Признание или явка с повинной
Это всё дурацкое яйцо. Я его взял из дому, чтобы пообедать на работе. Точно помню, что вчера его в холодильнике не было, а сегодня утром, смотрю, лежит. Может Ириска, так я зову жену, яйцо положила? Холодильник этот нам достался от прошлого хозяина квартиры. Помню, Ириску очень расстроил какой-то грязно-серый нарост в секции для яиц. Мы его пытались отодрать всякими средствами, но так и не получилось. Да и как отдерёшь то, что годами присыхало?! А тут, смотрю, лежит яйцо, чистенькое, беленькое, а нароста нет. Ириска всё-таки его победила, подумал я, но будить её не стал, сварил яйцо и взял с собой, чтобы не ходить вниз, в столовую. Каждый раз боюсь провалиться в дрейфующую по первому этажу пространственную черную дыру. В неё многие угодили. Исчезают безвозвратно. Я знаю только одного, кто вернулся, Подбегальского, но, между нами говоря, этот новый на старого совсем не похож. Скорее всего, этот – фантом прежнего. Но мы все, сотрудники института философской регенерации АН СССР, делаем вид, что не видим изменений. Кому-то же он такой нужен. Как это: «если звезды зажигаются, значит это кому-нибудь нужно». Или гаснут.
Собрался пообедать этим яйцом, а оно не бьется. Как камень! У нас на Кубани таких яиц сроду не было! Я разбил этим яйцом стекло на столе у нашего маленького шефа, заведующего отделом философских аспектов пространственной и социальной левитации, Лямкина-Бурлакова. Пытаясь его разбить, зря сделал вмятину в боку отделовского сейфа, где давно ничего не хранится, да и, кажется, ключ остался у прошлого заведующего, у Сикорского. Он пропал, угодил тоже в дыру, но в другую. Хитрый жук! Он попал в Америку начала 20 века, делает там геликоптёры – вертолёты для оплота международного империализма.
Покрутив яйцо в руке, я внимательно его осмотрел. Яйцо, как яйцо. Ничего особенного. Но не бьётся, подлое! ПОняв, что сегодня останусь голодным, я сердито выбросил яйцо в открытое окно. Оно должно описать параболу из нашего окна на седьмом этаже и упасть в кусты институтского скверика. Почему-то шума от его падения не слышно. Я собрался посмотреть, куда оно упало, но тут вбегает Подбегальский:
- Вам велено не выбрасывать это из окон. Оно может разрушить пространственно временной континуум. Вы рискуете энергетической стабильностью.
Отдаёт мне это противное яйцо и добавляет шёпотом, как у него принято в последнее время:
- Это же яйцо Мёбиуса. Михаил, вам стоит поостеречься. Ваша репутация сильно пошатнулась. Там, - он кивает куда-то влево и вверх – вы вызываете недоверие. При распределении стажировок, можете попасть в средние века или в древний мир.
- Так я же там уже был! И в средних веках, и в древнем мире. В средневековой Италии и в древней Греции.
- Загремите к шумерам! Я вас предупредил.
- Как сокурсника?
- Ха, остроумно! Я ведь с вами не учился. Как подающего большие надежды сотрудника.
О нём нельзя сказать: он ушёл. Его не стало. Вместо него, причмокивая, протискивается в дверь наш молодой гений Марат Гай:
- Дайте-ка, я на это погляжу. Какая штучка! ВАША!?
Он полон удивления, как У МЕНЯ может быть ТАКАЯ штучка:
- Так это ВАШЕ яйцо? Чмок.
- Нет, меня уже больше недели запоры мучают.
- Не удивительно, не удивительно, милый мой, чмок-чмок. При таком слабом интеллекте. Развивайте его. Я вот, давно уже избавился от этих ваших омерзительных, и с эстетической, и с этической точек зрения, привычек сидеть в туалетах. Я очищаюсь с помощью интеллектуальных эманаций. Небольшое усилие, и… всё. Вот как сейчас.
- Фу, они у вас довольно сильно попахивают.
- Что ж, издержки развития. Чмок-чмок. Буду над этим работать, - глядя на яйцо, - Всё-таки какая совершенная форма! Чмок-чмок. Как оно к вам попало? Это же яйцо Мёбиуса. По преданию, кто его найдёт, будет владеть миром. – с иронией, - Вы что-нибудь слышали о Мёбиусе?
Столичные шутки над провинциалом. То ли ирония, то ли прямая насмешка. Я ими уже закалён, не пробьёшь:
- Да, какие-то пространственные парадоксы.
- Удивительно, удивительно!
Он выпихивается в дверь, унося яйцо.
Что удивительно? То ли то, что я что-то знаю о Мёбиусе, то ли то, что оно у меня оказалось?
- Провались ты вместе с яйцом!
Я сосредотачиваюсь на образе дыры, в которую проваливается Гай с яйцом в руке, но тут меня прерывают. В отдел входит Пескоструев, заведующий отделом исторического оптимизма. Он не похож на других заведующих своей манерой держаться и говорить. Он всегда выглядит испуганным, и всё оглядывается, как бы ожидает нападения со спины. Говорит при этом так громко, что кажется уже случилось что-то непоправимое:
- Где шеф!?
- Не знаю, еще не был. Вчера говорил, он будет сегодня с утра левитировать над Северным полюсом. Хочет проверить, заметны ли на глаз результаты глобального потепления.
- А ты, Горбунов, чем занимаешься!?
- Я себе дал задание: создать философские условия для массовых левитаций в Париж.
- Тьфу! Задачи нужно ставить выполнимые. Что-нибудь попроще. Сначала, какой-нибудь Ашхабад, Алма-Ата, или, в лучшем случае, Ленинград, а потом уже можно и Париж. Потренируйтесь на Ленинграде.
Уходит, фальшиво напевая:
- Паги, Паги…
И сразу же в дверь снова протискивается Гай. Откуда такой интерес к моей персоне?
- Извините, я, кажется, лишил вас вашего обеда? Я вам дам взамен своё яйцо. Это яйцо Рубика. А с вашим я поработаю. Чмок.
И протягивает мне 24-гранник из неизвестного мне минерала в форме яйца. На одной его стороне каллиграфически выведено маркёром: «Принадлежит М.Г.» Я машинально беру, а сам думаю: «зачем оно мне? Съесть-то я его тоже не смогу». Он почему-то спрашивает:
- Какая у вас тема?
- Философские аспекты интернациональных пространственных левитаций.
- Гиблая тема, чмок. Гузенко выбрал тему социальных левитаций. Уже защитился. Скоро едет в командировку, в Париж. В тридцатые годы прошлого века. На встречу с Сартром и Камю. Удалось договориться с обоими. Не пойму, как, но договорились. Так-то вот. Развивать интеллект нужно. Вот Гузенко не только додумался жениться на дочке Большого шефа, но и смог это сделать. Чмок-чмок. А это было трудно. Да, трудно. Чмок.
Он, наконец-то, вытискивается.
Да, с интеллектом у меня и, правда, проблемы. Я ведь всегда думал, что Сартр-и-Камю – это одно лицо, один человек с двойной фамилией. Как мой шеф Лямкин-Бурлаков, как наш ученый секретарь Сергеев-Ценский, или как Маркс-и-Энгельс. Я его так и писал: Сартр-и-Камю. Конфуз. Хорошо, что не прокололся. Молчание – золото! Молчать нужно больше, Миша!
Если б я умел.
Хорошо бы что-нибудь почитать из этого Сартра-и-Камю! Ага, как же! Теперь их двое! Одного я бы еще почитал, а каждого читать – запаришься!
Работать надо! Условия идеальные. В отделе никого. Все левитируют. Красавица Катерина Кананада к подруге, там собирается вся золотая молодежь Москвы. Недодыко – в деревню, к родителям, картошку копать. ШпалирО в Одессу к мощам святого Дюка.
ШпалирО, я думаю, левитировал, чтобы своим многочисленным родственникам рассказать о последних событиях в Москве. А рассказать есть что! Напротив израильского посольства образовался прорыв пространства, в который евреи уходят семействами. Не все подряд, а только евреи по материнской линии.
Милиция, понятное дело, прорыв оградила, поставила турникеты, охрану, но всё это ненадёжно. Охраны человек десять, а желающих тысячи. Русский или татарин проходит это место и – ничего. А стоит пройти еврею по материнской линии, сразу проваливается и выныривает уже в Израиле, в сохнуте, с готовой миграционной картой в правой руке.
Вся Москва теперь или собирается туда сходить, или уже сходила. Все хотят протестироваться: а вдруг еврей или еврейка? Мне тоже, наверное, нужно сходить.
А как люди решили проблему кордоном! По-нашему! Народ там накапливается, мнётся, а потом набирает критическую массу, наглеет, и жмёт на милицейский заслон! И всё: попёрли рядами, как на первомайскую демонстрацию. Милиционеры стоят, смотрят и даже не свистят.
Говорят, пространство не ошибается никогда: проваливаются только евреи. Рядом шли, он провалился, а ты нет. Тебя только горячим, из Израиля, воздухом обдаст. И нет человека.
Благодаря этой дыре выяснилось, весь цвет Москвы – евреи! Это мне под большим секретом сказал Подбегальский. Причем, все по матери! Вот это особенно озадачивает! Может, имеется в виду прародительница Ева? А она еврейка? Если еврейка, тогда и я – еврей!
Нет, надо сходить протестироваться. Только боюсь, а вдруг провалюсь и окажусь в Израиле. А я к этому еще пока не готов.
Раньше я понятия не имел, кто какой национальности. А теперь все про всех знают. У нас в отделе сидела, дремала армянка, старший научный сотрудник, Зора Арамовна Мендельсонян. Оказалась еврейкой. Она провалилась одна из первых, и сразу всем стало известно, что она Сара Абрамовна Мендельсон, кровный потомок создателя свадебного марша. Она, дама с вполне приличными усиками и намечающейся бородкой, и свадебный марш! Нет, определённо надо пойти и мне!
А, может, я добьюсь успехов в левитации и мне всё это будет не нужно: ни Израиля с сохнутами, ни средневековья с его вонючими мудрецами, ни даже этого института вместе с его Большим Шефом, Марком Борисовичем Любомудровым.
Я смотрю в окно. За ним пыльная августовская Москва. Унылая, как давно больная старуха. Всё старое, растрёпанное, пыльное, застиранное. Даже облака над ней. Я представляю белые кудрявые облачка, как стадо чистеньких овечек, над Невой. Сине-зелёная Нева плещется о гранитный берег. У каждого спуска набережной качаются яхты, баркасы. Белые одежды прогуливающихся...
Я – в Ленинграде, или в Петербурге! Какой век? Никак не научусь следить за временной шкалой! Где же я? Я стою у открытого окна на втором этаже левого, официального, крыла Зимнего дворца и смотрю на Неву. В руках у меня странный предмет, 24-гранник, стилизованное яйцо. Гай! Может оно драгоценное? Какой-нибудь Фаберже из Эрмитажа! Куда его деть? Сюда идут! Скажут, украл! И я изо всех сил швыряю яйцо в открытое окно, через набережную, в Неву. Входит Подбегальский:
- Вот ваш предмет, возьмите.
- Я его только что бросил в Неву! У меня получилось! Я был в Ленинграде! Или в Петербурге?
- У вас не получилось даже добросить до институтского скверика. Не говоря уже о Москва-реке, тем более Неве. За недостойные советского ученого выбрасывания предметов из окна вы переведены в Ташкент.
- Неужели в средневековый! О, Аллах! О, горе мне!
Я перехожу на фарси, но он меня перебивает:
- Нет, пока в современный, в институт философии вправо и влево АН УзССР с сохранением должности: младший научный сотрудник, с пожизненным правом иметь в нём собственный стул. – и добавляет тихо, - Вы чуть не убили СамогО. Его спасли только врожденная сила духа и крепость интеллекта, точнее коробки, где этот интеллект хранится. А куда вы дели яйцо Мёбиуса? Смотрите, чтобы оно не попало в плохие руки. Интересный предмет. Я об этом 24-граннике. Где-то я его видел. Посмотрите, не раскололся ли? Шутка ли, упал прямо Шефу на голову. Шеф велел вернуть его вам и передать на словах: пока он Шеф, вы в Москву не вернётесь!
Исчезает.
Я уныло смотрю в раскрытое окно, из которого пышет жаром. За окном ещё более пыльный и неопрятный августовский Ташкент. Пойти купить арбуз или сходить искупаться на Анхор? Я еще раздумывал над этим, как снова появился Подбегальский:
- У Шефа на месте удара вскочила шишка. Он в бешенстве. Шишка не даёт ему надеть шляпу, а без шляпы его в Кремль не пускают. Говорят, без смокинга можно, а без шляпы нельзя! В Кремле ВСЕ ходят в шляпах! Так что вам наказание увеличили: велено отправляться в средневековую Персию. Найдете там какого-нибудь бродячего философа и будете у него учеником до Нового года. Записывать за ним всё, что он скажет. А по возвращении ещё представите отчет в письменном виде по каждому дню пребывания. – тихо добавляет, - Сочувствую, наказание зверское. Но зато, говорят, в средние века знали толк в еде, как никогда до или после.
- Потому что нормально ели раз в месяц, а то и в полгода! – ору я.
- Разве?
- Да! Я там уже был! И не раз!
- Ну, что ж, счастливо, отправляйтесь снова.
- Прямо сейчас!?
- Да, мне приказали проследить, так сказать, за процессом отбытия.
- Проклятое яйцо!!!
В бешенстве я переместился в стены родного института в отдел, где сидит Гай. Он был занят тем, что сосредоточенно маркёром выводил на моём яйце: «Принадлежит М.Г.» Старательно работал над последней точкой, после «Г». Он поднял голову:
- Чтобы всем было ясно, что это ваше яйцо. Чмок.
- Но не ваше! А мне оно не нужно!, - кричу я.
Бросаю ему на стол его 24-гранник, вырываю своё яйцо из его рук и выбрасываю его из окна...
И тут мы услышали не шуршание кустов, а треск рвущегося старого подгнившего брезента, это был звук разрушающегося пространственно-временного континуума. Рождалась неизвестность. Боже, как я забыл?! Я попытался переместиться в прошлое, чтобы остановить непоправимое, но не успел. Не хватило психической энергии. Сказалось, что я сегодня так и не пообедал.
Ни Гай, ни Подбегальский мне ничем не помогали и не препятствовали. Подбегальский всё время был рядом, стоял, кивал и весело улыбался, любуясь моей бестолковой суетой.
Дальше вы всё знаете. Прошла цепь социально-экономических катастроф. В результате СССР рухнул.
Люди, простите меня, если сможете. Я ведь хотел только скромно пообедать.
М. Горбунов,
младший научный сотрудник института философской регенерации АН СССР