Было их поначалу трое. Три маленьких уличных прощелыги. Два котика и кошечка прихотливой расцветки. Такая крохотная, что даже заслужила имя: Кнопка. Летом сидели они на ступеньках торгового комплекса "Столица", что на Древлянке, играли, собирали подаяние. А в случае опасности – собака, милиционер – шустро прятались в водосточной трубе. И сидели там, пока опасность не схлынет, как акробаты китайского цирка. Как пончики в пончиковом ружье.
Потом Кнопкиных братьев увёл суровый Фатум, от него не спрячешься. А сама она угодила в нашу семью, где проживали уже две свирепые кошки, Нюрочка и мамаша её Тина, да ещё кот-разгильдяй. Хвостатые сёстры устроили новенькой прописку по всем правилам, и приходилось ей укрываться у меня. В нашей квартире это единственная комната, где можно закрыть дверь. Две фурии,Тина и Нюрочка, встав на задние ноги (у меня стекло в двери), из коридора смотрели на чужую суженными до лазерной рези глазами и многозначительно молчали.
Кнопка боялась их не шутя. И, чтобы поднять кошке настроение, я изобрёл нехитрый ритуал: брал животинку, как говорят наши заонежские бабушки, "в беремя" (в охапку, то есть), и дефилировал туда-сюда. C песней на известный с детства мотив: "Я маленькая кошка, я вовсе не медведь...". Кошке очень нравилось то, что она не медведь, и вскоре моя пассажирка начинала мурлыкать фоном, то есть – хрипеть надсадным самурайским басом, зажмурив жёлтые глаза.
Так это и прижилось. Давно уже нет у нас Тины и дочери её Нюрочки. А я всё беру Кнопку в беремя и напеваю про то, что "не медведь, кошка вовсе не медведь...". Она теперь совсем не кнопка – скорее, кубача или кережа, если опять-таки вспомнить заонежскую речь. Но ритуал ей по-прежнему нравится, и если я заработаюсь и не спою, то она всегда напомнит об этом, хитроумно запутавшись в ногах. Кстати, путаться в ногах – это кошкино forte, и все мы уже падали многократно, и ругались, и плакали от этой непутёвой Кнопки.
А теперь о том, почему кот – монумент. Несколько лет назад меня покинула одна из моих привычек. А до нашего расставания я довольно долго жил по законам Диониса, он же Аид. Балансировал на грани безудержной вакхической радости и сурового утреннего ада. Бывало, явишься домой, как призрак из царства четвёртого измерения. Весь в пиве, весь – в турецком арахисе. Семья, конечно, выйдет навстречу: дезабилье, там, трусы... качание головами. Иду сквозь строй... после бала, Лев Толстой... Падаю на диван, как фоккевульф – в цветущее поле на Смоленщине. "Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?". Ещё бы не помнить.
И тут из-за угла, раздвигая толпу, выходит кот. Заспанная рожа, кривоус и косоглаз. Идёт, качаясь из солидарности, и даже, извольте-ка заметить, даже пивом как будто разит от усов... И прыгает на поверженного меня, и устраивается досыпать на моих бренных останках, где-то между копчиком и костным мозгом. И уходят головы, качаясь, и недолгий сон прикрывает горящие веки чем-то мокрым... милосердно. И кот, как монумент.
Requiesce in pace.
2010.