Марина СКВОРЦОВА
Программу ежегодного фестиваля «Петербургский текст сегодня» предваряет небольшая статья, туманная, как неизменная дымка над нашим городом… «… Петербургский текст являет собой мощное полифоническое пространство, по которому бродят тени Германа и Пиковой дамы, Медного всадника и бедного Евгения, Акакия Акакиевича и капитана Копейкина, Макара Девушкина и Раскольникова…». Так что же все-таки, пространство или текст? И почему именно «петербургский»? Поиск ответов на эти вопросы, потребовал экскурса в самые разные источники. Оказывается, не каждый толковый словарь русского языка объяснит, что за «полифоническое пространство» скрывается под термином «текст». Наконец, толковый словарь Ефремовой Т.Ф. привел к порогу в «сферу символического и провиденциального»: текст, п.3.: «Последовательность языковых и иных знаков, образующая единое целое и служащее объектом изучения (в лингвистике, семиотике, информатике и т.п.)».
В работе Меднис Н.Е. «Петербургский текст русской литературы» имеется ссылка на труды Н.П.Анциферова, историка и краеведа: «Попытка увидеть в соотнесенных с Петербургом произведениях русской литературы некую цельность, как бы задаваемую самим городом, восходит в системном варианте к первой трети ХХ века. Бесценными в этом отношении оказались книги Н.П. Анциферова "Душа Петербурга" и "Быль и миф Петербурга". Исследование Н.П. Анциферова представляет собой исторически последовательное, по сути диахроническое описание формирования и развития петербургских мотивов и образов в русской литературе XIX-XX вв. Его книга "Душа Петербурга" строится как череда глав, посвященных Петербургу Пушкина, Гоголя, Некрасова, Блока... Отдельную работу посвящает Н.П. Анциферов Петербургу Достоевского, причем именно этой книге он предпосылает введение, во многом разъясняющее его исследовательские установки. Автор называет это введение "Литературные прогулки" и на множестве примеров показывает в нем связь литературного "образа места" с внеположенной реальностью, их влияние друг на друга в процессе рецепции».
Пресловутая «цельность» произведений русской литературы, «как бы задаваемая самим городом», на самом деле, конечно, формируется гением автора, хотя город и создаваемая им своя, петербургская среда, несомненно, является источником вдохновения, отсюда и «петербургские мотивы и образы» Н.П.Анциферова… Но цитируем далее, ка-кую же связь видит Н.Е.Меднис между петербургской средой и петербургским текстом?
«Автор "Души Петербурга" и "Петербурга Достоевского"…, как исследователь, стремится воссоздать среду, породившую творца и его творение. В обширном по значению понятии "среда" Н.П. Анциферов в соответствии, как он говорит, с "определенной темой, заимствованной из литературного произведения", выделяет срез, связанный с топикой вообще и - уже - с Петербургом русской литературы. Н.П. Анциферов убежден, что "внимательное посещение тех мест, которые, с одной стороны, влияли на душу писателя, с другой стороны, быть может, непосредственно преломились в его творчестве, окажет, при известных условиях, большое содействие постижению художественного произведения, о чем и свидетельствует опыт В.П. Боткина". Отсюда и понятие "литературной экскурсии" как движения в реальном пространстве, заданного литературой.
Литература в этом случае для Н.П. Анциферова, в отличие от обычных городских экскурсоводов, первична, что и определило у него при диахроническом в целом подходе к исследованию петербургской темы в русской литературе, неизбежность прорисовки той степени общности и связности, которая позволила позднее назвать весь этот литературный пласт "Петербургским текстом"».
Что для Н.П.Анциферова первично, среда или литература, вопрос спорный. Здесь имеет место выход через литературное произведение на определенную среду, его породившую, - для христианина, прошедшего Соловки, каковым был Николай Павлович Анциферов, скорее первичен дух петербургской среды, материализованный в литературе, а для историка представляет ценность возможность изучения этой среды (утраченной ныне, потому что среда развивается и изменяется со временем), погружение в которую возможно благодаря литературе, сохранившей её дух…
Именно дух петербургской среды, складывающийся из характеристик архитектур-но-градостроительной составляющей и особенностей городского сообщества, и обусловил репродуктивную способность культуры Петербурга. Вся Российская империя в течение двух столетий трудилась над созданием Петербурга, привлекались лучшие умы, вкладывались огромные средства, наращивался культурный потенциал, переходя затем в новое качество культуры – город с лихвой возвращал затраты отечеству и миру…
Образно говоря, искусство создавать среду обитания человека - архитектура, сформированная в зависимости от природной среды, социального устройства, духовной сферы и экономики общества, в конечном итоге начинает отдавать: правильно организованная среда формирует здоровое общество. Не случайно долгое время образцом «культурного населения» были именно ленинградцы – пока не выросли новые поколения в обезличенных «спальных» районах. Это утверждает и философ М.С.Каган в книге «Град Петров в истории русской культуры»: «… пространственно-пластическое начало играет приоритетную роль в общей системе петербургской культуры, ибо именно в нём аккумулирован (и благодаря ему воспроизводится) самый тип петербуржца…». М.С. Каган отводит Петербургу особую способность, подчеркивая в своей книге мысль о созидающей силе петербургской архитектуры. Петербуржцем не рождаются, характерные черты этой особой людской породы не передаются генетически, утверждает философ. В качестве носителя культуры архитектурная среда содержит в себе информационный потенциал, способный обеспечить сохранение человека, как вида, народа, как национального сообщества, и малых сообществ: города, общины, семьи… (К слову, последствия строительства «Охта-центра» непредсказуемым образом скажутся на здоровье нашего общества!). Это явление вполне объяснимо с точки зрения современной науки: открытия в области квантовой механики доказали, что материальный мир, исчезающий за пределами элементарных частиц, имеет их «волновую составляющую», как называл это явление академик Ф.Я. Шипунов, распространяемую «торсионными полями», которые исследуют академики П.П.Гаряев и А.Е.Акимов. В оккультных практиках этот информационный потенциал, представляющий собой волновое поле, обретающий самостоятельное бытие, называется эгрегором, в христианстве - намоленным пространством, в архитектуре и исследованиях Н. П. Анциферова – средой (на мой взгляд, самый ёмкий термин, включающий, кроме волновой, и материальную составляющую), а в современной литературе… «петербургским текстом»! Оправдано ли такое название?
Вернемся к «Петербургскому тексту русской литературы» Н.Е.Меднис:
«… само понятие "Петербургский текст" было введено в научный оборот лишь в 1984 году, когда в Трудах по знаковым системам (вып. 18) увидели свет две соседствующие и перекликающиеся статьи - В.Н. Топорова "Петербург и "Петербургский текст русской литературы" и Ю.М. Лотмана "Символика Петербурга и проблемы семиотики города"
… В предисловии от редактора к этому "петербургскому" выпуску "Семиотики" Ю.М. Лотман писал: "Общим для статей настоящего сборника является то, что Петербург рассматривается в них, с одной стороны, как текст, а с другой, как механизм порождения текстов. Рассмотрение Города, включенного в историю цивилизации как текста sui generis, естественно. …»
Рассмотрим подробнее «феномен Петербургского текста». По В.Н. Топорову «Петербургский текст, представляющий собой не просто усиливающее эффект зеркало города, но устройство, с помощью которого и совершается переход a realibus ad realiora, пресуществление материальной реальности в духовные ценности, отчетливо сохраняет в себе следы своего внетекстового субстрата и в свою очередь требует от своего потребителя умения восстанавливать («проверять») связи с внеположенным тексту, внетекстовым для каждого узла Петербургского текста. Текст, следовательно, обучает читателя правилам выхода за свои собственные пределы, и этой связью с внетекстовым живет и сам Петербургский текст, и те, кому он открылся как реальность, не исчерпываемая вещно-объектным уровнем.»
«Как и всякий другой город, Петербург имеет свой «язык». Он говорит нам своими улицами, площадями, водами, островами, садами, зданиями, памятниками, людьми, историей, идеями и может быть понят как своего рода гетерогенный текст, которому приписывается некий общий смысл и на основании которого может быть реконструирована определенная система знаков, реализуемая в тексте.
…обозначенное «цельно-единство» создает столь сильное энергетическое поле, что все «множественно-различное», «пестрое», индивидуально-оценочное вовлекается в это поле, захватывается им и как бы пресуществляется в нем в плоть и дух единого текста: плоть скрепляет и взращивает этот текст, дух же определяет направление его движения и глубину смысла текста.
…и призрачный, и прозрачный - два очень важных определения не только "физической", "атмосферной" характеристики города в Петербургском тексте, обладающих высокой частотностью, но и как узрение его духовной, метафизической сути, прикасание к ней…
…уникален в русской истории Петербург и тем, что ему в соответствие поставлен особый «Петербургский» текст, точнее, некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели. Только через этот текст Петербург совершает прорыв в сферу символического и провиденциального.
… город и его текст связаны неким единым, но двунаправленным осмотическим процессом, и потому так же трудно решить окончательно, в наиболее сложных и, воз-можно, ключевых случаях, что в тексте от города и - чаще - что в городе и от его текста. Как бы то ни было в конкретных текстах, но Петербургский разделяет с городом его «умышленность», метафизичность, миражность, фантастичность и фантасмагоричность».
И вот, на мой взгляд, цитата очень важная: «… предварительные условия формирования Петербургского текста должны быть дополнены некоторыми другими, чтобы текст стал реальностью. Главное из этих других условий - осознание (и/или «прочувствование-переживание») присутствия в Петербурге некоторых более глубоких сущностей, кардинальным образом определяющих поведение героев структур, нежели перечисленные выше. Эта более глубокая и действенная структура по своей природе сакральна, и она именно определяет сверхэмпирические высшие смыслы, то пресуществление частного, разного, многого в общее и цельно-единое, которое составляет и суть высших уровней Петербургского текста».
Так что же это за «более глубокие сущности, природа которых сакральна и при-сутствие которых необходимо, чтобы Петербургский текст стал реальностью, и определяющие поведение героев структур», о существовании которых так завуалировано высказывается В.Н.Топоров? Ответ на этот вопрос содержится далее в его же работе «Петербург и «Петербургский текст русской литературы»: «…исключительно оригинальный вариант «петербургской» историософии засвидетельствован Даниилом Андреевым в его книге «Роза мира» (какие «сущности» там описаны, известно любому благочестивому читателю). А чего стоит «невинное», на первый взгляд, уточнение «…те, кому он открылся, как реальность…»? Значит, те «избранные», кому «он открылся», - суть «посвященные», а все остальные – нет!
Да и термины, сопровождающие описание «петербургского текста» в различных источниках очень напоминают, а то и просто дублируют следующие: «метакультуры», «сверхнарод», «уицраор породил уицраора» (сравните «метафизическая суть», «сверх-текст», «порождающий тексты») - аналогия с «Розой мира» - религиозно-философским учением Д.Л.Андреева, изложенным им в одноимённом трактате, очевидна. Напомним, что сей трактат рекомендуется в качестве учебного пособия в оккультных обществах и не благословляется для чтения прихожанам православными священниками.
В статье «Петербургский текст» и русский символизм» З.Г. Минц утверждает, что «…в «петербургский текст» входят, занимая в нем важное место, и произведения других искусств, главным образом, конечно, памятник Фальконе и иные скульптурные и архитектурные памятники и ансамбли города. Включение «текстов» несловесных искусств, с одной стороны, усложняет «язык петербургской культуры», усиливает его символическую многозначность и противоречивую разнонаправленность. Но важна и прочувствованная символизмом двойственность самого архитектурного «текста»: скульптурные и архитектурные ансамбли выступают одновременно и как реальные пространства Петербурга, и как произведения искусства, включаясь в существенные для «языка петербургской культуры» оппозиции пространства природного и культурного, миров бедности и роскоши… Более того, двойственность архитектурного произведения становилась моделью самого Петербурга: он и историческая реальность, и создание искусства - «Петра творенье», а Петр I оказывался одним из демиургов «петербургского текста».
Итак, само явление, вызывающее столько дискуссий и споров, несомненно, существует. И справедливости ради следует заметить, что начало его положено Петром I, а не Пушкиным и Гоголем, как указано в рекламном буклете фестиваля. Это признает в своих работах и В.Н. Топоров. Вот только где границы этого явления и есть ли какой-либо смысл в причислении архитектурных памятников и других произведений литературы и искусства, а также энергетического поля города к категории «текстов»? Не правильнее ли было бы называть вещи своими именами? Ответ на эти вопросы будет дан профессионалом-симеотиком в заключительной части статьи.
И, наконец, приводим последний тезис В.Н. Топорова: «…поскольку Петербургский текст как определенный литературный конструкт внутри себя времени не различает, уместно поставить вопрос о преданаграмматической стадии разыгрывания звуковой темы Невы до Пушкина.…» - снова обратимся к интернету, теперь уже за разъяснением термина «конструкт»: «Социа;льный констру;кт или социа;льный конце;пт— это порождение конкретной культуры или общества, существующее исключительно в силу того, что люди согласны действовать так, будто оно существует, или согласны следовать определенным условным правилам. К очевидным социальным конструктам относятся игра, язык, деньги, титулы, образование, правительства, корпорации и другие институты…»
Сразу возникает вопрос, а вы, дорогие читатели, согласны ли «действовать так, будто оно существует»? Согласны ли вы жить по «законам» семиотики, правдами и не-правдами вторгающейся в любую область бытия? Интернет пестрит ссылками: «семиотика культуры, семиотка архитектуры» и даже… «семиотика души»! Давно ли признали её существование? Не лучше ли оставить эту тему «врачам человеческих душ»?
И все-таки имеется объективное мнение о семиотике, расставляющее верные приоритеты. Инициатором его появления стал известный российский рекламист А.Репьев, когда вездесущие семиотики в поисках «пирога» вторглись и в его «епархию». Они издали книгу «Рекламный текст: семиотика и лингвистика» и без ведома самого А.Репьева записали его в авторский коллектив для привлечения взыскательного читателя… Возмущенный автор опубликовал на эту книгу рецензию. «Что же может ожидать увидеть рекламист в книге о рекламном тексте? Нечто, что помогло бы ему писать рекламные тексты, - пишет А.Репьев. - Увы, ничего этого нет и в помине! Да собственно и не могло быть, поскольку коллектив ее авторов (кроме вашего покорного слуги, включенного в этот дружный коллектив заочно и по недоразумению) ни к копирайтингу, ни к рекламе вообще никакого отношения не имеют. Это группа структурных лингвистов (есть такая схоластическая наука), которые решили, что реклама остро нуждается в их услугах.
Чтобы уж совсем покончить с названием книги, рассмотрим два других входящих в него слова. О семиотике. Для тех, кто не знает, что это такое, разъясняю – это анализ знаков. О ценности этой области для рекламы можно судить по тому, что некоторые специалисты называют ее «последним прибежищем академических шарлатанов». Эти шарлатаны чем-то напоминают астрологов – каждый семиотик дает свое толкование знака или текста…».
На данную статью откликнулся известный лингвист и семиотик А.Соломоник, который с научной честностью поднимает проблемы частной семиотики и заслуживает цитирования: «Семиотика была определена мною как наука о знаках, знаковых системах и семиотической деятельности. Последнее слагаемое в этой формулировке требует дополнительных разъяснений. Дело в том, что семиотическая деятельность присутствует как в чисто семиотических исследованиях, так и в составе всех иных наук. В первом случае она составляет то, что можно назвать общей семиотикой, во втором – семиотики частные. В любом исследовании онтологической реальности создаются знаки и часто – знаковые системы. Как же различить, когда деятельность по их созданию и обработке является чисто семиотической, а когда она принадлежит тем отраслям науки, в лоне которых она возникает и проводится, не выходя за четко очерченные пределы этих частных дисциплин?
Работа со знаками и знаковыми системами в рамках любой науки, выполненная к тому же в концептах этой науки, принадлежит ей, этой самой науке, и составляет ее частную семиотику. Так работа со знаковыми системами в химии, такими как периодическая система элементов или спектральный анализ, является химической деятельностью, хотя и семиотического характера. Её нельзя отделить от собственно химии, органичную часть которой она составляет, и в громадном большинстве случаев она так и воспринимается. То, что в основе такой работы лежат знаковые системы, никакой роли не играет, так как последние обрабатывают химические элементы, и свойства этих элементов кладутся в основу систематизации и сравнения данных элементов между собой, изучаются химическими методами и описываются чисто химическим языком. Если кто-то решит специально исследовать эти знаковые системы как отдельный раздел химии, то он вправе обозвать предмет своего изучения химической семиотикой, поскольку речь идет о знаковых системах.
Однако последнее обстоятельство не выводит эту область знания за пределы химии, и ученый, занявшийся ее изучением, должен будет формулировать свои выводы в химических терминах и докладывать их перед химической аудиторией. Только химики смогут оценить его достижения и воспринять его результаты в полной мере. Вынесение такого обсуждения на чисто семиотический форум бессмысленно, так как требует специальных знаний для оценки представленных результатов, а семиотики (и представители других наук) такими знаниями не обладают.
Предметом общей семиотики является, таким образом, исследование и обсуждение общих для любой науки проблем, связанных со знаками и знаковыми системами, с их свойствами и функционированием, с организацией работ по их изучению. Не менее важным условием для отнесения той или иной проблемы к общей семиотике является их формулировка в специфических для семиотики терминах и в рамках чисто семиотических концептуальных схем. Примеры семиотических построений могут быть взяты из самых разных областей знания, из совершенно различных областей практической деятельности, но они должны быть препарированы в релевантных для семиотики понятиях и концептах, а не в терминах других наук.
К сожалению, мировая практика (и практика семиотической деятельности в Рос-сии в особенности) пошла как раз в противоположном направлении. Любое исследование, выполненное в рамках какой-либо науки, но связанное со знаками и/или знаковыми системами, объявляется семиотическим, равно пригодным для включения его как в частную семиотику данной науки, так и в общую семиотику. Произошло это по нескольким причинам.
Первая и основная причина заключается в том, что до настоящего времени об-щей семиотики как науки не существует. Имеется некий пласт исследований, который очень свободно трактуется как семиотический, но не более того. Не существует общей для большинства семиотиков согласованной парадигмы, которая обеспечила бы нормальные исследования по решению нерешенных проблем в этой области знания. Не существует согласованных представлений даже о том, что такое знак и знаковая система, каковы их основные свойства и характеристики, какова их хотя бы приблизительная классификация. Не существует, таким образом, и тех концептуальных схем, которые позволили бы нам общаться на одном и том же языке, без труда понимая друг друга. Семиотика до сих пор находится на предпарадигмальном уровне в понимании Т. Куна и ей еще предстоит сформироваться в полноценную науку со своим понятийным аппаратом и методами исследования».
Далее А.Соломоник приводит примеры «прикладной» семиотики, претендующей на научность: «…то, что раньше просто называлось картографией, теперь называется картографической семиотикой. Что от этого выиграли картографы, я не знаю… Подача данного материала как семиотического ничем не оправдана, тем более не оправданы выступления представителей этой области знания на семиотических форумах, где они остаются незамеченными и не могут быть оценены должным образом. А ведь это постоянно происходит на встречах семиотиков, которые все больше и больше напоминают вавилонскую башню после того, как Бог смешал языки ее строителей. Тогда им пришлось собирать свои пожитки и отказаться от затеи возвести башню до небес. Может быть, и нам стоит перестроиться в том же плане?
… Зачем понадобилось переименовывать … область знаний из рентгенологии сер-дечных заболеваний в эхокардиографическую семиотику, остается неясным, но даже не в этом суть дела, хотя и это весьма важно. Сколько докладов по врачебной семиотике я вы-слушал на наших встречах, ничего в них не понимая и только многозначительно покачи-вая головой?»
И наконец, резюме, вызывающее глубокое уважение к ученому и восхищение мужеством автора: «На самом деле за большинством исследований по частной семиотике не стоят никакие семиотические идеи и построения. Имеет место неразумное использование терминов семиотика, знаки и знаковые системы…
При этом просто переименовывается какая-то устоявшаяся область научных исследований, а результат предлагается считать новым словом, как в затронутой дисциплине, так и тем более в семиотике. Именно в этом справедливо обвинил нас А. Репьев… Именно эту порочную практику нам следует прекратить.
И последнее замечание, очень важное с моей точки зрения. Все вышесказанное релевантно для семиотики, которая хотела бы стать полноценной и зрелой наукой. Для семиотики, которая бы осознала, что она пока таковой не является, но со временем может ею стать. Для тех же семиотиков, которые смирились с существующим положением вещей и для которых семиотика – просто «универсальный методологический подход», или «междисциплинарное устремление» (перевожу с английского interdisciplinary approach), для тех, кто определяет семиотику как нечто, о чем думает любой ученый, работающий в этой области, все мною сказанное не имеет и не будет иметь никакого значения. Они будут обозначать словом семиотика все, что придет им в голову, не беспокоясь тем, что их невозможно опровергнуть. Потому что их туманные формулировки действительно не-опровержимы – они ведь ненаучны».
Семиотика, как наука, пока не состоялась - это известный факт. Имеется множество определений семиотики, выше приведено только одно, сформулированное А.Соломоником, единственным специалистом в этой области, по сути, не побоявшимся сказать: «А король-то – голый!» Его справедливое обличение большинства исследований по частной симеотике очень напоминает профессиональную критику графомании. Обще-признано, что симеотика - это метод. Какие же открытия сделаны с помощью этого метода? Данный вопрос остается без ответа. Тогда какова польза этого метода и, главное, есть ли в нем необходимость? Как не вспомнить Амвросия Оптинского, который приговаривал: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там – ни одного…»
Возникает вопрос: почему государство финансирует подобные «исследования» и фестивали, вместо того, чтобы восстановить целостность русского языка, колоссальный урон которому по требованию товарища Ленина нанесла орфографическая реформа и который окончательно искалечила «демократическая свобода слова»? На наше счастье, нашлись петербургские писатели, которые оспорили «научность» «феномена Петербургского текста», как понятия, далекого от литературы. И окончательный вывод о том, что нельзя воспринимать всерьез псевдонаучные измышления, отнюдь не светлыми силами подсказанные «посвященным» авторам, по большому счету умаляющие роль классиков в русской литературе, сделал в своем стихотворении «Петербургский текст» поэт Владимир Скворцов:
Туалет, как преисподняя,
на полу – страницы книг…
«Петербургский текст сегодня»
не случайно тут возник.
Наплодили словоблуды
то, что сути лишено:
петербургские Бермуды,
букв бессмысленных пшено.
Подхватили, загалдели:
«Петербург, пространство, быт…»
Ни сюжета, ни идеи,
и герой давно забыт…
Глупость «умная» пугает,
напускается туман…
«Петербургский текст» строгает
дома каждый графоман.
На вопрос, возникший вскоре,
до сих пор ищу ответ:
текст подростка на заборе
петербургский или нет!?