* * *
Его звали Брэнд. Он был очень красив. И если бы не он, меня бы уже давно не было в живых. Это он поддерживал мое наполовину усохшее тельце. Если бы не его возвышающаяся надо мной фигура толи греческого бога, толи самого прекрасно сложенного человека на земле, то мой никчемный стан бы давно перевернулся под массой слез… Или был бы просто снесен метелью.
Но небеса, которые я так часто гневил и разочаровывал, решили на закате моей никчемной жизни, сделать мне бесценный подарок.
Я никогда не ждал ничего такого, потому что врядли когда-то такого заслуживал.
Когда-то давно, в юности, у меня был лучший друг - мы с ним слушали эти депрессивные пластинки, курили травку и расплывались в сладкой боли одиночества (хотя ни один из нас на тот момент не знали что это такое). Но каким наслаждением было переживать его на пару с Марвином. Когда ты будто бы одинок, и из тебя льется эта безысходность в грандиозные строки, но настоящей боли ты не подвержен. Потому что Марвин где-то по соседству в этом же мире гоняется за одной из строчек. Это как тратить деньги не со своей кредитки.
Но вскоре я подрос, и у меня заиграло что-то там внутри. Какая-то дрянная нота, что настойчиво заставила меня раздражаться нашими с Марвином занятиями и общению.
Иногда мы двое выбешивали меня до чертиков. Иногда отпускало, и я благодарил небеса за то, что ничего не разрушил, находясь под странным влиянием этой ноты.
А потом я встретил Лили. Кстати в гробу она сейчас такая же румяная, как и тогда… Лили. На фоне ее идеальной семьи и идеального дома. Идеальную, как мне казалось, Лили – позитивную, улыбчивую, и смешливую, да еще к тому же красивую. Я был в восторге от того , что ее тогда что-то привлекло в нашей музыке, которую мы с Марвином играли в одном из пабов. По крайней мере, она так сказала.
А я как будто только этого и ждал, что бы помчаться верить.
И тогда мне в конец расхотелось быть страждущей пародией получеловека. Потому как, я и Марвин были одним существом. В отдельности от него я ничего не значил, как и он в отдельности от меня… И тогда я подумал – может быть я просто не знаю, что значу на самом деле.
Бедный Марвин не понимал, что с нами происходит, а вернее со мной, теперь представляю, как он переживал. Но я в тот момент не задумывался ни о чем таком, я думал как мне «выбраться». Ненависть возрастала к тому во «что» мы слились с Марвином, к тому, во что мы играли все эти года, не имея и малейшего представления о том, из чего так яростно пытались выжать эмоции. Потому что других источников у нас не было, кроме, конечно же, дури, что мы курили и потом долго заливались глупым смехом.
Я считал на с никчемными. Считал двумя неудачниками, которые отгородились от всего мира только по тому, что по отдельности нам не выкарабкаться. Мне надоело, что люди нас постоянно высмеивали и называли геями. Мы оба были девственниками в свои 17, и не умели общаться с девушками.
Я начал с того, что стал вечерами оставлять Марвина и уходить, что бы где-нибудь «случайно» повстречать Лили. Такого раньше никогда не было, что бы мы оставляли друг друга ради того чтобы провести вечер с кем-то другим. Мы или общались с нашими общими захудалыми друзьями вместе, или не ходили никуда. Бедный Марвин, для него это был тяжелый удар. Он отчаянно пытался со всем этим совладать – стал общаться в чатах, и назло мне назначать встречи с кем-нибудь. Но ни ему, ни нашей дружбе от этого лучше не становилось. Мы знали, что все рушится.
Но разница была в том, что я рушил все намеренно, а Марв в силу своей не опытности общения с людьми не смог предпринять мудрые шаги, что бы хоть как-то сохранить наши отношения пусть не в первозданном виде, но все же… Да и Марвину просто неоткуда было взять эту мудрость, и я это прекрасно понимаю. Ведь никто из нас тогда не терял. Наилучшим результатом всего этого могло оказаться только то, что мы остались бы просто знакомыми. Я же говорил, что рушил все сознательно.
Я в обиженных действиях Марвина находил только лишний предлог поскорее сбросить свою кожу фрика, и приобщиться к успешным счастливым людям. Я стал обсуждать его за его спиной со всякой швалью и смеяться над ним. Меня стали очень раздражать некоторые его повадки – например то, что иногда он казался глупой выскочкой, и любил подражать. Раньше я этого практически не замечал, но теперь мне казалось это не меньше, чем смертными грехами, в особенности, когда другие замечали это же в нем.
Такие мои сеансы самовнушения проходили все чаще, и давали видимый результат – я стал страшным образом раздражаться от одного его появления, меня дьявольски бесили все его жесты и манеры; но если он долго не попадался мне на глаза, то мне не хватало этой порции раздражения.
В конце концов, я достиг своего – нас с Марви уже ничего не связывало. Он все прекрасно чувствовал и понимал. И больше по началу страдал, чем ненавидел.
А я в тот момент разошелся, и был на волне содеянного. Я не чувствовал радости или удовлетворения, это были лишь тени этих чувств, но я не на секунду не позволял себе сомневаться в своем творении. Это было словно произведение искусства под названием «Руины», и я ходил, вокруг восхищаясь своим чадом, не подпуская к себе вопроса о том, какое оно. Только сейчас думаю, что творить нужно, что-то созидательное, а тогда я сваял само разрушение и наслаждался его величием. Но Апокалипсис тоже велик...Как цунами или ядерный взрыв.
Представляете, что тогда бы значило осознать все содеянное мной? Что я разрушил только что свою жизнь, и жизнь Марвина собственными руками… Нет. К этому осознанию я был не готов. Да и не верилось мне – я все ждал, что у меня начнется жизнь нормального взрослого человека. Что я, наконец, стану счастливым, и у меня появится девушка, это будет, несомненно, Лили, и я так я стану настоящим подростком.
Поэтому попытку Марвина помириться где-то через месяц, после того как я все разрушил, я отверг. Я испугался. Мне было уже где-то в душе бесконечно стыдно за содеянное, и вся трагичность ситуации потихоньку все больше и больше проявлялась. Меня это напугало до дрожи в костях. И я все с большей силой пытался подавить правду. И бежать как можно дальше от надгробья счастья, которое я растерзал и похоронил. Я сам разорвал его на куски…
Я наверное, громче всех кричал: « Нет, вы посмотрите, помириться он хочет!...»
Бедный Марвин… Только через несколько лет я смог осознать, что скорее всего он пережил… Но он может быть спокоен – ведь я сполна был наказан за содеянное. Тем более, что Марвин, наверняка, уже давно благодарит Бога за то, что все произошло именно так. Знаете почему?
Это самое интересное – потому что в итоге – именно Марвин стал нормальным, счастливым, улыбчивым человеком, именно он нашел свое счастье с девушкой Сарой. А я тогда так и остался страждущей, бесконечной человеческой тенью. Марвин был отмщен сполна. После этого я верю в мировую справедливость, но со всеми моими бедами так же и в ее некую жестокость.
Я добился своего. Остался один в праве полностью и кардинально менять свою жизнь и себя на право и на лево. По началу меня вдохновляла эта ситуация: я свободен, отмыт от прошлого, независим!...Попсовые песни и сериалы подпитывали мою веру, хоть и не сильно. Стал общаться с теми парнями, которые вместе со мной смеялись с Марва. Я-то в их глазах был героем, который вовремя отделался от неудачника, и они все никак не могли сообразить как вообще такой классный парень, как я мог общаться с этим сущим недоразумением Марвом.
Очень быстро эти ребята стали меркнуть в моих глазах. А вечера проведенные с ними все скучнее и скучнее. Единственной отрадой было то, что в их компании иногда появлялась Лили, и мы часто ходили по разным клубам, и таким подземным заведениям о которых мы с Марви могли только мечтать. Я сосредоточился на этом. Тем более, что Лили тогда встречалась с Бобом – безмозглым, но острым на язык парнем, из этой многочисленной тусовки. Мне было не приятно видеть их вместе, но я был всего лишь никчемным худым маленьким гитаристом, которому разрешали таскаться вслед за остальными, иногда открывать рот в большинстве случаев для того, что бы играть их любимые песни «Nirvana». Но я как будто чувствовал, что Лили надолго не задержится с Бобом. Да и ничего и близко походившего на нормальные отношения между ними не было.
Я продолжал таскаться каждую ночь вслед за компанией ребят по подземным накуренным клубам. Они все были как один грязными и тесными с бардовой обивкой на стенах. Я всегда усаживался на пропаленный сигаретами диван у барной стойки и закидывался парой таблеток, которые меня научили употреблять, имя им было «Что бы говно не казалось говном, а чем-то получше». Запивал я их обычно коньяком. Только после этого ритуала жизнь мне казалась сносной. Я наконец расслаблялся. За долгие сутки. Это было так радостно. Распластаться по дивану как медузе и ощущать это чувство, что мне никто не нужен. Только эта дурацкая музыка, которая бахала в такт моим внутренним ритмам, и эти немного размытые картинки людей, которые мелькали туда-сюда. Они то танцевали, то засасывали друг друга, то пили, то дрались. Иногда они меня смешили, иногда удручали.
Но больше всего я ненавидел, когда какая-нибудь дешевенькая шлюха нагло подсаживалась ко мне на диван, бесцеремонно отодвигая мою гитару. Она всегда лежала рядом. Им казалось что сиськи, вываливающиеся из декольте мне не достаточно видны. В этом состоянии я любое человеческое существо предпочитал наблюдать на расстоянии. Одной такой самой дерзкой, я как-то вылил на пустую голову ее же бренди. Ох и крик тогда поднялся. Она, конечно, меня пинала каблуками, и расцарапала все лицо, а затем пришел какой-то амбал и вырубил меня.
А иногда я испытывал что-то вроде счастья, когда меня после таблеток просили спеть. Всем нравилось, как я орал и корчился под грустные песни, как я отрывался, и выливал на них всю свою скорбь. Похоже им это было даже приятно. Кто-то хлопал, меня по плечу, а кто-то трепал за ухо, но неизменно покупал выпить. Во мне девушек все так же ничего не привлекало, ну кроме шлюх. Они что-то во мне находили. А я их призирал и жестоко с ними обходился.
И вот, однажды, когда очередная шлюха решила нарушить покой моего дивана и получила свою порцию грязи из моих уст, ко мне вдруг подсела сразу еще одна. «Вот это отвага» - подумал я одурманенным умом. И уже выбирая для самой отважной шлюхи дня особенные поздравления, я пытался разглядеть лицо победительницы.
- У-у…! Ты такой грубый... ! – Лили смеялась, в одночасье, пытаясь продемонстрировать мой грозный внешний вид, сводя свои прелестные бровки на переносице и надувая и без того пухлые соблазнительные губки – Не хорошо так обращаться с девушками.
Странно и удивительно было видеть Лили рядом с собой. Раньше мы в общей компании могли перекинуться парой слов, и на этом наше общение заканчивалось. Тем более недавно она постоянно находилась где-нибудь в радиусе зрения Боба. А потом они оба куда-то пропали. И вот теперь ниоткуда ни возьмись Лили восседает рядом со мной на диване, а ее белокурые локоны трясутся от того, что она заливается смехом. А Бобом здесь и не пахнет.
-Я знаю – не хорошо… Но я не люблю когда меня трогают. А особенно мою гитару.
Лили тоже была под кайфом. В этот вечер она была одна. Боб ее бросил и изменил ей по ее словам. Меня воодушевляло ее умиротворенное присутствие. Она не истеричила, не проклинала Боба, и не замолкала, чтобы погрузиться в безысходные мысли. Лили была цельной себялюбивой и позитивной. Безусловно знающей себе цену. Она подметила в конце своей истории, что сделала один простой вывод – Боб ее просто не достоин.
Как ловко ей удалось оставить прошлое в прошлом. По середине рассказа Лили прерывалась то для того, что бы достать зеркальце и подкрасить губы, то чтобы лишний раз провести расческой по длинным белокурым волосам. Кажется, ничто не могло выбить эту умницу и красавицу из колеи. И это меня восторгало. Я хотел быть таким же величественным, магнетически притягательным существом, или как минимум быть рядом.
Ее присутствие вселяло в мою душу покой. Все ее естество как будто излучало слова: «Все будет прекрасно, ведь я этого достойна.»
За недолгое время, что мы провели вместе, ее телефон разрывался – звонили подружки и друзья, чтобы пригласить ее в разные шикарные места, где по их словам без нее недоставало веселья.
- Ты потрясающе играешь. Я слышала не раз. Мог бы спокойно составить конкуренцию нынешним звездам в шоу бизнесе. - говорила она со всей серьезностью, и мне показалось, верила в меня и в мои силы так же сильно как верила в себя. Всегда. Как будто она не видела, как я жалок.
Она расспрашивала меня, почему так часто видит меня из окна, когда я прогуливаюсь один по ее улице. Я объяснил ей, что с некоторых пор остался практически один. Она потребовала всю историю, связанную с Марвином. И я ей рассказал все. Конечно же упуская детали о ее персоне. Говорил беспристрастно, просто излагая факты, в глубине души искренне надеясь услышать объективное мнение о своих жестоких поступках.
Выслушав мою историю без особого впечатления в глазах, она как всегда не принужденно, как само собой разумеющееся, сказала:
- Если твой друг не поддержал тебя в желании изменить свою жизнь, значит никакой он не друг. И просто не достоин тебя. Так что забудь и живи в свое удовольствие. Займись карьерой, сделай так, что бы он еще пожалел, что не поддержал тебя.
Это был значимый глоток опиума. Я хотел верить в то, что мне говорит Лили, и я верил. Я делал в точности, так как она говорит, потому что хотел быть таким же свободным, счастливым и величественным как она. Я устал быть гниющей тенью и состарился на двадцать лет вперед. Устал вести бесконечные споры с самим собой. Хотел покоя и изобилия. Лили помогла мне вернуть уверенность в «правильном» выборе, по крайней мере, на некоторое время, и я вроде бы стал снова раздражаться при мысли о Марвине. Кроме того, она, наконец, дала моей мятежной душе цель…
Не смотря ни на что. Не смотря на те слова, что она говорила тем роковым вечером. Что с нее хватит клубных ребят, что она намерена найти себе нормального мужчину как морально, так и состоятельно. Потому что она достойна самого лучшего.
И вот я решил, на некоторое время, заразившись от Лили верой в себя, что я смогу чем-то ее заинтересовать. Что две наши крайне противоположные личности каким-то непонятным образом смогут быть вместе, если я перестану сомневаться, ныть и закидываться таблетками, а стану действовать и, конечно же, верить.
Это был страшный и чужой период моей жизни, и происходил как будто не со мной. Я на время даже позабыл чувство вины и перестал терзать себя своим не правильным выбором. Я просто дал себе установку – Лили. Каждое утро жонглировал в голове одними и теми же мыслями – я все смогу, я лучший, я спокоен и величественен. Сейчас это кажется жалким, но тогда мое сознание стало потихоньку свыкаться с новым течением в моем устоявшемся грязном ставке внутри. И я как будто стал чувствовать себя лучше.
Правда Лили наверняка стала чувствовать себя хуже. Ха – ха. Я, как и полагалось, оставил все сомнения и приступил к действиям. Разыгрывал из себя мистера Уверенность. Поджидал, ее с самого утра возле ее дома, и с невозмутимым лицом сообщал, что проснулся ,и вдруг мне захотелось проводить ее до университета. Лили как всегда с мало впечатленным видом, а скорее с настороженным видом, шла рядом, и наверняка вспоминала, что же она вчера мне такого наговорила, что я сегодня к ней притащился. Она решила мне еще раз напомнить свои цели на роскошных, зрелых, умных и состоятельных мужчин, в надежде, что я наверное почувствую разницу между собой и перечисленным. О нет, Лили… Это ты меня заразила этой прекрасной бескомпромиссностью со своими желаниями, и теперь мне ни за что не хотелось возвращаться к тому моему беспомощному способу мышления, где я думал о желаниях кого угодно, кроме себя. Это, наверное, была своеобразная перемена в сознании на почве чувства вины. Мне хотелось как можно скорее стать человеком способным отстаивать свои желания, а не корить себя всю жизнь за, однажды, исполненное не верное. И Лили ошиблась тогда, если решила, что я понял намек, и тихонько удалюсь, не поднимая себя на смех.
Я провел ее до университета, а потом приехал забрать на своем стареньком потертом пикапе. Тут Лили поняла, что намеки не помогают и она, издали, покачав мне головой, скралась в красном спортивном купе одного из своих друзей. Знаете, у таких как Лили много разных друзей противоположного пола. Первая неудача нанесла больший удар всей этой уверенности, чем я мог предположить. Настроение у меня резко упало и меня снова медленно, но верно стало заполнять до боли знакомое мне сковывающее гнетущее состояние. Я не мог этого перенести. Я хотел толи напиться, толи расшибить об стену голову, что бы только прекратить этот ужас.
Но тут я подумал - раз я претендую, наконец, перестать быть сдыхающим стариком, который вот уже 20 лет никак не сдохнет, то я не должен себя так вести. И я придумал кое что получше, что как будто снова посыпало волшебным сияющим порошочном умиротворения и вдохновения.
Когда Лили возвращалась домой, увидела меня, и все эти огоньки. Прямо перед ее домом я выложил из свечек ее имя и сердечко. Это занятие наполнило меня такой радостью, что я и сам не ожидал. Так я радовался в последний раз, когда мы с Марвином выступали в пабе « Old man» и имели успех у пьяных байкеров. Я вдруг подумал, какие простые дела могут вернуть меня в человеческое обличие, когда я снова буду становиться тенью. И был невероятно счастлив этому открытию.
Лили и ее реакции я уже не боялся, она не могла меня снова сбросить в тот ад, потому что я уже был счастлив от содеянного мною добра и красоты. Кроме того пара прохожих уже оценили это.
Лили натянуто улыбалась на фоне изумленного выражения лица. Потом прошла к крыльцу, и стала открывать ключом дверь, думала, наверное, что я засобираюсь уходить, но я не спешил. Я продолжал безмятежно стоять и наслаждаться своим творением.
Лили вдруг резко перестала крутить ключами в замке, подошла ко мне и сказала:
- Спасибо, конечно, но не нужно этого делать, хорошо?
Она ждала ответа, но не дождалась. И ушла домой.
На следующий день это была корзина цветов со стихами для Лили, потом я написал песню «Лилия», и исполнил ее в клубе при ней и ее друзьях. Все, конечно, сразу заговорили об этом и стали на меня смотреть с жалостью. Но мне их жалость была не к чему.
Произошло еще нечто неожиданное - на меня стали обращать внимание некоторые девчонки, узрев во мне романтика всех поколений. И это были действительно уже нормальные девушки, а не те шлюхи, что раньше. Но вот беда, нужна мне была только Лили. Все это стало самой обсуждаемой сплетней клуба – девчонки уговаривали Лили сдаться мне, а парни смеялись и махали на меня рукой. Она не перестала встречаться со своими богатыми жеребцами, но я старался оставаться к этому равнодушным, и не подавать вида ревности. Ну а они в свою очередь, не воспринимали меня в серьез, а только посмеивались надо мной, как и этот последний здоровенный смуглый Марк с блестящими волосами, голливудской улыбкой, толстенным кошельком и кольцом на мизинце. Это мерзкое кольцо.
Я думал, что срок ему неделя, как и остальным. Но чем больше я к нему на расстоянии приглядывался, тем больше я понимал, что Лили что-то в нем откопала, почти незримые перемены поселились в ней. Кажется, потеряла свою безмятежность. Мои цветы, открытки и песни стали раздражать Лили, хотя раньше, тешили ее холодную невозмутимость. Я слышал у них все серьезно. Потом они совсем перестали появляться на людях.
Мне становилось все сложнее с каждым днем. Я не хотел больше, что бы то во что я влаживал душу и любовь вызывало раздражение. Лили, кажется, влюбилась, опомнилась, забыла про клубы, подружек, алкоголь и отдалась полностью чувству.
А я потерял цель. Уверенность и все что у меня было. Все продолжали, как назло, просить: спой «Лилию», а я отказывался, даже если меня закидывали пустыми банками от пива, или какой-нибудь пьяный шкаф кидался на меня. Каждый день я как будто откладывал момент, в который я осознаю, что моя жизнь опустела окончательно, на завтра. Я просто не чувствовал в себе сил вынести это осознание в тот момент. Старался не думать не о чем: целыми днями или спал, или смотрел телевизор. Находиться вечером дома один я не мог еще с пеленок, и по этому снова отправлялся в клубную толпу, которая хоть как-то могла меня отвлечь.
И вот в один из вечеров, я уже на входе узнал, что Лили и Марк толи расстались, толи поругались. Я, почему-то, совсем не удивился, когда к концу ночи обнаружил ее на том же месте на моем пропаленном диване. Нет, я не надеялся на то, что она вдруг поняла, что ей меня не хватает, я знал, что меня используют для того, что бы вызвать ревность Марка. Но я был не против. Я вообще находился в каком-то странном ступоре эмоций. Мне, кажется, было вообще плевать на все. Я больше никогда не играл песню «Лилия». Даже после ее просьб. Она очень злилась внутри, что я не помогал ей своими воплями со сцены, или шестерениями у бара за ее выпивкой, как все это бывало раньше. Но ей всего лишь было достаточно подсесть ко мне, и Марку завтра же будет доложено.
Мне было очень грустно когда ко мне подсела Лили. Это уже была не она. Не безмятежная королева, наполненная внутренней любовью ( да, да я знаю можно сказать самолюбивостью), а обычная нервная девчонка, из всех сил пытающаяся что-то кому-то доказать, правда все такая же красивая. И когда она предложила поехать к ней, я согласился, скучая и допивая бренди.
Я был разочарован до мозга костей. Нет, не Лили, а тем что не существует на самом деле безмятежности, величественности и внутренней любви в чистом виде, а существует человек в данный момент подверженный другому созданию, или же нет. А Лили хорошая девушка, но не то, магическое существо, неподвластное боли, печалям, ревности и прошлому. Мы все слабые. Слабаки. Просто у каждого свое время быть поверженным. Трудно представить себе человека, которого хотя бы раз не порабощала собою хоть не на долго другая личность, пусть даже потом он встретил взаимную любовь, и прожил всю жизнь счастливо. Так что мы все просто скот, который по очереди режут собственные эмоции по отношению к другому созданию. Это так печально и не выносимо жестоко быть обреченным на боль. Не иметь шанса быть лучезарным, величественным самодостаточным и гармоничным человеком, потому что рано или поздно кто-то все равно словит тебя в свои сети, как павлина среди воробьев, и примется общипывать тебя. Да, мне жаль, что мы всего лишь люди, и наши эмоции тащат нас израненным сердцем по острым камням.
Я понял, что нет мне больше надобности давиться мыслями об уверенности в себе, позитиве и о прочем бреде. Я был так расстроен и подавлен, что мне даже не хотелось такой доступной и такой развратной Лили. Что она только с собой не делала… А я сидел как бревно на диване и смотрел на нее отсутствующим взглядом. Когда она поняла, что трахать я ее не собираюсь, а факт измены, которого она так жаждала, что бы, наверное, за что-то насолить Марку, просто обязан, состоятся, то расстегнула мою ширинку, и ублажала меня минетом около получаса. А потом пришли ее родители, и застукали свою дочь на коленях перед ссохшимся наркоманом (наверное, такое впечатление я производил). Мне было все равно, что они на меня там орали, я просто пошел домой.
Я не спал всю ночь – глотал таблетки, пил, но меня не отпускало. Я кажется, уже еле дышал от всего принятого мной, но меня не отпускало. Это было впервые. Утром я узнал, что Лили мертва. Что Марк узнал обо всем, приехал к ней, ударил ее со всей силы, а она расшибла висок об бордюр.
Сначала я подумал, что хватит мне глотать таблетки, если такие галлюцинации посещают мою голову. Но потом ее родители с пугающими сумасшедшими криками, ломящиеся в мою дверь, оказались слишком реальными. Они проклинали меня, и винили во всем, жаждали моей смерти.
Мне показалось я умирал. Мне показалось я умирал, такого страха я не чувствовал никогда. Меня знобило и трусило, минуты тянулись как вечность. Я боялся. Вся моя жизнь ошибка. Нет ничего и никого, а только страдания и смерть. Я пустота. Или ошибка. Тупик. Все разрушено. Мне нужна помощь. Куда идти? О чем думать? Чего хотеть? Я потерял все. Мне нужно чудо прямо сейчас, но чудес не бывает у плохих людей. У меня больше не осталось сил. Куда звонить? … Должно же быть что-то?... Я чувствую… Я умираю… На помощь.
Тогда я решился впервые за столько лет набрать номер Марвина… Я не знал как начать и что говорить… Но что-то чтоб не выглядеть так жалко… Я сказал «Привет», и назвал его «Чуваком», как мы друг друга называли. Это был мой последний шанс на спасение.
На что он конечно же ответил, что мне никакой больше не «Чувак», что не понимает причины моего звонка, и более того думает что я над ним насмехаюсь. Я поспешил заверить его, что это не так, и что все было огромной ошибкой, что я хочу обратно в наш безопасный мир… Марвин ненавидел меня, а может быть уже просто позабыл к тому моменту, и поэтому, сам не замечая того, был так жесток. Он объяснил, что по его словам, он уже другой человек, и никакого желания возвращаться к прошлому, и таким предателям как я, он не имел ни малейшего желания.
Я сделал вид, что мне все равно, не очень то и хотелось, и обозвал его «козлом» и «неудачником». На что он попытался посмеяться, и объявить, что никакой дружбы не было и близко, и что с таким как я ее и быть не могло…
О взаимных оскорблениях у меня нет сил писать даже сейчас. Я помню только то, что я каким-то образом оказался на улице, а потом меня насмерть избивали друзья Марка, которого, упекли за решетку. Я хотел сдохнуть, и не сопротивлялся. Я радовался, что наступило мое избавление. Так скоро.
* * *
Но я ошибался. Наверное, Господь простил меня, и дал мне шанс, раз подарил мне Брэнда. Я не смел наедятся на прощение, а он так трогательно меня сохранил. Я верю в Господа, и Его всепрощение. Он единственный, кто достоин веры, раз прощает таким как я, все ошибки. Возможно, он простил меня за искреннее раскаяние, а может быть лишь по тому, что и он, и я знал – оказавшись бы я на месте Марина, я бы его простил. Но Марвин был волен делать то, что делал. Тем более, что камень от него, который должен был оказаться финальным не успел убить меня.
Потому что Брэнд вытащил меня из груды камней, и сказал: « Что лучше мне вести себя хорошо, потому, что он собирается быть рядом». Но это было уже, конечно немного позже.
Я очнулся в ухоженной стильной квартире с недорогой, но качественной мебелью. И я, и вы, конечно, понимаете, что эти понятия кроме «недорогой» ко мне никак не применимы. Я был не дома. А где? На пороге появился высокий зеленоглазый парень. Я его раньше никогда не видел, но его тонкие аристократичные черты завораживали, и я не сразу нашелся с вопросом.
- Я слышал, как ты поешь пару раз, а потом я увидел, как стая пустоголовых обезьян убивает маленькое существо. Или оно уже было мертвым, подумал я, и они решили надругаться над телом… Я разогнал их и привез тебя сюда.
Я не знал, что ему говорить, он был прекрасен и величественен… Да, да величественен, хотя я был уверен в том, что ее не существует. Может, по моей теории, он ее и потеряет и станет слабаком как и все мы, но меня это уже мало интересовало. Мне было все равно. Так хорошо было просто смотреть в его мудрые внимательные глаза. Так уютно рядом. Такая светлая квартира. Такой умиротворяющий запах.
- Я Брэнд, кстати – продолжал он – А ты, кажется, Джаред? …Понимаю, после всего тебе не хочется разговаривать…Так что отдыхай, и знай, что ты здесь в безопасности.
Я не смел вот так позволить ему выйти из комнаты. Я поблагодарил его теплую надежную руку сердечным рукопожатием.
Он оставил меня отдыхать.
Что-то мне и умирать перехотелось…
Хотя когда я подумал о том, чтобы вернуться отсюда к себе домой в тот одинокий ад, возможно и не перехотелось. Я был просто уверен в том, что такой добрый, красивый и величественный человек как Брэнд, имел дела и людей поважнее, чем я. Он не должен и не может быть мне обязан ничем, после того как спас меня. Это уже сверх наглости. Знал бы, наверное, он о чем я сейчас думаю, то и сам бы наподдал бы мне вместе с теми богатыми аборигенами. Да, наглый параноик, это ужасно. Как я мог стать одни из тех, кому не клади в рот палец, они и руку откусят. Всю жизнь таких призирал. Но вот так уж оно случилось, простите меня все, прости меня Господь, я ни за что не мог представить себе этот момент, когда я снова жму ему руку, благодарю, желаю всего хорошего и удаляюсь к себе. А потом мы снова через пару месяцев случайно пересечемся в клубе, вспомним этот день, я куплю ему в знак благодарности выпить, а потом мы вежливо разбредемся снова по своим привычным местам. Он и сейчас в соседней комнате с кем-то говорит по телефону. Мне было очень больно, я не мог осознавать всего этого, и через пару минут я просто снова отключился.
Я будто бы обрел покой, но вот меня аккуратно, но настойчиво будили. Это был Брэнд он принес мне поужинать. За окном уже было темно. Я просто хотел остаться там, где был только что – в безэмоцианальном забвении.
Брэнд старался улыбаться и как-то разговорить меня. Наверное, уже готовил меня к выписке, ведь не мог он отправить меня из своего дома полуживым, немым и унылым. Черт, ну и скотина же я.
Тут я понял, чем дальше я буду со всем этим тянуть, тем большим ничтожеством я стану – я все больше и больше беде потихоньку внутри себя ненавидеть человека, спасшего мне жизнь, за то, что он не такой одинокий и никчемный как я. За то что ему не нужно никакое спасение в виде меня. Это было бы очень низко.
- Большое спасибо, Брэнд, за все, что ты для меня сделал. Кажется, никто до тебя так не старался.
- Это нормально, - как-то совсем отрешенно и спокойно сказал он, и поставил передо мной поднос с горячими бутербродами – Помогать тем, кто в этом нуждается.
Ну, все, я тут собирался рассказать ему, какой подвиг он в моих глазах совершил, а он считает, это обыденным делом. И тут до меня дошло, что в голосе будто прозвучал укор за то, что я сам этого не понимаю. Признаться, я не понимал до этого, мое сердце слишком занято было собственными бедами. Я снова почувствовал, как он возвысился надо мной еще выше.
- Я, кажется, уже почти здоров, и могу отправляться к себе. – не знаю на сколько убедительно это прозвучало.
Брэнд как-то горько улыбнулся, и у его губ проступила милая ямочка, он покачал головой, и, осмотрев меня неким виноватым взглядом, сказал:
- Прошу прощения за мою резкую откровенность, но мне кажется, что ни сейчас не раньше ты не выглядел особо здорово.
- Ты говорил, что видел меня пару раз…
-Да, тогда в клубе, мне даже тогда хотелось подойти и спросить, что с тобой не так. Ты, по-моему, пел свою песню «Лилия»… Кстати, кто-то мне еще говорил, что она посвящена какой-то Лили, но я очень редко оказываюсь в подобных заведениях, по этому, не особо в курсе всех интриг.
- Была посвящена. Она мертва? – спросил я так, так, будто надеялся, что мне все это приснилось.
- Об этом все местное телевидение гудит…Мертва.. А друга ее, скорее всего, посадят за неумышленное убийство. Он сейчас задержан. Его друзья разозлились…
Я потупил взгляд и даже не знал что ответить.
- А эта девушка, Лили- аккуратно продолжил он – Ты ее любил…?
Он толи хотел задать вопрос, толи высказать предположение, но, скорее всего, это была просто наталкивающая фраза … Он хотел, чтобы я ему рассказал.
Я горько улыбнулся, и поднял на него свой растерянный взгляд:
- Знаешь, что самое интересное? Нет, и близко, нет.
Похоже, на его лице не было удивления.
- Почему-то я так и подозревал.- как долгожданный выдох произнес Брэнд – Просто кое-что не сходилось. Я уверен, что если бы ты ее любил, то сейчас с тобой дела обстояли гораздо хуже.
- Почему? - вырвалось поспешно.
-Что почему?
-Почему так? Разве я не имею права быть среднестатистическим жителем своей страны, среднего рабочего класса, который пережил смерть своей любимой спокойно? Разве не так переживают смерть своих жен и мужей 98% населения? Почему они просто продолжают жить, хотеть кушать и спать после рабочего дня, а не становятся тенью человека, сердце которого умерло вместе с супругом? Или просто бросаются с моста… Или стреляют тех, кто был виновен в смерти двух людей: того, что умер полностью, и второго – который только морально, а затем проводит остаток жизни в тюрьме… Может быть я просто сильный? Или это так сразу бросается в глаза – моя никчемность? Моя зависимость…
Я зря старался на Брэнда мои пламенные речи не производили обычного эффекта, когда те, кому к несчастью доводилось их слышать, пугались того, что творилось в моей ненормальной голове, и решали для себя оставаться подальше от этого бреда, ведь им своих проблем хватает.
Его почему-то не пугал бардак в моей голове. Причем довольно взрывоопасный. Все знают, что от таких как я можно ожидать чего угодно, если задеть за живое. Видимо это тоже было своеобразной причиной того, что многие предпочитали особо не подпускать меня к себе, ведь понимали, что я могу так же страстно возненавидеть, как и полюбить. Это не безопасно. Хотя это была всего лишь поверхность.
Брэнд слушал внимательно, спокойно, и с таким видом, что вот-вот я договорю, и он немедленно объявит мне, что мы в раю, и ничего такого случится, не могло, а если и могло, то мы это вместе немедленно исправим. И еще одно - похоже, что-то его даже умиляло.
- Никчемность? Зависимость… Разве ты наркоман какой-нибудь?
О, да здесь мне лучше было стыдливо молчать. Или может быть рассказать, как я закидывался этими таблетками, которые уже нихрена не помогали. Нет. Я буду молчать. Брэнд слишком прекрасен.
- Никчемность…- продолжил он,- И зависимость как по мне, больше применимы к типу людей, которых мы решили окрестить «сильными»… Не они ли так никчемны, что продолжают всю жизнь быть зависимыми от таких бытовых, примитивных, легкодоступных вещей как еда, работа и сон? Некоторые так в этом погрязли, что даже такое горе, как смерть любимого человека не способна выбить их из никчемного образа жизни. И никогда бы не выбила. У таких людей, пусть звучит слишком притензионно, нет любимых. У них есть те, кто находится рядом, пока они выполняют свое расписание. Они трусливы и слабы оттого, что боятся отдать сове сердце живому существу – ведь оно переменчиво, и не дает никаких гарантий, гораздо безопасней видеть свой главный смысл жизни в себе, карьере и новых обоях для дома. Но при этом не плохо иметь того, с кем можно заняться сексом, перед кем можно похвалиться своими успехами, или провести свободный вечер. Есть разница, конечно же, кто это будет, с этим человеком должно быть удобно и не быть явных разногласий. Конечно же играет свою роль привычка, чувство собственности… Не все так просто, но и не на столько тяжело, как могло бы быть на самом деле. И если тот, кто жил рядом умирает, уходит, - в общем, его просто не становится, - да, плохо, но через месяц же найдется другой… Возможно, даже менее привередливый вариант.
- И их любимая фраза «Он был меня не достоин…» - досадно улыбнувшись, констатировал факт я.
Брэнд откинулся на спинку кресла, удовлетворенный тем, что я все понимаю:
- Точно.
Он помолчал некоторое время и продолжил:
- Возможно, я кажусь несколько суровым в этом плане, глупым, а может быть смешным… По крайней мере бы меня таким посчитали те 98% населения о которых мы говорили…Но я знаю себе цену. Тебе это может показаться странным, поспешным, но я так же почти уверен в том, что знаю цену тебе. Ты не из тех слабаков… Да я видел тебя истощенного в том клубе, вижу тебя измученного сейчас, и ты занимаешься тем, что кидаешь сове сердце из одной раскаленной сковородки на другую, при этом мечешься и дуешь на него, от того что так больно…Потом берешь его обожженное, каждое прикосновение к которому адски болезненно и с усилием воли начинаешь из него опухшего и растерзанного лепить среднестатистическое… Мнешь и пытаешься затолкать его в железную формочку. В ожидании что оно когда-нибудь изменится. Перестань это делать, ты волшебный, пойми это.
Я даже скривился от возмущения:
-Я?! Никчемный наркоман, который ноет, когда мамочка уходит за хлебом?!
Брэнд отвернулся и разочарованно встряхнул головой. Потом он сделал над собой усилие и продолжил:
- Называй себя хоть бомжем, который плачет над новогодними гирляндами… Ты от этого другим не станешь. Ты говоришь так, как будто это что-то отвратительное доверять людям, и всем сердцем к ним стремится. Ты хочешь наказать себя за то, что ты не одержим карьерой или самолюбованием? Похоже ты еще слишком глуп, чтобы оценить всю широту того, что оно отличается от всех остальных… Так нельзя… Это пройдет… Ты все поймешь…
Я растеряно уронил руки по бокам и выдохнул, а Брэнд смотрел на меня выжидающе и терпеливо.
- Тебя послушать, так я ангел во плоти. Но ты кое-чего не знаешь. Например, того, как я обошелся с Марвином.
Я ему рассказал все как на духу. На одном дыхании обо всех своих мыслях и вытекающих из них поступках, о том как меня швыряло от зла к добру, и от добра к злу, о своих страхах, трусливых поступках, об одиночестве, одержимости и почти полной потери личности… Обо всем что со мной произошло с тех пор, как я остался один на один с миром, от которого до этого мы с Марвином защищали друг друга…
Брэнд хмурился во время моего рассказа, и то и дело подносил сжатый кулак к губам, а затем поднимал на меня внимательный взгляд. Мне было так приятно видеть создание способное меня слушать.
- Ты должен быть благодарен Марвину.- спокойно произнес он, хотя немного грустно.
-Я благодарен.
-Не только за то, как вы дружили… За то что между вами все произошло именно так. Марвин пожертвовал собой, что бы научить тебя ценить людей. Ведь до этого, если ты с ним так обошелся, похоже, ты не понимал, что он для тебя значит.
-Именно так.
- Но и это еще не все. Марвин пожертвовал собой, что бы ты понял, кто ты есть на самом деле. Находясь рядом с ним, ты метался, и не понимал, что тебе нужно, потому, что ты был избалованной собачонкой, которую никак не выпускали на улицу к бродячим псам, и тебе хотелось понять, чьей же ты породы. По этому ты однажды вырвался. И тебя нельзя за это винить. Никто не может определить на верном ли он пути, если хоть раз не выберет неверный, и не заблудится. А дальше сыграл твой страх. Страх просится обратно в дом. А когда ты едва живой истерзанный местными псами и уличной жизнью, наконец, решился поскребти лапой забор, тебе объяснили, что больше не желают заводить собак и им гораздо милее домашние кошки теперь.
Заметив, как я разволновался, Брэнд накрыл мою ладонь своей:
- Я думаю, что рано или поздно все это все равно бы произошло. Сделал бы это ты или Марвин … И тебе и ему нужно было понять кто вы есть по отдельности в этом мире. Может быть, даже в глубине души он понимает, что ты в некотором роде сделал вам обоим услугу. Тем более, что у него сейчас по твоим словам все хорошо… Правда все это могло закончится по другому, если бы не твой страх…И не его страх…Он просто не знает каким ты себя нашел в этом мире после вашего расставания… Иначе давно бы кусал себе локти за то, что не простил тебя раньше.
Я обнял Брэнда и расплакался.
* * *
Наконец, я понял. И расслабился. Это такое чудное состояние, когда мозг спокоен. Он не разрывается на куски в поисках ответа, или в бесконечных спорах с самим собой. Не мигает красным от истощения или перегруза. Я способен был думать о кофе, о цвете снега, и почему он так сверкает на солнце…Целое утро я был в сказочной неге от этого состояния.
Брэнд не собирался меня отправлять домой. Тем более, что мне казалось я итак уже был дома. Он трогательно ухаживал за мной, так что я почти мог уже самостоятельно передвигаться, и многочисленные синяки на теле почти все затянулись. Он сообщил мне, что сегодня хоронят Лили, и мы решили поехать на кладбище, что бы я мог проститься с ней. Или по крайней мере издали посмотреть на нее в последний раз. Брэнд где-то достал мне приличный черный костюм и пальто. Мы с ним выглядели почти одинаково ( если не учитывать что я в половину меньше) и мне это очень нравилось.
При ходьбе Брэнд меня все время вел под руку так как, объективно говоря, я был немного слабоват для прогулок.
Мы сели в дорогую черную машину. И через двадцать минут остановились у длинного ряда припаркованных машин на городском кладбище. Брэнд помог мне выйти. В метрах тридцати от нас шла похоронная процессия погребения Лили. Святой отец говорил свою речь. Людей было не много. Среди них я почти сразу распознал мистера и миссис Адамс. Они кажется тоже узнали меня. Оба выглядели такими несчастными и обессиленными, что их взгляд в мою сторону уже не выражал ничего кроме вселенского горя. Мне стало жаль их. Может быть они подумали, что я приехал сюда, что бы своим визитом как-то осквернить память о прекрасной Лили… Даже если так, они просто обессилено отвели взгляд.
Мы не решились подходить ближе, и так и остались стоять у машины – я и Брэнд который помогал мне удерживаться на ногах. Без которого я бы не дожил до этого момента.
Лили была все так же красива. И она была спокойна на фоне ярко белого снега. Я, в общем, понимал, зачем я здесь, но некоторые мои мотивы были мне не совсем понятны. Лили мне никогда никем не приходилась. Я никогда не любил ее. И даже по настоящему не симпатизировал ей. Теперь я понял это, когда встретил Брэнда .Я был просто увлечен
«режимом Бога» , который как мне показалось я нашел в Лили. Я думал, что можно как-то обезопасить себя и свои чувства, и она знает как. Но, к сожалению, она была просто недалеким черствым человеком. Увы. Мне не хотелось как-то плохо думать о покойной Лили, но так совпало мое прозрение с происходящими событиями. Я хотел содрать свое лицо и надеть на него улыбающуюся маску. Так мне нравилась ее позитивность, невозмутимость или улыбчивость…Я думал у меня получится таким образом прекратить кошмар, в котором я жил, но я не знал, что никогда уже не стану другим. И все, что мне нужно – постараться привести в порядок то, что у меня есть, а не истерично рушить все потому что оно приносит боль.
Мне было жаль, что Лили умерла вот так. Возможно, это чувство, которое так задело ее, помогло бы Лили обратить свое внимание на что-то более возвышенное и прекрасное, чем самолюбование и материальные радости. А возможно, это чувство бесповоротно выбило бы ее из колеи и привычного мира, и если бы вдруг оказалось не взаимным, то принесло бы много горя и психических расстройств…А может быть и нет. Покойся с миром, Лили, и прости, что без всяких на то причин пытался вторгаться в твою жизнь… Ты понимала сразу, что мы Север и Юг, а я в силу своего эгоизма пытался что-то с этим сделать. Я должен был понимать, что во всем обязана быть гармония, поэтому существовали такие разные ты и я… Прости меня, Лили, возможно, если бы не я, то все могло бы быть по другому.
Гроб стали опускать, а толпа зашевелилась, и стали проступать жалобные всхлипывания. Ноги немного подкосились, и я почувствовал, что стал выскальзывать из сильной руки Брэнда, которая тут же подхватила меня под локоть. Он снова отвел меня в машину.
Теперь со всем, что было до встречи с Брэндом было покончено. Мы быстро уехали с кладбища и стали долго кататься по заснеженному городу. Я так долго не замечал всей чарующей силы его красоты. Так долго не чувствовал свободы…Кому-то для свободы нужно быть одному, не связанным никакими обязательствами, а мне нужно быть рядом с родственной душой… И я сразу стал чем-то сродни парящей птицы, которая вдыхает аромат небес… Я полностью позабыл это чувство распускающегося счастья. Словно цветок. Когда каждая мелочь, которую ты подмечаешь, кажется тебе невыносимо милой и чарующей, и от этого счастья внутри тебя отгибает лепесточки еще больше… Этот снег…Белесый предвечерний оттенок на домах… Раньше мне бы показалось это невыносимо грустным…Закат дня…Еще одного бессмысленного дня… Но теперь я не одинок и не потерян в самом себе… И теперь все, что со мной происходит кажется мне невероятной Божьей милостью.
Под вечер мы заехали в мою квартиру. Брэнд спросил, хочу ли я подниматься, заметив, что мог бы прекрасно справиться сам. Но я хотел подняться. И чувствовал себя уже получше. Через пару минут мы оказались внутри моей черной норы одиночества. Так отчужденно и странно было оказаться здесь. Я огляделся. Темно. Шторы я почти никогда не раскрывал. Воздух застоялый и тяжелый. Где-то далеко внутри задрожала струнка страха. А что если когда-нибудь еще придется вернуться сюда?...Я знал, я был уверен, что не вынесу этого…Брэнд распахнул шторы. Свет ударил в маленькую комнату, и пристроенную к ней кухоньку. Мне стало спокойно. Теперь все стало выглядеть почти безоружно. И бардак, и смятые простыни, и мусор по всей квартире. Как-то совершенно обычно. Как в любой квартире. Буд-то бы и не был каждый предмет разносчиком вируса саморазрушения и страха. Брэнд аккуратно поднял гитару, брошенную на пол у самой моей кровати, и его взгляд упал на тумбочку возле нее, и смятые простыни. Там по всюду были разбросаны таблетки… Те, которые уже не помогали… Бутылки из под водки он заметил еще раньше, но сделал вид, что они его не задели. Хотя я проследил его расстроенный взгляд. Брэнд замер:
-Таблетки?...
Мне было стыдно. Я опустил голову и не знал, что говорить… Извиняться или пытаться объяснить… Но как можно объяснить Брэнду то, до чего бы он никогда не докатился??!!
- Я…- я развел руки, пытаясь что-то сказать, но, так и не сумев, уронил их и затряс головой.
Он немного помолчал, положил гитару на кровать, подошел ко мне и обнял:
-Они тебе больше не понадобятся. Все будет хорошо.
Я обнял его еще крепче, и молил Бога о том, что бы все так и было. Мы собрали все мои вещи и спокавали их в одну небольшую коричневую сумку. Мне очень понравилось наблюдать, с какой бережностью Брэнд укладывал все мои залитые чаем или еще чем-то тетрадки с песнями и стихами. Я мог бы смотреть на это вечно. Потом мы снова оказались в низу в машине. И здесь под темным небом, из которого хлопьями сыпался предрождественский снег, плавно повисающий в воздухе под желтыми фонарными лучами, я впервые поцеловал Брэнда. Преданно, нежно и трогательно.
* * *
Мы зажили, так как я видел только в фильмах. Я не понимал, действительно ли это происходит со мной. День только начинался, как уже подходил к концу… И мне не хватало времени поверить во всю эту сказку. Только когда ладонями я прикасался к теплому родному существу, уверенность позволяла неге радости разноситься по всему телу.
Брэнд работал в собственном букинистическом бизнесе. В свои 25 лет он имел преуспевающий книжный супермаркет. Теперь я отчасти понимал, откуда в нем столько мудрости и аристократизма. Он обожал классику и засиживался по долгу с ней у камина в прихожей нашего дома. Я так любил смотреть как он читает. Склоняется над книгой, которую почти художественно удерживает длинными белесыми пальцами. Прядь волос слегка ниспадает на высокую скулу, и чуть скрывает внимательный взгляд. Мужественная нижняя часть лица расслаблена, а красивые по-мужски выразительно очерченные губы спокойно и недвижно сложены. Я пронимался этим спокойствием и умиротворением, и иногда расслабленно пил бренди. Брэнд просил меня это делать не чаще раза или двух в неделю. Я старался обходиться одним, но не всегда получалось.
Часто в эти часы на меня находило вдохновение, и я быстро, но тихо бежал наверх за красивой тетрадью в обложке из черной кожи, которую мне подарил Брэнд, и начинал писать все, что излучал мой прекрасный вдохновитель. Это время было очень творчески продуктивным. Я написал много хорошего материала и пару таких песен, на которые себя даже не считал способным. Так здорово удивлять себя и удивлять Брэнда. Он любил слушать как я на краю кровати играл ему свои песни. Новые и старые. Грустные, из прошлого репертуара, ему нравились меньше.
Я все так же подрабатывал занимаясь компьютерами. Мне немного не хватало публичных выступлений в клубах, но снова переступить порог одного из тех заведений я и не думал. Я знал, как это расстроит Брэнда. Он старался помочь мне с реализацией меня как композитора один из его друзей занимался продюсированием короткометражного фильма о грустной судьбе девушки. Мне безумно хотелось взяться за эту работу, и я с предвкушением ждал окончательного решения.
В выходные дни когда Брэнд и я могли провести вместе целый день, мы обычно остались дома, а под вечер куда-то выходили. Чудными ярко-белыми зимними днями мы любили заниматься совместным приготовлением какого-нибудь особенного блюда ( в этом я понимал мало, но охотно учился у Брэнда и старался помогать в мелочах которые мне были под силу), а потом выбирали какое-нибудь невероятно гениальное арт-хаусное творение и наслаждались им за едой. У Брэнда была целая коллекция таких фильмов, аккуратно сложенная в большой дубовый шкаф прямо у домашнего кинотеатра. И мне уже пришла в голову идея подарить Брэнду на Рождество пару-тройку новых арт-хаусных лент, самых лучших и впечатляющих, которые только смогу найти. Кстати, к Рождеству в такие дни мы тоже готовились. Выезжали за всякими милыми мелочами для праздника: светящимися оленями, танцующим Сантой, гирляндами, блестящими шишками и сверкающими ангелами, а так же красно-белыми леденцами. Я жаждал превратить это Рождество в волшебную сказку для Брэнда, хотел устроить ему такой праздник, какого он еще никогда не видел. Я все время вспоминал какие-то детали, и после работы часто мотался то за свечками для праздничного стола, то за фейерверками, то за праздничной подстилкой на крыльцо.
А как-то мы разбирали на чердаке старые вещи. Это было самой приятной уборкой в моей жизни. Мы сидели и медленно перебирали старые книги из высокого скрипучего шкафа. Тогда Брэнд рассказал о своих предыдущих отношениях. С Жаклин и Лукасом. Я немного напрягся. Немного по тому, что пытался держать себя в руках. Он говорил о них с трепетом и теплотой в глазах. И закончил тем, что сказал, что никого из них он и близко не любил, так как меня.
Я чуть не заплакал. Я тысячу раз повторил ему, что люблю его больше жизни, и попросил прощения за то, что почувствовал яростную ревность, как только он заговорил о бывших. Брэнд только понимающе улыбнулся и провел рукой по моему плечу:
-Это пройдет. Несколько лет назад я был таким как ты. Но позже ты поймешь, что можешь быть никогда не подвластным ревности, одиночеству, или сомнениям…
Мои глаза воспылали. Я нервно сглотнул и неуверенно проскулил:
-Но… мы всего лишь люди, подверженные эмоциям, зависимые…Если ты уйдешь…Я…
Дыхание перехватило и я не мог продолжать. Брэнд ободряюще улыбнулся и провел ладонью по моей спине.
-Если ты уйдешь от меня, я не буду, подвержен ничему кроме любви к тебе и твердому желанию вернуть тебя как можно скорее. Я буду делать все, что для этого будет нужно, сколько времени бы это не занял. Но если я пойму, что ты ушел от меня, где будешь счастливее, чем со мной, я отпущу тебя, и снова мое сердце будет заполнено ничем иным кроме любви к тебе и настольгическими, но радостными мыслями о том, что ты счастлив.
Я не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Брэнд завершил:
-Любовь – все очень просто. Это и есть свобода и спокойствие.
Вот так я узнал ответ на вопрос, который мучил меня больше трех лет и чуть не свел меня в могилу…
Вечерами мы могли выезжать в театр, или на какие-нибудь светские приемы, которые я любил не слишком, с них мы обычно раньше времени сбегали с бутылкой чего-нибудь, и останавливались на обрыве под звездным небом. По моей инициативе мы не часто, но бывали в каких-нибудь приличных клубах, тогда Брэнд озабоченно оглядывался по сторонам, и старался не отходить от меня ни на шаг, что бы мне вдруг снова не сорваться на спиртное или экстази. А иногда мы просто гуляли по вечерним улицам и разговаривали часами. Морозный снег приятно хрустел под ногами, и потом, подмерзнув, могли завернуть в какую-нибудь круглосуточную кофейню.
Разговаривать мы действительно, могли часами, как бы это не было странно для таких людей как я и он. Брэнд был гораздо развитей меня в общих познаниях, у него намного было лучше с памятью и логикой, его знания иногда казались неисчерпаемыми в океанах классической литературы и истории. Речь его была правильной и слегка отдавала аристократичным оттенком. Я же был, мягко сказать, менее заинтересован тем, что происходит все эти двадцать лет вокруг меня, и как оказалось, иногда не знал элементарных вещей. Удивительно, как Брэнд не посчитал это грубым невежеством при всей его образованности. Он терпеливо объяснял мне то, что я прослушал в школе. Я же мог четко и проффесионально разбираться в узких темах касаемых музыки, готики, паранормального, и всего с этим связанного. Мне так нравилось удивлять Брэнда теми фактами, о которых он понятия не имел. Так же я мог совершенно спокойно обсуждать любые темы со стороны творческого подхода. Больше всего Брэнд любил, когда я делился с ним своими творческими идеями. Сам по себе он был не слишком креативен, и всегда восхищался тем, где я беру столько идей. Ему всегда выпадала честь помогать разобраться мне с, например, вариантами концовок или рифмами. Брэнд был счастлив быть моим редактором и первым слушателем, а я был счастлив от того, что это именно он.
Единственное, что иногда омрачняло наше существование, это то что мы не редко слышали в след. Ограниченные люди могли бесцеремонно попросить нас покинуть ресторан, или, оттолкнув сказать « Дай пройти, педик!», кто-то указывал мне на двери женского сортира, и говорил, что туалет для девочек там. Кто-то острил, что боится при мне снимать штаны. Однажды, кто-то разграфитил всю нашу машину словом « П*доры»… Брэнд просил меня не обращать на это внимания, и простить людям их ограниченное мышление.
Вчера был день перед Рождеством, наш дом сиял и сверкал всеми цветами радуги, да еще плюс черными, золотыми и серебряными!... Все было именно так как я мечтал. Пушистая высокая елка в каминной увешенная огнями, и блистающая игрушками, горящие олени и Санта во дворе, по всему дому на стенах светились ангелы, а на камине были развешены носки для подарков. Я наслаждался тем, что мне удалось воплотить то, что я задумал: наш дом на целой улице был самым ярким и сверкающим. Прохожие восхищались моим творением, которое заняло целых два дня, а Брэнд гордился мной, и говорил, что у меня определенно есть талант декоратора. Я был на вершине счастья, и все что мне оставалось – отправиться за арт-хаусными фильмами для Брэнда.
Когда я вернулся домой, Брэнд сразу по мне все понял. Не то, что я принес диски, они мирно покоились у меня в рюкзаке. А то, что я был под кайфом. Я покупал их у старого знакомого продавца, который теперь подпольно приторговывал таблетками. Он намекнул мне. А я не отказался. Я согласился. Купил одну и съел. Я не знаю зачем. И почему. У меня все было просто замечательно. А я пошел и закинулся таблеткой. Мне видимо хотелось, что бы стало еще лучше…
Я просто бессердечный наркоман… Вероломная жестокая скотина… Несчастное недалекое животное, управляемое инстинктами. Это я почувствовал, когда увидел глаза Брэнда. Разочарованные, наполненные болью и растерянностью. Он не мог поверить. Он опустил взгляд отвернулся, поставил на стол миску с каким-то недоготовленным соусом, одел пальто и вышел на улицу. Я бросился за ним, просил не уходить, клялся, что это было в последний раз, умолял о прощении… Но он сел в машину и уехал.
И я знал, что он уедет. Я знал, как он переживал о том, что бы я снова не стал глотать таблетки. Я знал, что это была его самая больная тема. Я знал как он за меня переживал… И я пошел и купил эту таблетку. И что самое ужасное – меня не ломало при мысли о наркоте, мне даже не слишком ее хотелось, я купил ее из баловства… По самой огромной в мире глупости.
Вернется ли он?... Тишина. Такая паника меня еще никогда не охватывала. Я замер на пороге по колена в снегу на фоне своих фальшивых гирлянд. На никчемное полуголое тело падал снег. Тишина. Рождество. В голове проснулись сотни мыслей бежать вслед за ним, искать его в кабинете супермаркета, или найти где-нибудь адрес его родителей, звонить, писать смс-ки, с объяснениями, бросаться в ноги, говорить спокойно… Я был скован страхом. Страхом, что мой неправильный шаг оборвет последнюю надежду что-то исправить. О, Боги, я готов был рвать на себе кожу или лезть по воздуху на небо лишь бы он простил меня и вернулся. Но я боялся. Боялся, если найду, его сейчас расстроенного в кабинете, ворвусь и стану мешать его раздумьям, то он решит, что я безразличен к его чувствам, что мне плевать на то, что ему нужно подумать и побыть одному, и мои и без того нелепые объяснения превратятся в сущее издевательство. Я боялся сидеть на месте. Во первых, для меня это было намного мучительнее, во вторых, Брэнд мог решить, что мне вовсе все равно, что я возможно, сейчас под кайфом совсем ничего не соображаю, и уволился спать, либо еще чего лучше пошел догоняться в клубы.
Руки затряслись и невольно обхватили голову. Господь, помоги своему нерадивому сыну еще раз. Из глаз брызнули две слезы. Вообще-то я не хотел писать о том, как в тот момент меня охватывали мысли о том, что бы покончить с собой. Я так себя ненавидел. И я знал, что такое непрощение. И от этого я ненавидел себя еще больше, и не считал себя достойным жить, а тем более возобновления доверия. Снова сам все разрушил.
* * *
Было около пяти утра. Я все так же сидел на крыльце с конвертом в руке. Я увидел машину Брэнда. Я решил остаться ждать его. Два исхода этого происшествия мне были известны. Я знал, на какой приходится 98 шансов из 100. и поэтому в руке держал этот конверт. Его содержание, казалось бы, итак на фоне без остатка вывернутой перед вами души, странно утаить. Но все же я оставлю его где-то в самом сокровенном уголке. Во мне не осталось жизни, эмоций. Все, что было во мне, было запечатлено на бумаге.
Но Брэнд как всегда оказался прав – во мне навсегда осталась любовь к нему. Простите, я не смог это дивное явление отнести к разряду эмоций. Оно так заботливо позволило мне дождаться мне утра. Сам бы я никогда не был на это способен. Оно помогло мне приготовиться принять любое решение Брэнда. Сам бы я никогда не был на это способен.
Машина остановилась на фоне все еще темного неба. Праздник уже заканчивался, но новый день начаться еще не успел. Все вместе со мной замерло в ожидании будущего.
Темный силуэт Брэнда показался из машины. Он не закрыл ее как обычно всегда делал. Чем ближе он подходил ко мне, глядя в пол, тем яснее я видел всю его удрученность… все идет именно так как, скорее всего и должно было идти. Я встал, и разровнял конверт в руках.
Когда Брэнд подошел ко мне и остановился, я изо всех сил старался не смотреть на него. Я поблагодарил Бога за то, что сейчас было темно, и Брэнд только изредка освещался огнями гирлянд. Рука с конвертом потянулась в сторону Брэнда, как он произнес самым сожалеющим на свете голосом:
-Прости меня.
Мой взгляд вспорхнул вверх телу, а руки бессильно плетями упали параллельно телу. Это все еще был Брэнд. Самое величественное существо на Земле. Я кажется, рассыпался на кусочки от осознания вселенского света его души, и низости моего поступка; и снова воссоздался более совершенным существом, отогретый лучами его вселенной.
-Прости меня,- повторил он – Я должен быть с тобой в любой период, когда ты даже захочешь причинить себе вред. Будь то наркотики, или что угодно. – Брэнд тяжело вздохнул. Я безумно хотел его обнять. В глазах появились слезы. – Признаюсь, что мне было очень больно понять, что ты не сдержался, зная то как я на это отреагирую. Но я знаю как ты любишь меня, и я знаю как люблю тебя. Я просто хочу сделать со своей стороны все, что бы быть с тобой и, защитить тебя.
Я плакал и обнимал его. Клялся, что это было в последний раз и по глупости. Он сказал, что в любом случае сделает все со своей стороны, что бы это было так. Наконец, тогда он обнял меняв ответ. Письмо я скомкал, изорвал и выбросил.
Через пол года мы удочерили лучезарную девочку Бриану. Ей пять лет. Она такая же волшебная как Брэнд, хотя и не могла быть его биологической дочерью. Мы сразу поняли, кто наш ребенок.
Больше мои мысли не возвращались к наркотикам. Я не хочу сказать, что обрел список каких-то правил, по которым нужно жить, что бы быть счастливым, или получил противоядие от всех жизненных проблем… Я просто знаю, что настоящая любовь всепрощаема, и только исходя из наличия ее в моем сердце, стоит принимать решения и идти по жизни.
(Странно Иисус говорил об этом с самого начала, но мне стоило набить столько шишек, что бы понять простую истину…)