Леонид Волков
КОНСТИТУЦИЯ И ЛЕГИТИМАЦИЯ РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
Взгляд из будущего .
Прошло 20 лет с тех пор, как на территории бывшей союзной республики РСФСР было образовано суверенное государство Россия, Российская Федерация, которое получило бесспорное международное признание. И тут возник вопрос: насколько собственное население, народ ИДЕНТИФИЦИРУЕТ себя с этим государством. Ряд обстоятельств указывает на наличие отчуждения, о чем свидетельствуют , например, настойчивые и нередко агрессивные, остро конфликтные поиски «национальной» идеи новой России, ее институционального формата, ее экономической парадигмы.
Оглянемся немного назад. Легитимность, оправданность существования СССР, с точки зрения собственного народа и других государств опиралась с одной стороны на сам факт утверждения советской власти в результате ее победы в массовой революции и тяжелейшей гражданской войне. (Само по себе это не новость в истории, если вспомнить, например, американскую или французскую революции). А с другой – на определенную нравственную программу, выраженную в идее построения социализма. То есть на идеологию, которая понималась даже суровыми критиками как один из вариантов устройства и развития общества, пусть и «утопический». Не стоит забывать, сколь популярными были социалистические идеи во всей Европе, и даже в США в конце девятнадцатого - начале двадцатого века. И какой огромный интерес проявляла к ним элита самых разных стран, пытаясь непосредственным образом влиять в этом духе на политику. Не стоит укорачивать историческую память.
Все это скрепляло и легитимировало советскую общественную систему, пока победа в гражданской войне не ушла в далекое и не очень поминаемое прошлое, уступив место совсем другой победе - сугубо военной, «державной». Параллельно - социалистическая («коммунистическая») идея, превратилась в формальную партийную догму о государстве «развитого социализма», перестав волновать большинство народа, да и мир, включая его «левую» часть. Естественно при этом пошатнулись основы национальной и государственной легитимации формально все еще «советской» державы, созданные на протяжении 1917-1924 годов. Сталинский режим, де факто подменил их «легитимацией» СССР как военного победителя, хотя и получил формальное международное признание соответствующих территориальных изменений.
Разумеется, международно-правовая сторона этого процесса не может быть оспорена, в том числе и сегодня. Однако, «легитимность» сталинских достижений по ходу истории оказалась под вопросом. И это показало послевоенное будущее, связанное с рядом отнюдь не бескровных попыток национальных сообществ освободиться от связавших их формально-правовых, но слабо легитимированных оков. ГДР 1953, Венгрия 1956, Чехословакия 1968, Польша - 80-х. И далее страны Балтии, а в последующем почти все союзные республики самого СССР, как «метрополии» в его разросшейся империи «Третьего Рима».
И вот Рим рухнул. Народ с большей или меньшей болью принял трансформацию советской империи. Похоже, однако, что огромная масса людей не пережила эмоционально, не пропустила через глубины своего сознания процесс создания нового государства – России. Оно осуществилось как бы помимо него, абстрактно, сверху. Пусть и путем принятия деклараций и конституции. Берусь высказать эту мысль, будучи активным участником и соавтором как этих деклараций, так и этой конституции, равно как и всего процесса становления новой России.
Так что принцип оправдания государства, его утраченная историческая и нравственная легитимация - вот что, на мой взгляд, скрывается за попытками найти и обосновать "национальную идею". И в этом есть великий смысл. Беда, однако, в том, что в поисках «национальной» идеи в ее различных вариациях именно общенациональное не очень заметно. «Национальная идея» чаще выглядит как групповая, политически конъюнктурная и даже сословная. В информационном пространстве можно найти немало утверждений, будто "национальную идею" в России лучше всего выражало военно-дворянское сословие. Очень распространены этноцентристские истолкования "национальной идеи", нередко с расистскими обертонами. В их основу кладется "родоплеменной" принцип, прямо противоположный "национальному". Последовать ему - значит погрузить Россию даже не в средневековье, а в первобытные времена, когда "вятичи" будут спорить и воевать с "кривичами", иначе говоря, одни "подлинно" русские с другими "не подлинно" русскими. Хочется думать, что не о такой легитимирующей «национальной идее» идет на самом деле речь. Вопрос, в том, осуществится ли «национальная идея» в соответствии с императивами двадцать первого века. Другой вопрос, в какой мере эти императивы сопрягутся с преемственностью прошлого, особенно прошлого, которое я бы назвал незавершенным прошлым. От этого в немалой степени зависит характер легитимациигосударства и преодоление отчуждения по отношению к нему со стороны значительной части общества.
КОРНИ ЛЕГИТИМНОСТИ
Вопрос о природе и основаниях легитимности – вопрос одновременно исторический, юридический и нравственный. Грани здесь тонкие1*) . Смена типа власти, смена режима в государстве, изменение его конституции, границ и т.п. неизбежно порождает вопрос о легитимности даже тогда, когда сама новая власть получает международное признание. Связь между правопреемством, международным признанием и легитимностью власти в государстве довольно сложна. Особенно когда речь идет о содержании перемены. Скажем, о переходе от абсолютизма к демократии, или наоборот от демократии к авторитаризму, тоталитаризму. Международное признание того или иного нового государства, на мой взгляд имеет правовое значение лишь в ограниченных рамках отношений данного государства с другими признавшими его государствами. Основанием такого ограниченного международного признания государства, как правило, служит не столько историческая, - нравственная и юридическая, - преемственность власти сколько политическая конъюнктура. Примеров более чем достаточно.
Скажем, в немецкой теории со времен Веймарской Германии торжествует понимание легитимности как чисто фактической («социологической) реальности власти. «Классик» теории легитимности, Карл Шмитт в свое время использовал это понятие именно для теоретического обоснования правомерности фактического прекращения существования конституционной демократии. «Легитимность» власти, по Шмитту, основывается на принципах и ценностях, имеющих высший ранг по отношению к позитивному конституционному праву. Таких, например, как право на само существование государства (Lebensrecht des Staates) . Отсюда – легитимность диктатуры, которая опирается не на позитивное право, а «на экзистенциальные основы конституции, иначе говоря - на свое собственное основополагающее решение относительно обеспечения способа и формы политического существования».
Фокус, однако, в том, что «ценностная» легитимация не имеет объективных критерев, она всегда субъективна. Это либо позиция некоей «компетентной», допустим «харизматической» личности. Либо оценка ситуации и способов выхода из нее, разделяемая некоей социальной группой, сословием, «классом», партией. При этом она может быть сугубо конъюнктурной. Исторически, например, мотивом «ценностной» легитимации диктатуры у немецких критиков Веймарской демократии (Шмитт и др.) и у идеологов итальянского фашизма (Д. Джентиле) выступал откровенный страх перед «хаосом», переходивший в панический призыв к диктаторскому установлению «стабильности», «порядка». Но как раз диктатура (как бы она ни называлась – национал-социализм, фашизм или народная демократия), в конечном счете, оказывалась источником краха, как государства, так и общества.
На этом фоне сведение легитимности к голому «социологическому» факту представляется не более чем логической тавтологией: легитимно потому что легитимно. Мы же попробуем исходить из противоположной и более традиционной концепции легитимности, которая должна опираться не на голый «социологический» факт захвата власти, а на континуитет нормативных параметров перехода власти в той или иной стране с учетом их исторической и нравственной обоснованности.
ЛЕГИТИМНОСТЬ – РЕТРОСПЕКТИВА И ПЕРСПЕКТИВА
Попытаемся, хотя бы очень эскизно, проследить линию легитимности российского государства. Вот так она выглядит.
• От посягнувших на сословные устои государства реформ Александра Второго к Манифестам и указам Николая Второго об учреждении сословной демократии в образе Государственной Думы.
• От «Февральской революции» и вытекающего из нее Манифеста об отречении царя Николая Второго – к передаче власти Временному Комитету избранной населением Государственной Думы и формированию Временного правительства.
• От Комитета Государственной Думы к демократическим выборам и конституированию всенародно избранного Учредительного собрания .
Так выглядела цепочка легитимной передачи власти от самодержавной сословной монархии к конституционному народовластию до 1918 года2**).
В этом календарном пункте истории страны происходит, однако,обрыв, ЦЕЗУРА - разгон избранного народом всей России Учредительного собрания 1918 года, осуществленный местной (столичной) группой заговорщиков.
Как же обстоит дело теперь? Преамбула Конституции 1993 года, значение которой не следует недооценивать, исходит из того, что конституция "возрождает суверенную государственность России". Преамбула как бы связывает историческую преемственность нового государства, и, косвенно, его легитимность с отсылкой к наследию предков, к исторически сложившемуся государственному единству. Формула Преамбулы: «чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству» как бы подчеркивает нравственную сторону легитимации обновленного государства, хотя и представляется несколько загадочной. Не очень ясно, о каких предках «многонационального народа России» идет речь, учитывая довольно сложную историю страны.
На этот вопрос и предстоит ответить. Кто они – князья-завоеватели времен глубокого русского средневековья? Татаро-монгольские ханы? Императоры германо-саксонских королевских фамилий, цари – реформаторы, революционеры? Или САМ НАРОД, сознательно, целеустремленно, легитимно и законно ИЗБРАВШИЙ В 1918 году ВЕЛИКОЕ НАРОДНОЕ СОБРАНИЕ для решения вопроса о том, какой будет в современной истории Россия?
Если уж говорить всерьез о «модернизации», как объективированном историческом процессе – а только так о ней и можно говорить всерьез – то именно Учредительное собрание 1918 года было первым крупным и притом всеобщим актом легитимной модернизации России. Так куда должна сегодня смотреть Россия? В «легитимность» своего бурного средневековья? В легитимность «немчинской» военно-державной модернизации 18-19 го веков? Или вернуться к пункту обрыва легитимности в 1918 году и вновь отдать решение в руки самого ее народа? Иначе говоря, взять курс на созыв Конституционного Собрания с исторической функцией -заполнить историческую цезуру, созданную нелегитимным роспуском Учредительного собрания 1918 года. И заполнить ее не просто актом сверху, а на основе глубокого всенародного обсуждения и демократических выборов всенародно утвердить легитимное, современное. общенациональное российское государство.
ЛЕГИТИМНОСТЬ ЧЕРЕЗ КОНСТИТУЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС
Трудно отрицать, что закрепленные в Конституции РФ 1993 года основы русской демократии — продукт во многом конъюнктурного политического компромисса. Сразу же оговорюсь, что само по себе это не повод для широко распространенного в России конституционного нигилизма . Однако, принципиальное неприятие конституционного нигилизма не означает отказа от перспективы принятия новой конституции. К сожалению, этот тезис до сих пор натыкался на возражения большинства коллег - политологов и конституционалистов. Основание - новая конституция вероятнее всего будет «хуже» действующей. Вместе с тем, сторонники этого взгляда обычно с той же единодушной настойчивостью утверждали, что Конституция 1993 года практически не действует. Странная логика. Казалось бы, если конституция не действует, то надо искать причины бездействия и пытаться устранить их.
Между тем, достаточно очевидно, что причина относительного «бездействия» Конституции заключена в том, что она не закрепилась в сознании основной массы населения, не прошла социокультурного испытания. Уже в силу этого необходим курс на возобновление конституционного процесса с целью продвижения его вглубь народной культуры. Ибо, в конечном счете, конституция государства это не столько то, что записано на бумаге, сколько то, что понято, принято и закреплено в сознании народа. И даже если в итоге новая конституция с чьей-то точки зрения окажется «хуже» нынешней, т.е. дальше от некоего абстрактного идеала, это не будет означать регресса конституционализма. Напротив, ибо юристы знают, что какими бы иррациональными ни казались обычаи,понятия,поведение людей, они поддаются рациональному контролю и разумному регулированию лучше всего тогда, когда они охвачены системой права. То есть лучше разумно и обоснованно включать в правовую систему «не идеальное», но живое, чем оставлять это "живое" альтернативному теневому "праву". Иначе говоря, «плохая», но действующая конституция, лучше «хорошей», но не действующей. К бытующим в народе «понятиям», обычаям, традициям, представлениям о справедливом нельзя относиться с пренебрежением 3***). В определенной мере они должны составлять корпус «обычного права», с которым надлежит считаться власти. И это повод для того, чтобы созыв учредительного Конституционного Собрания был организован таким образом, чтобы он привел в движение само народное правосознание. Но отдавая дань народным традициям, новый конституционный процесс призван учитывать и требования современности. И тут мы сталкиваемся с некотороыми новыми проблемами.
БЮРОКРАТИЗАЦИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ. ДЕМОКРАТИЯ И «PARTEIDEMOKRATIE» .
Итак, можем ли мы, политики, политологи, конституционалисты продолжать зацикливаться на конституционных достижениях эпохи Нового Времени и отмахиваться от того, что мы живем в ХХ1-ом веке, в условиях постоянного и быстрого роста крупных технологических и социальных перемен, явно выдвигающих новые требования, как к самой государственной власти, так и к ее конституционным параметрам. Не оправдана ли в этой связи ревизия некоторых идей «классического» конституционализма? На протяжении двадцатого века, особенно его первой половины эта «классика» неоднократно подвергалась критике в теории. Оспаривалась она и в исторической практике. Поэтому после разгрома нацизма и фашизма, а также крушения советской власти в СССР, как в Европе, так и в России вернулись к ставшим классическими еще со времен Просвещения восемнадцатого века моделям конституционного устройства государства.
Однако, опыт не только русской, но и западной парламентской демократии с ее многопартийностью, пропорциональным представительством, фракционной дисциплиной парламентариев и рядом других черт, побуждает вновь задуматься относительно степени незыблемости некоторых классических рецептов демократии.
Академическая мысль западных стран стала двигаться в этом направлении уже с середины прошлого века. Чтобы как-то привести теорию народовластия в соответствие с реальностью, и, тем самым, открыть пути для дальнейшего объективного исследования и соответствующих реформ, ученые настаивали на выделении действительно реальных черт «демократии», отделяя от них чисто идеальные конструкции и ценностные суждения. В этом смысле, например, такие политические философы как Карл Поппер или Ральф Дарендорф 4****) , стали говорить о демократии, как, прежде всего, открытом обществе. То есть, как бы парадоксально это на первый взгляд ни звучало, об обществе, которое, открыто для самого себя, открыто для самого народа. Фундаментальным свойством такого общества был признан плюрализм. То есть публичное соревнование политических стратегий, предлагаемых лицами или группами государству перед лицом народа, за которым остается решение в процессе периодических выборов. Роберт Даль предпочел называть такое общество «полиархией», т.е. системой «многовластия», где демократизм достигается не просто всеобщим голосованием, отождествляемым с «народовластием», а непростым взаимопереплетением и диалектическим, в том числе конфликтным, взаимодействием различных институций, претендующих на осуществление государственной политики 5*****) . Конфликты в обществе при этом понимаются как нечто нормальное и продуктивное, коль скоро существуют методы их рационализации и ненасильственного разрешения. В качестве носителей политического плюрализма на первый план выдвигаются политические партии. Но далее, крупные представители политической теории - Драккер, Амитаи Этциони, Роберт Даль, Джованни Сартори6******) и др обратили внимание на бюрократизацию многопартийного парламентаризма и самих партий в ущерб для демократии, как системы правления народа, через народ, и для народа .
Справедливости ради отметим, что не без оснований, критиковал в свое время «веймарскую» многопартийную демократию и Карл Шмитт. Он довольно метко называл ее «партодемократией» - «Parteidemokratie“, - демократией для партийной бюрократии, а не для народа. Вывод Шмитта был, однако, не в пользу расширения представительного характера многопартийности, а в пользу сведения представительства народа к «представительной» функции «вождя»7******* ). Чем это кончилось, хорошо известно. Историческая величина – государство, было низведено до мелкой личности «вождя», и как таковое, погибло .
Возвращаясь к нашему времени действительно трудно отделаться от впечатления, что парламентарии из непосредственно самостоятельных представителей народа, связанных «обратной связью» с избирателями, превращаются в «солдат» партийных фракций, едва ли не в марионеток партийного руководства, а то и в марионеток исполнительной власти. Происходит это отчасти в результате существующих во многих странах «пропорциональных» выборов по партийным спискам. Впрочем, и там, где доминируют «мажоритарные» системы выборов, партийно-фракционная дисциплина отнюдь не исключена, и достигается, например, с помощью так называемых «кнутов». В результате парламентарии из близких избирателям представителей населения превращаются в некое подобие профессионалов-политиков. Соответственно, парламентский процесс – в профессионально-техническую законодательную деятельность, работу политических клерков. В некоторых, особенно «транзитных», странах таких «клерков» и третируют как едва ли не наемных работников, осуществляющих законодательный труд «за зарплату» в порядке «трудовой дисциплины»8******** ). На мой взгляд, это приводит к извращению политической функции народных представителей.Соответственно, народные представители «отрываются» от народа. Текущие интересы, текущие изменения в жизни избирателей не учитываются. От многопартийности при этом в лучшем случае остается лишь функция косвенного влияния на общий стратегический выбор политики государства на период легислатуры. Оперативное влияние самого населения, а стало быть демократия, при этом ограничивается или вовсе исключается. В Германии сегодня, например, правящая правительственная коалиция по данным опросов поддерживается едва третью населения. А ее наиболее радикальное крыло – опустилось едва ли не ниже проходного барьера в парламент. Что уж говорить о «полу-однопартийных» системах.
Между тем, смысл и назначение представительной демократии не абстракция «народовластия», а реальное поддержание гибкой и эффективной обратной связи между управлением (правительством) и многогранным, многослойным населением. Такая обратная связь обеспечивает относительную прозрачность политической системы и ее динамичную стабильность (гомеостазис). А это в свою очередь залог благосостояния и гуманности в государстве. Но если бюрократизация парламентаризма не обеспечивает такую обратную связь, такой гомеостазис, то может быть есть резоны что-то изменить?
ДЕБЮРОКРАТИЗАЦИЯ И РОЛЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ.
Казалось бы, простейшим способом устранить бюрократическое перерождение народного представительства должно было бы стать отстранение от выборов самого множества политических партий. Именно по такому пути готов был идти в свое время Карл Шмитт в теории, и фактически пошли Гитлер в Германии и Сталин в России. Это, однако, слишком «простой» и неадекватный способ решения проблемы. Не говоря уже о том, что он вряд ли реалистичен в обозримом будущем. Попробуем кратко рассмотреть функции партий.
Исторически появление политических партий было связано с потребностью влияния на политику государства – влияния с точки зрения определенных интересов и представлений о том, как она должна осуществляться. В абсолютистских режимах «партии» обычно не носили устойчивого, формализованного характера, и скорее напоминали «группы интересов», политические лобби, «клаки» вокруг той или иной амбициозной личности. Кстати, примерно так же, воспринимались «партии» возникающим в ходе реформ девяностых годов русским бизнесом – как простейшие группы лоббирования конкретных интересов. Такие «партии» бизнес готов был финансировать.
По мере становления демократии «массового общества», основанной на выборах власти населением, главным назначением партий становится именно достижение победы на выборах. Сами партии при этом превращаются в представительниц определенных крупных экономических и социокультурных групп населения, с интересами и представлениями которых связана их выборная стратегия, равно как и стратегия правительства после победы на выборах . Хотя тактика партий и партийных правительств периодически меняется, но на протяжении своей истории они обрастают традициями и более или менее устойчивым электоратом. Степень формализации партий в демократических странах различна, но в основном они остаются «избирательными объединениями» граждан. Функцию обратной связи государственной политики с населением такие объединения выполняют исключительно через участие в выборах и в избранных органах власти. Никакой параллельной финансово - хозяйственной, культурной, благотворительной, социальной и т.п. деятельности партии не осуществляют. Более того, это обычно прямо запрещено законом. На практике, разумеется, партийные деятели пытаются обойти ограничения, что нередко приводит к скандалам и штрафам. Ибо попытки такой деятельности рассматриваются как «подкуп» избирателей и нарушение чистоты выборов.
Иначе обстоит дело в странах с недемократическими режимами. Здесь руководство страны, правительство народом не избирались и никаких политических альтернатив народу на выбор не предлагалось. Все решала сама власть. Там партиям отводится совершенно иная роль – так называемых «рычагов» или «приводных ремней» от власти к массам. Так, например, совершенно открыто формулировал роль партий и общественных организаций Сталин. При этом не играло роли, шла ли речь об «однопартийной» или «многопартийной» системе. В послевоенных «народных демократиях», например, в ГДР, было несколько партий, но в совокупности они выполняли ту же самую роль «приводных ремней», организационно распределяя ее между разными слоями населения. То есть речь шла не об использовании партий как инструмента выявления стратегических предпочтений населения, а о мобилизации населения, его отдельных групп и слоев на поддержание стратегии, выбранной самой диктатурой.
Партии, таким образом, из инструментов влияния гражданского общества на государство превращались в свою противоположность – в инструменты произвольного управления обществом. То есть такие партии становились как бы разновидностью государственных органов и фактически выполняли государственные или квази-государственные функции. Начиная с принятия основополагающих государственных решений на разных уровнях, и кончая конкретной административной деятельностью – распоряжением ресурсами, фондами, назначениями, увольнениями, строительством, культурой, образованием и т.п. – вплоть до непосредственного распределения материальных ценностей, льгот, а также наказаний.
Что касается режимов переходного типа, - так называемые «транзиты», - там, похоже, происходит переплетение функций обоего рода. Доминирует партия – «приводной ремень». Однако, посредством признания частичного партийного плюрализма осуществляется регулярный зондаж настроений населения с помощью жестко регламентированных многопартийных выборов. Тем самым открывается, пусть во многом иллюзорно, отдушина для более свободного выражения мнений и осторожного «выпуска пара», накопленного недовольными и, соответственно, некоторой корректировки государственной политики. Открывается «форточка свободы».
Достаточно ли "форточки" для нормального функционирования и развития общества?
КОНСТИТУЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС. ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО НАРОДА ПЛЮС ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОФЕССИОНАЛИЗМ.
Одна из главных проблем демократии заключается, повидимому, в том, как достичь оптимального сочетания непосредственности представительства населения с личной компетентностью, профессионализмом законодательного корпуса. И здесь возникает идея построить законодательно-представительный корпус несколько иначе, чем это стало привычным. Иначе говоря, чтобы народные избранники повсеместно не превращались в политиков-профессионалов, а законодательная и представительная функция парламента в технократический и бюрократический процесс, весь законодательный корпус можно было бы конституционно разделить на непосредственных представителей народа и законодателей-профессионалов. Тогда одна законодательная палата - подобно присяжным в судах составилась бы из непосредственных представителей населения, так называемых «простых людей». (Аналог - британская палата общин)Они будут избираться исключительно на персональной основе по одномандатным избирательным округам. При этом предполагается, что депутаты, как и присяжные в судах, в своей законодательной и прочей деятельности должны быть как юридически, так и фактически связаны лишь своим личным опытом, совестью и ответственностью перед избирателями. Таким образом, попутно ставился бы важный барьер и на пути соблазнов коррупции.
Другая палата, согласно рассматривамой концепции, могла бы состоять из законодателей- профессионалов. Имеются в виду лица с солидным политическим и гражданским опытом, а также профессиональной подготовкой в различных областях деятельности и соответствующим образованием. Отбор законодателей, как подсказывает логика и опыт, в современных условиях целесообразней всего осуществлять на конкурсной профессиональной основе из числа специалистов, рекомендованных к конкурсу общественными организациями или самостоятельно выдвигающими свою кандидатуру. Естественно, критерии отбора должнs быть устанавлены законодательством. Предположительно должны учитываться дипломы, ученые степени, опыт работы и общественной деятельности, авторитетные премии и т.п. Важно при этом, чтобы конкурсы проводились публично и открыто органом, статус и состав которого определяется конституцией и законом. В состав такой комиссии по закону могли бы входить лица, отвечающие тем же основным квалификационным требованиям, что и сами кандидаты – принцип отбора равными равных. Здесь уместна некоторая аналогия с английскими депутатами палаты лордов. Современная палата лордов Великобритании формируется, в основном, не из родовых или поместных «лордов», а из «лордов» по пожалованию за крупные заслуги.
Наконец, в порядке концептуального завершения идеи можно было бы подумать об образовании особого родп третьей палаты – законодательного «совета мудрейших». В такой совет, если не чураться аналогий, могли бы войти «аятоллы» - крупнейшие авторитеты в области науки, философии, этики, юриспруденции, истории, военного дела, религии и т.п. – заслужившие общественное, в том числе, желательно, международное, признание также в качестве моральных авторитетов. Формировался бы такой совет, допустиим, на основе всенародного рейтингового опроса, осуществляемого специальной государственной комиссией, состоящей из профессиональных социологов, на основе критериев, предусмотренных законом.
Совместная деятельность названных палат при соблюдении системы взаимоконтроля и координации (сдержек и противовесов) призвана существенно, чтобы не сказать – радикально, повысить как гибкость системы правления, так и ее общую и специальную компетентность, обеспечить как «народность» демократии, так и ее профессионализм, При этом возникает серьезный шанс поднять на несравненно более высокий уровень этическую составляющую политики, да и политическую культуру общества.
С учетом сказанного мы можем теперь вернуться к обсуждению темы дебюрократизации представительной системы с точки зрения участия в этом процессе политических партий. Если исходить из того, что функция партий – выражение альтернативных интересов голосующего населения, то сохранение партий в плюралистической демократии представляется необходимым во имя обеспечения возможности демократического выбора между различными вариантами политической стратегии государства. В свою очередь это означает неизбежность допуска партий к выборам, соответственно к выдвижению кандидатов. Но какими способами? Т.е. как при этом избежать формирования жесткой фракционной дисциплины.
Избрание депутатов первой палаты на персональной основе, а не по партийным спискам само по себе ставит барьер формированию жесткой зависимости депутатов от фракций. Возможно, этого и достаточно. Вторая палата трехпалатного парламента вообще избирается не населением, а формируется по конкурсному принципу. Должно ли это лишать партии права выдвигать кандидатов в члены палаты? Ущемление прав партий по сравнению с другими общественными организациями вряд ли выглядит убедительным. Однако ясно, что конкурсный отбор по профессиональным критериям не может руководствоваться критерием партийной принадлежности. Третья палата также не исключает партии из числа общественных организаций выдвигающих кандидатов. Но при всенародном рейтинговом голосовании вряд ли стоит считаться с партийной принадлежностью.
Предложенные выше соображения высказаны на основе личного академического, а также политического и конституционного опыта. Разумеется, они не означают какого-то законченного конституционного проекта. Это «информация к размышлениям», в видах будущего дальнего или, возможно, не столь уж дальнего. Хотелось бы надеяться, что они могут послужить предметом дискусс
-----------------------------------
1*) Для сравнения приведу несколько ссылок на немецкую теорию, где тема «легитимности» власти на протяжении истории не раз занимала важное место. «Понятие легитимности представляется многослойным и не очень ясным, - пишет современный немецкий автор.- В литературе предлагается различать между эмпирическим и нормативным пониманием легитимности. Эмпирический подход означает фактическое принятие общественных порядков (правил и структур). При нормативном же подходе речь идет о приемлемости, т.е. о том, при каких условиях имеются убедительные основания признать принимаемые общественные порядки (правила и структуры) как оправданные. С точки зрения установления правил это означает, что … свод правил лишь в том случае легитимен, когда процесс установления правил соответствует определенным нормативным требованиям». (См. K. Dingwerth. Die Legitimit;t globaler Politiknetzwerke. Erscheint in: Unternehmen in der Weltpolitik: Politiknetzwerke, Unternehmensregeln und die Zukunft des Multilateralismus, hg. v. Tanja Br;hl, Heid Feldt, Brigitte Hamm, Hartwig Hummel und Jens Martens. Bonn: Dietz Verlag, 2004). .
А вот определении легитимности, данное немецким изданием свободной энциклопедией «Википедия». «Легитимность – убедительность признания, правомерность того или иного государства, системы власти, актов управления с точки зрения неких фундаментальных основ и ценностных представлений, в отличие от формального соответствия закону (законность). В государственном праве – легитимным считается правительство, соответствующее конституции, легитимным правителем, тот к кому власть переходит в порядке наследования, в обоих случаях, таким образом, речь идет о законном оправдании правления в противоположность узурпации власти через государственный переворот или нарушение конституции»
2**) Последовательность актов выглядела следующим образом. 25 февраля (ст. ст.) 1917 года указом императора была приостановлена деятельность IV Государственной думы. 27 февраля был создан Временный комитет Государственной думы, который взял на себя функции и полномочия верховной власти. 2 марта (ст. ст.) 1917 года император Николай II отрёкся от престола с передачей права наследования великому князю Михаилу Александровичу, который, в свою очередь, обнародовал 3 марта акт о намерении принять верховную власть только после того, как на Учредительном собрании будет выражена народная воля относительно окончательной формы правления в стране.
2 марта 1917 года Временный комитет Государственной Думы образовал новое правительство, которое объявило о проведении всеобщих, равных, прямых и тайных выборов в Учредительное собрание
3***) Рискну привести экзотический пример. Взятка! Нет сегодня более актуальной темы. И принято считать, что это всегда корыстное преступление. Взятки существуют во всем мире. Но именно в России они массовое бедствие. Откуда такая массовость? Опыт наблюдений заставляет чуть-чуть иначе взглянуть на проблему. Оказывается, что «взятка» далеко не всегда мотивирована корыстью. В знаменитых взятках «борзыми щенками» гораздо больше традиции, патриархального уважения к положению и заслугам чиновника, потребностью внести некий личный элемент в сухие деловые отношения. Нередко и самим чиновникам важно не столько получить «борзых щенков», сколько ощутить знак уважения. Отсюда вопрос: занимается ли кто-нибудь изучением психологии и социологии «взятки», истинной природы и истинного характера коррупции? Мне такие работы не известны. Между тем, именно здесь могут быть найдены действенные правовые и, я бы сказал, социокультурные методы преодоления масштабов коррупции. Здесь, а не в бесконечных и бесполезных контролях и драконовских санкциях.
4)****) Дарендорф Р. От социального государства к цивилизованному сообществу//Полис. 1993. №5.0.31—35. R. Darendorf. Gesellschaft und Demokratie in Deutshland. M;nchen, 1965;
5*****)„Полиархию можно рассматривать…как вид режима, приспособленного для управления нациями-государствами, в которых власть и авторитет над общественными делами распределены среди плюралистического множества организаций и ассоциаций, которые достаточно автономны не только в отношении друг к другу, но и во многих случаях в отношении к управленческой деятельности государства“. Даль Р. Полиархия, плюрализм и пространство // Вопросы философии. 1994. № 3. С. 37— 48.
6******)G.Sartori. Democrazia e Definizioni. Bologna: Il Mulino, 1957. G. Sartori. The Theory of Democracy Revisited. Chatham, N.J: Chatham House, 1987.Comparative Constitutional Engineering. Basingstoke: Macmillan, 1994. Даль Р. Полиархия, плюрализм и пространство // Вопросы философии. 1994. № 3. С. 37— 48.
7*******)Именно в личности «вождя» самым полным и точным образом воплощена воля народа, - утверждал Шмитт. Объективная воля народа, - писал Шмитт, - хотя и является высшей волей, но не поддается учету в обычных обстоятельствах. Лишь в «решающий час» народ обнаруживает свою волю, которая означает волю к существованию. То есть волю сказать «да» или «нет», быть или не быть ему как обособленному народу. Но и это решение народ принимает не путем демократической самоорганизации, а путем подчинения воле политического гения – вождя. И поскольку воля вождя тождественна воле народа, беспрекословное исполнение воли вождя есть исполнение воли народа. Весь нравственный протест народа, связанный с позорным поражением Германии, - утверждал Шмитт, - соединился в личности Адольфа Гитлера, и отсюда этому человеку принадлежит право основать и поддерживать новое государство и новый порядок. Здесь коренится тождество воли вождя с волей народа. «Без его тотального руководства не могла бы существовать ни одного часа сама народная субстанция». С. Schmitt. Staat, Bewegung; Volk. Hamburg. 1938. См. также: Л.Б. Волков. Политическая доктрина и практика современного фашизма. Дисс. на соискание ученой степени кандидата юридических наук.. М. 1966. С.с. 280-293)
8********) К сожалению, такая трактовка при желании иожет быть использована со сылкой на ст. 97 Конституции РФ, которая гласит: "Депутаты Государственной Думы работают на постоянной профессиональной основе".
Примечание: Статья была подготовлена для публикации в журнале "История, политика, право" в августе 2011 г.но задержалась в редакции по техническим причинам. Публикается ожидается во втором номере журнала ближе к середине 2012 года. И вот, как бы откликом на нее, пришла новость из Германии. Комиссия по регламенту Бундестага решила ограничить право выступления депутатов, давать его только тем, кто назначен фракциями. Решение вызвало бурный протест депутатов всех фракций и ряда ведущих политиков. Аргумент критиков слово в слово совпал с тем, что говорится в публикуемой статье. Депутаты должны быть свободны и независимы в определении своей позиции и руководствоваться своей совестью и ответственностью перед избирателями.