… Много чего было…- разве все вспомнишь? Кто только не ездил!
Помню, народу много, мужчина в плащике черном стоит, длинный, тонкий,- улыбается. Я ему: « Что за проезд?» А он глаза закрыл - и спит будто. Думаю, что-то знакомое в нем. Потом смотрю, один глаз открыл и мне подмигивает. Ба! Догадываюсь! Так это ж Галкин! Максим! Тот самый, что в телевизоре деньги, коли верно на вопрос ответишь, дает. Ну-ну, родимый,- кивнула я ему – узнала мол, и отошла. Пущай едет, кормилиц наш. Кто знает? Мож и я мильон у него выиграю. И автобусу честь, такую знаменитость везет. Что у него? Автомобиль сломался? Иначе зачем он в душный автобус влез да среди грубых людей терся? А не углядела я, где вышел-то. Потом внучкам рассказала, а они в слезы: автограф, мол, взять надо было. Да где ж мне? Не догадалась. Не догадалась.
А то вот. Едем один раз. Поздно уже. Пустой автобус. В углу только пьяный спит,- и все, и нет никого. Вдруг на « Керамическом проезде» кентавр заходит. Заходит так скромно и к окошку встает.
Вот мне морока! Что он? Думаю: брать с него оплату или не брать. Вроде это и не человек, а так, что-то среднее… Думала я думала, и решила: не человек, не конь, а место занимает - пусть платит. Подхожу к нему. « Дружок!- говорю.- Выходи вон или плати десять рублей». Кентавр на меня задумчиво посмотрел и вышел, опустив голову, на следующей остановке. Меня тут же раскаяние взяло. А что? Пусть бы ехал себе… Не совсем ведь человек. Льготы, может у них какие? Не знаю.
И все-то у него было как полагается: четыре ножки с копытцами, хвост, мускулистые крепкие руки, волнистые темные волосы по плечи. Ну прям со скульптуры! Полушубок он только одел норковый. Да-к ведь холодно! И стоял он тихонько, руками вцепился в поручни, не шумел, не курил, не блеял,- и чего еще надо было?
Ну, вот и все, пожалуй, самое интересное. В аварию семь раз попадали: два раза мы врезались, пять раз в нас. Летучего Осландца раз встречали. Не к добру эти встречи. По легенде - едет автобус, по небу летит, без фар, на дикой скорости. Автобус битком скелетами. Воют, кричат, зубами стучат…Страсть, да и только! Чьи скелеты? Это вопрос. Водитель наш, дядя Гриша, - хороший механик, кстати, в прошлом году внучкам магнитофон починил – объяснял, что это души дорожных пиратов, которых развелось сейчас огромное количество. Гоняют пираты по Московским дорогам, словно глаза у них пластилином залеплены, - и на желтый, и на красный прут, шпаренные. Утро свое посвящают промыслу - грабежу да убийству, ночью, в загородных виллах делят доллары, на которые покупают себе харчи, женам цветастые платья. Причем жен у них у каждого – целый гарем, штуки по восемь. Ну а после смерти попадают пираты за грехи в Летучего Осландца, чтобы в тесноте зубами скрежетать. Вот так-то дядь Гриш все мне растолковывал. Мы с ним на эту тему подумать любили. А то жена его раз подошла. Услышала краем уха дело это темное и говорит: «Э! не правы вы, философы такие! Что за ересь обсуждаете? Не пираты в Осландцы киснут – а спившиеся!»
- Пираты! – возмущается дядь Гриш. – я то лучше разбираюсь: десяток лет уже отъездил, опыт имею.
- Нет, какие пираты? Алкаголики. От них все зло. -
Жену Гриши не переубедишь: упорная. А я – так и думать не знаю что. Загадка.
Несется Осландец быстрее ветра, и в стужу и в зной, и в дождь и в снег. Раз в год проезжает автобус через Москву. Встретить его - себе горе желать. Летит автобус- все встречное под себя мнет. Потому, что скелеты те воют:« Крови, хотим, крови!» И руками костлявыми трясут, и сиденья от тоски грызут.
Вечером я встретила Летучего Осландца . Чуть не сбил он наш автобус, благо, рядом пронесся. Слышу: гул какой-то, да нарастает, подбегаю к окну - мимо черный автобус без фар летит, едва касаясь земли. И скелеты в окна головы высунули, кулаками мне грозят. Быстро проехал он. Только это и разглядела. Но с тех пор пошли эти семь аварий, одна за другой.
Не верите вы… Кондуктором не работали… А вот один почтальон, дядя Боря, как услышал о Летучем Осландце, так бросил сумку с письмами, на водителя учиться пошел. Выучился. И вот ездит. Возит людей. А на уме одно: как бы эту летучую штучку встретить. И вот тебе. Днем, первого марта, несется Летучий Осландец. Скелеты в нем и воют, и гудят – тесно им, с каждым годом пополнение. Дядя Боря разворачивается и следом. Быстро едет. Не отстает. Люди в автобусе панику подняли, кричат: « Куда мы? Остановите!» Тот ухом не ведет, и таки уехал. Ни духу теперь, ни слуху. Мало сам пропал с государственным автобусом, людей еще сгубил.
Да… Дела… Трудилась я честно... Да и еще бы поработала: турникет в автобусе поставили. Теперь дядь Гриша без меня, с турникетом катается. Звонит он мне иногда по старой памяти, про внучек спрашивает, про магнитофон чиненный. А то и новое расскажет: цена на талон чуть поднялась, колесо заднее автобусу сменил… Я же про турникет спрашиваю: любопытно больно мне:
- Работает? Не сломался еще? Неужто все так и ходят в первую дверь цепочкой, да чрез него билетиками себе путь свободят?
- Исправно работает. – сказывает дядя Гриша.- Ходят пассажиры исправно,- кто на коленках под ним проползет, длинноногий - перешагнет,- и меня ругают все. Я же молчу. Привык. А чего казалось бы свирепеть? Дело ведь ясное. Ради блага поставили железку-то: что бы ты, Васильевна, намаявшись, отдохнула, а они, лентяи бы – спортом занялись: нагинались бы, в прыжках мышцы качали. Ведь армия наша слаба. Развитие физическое нужно. Я это дело так понимаю. Только неприятность одну расскажу тебе: как поставили загородку, странность родилась на дорогах. В полночь – поднимается ветер, брызги дождя бросаются на стекло – и медленным траурным строем съезжают с горизонта пустые катафалки. Они, словно отделяются от него, и грязным черным комом бесшумно движутся мне навстречу. И так каждый раз. Черные и пустые – сами по себе едут, без водителя. Что это значит, объяснить не могу. А жена моя – так сразу сказала: Лужковых катафалки дожидаются. – Пройдет недолгое время, заполнятся катафалки доверху. Всем места хватит.
Вот что он мне сказывает.
А мне что? Я на пенсии. Только все жалею: автограф-то у Галкина надо было взять.