Через два дня, Аня уже жила на какой-то совершенно замызганной съемной квартире на проспекте Ветеранов. Из дома она не выходила, ещё до её переезда кто-то набил холодильник чудовищной советской пищей, от которой она отвыкла уже за все эти месяцы своих приключений – синюшные сморщенные сосиски, ржавая сельдь, супчики из пакетов. Ч/б телевизор в каждом доме постоянно транслировал хвалебные передачи о победах социалистического строя, но на содержимом холодильников граждан эти грандиозные победы почему-то те отражались. Всё тот же минтай, всё та же несъедобная колбаса. В дверь позвонили условным сигналом.
Пришедший паренёк лет тридцати с небольшим гаком был одет в вельветовую куртку и джинсы явно не индийского происхождения, в щегольские малиновые полусапожки с острыми носками, обитыми медными пластинками. И вообще Сергей Невзуров оказался большим модником и, как водится, выпить был тоже не дурак. О чем красноречиво свидетельствовала бутылка О,75 «Столичной» водки в его руках.
Росточком, правда, паренёк не вышел. Про таких говорят – метр с кепкой. Но кепка и особенно каблуки на сапожках щедро добавляли ему то, чего недодала природа.
Увидев какими темпами Серёга поглощает водку, Аня приуныла. Разве можно доверять алкашам?
- Значит так, мать, слушай меня сюда. – Глазки его заблестели, как два алмаза. - Алька сказала, что тебе срочно надо сорваться за кордон?
- Да.
- Это дорогого стоит!
- Она мне называла примерную цену.
- Вот именно, примерную. Речь шла о трёх тысячах, но этого мало. – Он хитро улыбнулся. И Аня с досадой подумала, что зря она так быстро согласилась с этой суммой. Альбина без задней мысли всё выложила папаше
своего ребёнка и тот, видимо, сообразил, что у клиентки имеется сумма покрупнее, и сейчас он её выманит.
- А сколько вы хотите?
- Я хочу всё!
- А если у меня больше нет?
- Есть, - елейно-змеиным голосом произнёс он и опрокинул очередную стопку.
Ловушка! Аня поняла, что этот парень выманит у неё деньги и сдаст её за милую душу в ментовку. Нельзя! Нельзя доверять алкашам!
- Мадемуазель, - вдруг совершенно трезвым голосом проговорил Невзуров, - вы не понимаете, что я тоже рискую свободой, хоть я и гражданин Финляндии теперь. И даже если я вас беспрепятственно вывезу из Совдепии, у меня при всех раскладах будут неприятности. Малость добавить надо! – Сказал он с нажимом.
- Сколько? – жестким тоном поинтересовалась Аня.
- Всё!
- А рыло не треснет?
- Не-а, оно у меня крепкое. И кто по нему только не бил. Помнится, сплю я как-то на лавочке у Собора Нотр Дам де Пари…
- Где, где?
- Ну, в Париже. Любящая женушка отправила мир посмотреть… Дрыхну я, значит, вижу во сне себя миллионером на роскошной яхте в Карибском море, и тут заехал на метро в негритянский квартал.
- Ты же говорил, что спал на лавочке.
- Конечно, на лавочке, не на полу же.
- На лавочке возле грандиозного собора.
- Слушай, чего ты придираешься? Какая, хрен, разница, где я спал? Отметелили меня негры по полной программе. Даже зуб выбили, - и с непосредственностью дикаря Серёга продемонстрировал золотую фиксу.
И почему-то Аня ему поверила. Поверила в то, что он её вывезет, спасёт. И хватит торговаться – плата за спасение жизни никогда дешёвой не бывает!
- У меня имеется ещё тысяча долларов, но мне тоже нужны кое какие деньги на первое время.
- Верю! – воскликнул Серёга. – Теперь верю. Ладно, тебе половина и мне - половина. И по рукам.
Теперь слушай план. Я вывезу тебя на своей машине под видом собственной жены. И с её паспортом. Хорошо, что сейчас зима. Ты выше её ростом на голову.
- А при чём здесь зима? – удивилась Аня.
- Ну что за манеры? Слушать молча, не перебивать! Наденешь светлый парик, её шубу. Из машины не выходить! Нос красный – сморкаться беспрерывно! Хорошо, что ты с монгольской кровью, в мою женушку тоже какой-то предок подлил рюмочку косой крови лапландцев. Загримируем в лучшем виде, и проскочишь! - И тут же добавил с сомнением в голосе. –
Надеюсь. На таможне меня знают. И не обыскивают. Отсюда водку везу, сюда мохер. Прикормил. Не дрейфи, проскочим. Привезу жену, она совсем не пьет…
- А я читала, что финны после нас главные жбанщики в Европе.
- Жбанщики? Оригинально! – Оценил он. - Так вот, она у меня тихоня, не жбанится. – Филолог с университетским образованием начал склонять понравившееся ему слово. - Но мы её напоим до поросячьего визга и положения риз, и пока чухонка очухается, это – каламбур, - отнесся он к Ане, - мы будем далеко-далеко. Шой-то мне надоела Советская власть. Хотся свободы и шальных денег. Рвану в Монте-Карло. – Мечтательно добавил Серёга - отчаянный игрок. - Или в эту, в Бразилию, где много-много диких обезьян. И, между прочим, в Эквадоре лето круглый год, я читал. Зимой плюс 18, летом плюс 24-26. Благодать! Не ссы мать, прорвемся.
- Ты уже совсем пьян!
- Ещё не совсем, – обнадёжил он её. – Когда буду совсем, начну к тебе приставать… Слушай, старуха, можно мне здесь покемарить пару часиков? Буду как огурец. А, собственно говоря, что я спрашиваю, квартира-то моя, собственная.
- Как твоя? – опешила Аня.
- От матери осталась. Здесь прописана моя дочь от первого брака.
Он угнездился на кухонном диванчике невиданной засаленности. И тут же стал выводить носом фуги Баха.
Аня сидела возле телевизора и понимала, что верить этому авантюристу нельзя и почему-то всё же верила. Она ему верила сильнее, чем поверила бы мрачному, деловитому типу.
Но прошло ещё два месяца, прежде чем их план мог быть осуществлён. Аля привезла ей черное пальто из плащёвки и сапожки-дутики, собственноручно связанную мохеровую шапочку цвета медного купороса, что сделала Аню практически невидимой – неотличимой в толпе среди кучи таких же одинаковых малиново-меднокупоросных шапочек и пальто из убогой плащевки. И она стала выходить на улицу. В метро, впрочем, спускаться не решалась.
Долгие прогулки по серым, невидящим солнца улицам, жиденький кофе в кафе с не первой свежести пирожками и разбавленное пиво, и тоска… тоска…
Одиночество и масса свободного времени сотворили своё страшное дело – Аня, неимоверным усилием воли приказавшая себе забыть Сандро, теперь думала о нём беспрерывно, и сердце сжималось – никогда, никогда, никогда им не встретится. Она мечтала о нём, как о рае мечтает грешник. Аня чувствовала его теплое дыхание на своей коже, она представляла его истекающие кипящей смолой глаза, с восторгом глядящие на неё, его неподражаемое чувство юмора, его нежность, его любовный талант.
Где он теперь, кого обнимает? Она не должна об этом думать! Им никогда больше не встретится. Верить во встречу, всё равно как верить в то,
Надеюсь. На таможне меня знают. И не обыскивают. Отсюда водку везу, сюда мохер. Прикормил. Не дрейфи, проскочим. Привезу жену, она совсем не пьет…
- А я читала, что финны после нас главные жбанщики в Европе.
- Жбанщики? Оригинально! – Оценил он. - Так вот, она у меня тихоня, не жбанится. – Филолог с университетским образованием начал склонять понравившееся ему слово. - Но мы её напоим до поросячьего визга и положения риз, и пока чухонка очухается, это – каламбур, - отнесся он к Ане, - мы будем далеко-далеко. Шой-то мне надоела Советская власть. Хотся свободы и шальных денег. Рвану в Монте-Карло. – Мечтательно добавил Серёга - отчаянный игрок. - Или в эту, в Бразилию, где много-много диких обезьян. И, между прочим, в Эквадоре лето круглый год, я читал. Зимой плюс 18, летом плюс 24-26. Благодать! Не ссы мать, прорвемся.
- Ты уже совсем пьян!
- Ещё не совсем, – обнадёжил он её. – Когда буду совсем, начну к тебе приставать… Слушай, старуха, можно мне здесь покемарить пару часиков? Буду как огурец. А, собственно говоря, что я спрашиваю, квартира-то моя, собственная.
- Как твоя? – опешила Аня.
- От матери осталась. Здесь прописана моя дочь от первого брака.
Он угнездился на кухонном диванчике невиданной засаленности. И тут же стал выводить носом фуги Баха.
Аня сидела возле телевизора и понимала, что верить этому авантюристу нельзя и почему-то всё же верила. Она ему верила сильнее, чем поверила бы мрачному, деловитому типу.
Но прошло ещё два месяца, прежде чем их план мог быть осуществлён. Аля привезла ей черное пальто из плащёвки и сапожки-дутики, собственноручно связанную мохеровую шапочку цвета медного купороса, что сделала Аню практически невидимой – неотличимой в толпе среди кучи таких же одинаковых малиново-меднокупоросных шапочек и пальто из убогой плащевки. И она стала выходить на улицу. В метро, впрочем, спускаться не решалась.
Долгие прогулки по серым, невидящим солнца улицам, жиденький кофе в кафе с не первой свежести пирожками и разбавленное пиво, и тоска… тоска…
Одиночество и масса свободного времени сотворили своё страшное дело – Аня, неимоверным усилием воли приказавшая себе забыть Сандро, теперь думала о нём беспрерывно, и сердце сжималось – никогда, никогда, никогда им не встретится. Она мечтала о нём, как о рае мечтает грешник. Аня чувствовала его теплое дыхание на своей коже, она представляла его истекающие кипящей смолой глаза, с восторгом глядящие на неё, его неподражаемое чувство юмора, его нежность, его любовный талант.
Где он теперь, кого обнимает? Она не должна об этом думать! Им никогда больше не встретится. Верить во встречу, всё равно как верить в то,
Надеюсь. На таможне меня знают. И не обыскивают. Отсюда водку везу, сюда мохер. Прикормил. Не дрейфи, проскочим. Привезу жену, она совсем не пьет…
- А я читала, что финны после нас главные жбанщики в Европе.
- Жбанщики? Оригинально! – Оценил он. - Так вот, она у меня тихоня, не жбанится. – Филолог с университетским образованием начал склонять понравившееся ему слово. - Но мы её напоим до поросячьего визга и положения риз, и пока чухонка очухается, это – каламбур, - отнесся он к Ане, - мы будем далеко-далеко. Шой-то мне надоела Советская власть. Хотся свободы и шальных денег. Рвану в Монте-Карло. – Мечтательно добавил Серёга - отчаянный игрок. - Или в эту, в Бразилию, где много-много диких обезьян. И, между прочим, в Эквадоре лето круглый год, я читал. Зимой плюс 18, летом плюс 24-26. Благодать! Не ссы мать, прорвемся.
- Ты уже совсем пьян!
- Ещё не совсем, – обнадёжил он её. – Когда буду совсем, начну к тебе приставать… Слушай, старуха, можно мне здесь покемарить пару часиков? Буду как огурец. А, собственно говоря, что я спрашиваю, квартира-то моя, собственная.
- Как твоя? – опешила Аня.
- От матери осталась. Здесь прописана моя дочь от первого брака.
Он угнездился на кухонном диванчике невиданной засаленности. И тут же стал выводить носом фуги Баха.
Аня сидела возле телевизора и понимала, что верить этому авантюристу нельзя и почему-то всё же верила. Она ему верила сильнее, чем поверила бы мрачному, деловитому типу.
Но прошло ещё два месяца, прежде чем их план мог быть осуществлён. Аля привезла ей черное пальто из плащёвки и сапожки-дутики, собственноручно связанную мохеровую шапочку цвета медного купороса, что сделала Аню практически невидимой – неотличимой в толпе среди кучи таких же одинаковых малиново-меднокупоросных шапочек и пальто из убогой плащевки. И она стала выходить на улицу. В метро, впрочем, спускаться не решалась.
Долгие прогулки по серым, невидящим солнца улицам, жиденький кофе в кафе с не первой свежести пирожками и разбавленное пиво, и тоска… тоска…
Одиночество и масса свободного времени сотворили своё страшное дело – Аня, неимоверным усилием воли приказавшая себе забыть Сандро, теперь думала о нём беспрерывно, и сердце сжималось – никогда, никогда, никогда им не встретится. Она мечтала о нём, как о рае мечтает грешник. Аня чувствовала его теплое дыхание на своей коже, она представляла его истекающие кипящей смолой глаза, с восторгом глядящие на неё, его неподражаемое чувство юмора, его нежность, его любовный талант.
Где он теперь, кого обнимает? Она не должна об этом думать! Им никогда больше не встретится. Верить во встречу, всё равно как верить в то,
Надеюсь. На таможне меня знают. И не обыскивают. Отсюда водку везу, сюда мохер. Прикормил. Не дрейфи, проскочим. Привезу жену, она совсем не пьет…
- А я читала, что финны после нас главные жбанщики в Европе.
- Жбанщики? Оригинально! – Оценил он. - Так вот, она у меня тихоня, не жбанится. – Филолог с университетским образованием начал склонять понравившееся ему слово. - Но мы её напоим до поросячьего визга и положения риз, и пока чухонка очухается, это – каламбур, - отнесся он к Ане, - мы будем далеко-далеко. Шой-то мне надоела Советская власть. Хотся свободы и шальных денег. Рвану в Монте-Карло. – Мечтательно добавил Серёга - отчаянный игрок. - Или в эту, в Бразилию, где много-много диких обезьян. И, между прочим, в Эквадоре лето круглый год, я читал. Зимой плюс 18, летом плюс 24-26. Благодать! Не ссы мать, прорвемся.
- Ты уже совсем пьян!
- Ещё не совсем, – обнадёжил он её. – Когда буду совсем, начну к тебе приставать… Слушай, старуха, можно мне здесь покемарить пару часиков? Буду как огурец. А, собственно говоря, что я спрашиваю, квартира-то моя, собственная.
- Как твоя? – опешила Аня.
- От матери осталась. Здесь прописана моя дочь от первого брака.
Он угнездился на кухонном диванчике невиданной засаленности. И тут же стал выводить носом фуги Баха.
Аня сидела возле телевизора и понимала, что верить этому авантюристу нельзя и почему-то всё же верила. Она ему верила сильнее, чем поверила бы мрачному, деловитому типу.
Но прошло ещё два месяца, прежде чем их план мог быть осуществлён. Аля привезла ей черное пальто из плащёвки и сапожки-дутики, собственноручно связанную мохеровую шапочку цвета медного купороса, что сделала Аню практически невидимой – неотличимой в толпе среди кучи таких же одинаковых малиново-меднокупоросных шапочек и пальто из убогой плащевки. И она стала выходить на улицу. В метро, впрочем, спускаться не решалась.
Долгие прогулки по серым, невидящим солнца улицам, жиденький кофе в кафе с не первой свежести пирожками и разбавленное пиво, и тоска… тоска…
Одиночество и масса свободного времени сотворили своё страшное дело – Аня, неимоверным усилием воли приказавшая себе забыть Сандро, теперь думала о нём беспрерывно, и сердце сжималось – никогда, никогда, никогда им не встретится. Она мечтала о нём, как о рае мечтает грешник. Аня чувствовала его теплое дыхание на своей коже, она представляла его истекающие кипящей смолой глаза, с восторгом глядящие на неё, его неподражаемое чувство юмора, его нежность, его любовный талант.
Где он теперь, кого обнимает? Она не должна об этом думать! Им никогда больше не встретится. Верить во встречу, всё равно как верить в то,
Надеюсь. На таможне меня знают. И не обыскивают. Отсюда водку везу, сюда мохер. Прикормил. Не дрейфи, проскочим. Привезу жену, она совсем не пьет…
- А я читала, что финны после нас главные жбанщики в Европе.
- Жбанщики? Оригинально! – Оценил он. - Так вот, она у меня тихоня, не жбанится. – Филолог с университетским образованием начал склонять понравившееся ему слово. - Но мы её напоим до поросячьего визга и положения риз, и пока чухонка очухается, это – каламбур, - отнесся он к Ане, - мы будем далеко-далеко. Шой-то мне надоела Советская власть. Хотся свободы и шальных денег. Рвану в Монте-Карло. – Мечтательно добавил Серёга - отчаянный игрок. - Или в эту, в Бразилию, где много-много диких обезьян. И, между прочим, в Эквадоре лето круглый год, я читал. Зимой плюс 18, летом плюс 24-26. Благодать! Не ссы мать, прорвемся.
- Ты уже совсем пьян!
- Ещё не совсем, – обнадёжил он её. – Когда буду совсем, начну к тебе приставать… Слушай, старуха, можно мне здесь покемарить пару часиков? Буду как огурец. А, собственно говоря, что я спрашиваю, квартира-то моя, собственная.
- Как твоя? – опешила Аня.
- От матери осталась. Здесь прописана моя дочь от первого брака.
Он угнездился на кухонном диванчике невиданной засаленности. И тут же стал выводить носом фуги Баха.
Аня сидела возле телевизора и понимала, что верить этому авантюристу нельзя и почему-то всё же верила. Она ему верила сильнее, чем поверила бы мрачному, деловитому типу.
Но прошло ещё два месяца, прежде чем их план мог быть осуществлён. Аля привезла ей черное пальто из плащёвки и сапожки-дутики, собственноручно связанную мохеровую шапочку цвета медного купороса, что сделала Аню практически невидимой – неотличимой в толпе среди кучи таких же одинаковых малиново-меднокупоросных шапочек и пальто из убогой плащевки. И она стала выходить на улицу. В метро, впрочем, спускаться не решалась.
Долгие прогулки по серым, невидящим солнца улицам, жиденький кофе в кафе с не первой свежести пирожками и разбавленное пиво, и тоска… тоска…
Одиночество и масса свободного времени сотворили своё страшное дело – Аня, неимоверным усилием воли приказавшая себе забыть Сандро, теперь думала о нём беспрерывно, и сердце сжималось – никогда, никогда, никогда им не встретится. Она мечтала о нём, как о рае мечтает грешник. Аня чувствовала его теплое дыхание на своей коже, она представляла его истекающие кипящей смолой глаза, с восторгом глядящие на неё, его неподражаемое чувство юмора, его нежность, его любовный талант.
Где он теперь, кого обнимает? Она не должна об этом думать! Им никогда больше не встретится. Верить во встречу, всё равно как верить в то, КГБ рухнет! Может и рухнет когда-ни будь. Но не в их с Сандро жизни.
Я любила тебя, сандро! Я люблю тебя, Сандро! Я всегда буду любить.