. Ей делали перевязки, вводили в рану лекарства.
Ясе, как и другим пациенткам с миомой, просто не повезло – в СССР тогда ещё не практиковали так называемую лапароскопию. Это щадящий хирургический метод, когда не распахивают всю брюшную полость, а лишь делают в животе несколько разрезов и вводят туда специальные инструменты. Хирург управляет этими инструментами, наблюдая за своими действиями на мониторе.
Меньше крови, меньше опасности инфицирования нежной слизистой оболочки брюшной полости и появления так называемых спаек. Да и инструменты, салфетки и иной хирургический материал не оставят в животе больного, что, увы, случалось и случается.
Как правило, через несколько дней после лапароскопии больных выписывают домой. Лапароскопия многим женщинам сохранила матку. И кто из них хотел, тот мог потом родить ребёнка.
В России лапароскопия появилась лишь после распада СССР – хирургам «развязали руки», они смогли знакомиться с опытом зарубежных коллег. Самое обидное, что этот хирургический метод в других странах существовал задолго до развала Советского Союза. Чиновникам от здравоохранения это было хорошо известно.
Не может быть никакого сомнения, что те, кто был в то время на троне СССР и их родственники, друзья и даже «подмастерья», при необходимости хирургического вмешательства выезжали в страну, где применялась лапароскопия. А «простому» народу не были положены достижения медицинской науки и практики.
…Яся намеренно не задавала хирургу вопрос: «Что мне удалили?». Знать не хотела. И ей, воскресшей – так она воспринимала операцию и наркоз, теперь было всё равно. Она была уверена, что ей удалили всю матку, и что Павлу об этом сказал хирург. Как коллега коллеге.
«И пусть знает! Если я не буду ему теперь нравиться без матки – пусть катится, скатертью дорога. Я начну новую жизнь. Не с понедельника, а как только буду чувствовать себя хорошо».
Соседка по палате на все лады хвалила Павла. Да, было за что хвалить. Он проводил все ночи рядом с Ясей. Дремал на стуле, что для него, высокого, не худенького мужчины, было непросто. Через несколько дней после операции, почувствовав себя бодрее, Яся пыталась убедить мужа вечером уезжать домой.
На что Павел возразил:
- Нет, дорогая, я буду рядом с тобой. По опыту знаю, что именно ночью у больных могут возникать разные осложнения. Днём здесь много персонала, а в ночную смену – только дежурные. Я боюсь тебя потерять.
Что ж, поступок, достойный рыцарского звания.
Павел ухаживал за Ясей очень деятельно. Никого не стеснялся: пока она не поднималась, подставлял ей «судно», выносил и мыл. Кормил, причёсывал, менял бельё, поправлял простыни. Утром он уходил. Ездил в институт, если были его лекции, дома отсыпался, а к вечеру снова был возле Яси.
Появлялся он всегда с улыбкой:
- Я принёс сегодня сырнички.
- Папа, мне нельзя много есть, - протестовала в первые дни Яся. – Можно, но я боюсь. Не хочется утруждать больничную нянечку. Ты понимаешь? Начну ходить, тогда буду есть всё подряд.
- Всё тебе можно, дорогая. Так врач сказал. И нечего стесняться. Ты в больнице, здесь по уставу положено ухаживать за пациентами. Сейчас я тебя покормлю.
Павел разрезал на кусочки румяные сырники, посыпал их сахаром, добавлял ложку сметаны. Садился напротив Яси, и кормил её.
Угощал он и соседку Яси. Приносил также картофельные котлетки, маленькие, на один зубок. Вкусными у него получались фрикадельки из куриного мяса.
- Хотел для тебя, дорогая, приготовить холодец, - как-то сказал Павел, смеясь, - да твой палатный врач замахал руками, чуть не закричал: «Нельзя! Ни в коем случае!». – Я и сам понимаю, что нельзя. Вернешься домой, дорогая, мы с Марией Сергеевной будем готовить для тебя всё, что пожелаешь.
Навещали Ясю её подружки и дети. Семён принёс цветы, смущённо топтался возле кровати матери, наконец, решился – легко поцеловал её в щёку. Через полчаса ушёл.
А Алёша, едва появился в палате, как вокруг закипела жизнь. Он обнял и расцеловал Ясю, расспросил её соседку о самочувствии. Потом сел на кровать матери, заставил её подробно рассказать о наркозе, шве, перевязках, планах. Своей душевностью Алексей обаял соседку Яси по палате.
- Павел Иванович подробно нам рассказывает каждый день о тебе, - сказал Алёша. – Машины у меня пока нет. Но будет, не волнуйся, обязательно будет. Если бы в Москве был отец, мы бы что-нибудь придумали получше.
А пока я уже договорился с товарищем, у него «Волга». Дед подарил. Доставим тебя домой по-царски. Выздоравливай быстрее. Бабушка без тебя скучает.
…Яся стала постепенно разбираться, что за человек её второй муж. Она поняла, что Павел относится к довольно странной категории людей. Они не злы и не добры в полном смысле этих слов.
А странность их в том, что, если вам хорошо – то им плохо; вроде, завидуют. Если же вам плохо: у вас рабочие или семейные проблемы, вы болеете, то они превращаются в самых терпеливых сиделок, утешителей. Они готовы бежать и ехать куда угодно ради вас; они будут выносить, не морщась, горшки с вашими экскрементами. Они дадут денег, устроят вас на ночлег, прервут ради вас отпуск, если потребуется…
И обязательно будут подчёркивать время от времени: «Вы плохо выглядите. Надо сходить к врачу, а вдруг…». «У вас такая форма рук, что можно с уверенностью сказать, что уже есть или будут проблемы с сердцем». «Ваш начальник относится к вам предвзято, имейте это в виду»». И дальше – как доброхот, но в кавычках.
Но как только вам снова станет хорошо, то им будет плохо. И так по кругу.
Искренны они в таком усердии? И что они сами получают от этого усердия? На этот вопрос может ответить только специалист, изучающий характеры и повадки людей.
Но доподлинно можно сказать одно: такое поведение – один из видов завуалированного садизма.
«Садизм» - производное от фамилии французского писателя маркиза де Сада, впервые описавшего это явление. Есть два значения слова. Первое пропустим, а второе: извращённая и изощрённая жестокость; ненормальная страсть к жестокостям, мучительству, наслаждение чужими страданиями.
Не все те, кто имеет склонность наслаждаться чужими страданиями, душат верёвками, пытают электрическим утюгом, бьют ногами… Чаще – даже не притрагиваются к своей жертве. Они «забивают» словами и поступками. И очень в этом изобретательные (изощрённые).
Так что свою порцию «крови», как вампиры, усердные люди из этой странной категории получают.
…Накануне выписки Яся не спала. Её не мучила бессонница. Она не спала от счастливого состояния души. Окно палаты выходило на восток. Зачарованно смотрела Яся на широкую розовую полосу над горизонтом, на появление ярко-красного шара с совершенно ровными краями. «Раз, два, три! Солнышко, взойди!», - вспомнила слова из стихотворения, которое читала когда-то детям.
Соседка проснулась рано, возможно, также не спала. Она поднялась, надела халат и присела на стул рядом с Ясей.
- Доброе утро, Яся Викторовна.
- И вам доброе утро, Светлана Матвеевна.
- Хотела вам давно сказать… Так, на всякий случай. - Яся видела нерешительность Светланы Матвеевны, но молчала, ждала продолжения, - Когда вас принесли в палату после операции, вы ещё не проснулись. И то ли во сне, то ли в бреду часто звали какого-то Марка. Это ваш сын?
- Нет, первый муж. – Яся рывком села, даже не поморщилась от боли в животе. – А Павел Иванович слышал?
- Не слышал. Он пришёл позже. Вы уже очнулись.
- Хорошо, что не слышал. Я бы этого не хотела. Александр Сергеевич Пушкин… Простите, я не могу о почитаемом мною поэте сказать только «Пушкин». Александр Сергеевич так написал о своём Евгении Онегине: «Он рыться не имел охоты// В хронологической пыли…». Марк – это из моего прошлого. Если говорить о личном прошлом. Он отец моих детей.
Светлана Матвеевна деликатно промолчала.
Соседка ещё оставалась в больнице. Они подружились, обменялись адресами и телефонами. Часто тихонько пели. К тому времени появилось много новых песен, пришедших из кинофильмов.
Но Светлане Матвеевне, живущей в российской глубинке, больше нравились старинные песни. И, расставаясь, спели они когда-то популярнейшую песню-балладу о превратностях любви:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
А через дорогу
За рекой широкой.
Также одиноко
Дуб стоит высокий….
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась.
И с его листами
День и ночь шепталась…
Лишь несколько лет спустя Яся признается приятельнице Полине о клятве, которую дала себе в больнице:
«Теперь я буду жить, как захочу. Мои сыновья выросли, и я им не нужна в той мере, когда они были детьми. Я сама освобождаю себя от супружеских уз. Пусть Павел думает, что я – его жена.
Но с той минуты, как очнулась от наркоза, я перестала быть его женой в полном смысле этого слова. Теперь все мужчины, которые проявят ко мне интерес, будут моими мужьями. Ни одного не упущу!
Не могу сказать, что секс в моей жизни стоит сейчас на первом месте. Но в сексе до сих пор моё желание не было на первом месте. Марк брал меня, когда хотел, не спрашивая, хочу ли я его.
И Павел имел меня, когда хотел. А когда я его захотела, он вдруг стал то ли импотентом, то ли евнухом, то ли праведником… Пошли они на три буквы!
(Кстати, благодушная Яся, когда надо было, умела ругаться матерными словами).
Жизнь непредсказуема, сколько я ещё проживу, никто не знает. По телевидению показали: шла женщина по улице, с крыши высотного дома на неё свалился кирпич или кусок камня; она погибла ни за что ни про что.
А как мне ещё себя радовать? Вышивать крестиком, вязать спицами я не умею. Заливать тоску вином – это не для меня. Жить только домашними, семейными делами мне скучно».
Яся вспомнила, как во время одной из своих командировок познакомилась с женщиной. Молодая, модная, ладненькая. Блудница! Сама себя так без стеснения назвала. А почему стала блудницей, рассказала со смехом и слезами.
Они сидели в маленьком уютном кафе. По радио «Маяк» передавали романсы. «Я поцелуями покрою уста и очи, и чело…», «Я о прошлом теперь не мечтаю, и мне прошлого больше не жаль…», «Вы сгубили меня, очи чёрные. Унесли навек моё счастие…», «Кто-то мне судьбу предскажет. Кто-то завтра, сокол мой, на груди моей развяжет узел, стянутый тобой», «Отцвели уж давно хризантемы в саду, а любовь всё живёт в моём сердце больном…».
Музыка, песни размягчают души.
- Я никогда никому не рассказывала, какой переворот со мной случился, - говорила молодая сударыня. – Семь лет назад я забеременела. От любимого мужа. Мы очень хотели ребёнка, но никак не получалось. И вот получилось. Но вскоре гинеколог предупредила, что у меня может быть выкидыш. Никто не мог сказать, смогу ли ещё забеременеть, если «выкину» этого ребёнка.
У меня было два выхода. Первый – согласиться на аборт, второй – «вылежать» ребёнка. Когда вам уже двадцать пять лет и у вас первая беременность, невольно думаешь: «А вдруг и последняя?».
Мужу было жалко и меня, и того, кто во мне. Он был растерян. И я приняла решение: лежать, сколько врач скажет.
Когда оказалась в палате, где находились ещё три таких же, как я – с не вынашиванием беременности, лишь тогда поняла: жизнь моя разделилась на две половины.
В ТОЙ остались муж, любимая работа, подруги, кино, театры, нарядные платья, украшения, туфли на шпильке.
А в ЭТОЙ – койка в палате, почти полная зависимость от других людей, неудобная поза – с поднятыми ногами. Мне не разрешали долгое время сидеть, ходить. Боялись, что плод «выскочит».
В нашем городке родильный дом – одноэтажное здание, вокруг никаких заборов. Туда-сюда ходили люди. Весь день я видела фигуры до пояса: голова и туловище. Мне не надо было смотреть на календарь. По тому, как на проходящих мимо моего окна менялись одежда, головные уборы, я понимала: зима уходит, весна наступает; под зонтиками – значит, дождь…
Я лежала в полном смысле этого слова три месяца. Это было мучительное время. Врач лишь слушала сердцебиение плода, иногда у меня брали кровь на анализ. Телевизоров в родильном доме не было. Одна отрада – книги.
Но женщины – это такая сила! Я это поняла только в больнице. Вы думаете, что те три, как и я, вылёживающие своих будущих детей, лили слёзы в три ручья? Вовсе нет, они были заняты делом. Одна вышивала пейзажи, другая писала диссертацию, а третья учила английский язык.
Муж ходил ко мне часто. Цветы не успевали засохнуть, новые приносил. Только во второй половине беременности дали мне послабление: я могла сама осторожно ходить в туалет, лежать, не поднимая ноги, как на дыбе. Но врач предупредил: никаких волнений, физической нагрузки.
Хоть и медленно, но время шло. Ребёнок развивался нормально. Врачи верят в приметы. Я раньше не подозревала за ними такого. Стоило мне только завести разговор: «Когда я буду рожать – как все «нормальные» беременные, или раньше?», мой врач махала руками: «Нельзя говорить о родах заранее – плохая примета».
Врач молча осуждающе смотрела на пациентку, которая вышивала пейзажи. Оказывается, есть такая примета: будущей матери нельзя вязать узлы и распутывать нитки – ребёнок может запутаться в пуповине.
А в Туркмении существовало такое поверье: если жена беременна, то ни она, ни муж не должны есть мясо верблюда. Иначе она будет намного перенашивать беременность.
В той палате, кроме примет, наслушалась я разного! Я гордилась своим мужеством. Огорчалась только тому, что начала полнеть. Ещё бы: ешь, а не двигаешься. А ограничивать себя в еде нельзя – ребёнок будет голодать. Пришлось забыть о красоте.
Так я и вылежала благополучно нашу дочку. Выписалась из родильного дома с прелестным ребёнком. Но я изменилась. Оболочка – моя, а то, что внутри, не телесное – не моё, другой женщины.
Когда лежала с поднятыми ногами несколько месяцев, дала себе слово: если с ребёнком всё будет хорошо, то, как только дочка немного подрастёт, а я приду в себя, то вернусь к прежним своим размерам, «загоню» себя в те же юбки и платья. Буду обязательно ходить на выставки, в театр, покупать себе самые элегантные наряды. А ещё - спать со всеми мужчинами, которые это будут мне предлагать.
Я настрадалась, мне нужна компенсация; хочу любви, нежности, красивых слов…Отдаю себе отчёт: это иллюзорный мир. И что? Мне в нём хорошо. Свой тип компенсации за страдания я никому не навязываю.
И вот теперь я так и живу. Не хочу серьёзных отношений с каким-то мужчиной, кроме мужа. Не собираюсь уходить от мужа. Не демонстрирую свою вторую жизнь. С мужем я нежная, как и прежде. Мы счастливая супружеская пара.
Кто хотел бы меня осудить, тому советую провести в больнице с поднятыми ногами почти всю беременность.
Тогда Яся, может, и не поняла сибирячку, но поддержала её. Теперь после перенесённой операции и страданий, с ней связанных, пришло и понимание.
Она вспомнила, как читала сыновьям книгу английского писателя Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Мальчишки были в восторге от отваги морехода на необитаемом острове, оттого как он приручал козу и Пятницу, исследовал пещеры.
А она выписала слова Робинзона Крузо (то есть писателя Дефо): «При мысли о своём одиночестве я заплакал, но, вспомнив, что слёзы никогда не прекращают несчастий, решил продолжать свой путь…». Написано это в 1719 году.
Плакать Яся будет лишь изредка – на то она и женщина. А жить по-старому не станет. Позже она коротко опишет в дневнике всё, что происходило с ней в больнице. Здесь будет и благодарность Павлу (благодарила она его и воочию), её переживания, что сыновья прожили это время без неё; радость, что всё обошлось благополучно. А ещё она записала стихи безымянного корейского поэта:
Как женщины между собой не схожи!
Напоминает сокола одна;
Другая ласточкой сидит на кровле;
Одна – журавль среди цветов и трав;
Другая – утка на волне лазурной;
Одна – орлица, что с небес летит;
Другая, как сова на пне трухлявом.
И всё ж у каждой есть любимый свой,
И все они красивы для кого-то.