Старший брат вечером прилетел крестить своего годовалого племянника, уважив тем самым просьбу младшего: - Ну, найди момент, очень мы хотим, чтобы ты крестным был, и мама тебя все ждет, не дождется. Сидели уже не первый час, сначала всей семьей за большим столом, потом братья остались вдвоем на кухне. Женщины, мать и жена брата, покинули их, уводя детей укладываться на боковую, а теперь, видимо, решили дать мужикам поговорить. Времени у них было немного - две ночи и день. Привезенная из столицы бутылочка была уже уговорена. Почали новую, местную - "Губернскую".
Они были разными. Разница эта была большой не только по возрасту. Старший был высоким и худощавым, а младший - среднего роста и крепко сбитым. Старший был подвижным и даже несколько суетливым, когда нервничал, младший - с виду само степенство и спокойствие. Старший, окончив школу с медалью, уехал продолжать учение в Москву, а младший остался доволен и похвальной грамотой. Правда, пришло время - он тоже покинул отчий дом, но уехал учиться в соседний город, где его после первого курса призвали в армию. Из Афгана младшему пришлось вернуться и остаться в родных стенах, поддержать матушку, так как отца к тому времени уже не стало: сгорел батя в переживаниях за сына; у врачей, как водится, диагноз был другой - рак.
При всей видимой разнице и непохожести по отдельности, вместе братья подходили друг другу, как соседние частички одной большой семейной фотографии, разбитой на фрагменты, "паззлы", плотно соприкасаясь по очень замысловатому рисунку, очерченному жизнью. Действие силы кровного родства и обоюдного притяжения никогда не прерывалось, несмотря на расстояние в тысячу с лишним верст, их разделявшее, иногда сводя братьев вместе: то по поводу серьезных событий в семьях, то для совместных заработков, то просто в отпуск, что с приходом новых времен случалось редко. Было у них и еще одно общее по духу: будучи людьми, причастными когда-то в разной степени к спорту (опять же разному: старший любил бегать, но за неимением соответствующей секции, занимался лыжами, а младший увлекся боксом, а потом еще и мини-футболом), теперь они стали рьяными болельщиками, заразив этим своих домашних. Когда разговор перевалил за полночь, были уже обсуждены и резкий взлет "Крыльев", и футбольный бум в родном городе по поводу этого, и последние матчи сборной, на которые старший ходил вместе с сыном, а один раз даже уговорил пойти жену, футбол не любившую; ей понравилось.
- Слушай, а где сейчас Юрок, помнишь, в нашем доме жил в соседнем подъезде на пятом этаже?
- Посадили Юрка за криминал, рэкет.
- Ничего себе! Он же хорошим борцом был - все время что-то выигрывал или в призеры входил.
- Был да сплыл, его уже давно в другую сторону потянуло: в бои без правил.
-
- Да, дела…
- Ты чего загрустил?
- Да, так… знаешь, как меня еще иногда друзья называют?
- ???
- Боёк. А знаешь, кто мне бойцовские качества первый привил?
- Отец, наверное.
- Ну, батя, конечно, тоже, но всё же руки к этому сначала Юрок приложил.
- Что-то я эту историю не помню, расскажи!
- Мне лет десять было, а тебе, соответственно, два. Я думаю, что это матушка отца подговорила: отведи сына в секцию спортивную, а то он у нас уж больно робок, но только, чтоб по голове не били, не бокс чтобы. Приходим с батей на стадион, заходим в спортивный зал, а там как раз под одним баскетбольным кольцом канаты натянуты, груши висят и пацаны на скакалках скачут, а под другим кольцом маты расстелены, рядом с ними ватага мальчишек слушает высокого, широкоплечего человека в очках на резинке. Что-то он им сказал, и они, выстроившись гуськом, побежали вокруг зала. Отец подошел к очкастому, о чем-то с ним немного поговорил и меня подзывает.
- - Ну что, Владимир, хочешь борьбой заниматься?
- Можно…
- Ладно, сейчас поглядим. Мелконян! Иди сюда. –
Я обмер. Из головы бегущей сороконожки к нам устремился Юрок. Мой враг. Он года на три меня младше был -да?, почти на голову ниже, но во дворе я старался с ним не сталкиваться - ничего хорошего это не сулило. Смуглый, крепкий и юркий, как зверёк, и он всё время задирался.
- Так они же южане, они к нам после страшного землетрясения переехали, к родне - Юрок говорил.
- Точно! Ну, так вот - говорит этот, очки на резиночке, тренер, словом, - я тебя возьму, если его - и на Юрка показывает - на лопатки положишь, идёт?
Я смотрю на отца, тот кивает: надо! - а у меня голова опускается и слёзы наворачиваются, была такая слабость.
- Ну так что, не будешь бороться?
-Бу-ду-у-у!
- Тогда выходим на середину! Так, борьба у нас классическая, без подножек! Юрок, аккуратнее! - Юрок кивнул, улыбаясь, стал в стойку: лев готовится к прыжку. - Начали!
Пыль взметнулась, я моргнуть не успел, а уже лежу припечатанный на обе свои выпирающие лопатки (отец как-то спросил - это у тебя что, крылья, что ли растут?). - Встали! - командует тренер, - продолжим, или как? - смотрит вопросительно сначала на меня, потом на отца. Батя ко мне подбежал, отряхивает, волосы ерошит, по плечу прихлопывает, в ухо шепчет: - Ничего, ничего, Вовкин, вставай! - Продолжаем? - Да - ответил я тренеру сквозь слезы. Где-то на третий или четвертый раз моего падения я сильно разозлился. На себя, на гогочущих пацанов, на отца, который предложил безнадежным голосом: - Может, хватит? - на очкастого, который безучастно смотрел на мои слезы и только спрашивал: - Продолжаем? Вскоре он спрашивать перестал. Как заводной я вскакивал после очередной неудачной попытки, готовый противостоять моему сопернику снова. Я уже ни чего кроме этих черных наглых, мне казалось, глаз не видел, ничего не слышал кроме многоголосного счета своих поражений: шестнадцать! семнадцать! восемна… Я это число до сих пор помню! В восемнадцатой схватке я оказался сверху! Как - сам не понял! Только услышал: Туше! Всё закончили! - Юрок удивленно таращился на меня, кто-то крикнул: - Не правильно, он подножку ставил! - Но тренер отвел все протесты: - Всё по правилам, кончили с этим, продолжаем тренировку, ну-ка, еще три круга, все кроме Юрка. Юрок, сходи умойся! А ты, - обращаясь уже ко мне, - приходи в ближайшую среду к 18-00, идет? - Сил у меня не было даже на кивок, за меня ответил отец: - Он придет, в среду в 6 - придет. Вот так.
- А что-то я не помню у нас такого тренера по борьбе: высокого, в очках…
- А он недолго у нас секцию вел. Полгода не прошло, приходим как-то на тренировку, а нам говорят: всё занятий больше не будет! - Почему? - По кочану! Тренер уехал, другого пока нет. - Другого так и не нашлось, ребята разбрелись кто куда: кто в бокс, кто в хоккей, а мне не куда было; если честно, то больше всего мне нравилось на наших тренировках легкоатлетическая разминка, я, наверное, тогда это впервые осознал, что мне нравится бегать; но такой секции у нас не было.
- Это тогда Юрок в дзю-до ушел?
- Нет, это позже, даже не знаю когда, наверное, когда я в Москву уехал, потому что до этого мы вместе в одной дворовой команде в футбол играли, сдружились, кстати… Вот скажи, чего ему не хватило?
- Ума.
- Умными-то не рождаются, мы в детстве все в одной весовой категории были. Я был старше, но умнее не был. Думаю так: тренеры по спорту у него нормальные были, а вот по жизни таковых не оказалось. Я часто об этом размышлять стал. Тут недавно собирались курсом, юбилей выпуска праздновали - знаешь - я тебе по телефону говорил. На лекции в таком многочисленном составе редко ходили: больше чем полкурса пришло народу, преподавателей позвали. И встретил я там одного человека, которого давно знаю, давно не видел, но все время помнил… А познакомились так.
Я первокуром был, по физике-математике экзамены еще были впереди, а по физподготовке уже надо было нормы ГТО сдать. Все сдавали их в один день на самом большом в городе стадионе. Кто бы ты ни был: студент, рабочий, летчик-испытатель - приходи, когда хочешь, записывайся на любой вид и - скорее, дальше, больше! Народу полно: кто-то сдает, кто-то принимает, кто-то смотрит; знамена полощутся, музыка играет - просто праздник! Погода на удивление: октябрь, но тепло, солнечно. Я тогда впервые на этот стадион попал. Симпатичное такое сооружение, сталинской архитектуры. Центральные трибуны по краям обрамлены ротондами, ну, такие беседки с колоннами. А еще запомнился запах: сильно хвоей пахло. Присмотрелся, вижу: стадион одним боком в настоящий сосновый бор выходит, потом оказалось, что это кусочек городского парка такой - просто нетронутый лес. С утра дождичек прошел - вот и благоухает. Записался я сразу на сто, длину, высоту и тыщу: чего, думаю, тянуть. Слышу, стартер сотки выкрикивает мою фамилию. На старт! Внимание! Марш! Прибежал третьим, но что меня поразило - не только старт с колодок и по выстрелу - круто! - так еще и хронометристы, я их секундантами называл, на каждой дорожке стояли. Финишировал - тебе уже через три секунды результат: 12 и 8. Нормально, для меня нормально - я ж в школе, без колодок и стартового пистолета, из 13-ти не выбегал. Только дух перевел, слышу на планку меня зовут, солидно так в матюгальник, в мегафон то есть: такой то, такой то, высота метр сорок, или сколько я там прыгал? - не помню, - первая попытка! Кричу: - готов! - и прямо с гаревой дорожки разбегаюсь, толкаюсь, а дальше, как у Высоцкого - "во рту опилки, слезы из-под век". Нет, слез не было, сбил - и ладно, в следующий раз возьму. Да и некогда мне переживать - уже на длину вызывают. Не успел даже разбег подобрать, положил только подвернувшийся камешек на место начала разгона, как учили, и - ходу! Доска толчковая хорошая там была, широкая и заметная, но с первого раза я на нее не попал - недоступ! Смотрю, как прыжок замеряют, стою отряхиваюсь - 5.10 - Нормальненько! И это с недоступом! Стало мне весело, азартно. А уже на вторую попытку в высоту зовут. Бегу. Прыгаю - есть!
- А каким вы тогда прыгали, фесбори?
- Там ребята были нормальные - в трусах - они уже прыгали фесбори, а я - в выцветших трениках с вытянутыми коленками - и не перекатом даже, а ножницами обычными. Но, надо сказать, таких тоже было немало. Ну, так вот, скачу кузнечиком между двумя секторами, но тут состав очередного забега на тысячу метров объявляют. Человек двенадцать набралось, и я в том числе. Бегу на старт, прыжки бросил: норматив есть - и хватит. А бегать я всегда больше любил, и чем дальше - тем больше. Это от мамы, что ли пошло? Она же у нас чемпионкой области по лыжам среди девушек была, знаешь?
- Конечно.
- Ну, что же, с места - в карьер. Я за спинами засиживаться никогда не любил, а тут, какая тактика? - все незнакомые, в общем, чуть подержался в группе и - вперед и с песней! Я, когда бегу и до финиша еще далеко, обязательно мотив какой-нибудь напеваю. Я его не выбираю, он сам приходит на старте, под настроение, под дистанцию - не знаю как. Ту песню я запомнил: "…был час пик, бежали все куда-то…" - Леонтьев её пел. Когда я последнего обгонял, на первую дорожку выходя, одной ногой - случайно - в лужу попал, брызги все в него и ушли. У- ё! - слышу за спиной, прибавил - от греха. В начале второго круга, чувствую - "сажусь", слишком быстро, допрыгался! Начался терпеж. Мы, люди периферии, терпеть умеем, но терпи, не терпи, а ноги не бегут, и уже в спину уже дышат. И тут я слышу на предпоследнем вираже: - Делай хилого, он сдох! - Зря это они. Силы меня почти оставили, но слух еще не отказал: я понял, что хилым поминали меня. Злость околоспортивная кнутом стеганула по спине: из виража вылетел, как камень из пращи, рванув что было духу. Очнулся от удара резкого запаха в ноздри. У бровки. За финишной чертой. Вокруг люди суетятся. Мне даже неловко стало.
- Какой я? - спрашиваю.
- Второй, - говорят.
- Да? Что-то я не помню никого впереди себя.
Обидно. Сижу, в себя прихожу. И тут подходит ко мне он: такой невысокий, складный, с острым взглядом - и обращается на "вы".
- Как себя чувствуете?
- Ничего, нормально, спасибо.
- Бегом занимались раньше?
- Специально нет, так - за школу бегал.
- Приходите ко мне в секцию легкой атлетики.
- Не-а, не могу.
- Почему?
- Да я уже записан и занимаюсь.
- Чем же, если не секрет?
- Альпинизмом!
- Ну, вам для альпинизма атлетизма не хватает.
- А я легкий такой атлет.
- Да, я заметил, как вы тут Хлестаковым скакали.
- ??
- Ну, помните, в школе же проходили, Иван Александрович говаривал про себя: "легкость в мыслях необыкновенная!". У вас, видится мне, такая же в движениях. Вы мне верьте, я человек опытный и знающий свое дело, и людей способных замечаю по весьма малозаметным деталям.
- Каким, например?
- Ну, во-первых, по вашей "скачущей" походке, во-вторых, кроссовки у вас стоптаны показательно.
Я удивленно осмотрел подошвы своих стоптанных на один бок спортивных тапочек.
- Что тут можно понять?
- Знающий человек может. Ну, так что же, придете?
Не пошел я. В самом деле, очень мне нравилось в альпсекции. Впечатлили слайды из походов бывалых, гор-то я никогда не видел настоящих, опять же ребята там подобрались душевные, веселые, на гитарах играющие. Романтики, словом. А потом, я же всегда был, ты ведь знаешь, человеком коллектива, друзья меня позвали - я пошел. И бегал там в удовольствие много на тренировках, как у нас здесь, дома, в "лыжке". Но с тренером этим я все же пересекся.
Оказалось, что он у нас на факультете кафедрой физкультуры заведовал. Здорово нас гонял и в спортивном зале, и на дорожках институтского стадиончика, и даже в свободное от занятий время доставал. Наш первый курс жил в те времена отдельно от всего факультета, занимая целый этаж здания рабочей общаги. Однажды появился у нас в комнатах, не знаю откуда, пес совершенно дворянской породы. Мы ему имя дали, и отчество, и фамилию. В честь нашего Физкультурника. Совсем глупыми тогда еще были: ну, пришел препод, ну, проверил санитарное состояние комнат, ну, устроил разгон, а мы в отместку - полкана приблудного в честь него назвали. Долго тот пес у нас не прожил, ушел - видно, имя не понравилось. Не захотел он с такими дураками жить, да и голодно было. А тренера, между прочим, звали как Хлестакова, только наоборот - Александр Иванович. И мы с ним подружились. Он все не оставлял попыток зазвать меня легкой атлетикой заниматься, но я все время чем-то другим увлекался, начав с альпинизма, который пришлось вскоре оставить, так как наука давалась мне поначалу очень тяжело. Я учился много, чуть ли не больше всех в читалке сидел, а сдавал - плохо, хуже своих друзей. Меня это злило. Я сидел над книгами еще больше. А результатов не было. Они пришли позже. И к этому Александр Иванович руку приложил. Он меня накануне экзамена по диффурам буквально в шею из читалки выгонял:
- Хватит, Влад, сгоришь. Сегодня дискотека, иди попрыгай!
- Да, что Вы, Александр Иванович, какие танцы!
- Иди, говорю, приду проверю!
И приходил, с девушками нашими немногочисленными красиво танцевал, а потом подходил ко мне, подпирающему стенку, и говорил:
- Я сегодня дежурю в общежитии, у вас чайку не найдется в хозяйстве? Если зайду, не помешаю?
Вместе с ним и моими друзьями по комнате я пил грузинский байховый чай с коврижками из студенческой столовой, непринужденно разговаривая о чем-то интересном, а на утро сдавал эти чертовы диффуры на "хорошо". И хоть в секцию я не ходил, но как только где какие соревнования - я всегда участвовал с удовольствием: за группу, курс, факультет, один раз даже за институт весенний кросс бежал. Мне очень нравилось ездить с командой на выездные старты, слушать, сидя на жестких скамьях в электричках, рассказы Иваныча. С учебой постепенно стало налаживаться, хотя я стал меньше уделять ей внимания, больше отдаваясь новым привязанностям: изготовлению и испытанию дельтаплана, работе на факультетском радио в команде с кодовым названием "Радикалы и сын", бальным танцам (больше болел за друзей), изготовлению каяков для водного слалома … Моя активность расходовалась мною на широком фронте моих же интересов. На пятом курсе затянуло на общественную работу. Я заведовал факультетской печатью, а именно - газетой "Кассиопея". В газете подобралась тогда очень самобытная команда: ребята на курс младше меня писали удивительно веселые и живые тексты, а художниками были дипломники-шестикурсники. Свобода выбора будущего раскрепостила их настолько, что они уже мало сдерживали полет своей изобретательной, надо сказать, фантазии. А я был выпускающим. То есть почти ничего не делал, но брал на себя ответственность. Ну и однажды, и даже не однажды, а не один, в общем, раз, взял на себя больше, чем смогли вынести более ответственные люди. Наша газета с тиражом один экземпляр в месяц, но при этом размером шесть метров на два, была не просто местом самовыражения студенчества, но РУПОРОМ и ОРГАНОМ - говорили мне сначала на закрытом заседании в кабинете декана мои старшие товарищи-педагоги, а потом и мои бывшие товарищи-студенты на общем собрании факультета по пункту регламента "личное дело…". На последнем собрании выступил Александр Иванович. Вступился. Защитил меня. Газету переименовали в "Андромеду". Набрали другую команду. А я же, ты знаешь, - человек команды. Ушел из газеты.
И опять не в легкую атлетику, а актером в театр под названием "Группа товарищей << За бой>> (когда вслух произносили, то делали уточнение: "за" - отдельно). Ну, это увлечение меня завлекло надолго. Несколько лет подряд по вечерам я вместе с когда-то друзьями-однокурсниками, а теперь коллегами по работе, спешил в стены родного института, вновь приютившего нас на сцене актового зала. Мы были известной в городе труппой, выезжали даже с гастролями, но сначала всегда выступали на родных подмостках. Иваныч приходил почти на все премьеры, кажется, ему нравились наши исключительно оригинальные детища, которые мы сами придумывали, писали, ставили, играли. Как-то раз, на первое апреля, мы демонстрировали абсолютный хит сезона: джаз-балет "Ревизор", на музыку многих известных авторов, а также собственного сочинения и исполнения: - весь вечер за роялем "Комрад Пи"! - так мы звали нашего композитора Сашку Пиликало. Народу пришло полный зал - 500 человек. Я танцую партию Хлестакова, такой спортсмен-дистрофик, а мой товарищ и тезка Ухов - Мария Антоновна, кругленькая, ниже меня на голову, в галошах альпиниста и штанишках-бриджах. Наш совместный танец заканчивался трюком, который я сам придумал: из стойки на руках падаю бревном со страшным грохотом на спину. Главное было не прогнуться, упасть плашмя, всем телом, а дальше быстренько вскочить и отпрыгать весело с Уховым за кулисы. На репетициях я этот "смертельный номер" проделывал раза четыре без проблем совершенно. Но на премьере сделать чисто не получилось. Когда после "аргентинского танго" вышел в стойку, весь вытянувшись в струнку, ноги вдруг повело, я почувствовал резкую боль в пояснице, покачнувшись, удержался, кое- как выправился, бухнулся о пыльный пол сцены мене удачно, чем обычно, но зрителям показалось, что так и надо. Вставал я на ноги значительно медленнее, чем хотел, но тапер Сашка придержал ритм, играя на фоно "в живую", дав возможность мне спокойно отползти. За кулисами никто ничего не заметил, так как все следили за собой и своим делом: когда вступать, включать и прочее. Я повис на какой-то перекладине декораций. Сделал пару вращательных движений туловищем. Боль притупилась, позволив мне закончить выступление, после которого ее приглушила эйфория успеха. Прием был очень хорошим, видимо, получилось действительно смешно. Сразу после представления к нам на сцену стали заходить знакомые ребята поздравлять, хвалить и делать замечания. Вдруг кто-то взял меня за локоть, отводя в сторону. Это был Иваныч:
- Как спина? Я видел: ты надломился.
- Да с чего Вы взяли, Александр Иванович, это так было задумано, для хохмы.
- Не может быть, я видел, у тебя ноги ушли.
- Да нет, все в порядке!
Тут меня позвали, и я, извинившись, оставил зам декана (к тому времени Иваныч поднялся уже и по учебно-воспитательной лестнице) со своими сомнениями наедине. Больше в стенах института нам увидеться не пришлось, так как нашему театру вскоре дали собственное помещение.
Встретились мы с ним через год или два на стадионе нашего первого знакомства. У меня родился Сережка. Здоровье его, помнишь, было неважнецким. Жил я уже в Москве, а работал на прежнем месте, далеко в Подмосковье. На дорогу уходила уйма времени, но очень уж нравилась работа, да и перспективы на будущее отдельное жилье, также не вызывали охоты к перемене мест. Мне нужны были отгулы. В нашей конторе существовало тогда три основных способа их заработать: либо бродишь по улицам вечернего города с красной повязкой на рукаве, либо перебираешь гнилье на овощной базе, либо защищаешь честь фирмы в спортивных состязаниях. Последний способ, конечно, привлекал меня больше других, тем более что с капитаном нашей команды мы еще студентами вместе бегали; он меня в нее и позвал. Так вот, сижу я на скамейке трибуны, согнувшись над шнурком настоящих "адидасовских" шиповок, единственных тогда на всю нашу бедную команду, переходящих из ног в ноги, от забега к забегу, от прыжков к метаниям. Сейчас будет мой черед покрасоваться. Вдруг слышу со спины до боли знакомый голос:
- Привет, Влад! Ты все еще бегаешь? Есть, значит, порох в пороховницах?
- Есть и ягоды в ягодицах! Ой, здравствуйте, Александр Иванович!
- За "Науку" бежишь?
- Угу.
- Полторашку?
- Нет, круг.
- Да ты что?! Это ж не твоя дистанция.
- В интересах команды. У нас полторы Иван Дементьев бегает, я ему там не ровня, а здесь некому.
- А, теперь понятно. Он, по-моему, недавно кандидатом стал.
- Точно.
- С кем тренируешься?
- С лифтом, Александр Иванович. Новая метода. Моя лично. Живу я на 16-ом этаже, но на лифте только спускаюсь, а поднимаюсь всегда бегом, наперегонки с ним.
- Ну, и кто кого? - спросил кто-то из заинтересовавшихся нашим разговором ребят.
- Если меньше трех раз остановится, то он меня, если больше - я его. Еще у меня есть один спаринг-партнер - автобус 642 маршрута. Я в 6-15 утра из подъезда выхожу - он как раз мимо меня и проезжает, но ему надо поворачивать на 90 градусов, потом скорость перед остановкой снижать, а я наискосок - и в двери.
- И интересно тебе так носиться?
- Интересно. В этом автобусе у заднего стекла женщина обычно красивая стоит, за ней и бегаю.
- Познакомился?
- Пока нет, боялся: неинтересно станет, когда заговорит, стимул пропадет, к соревнованиям не подготовлюсь как надо.
- Ну вот, сегодня пробежишь, а завтра и познакомишься.
- Не, завтра не смогу, у меня после круга неделю все тело болит.
- А спина тебя не тревожит? - вкрадчиво спросил Иваныч.
- Да нет, вроде, - уклонился я, - а что, должна?
- Не знаю, но, по-моему, ты тогда в "Ревизоре" надломился.
- Нет, Александр Иванович, все нормально. Ну, пойду я.
- Давай, удачи!
- Спасибо.
- Слушай, подожди! А что вы сейчас ставите?
- "Страсти по Кортасару".
- Приглашаешь?
- Конечно!
- Ну, все, беги готовься…
Потом мы с ним встретились уже в Москве, я тогда на улице Радио работал, и бежал, опаздывая, к Курскому вокзалу, куда-то мне надо было по делам. А он, видимо, на Казакова спешил, там Институт Физкультуры находится, заметил, окликнул, и встретил как родного.
- Ну, как ты, Влад!
- Да бегаю, Александр Иванович.
- Неужели все-таки серьезно стал бегать?
- Да, нет, это я фигурально выразился. Я пока в науке, автоматизацией конструирования занимаюсь.
- Слушай, что-то у тебя походка изменилась, или спина болит?
- Да вот, иногда прихватывать стало в пояснице. Старые травмы.
- Ну, я помню, а ты все отнекивался, или что-то еще было?
- Да вроде, нет…
Разговор получился коротким, очень я тогда спешил, хотя мне самому приятна была эта встреча, хотелось его подробнее расспросить о новой работе: от товарища я слышал, что Иваныч теперь стал тренером легкоатлетической сборной России по выносливости.
А в следующий раз я уже его имя услышал из приемника у себя на кухне. Александр Курашев по "Маяку" поздравлял "Заслуженного Тренера России" с 50-летием. Мне жутко приятно было, как будто меня поздравляли, я криком позвал жену, потом рассказал ей о нем, как вот тебе сейчас. И вот теперь, оказывается, кто-то его пригласил вместе с другими педагогами, с нами работавшими, на встречу курса…
- Вы с ума сошли, мальчишки! Три часа ночи! Младший, ты бы хоть пожалел старшего, он же с дороги, а дети завтра все равно в шесть проснутся и спать не дадут, и в церковь нам рано нужно. Ну-ка, кончайте свои разговоры, завтра продолжите.
Это матушка, спавшая в ближней к кухне комнате со старшим внуком, проснувшись от громких разговоров, устроила разгон ночных посиделок.
Утром за завтраком, завершавшимся крепким чаем, матушка продолжала немножко сердиться:
- Ну, вот, не выспались, да и головы, наверняка, болят. И стоило так долго сидеть?
- Стоило, мам, стоило. Да что нам, здоровым мужикам, будет с… Старший установку мне давал.
- Ничего я не давал…
- Да, ладно, я же шучу. Так ты скажи, был на встрече тренер-то?
- Был. Я с ним минут сорок, наверное, проговорил.
- И что? Как он?
- Нормально, в сборной по-прежнему работает. Но он меня, по-моему, не узнал, не вспомнил, или с другим спутал. Таких, как я, у него ведь несколько сотен было…
Владимир Азарт.