X
– Лучше ты сначала говори. О том, о чём в начале упомянул, «попозже скажу» сказал. Скажи теперь.
– Что-то подзабыл… Нет, сейчас не припомню. Потом, может. А о чём примерно речь шла?
– Ты советовал не распространяться о моём счастье, о том, что и Боги в нашем случае могут разгневаться на похищение небесного блаженства…
– Нет, что-то забыл. Да ты сама понимаешь, умница моя, – Фабия чуть не тает, а когда Квинт поглаживает её волосы, то она готова, если бы умела, замурлыкать как кошка – но не умеет, лишь трётся головушкой о руку возлюбленного. – К тому же вспомни мифы. Не говорю уж о Геме и Родопе, хотя бы об Анхизе. Сама Венера прельстилась, всё у него было великолепно, пока не начал бахвальствовать… А теперь я требую от тебя, Присцилла Младшая, твоего доказательства.
– Квинт Торкват, светлейший муж и лучший на целом свете, ты ещё не действующий претор, новый год ещё не наступил… С другой стороны, для меня, любимый, наступила новая эра – требуй всё, что вздумается. Так о каком доказательстве идёт речь?
– Ответчица, ты пытаешься затянуть процесс постоянными переспрашиваниями? Доказательство того, что ты видела тот сон.
– Прямо сейчас не могу. Поскольку нет с собой моих записей. А моё чудесное сновидение, разумеется, там отражено. В самое ближайшее время, как только тебе будет удобно, и если тебе всё же интересно, господин назначенный претор, можешь придти забрать. На этот раз предупрежу библиотекаря. Особо важное для нашего дела доказательство в последнем, пятнадцатом свитке, где-то в середине, по-моему. Всего же пять свежих свитков, с одиннадцатого по пятнадцатый, Специально торопилась, в дороге даже писала, чтобы тебя порадовать… Надеюсь. Любимый! Так что ты говоришь о моей книге?
– Отлично! Вспомнил, что хотел сказать! Пишешь хорошо. Умница. Для женщины уж точно отлично. Но сначала о другом. Я тебе писал, что ни о какой публикации с настоящими, неизменёнными, именами не может быть и речи. Да если даже имена изменить, почти всех узнать можно.
– Родной мой, ты опоздал.
– Что? – недоумение отражается не только в интонации, но и на лице Торквата.
– Квинт, отдельные главы и отрывки я уже озвучивала на литературных чтениях… Спокойно, любимый. Всё в порядке, – Фабия улыбается. – В них не было, естественно, ничего компрометирующего.
– Точно?
– Клянусь Кипридой! Богиней, которой мы обязаны настоящей нашей ночью! Утром обязательно что-нибудь придумаю насчёт благодарственных жертв.
– Я тоже. Но будь серьёзнее, сестра. Прошу, а если этого мало…
– Лишь произнеси «желаю», любимый мой! Достаточно одного твоего этого слова, и я сделаю всё, клянусь Кибелой и Венерой, всё, что в моих силах и даже больше!
– Благодарю, родная! – Квинт целует в ответ Присциллу. – Так вот, я прошу – это моё желание – не только не думать пока о публикации, но никому ни слова! Ни одному человеку ни одного слова! Во всяком случае пока. В частности, пока мне нужен Пизон, не терпящий ни малейшего отклонения от строгих нравов. И пока я не стану консулом, а там посмотрим… Раз уж читала раньше, можешь ещё где-нибудь что-то из новых глав прочесть, но не те, разумеется, где упоминается о твоём чувстве, главное, к кому оно… Кто вообще знает о нём? Гай, Стабилий, Ребилия, Вера, Клементина, Бестия, писцы?
– Да, писец и писица. Но они преданы мне. Корнелия Руфина – ей не говорила напрямую, но она, само собой, знает, чуть не в первый вечер догадалась.
– Важно, что ты сама никому не говорила. Что там кому могло показаться, несущественно. Ещё кто? Три подруги?
– Представь, вряд ли. Парис и Елена – никогда с ними не делилась. Могли, естественно, за много лет что-то заметить или случайно услышать. Но им не признавалась. В общем, знает от меня, не говоря о Гае и Стабилии, одна лишь Пузик…
– Кто?
– Вера. Но она умеет хранить секреты. За неё ручаюсь, как за себя. И к тому же – ты читал в первом свитке? – она вместе со мной в тебя влюбилась.
– Да, и замечательно рассказала об этом. Я рад, что у тебя такая подруга! Правильно вы зовёте друг дружку сестрёнками. Отличная, чудесная девушка! Впрочем, словами трудно выразить, насколько она хороша. Итак, решаем, ей можно говорить… Тем более, мы в её доме…
– И в её спальне. Которые могут тоже ещё понадобится. Так ведь, любимый?
Он кивает.
– Вполне возможно. Что касается твоих записей. Обязательно в самом скором времени возьму и прочту. Довольно интересно, сестрёнка, описываешь ты свою жизнь. В чём-то, безусловно, оригинально. Что дядя, отец, я, ты, Гай – мы, Фабии, всегда приветствовали. Дядя, Персий, вообще был бы в восторге от некоторых глав, особенно где вы в постели с Бестией не одни, а в компании… Но я, Торкват, настаиваю…
– Извини, прерву. Не то слово, родной мой.
– Нет, всё-таки настаиваю, чтобы ты убрала излишне откровенные отрывки, вычеркнула непристойные эпизоды!
– Даже те, где я с законным мужем?
– Их тоже.
– Но мы же с тобой, Квинт, прекрасно знаем, что никакой непристойности в соитии нет, что это естественно, что это всё согласно природе и разуму…
– Знать-то мы знаем. Но убери. Другие не знают, их много.
– Толпа, быдло?
– И они тоже, но и получившие воспитание также, и аристократы, ревнители строгих нравов.
– Ясно. Не уберу.
– Бесстыжая и похотливая сестричка у меня!
– Не более других. Просто в свитках открыто пишу о том, о чём другие думают, мечтают, тоже делают, кому удаётся, но не раскрывают другим.
– Вот и ты не рассказывай. Не каждую оригинальность окружающие способны сразу адекватно воспринять. Итак, пройдись по всем свиткам, начиная с первого, и все главы, отрывки, и даже отдельные слова, могущие вызвать нарекание добронравных граждан, удали.
– А если нет?
– По попе получишь, как в детстве!
– Это я уже слышала днём, по-моему! Готова прямо сейчас! Вот моя попка! – Муция направляет руку брата себе на мягкое притягательное место. – И она готова! А ещё вспомнила. Марциана, нет, Метелла кричала: «Ступай, Акротат, взойди на ложе Хилониды!..» Тоже можно к нам, к тебе отнести.
– Без шуток, сестричка. Вычеркни.
– Ты претор, любимый мой, а не цензор!
– Будь я цензором, таким, как лет триста назад, я бы только за авторство твоей книги, даже за отдельные нескромные предложения, исключил бы тебя из Сената!
– Я пока ещё не в списках! Пришлось бы тебе сначала внести меня туда!
– Хорошо! Сначала бы внёс, а затем…
– Вынес! Неси меня, любимый! Неси, выноси, привноси… впрочем, мы уже на ложе. Тогда разверни меня, как хочешь…
– Понесло тебя и без моего участия, я гляжу. Убирай, говорю, бесстыдные места из книжки!
– Попроси хорошо. Так, чтобы бесстыдные места были бесстыже задействованы…
– Муция, я серьёзно пытаюсь тебе сказать. Хорошо. Желаю, чтобы ты вычеркнула из своих записей непристойности.
– Хорошо, подумаю. И поработаю над этим, – вслух произносит Фабия, а про себя думает: «Что есть непристойность – на это можно смотреть по-разному. И те главы, где я вместе с тобой, любимый – так или иначе – ни за что не буду править…»
– Кстати, родная моя прелестница, ты упомянула о муже, о Макре. Угождай ему, ублажай его. От тебя не убудет, верно?
– Да и так стараюсь вроде. Он никогда, наверное, до меня и не целовался по-настоящему, в постели…
– Это да, это верно, кажется, и он нечто подобное говорил. Ему, тем более, много не надо, как я понял. В общем, что касается супружеского ложа – продолжай в том же духе. Да и в остальном
…Яви собою Городу и миру
Пример для жён сверхобразцовой унивиры!
– Квинт, это откуда? – Присцилла, любительница театра, старавшаяся не пропускать новинок, да и постановок старых великолепных пьес – затрудняется. – Что-то не припомню.
– Ты не могла читать или видеть. Видеть уж точно – на Плебейских играх, в Театре Помпея эта комедия была. Неплохая… Кто же автор-то? Некий Валерий дебютировал, когномен не помню, название «Две жены». Но я сейчас о другом, не о театре…
– А название отличное, как раз для тебя. И примерной унивиры я могу принять образ.
– О Геркулес! Да, именно! Умница, сестричка Муция! Как часть твоего образа. Тем паче, он тебе не в новинку. В августе у тебя во многом похожее было. Помнишь, философией увлеклась когда?
– О да! Обращение Полемона, клянусь Кипридой! Между прочим, – произнеся эти два слова, Фабия улыбается, вспомнив майскую беседу, – я и теперь почти увлеклась, причём стоической!
– Великолепно, Муция! Я на тебя очень рассчитываю. А сейчас пора спать, я думаю.
– М-м-м-м! – Присцилла надувает губки.
– Да. Я так желаю. Проснёшься пораньше, разбуди меня обязательно. Сладких снов, родная!
– И тебе, любимый мой!
Обменявшись несколькими лобзаниями, утомлённые Фабии скоро уснули.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/03/09/310
----------------------------
Гем и Родопа – влюблённые брат и сестра, называвшие друг друга Юпитером и Юноной, за что были обращены в горы.
Анхиз – хвалился перед людьми, что имел связь с самой Богиней Венерой. Её отец Юпитер разгневался и покарал его: в один миг из видного мужчины в самом расцвете он превратился в немощного расслабленного старика.