На станции Бирюч они вылезли из угольного ящика. Прошмыгнули под воинскими составами, запыхавшись, поднялись по скользкому косогору. Там, опустившись на пятачок сухой земли, покрытой новой травой, Витек раскрыл мешок. Пока доставал хлеб и сырые картофелины, говорил двоюродному брату Володе:
— Дальше пойдем пешком. Фронт, поди, рядом.Видел на станции санитарный эшелон? Бинты там у раненых свежие, значит бои совсем недалеко. Двинем на запад и пристанем к любой части в первом же бою. Между боями нельзя, отправят обратно в Губаху. А под огнем им не до того будет. Вот тут мы и покажем себя. Врешь,—протянул неведомо для кого Витек, - запишешь в солдаты. Не для того мы тыщу километров от патрулей да милиционеров прятались, что б нас обратно с позором отправили!
Хлебом перекусили, картофелины спрятали в мешок. И пошли полем вдоль дороги, обогнув по пути большой поселок с каланчой, светлыми дымами над трубами домов в предвечерием воздухе и почти без руин. Видимо, война пощадила его жителей, лишь краешком крыла коснувшись домов и улиц.
* * *
Апрель сорок третьего был месяц как месяц. Во¬время пришло тепло, вовремя проросла трава. На хуторе Завалье бабы надрывались:появилась и быстро пошла в рост трава, и они сумели выгнать на выпасы уцелевшую за зиму худобу. Колхозный скот из эвакуации еще не вернулся, и все выгоны достались двум хуторским волам, корове с телком и пятку овец из подворья Феклы Ульяновны Захаровой. Приглядывали днем за скотиной пацаны Феклы Ульяновны Иван и Петька, а вечерами она сама собирала с выгона маленькое стадо. Днем же хоззяйка, как и все хуторянки, уже трудилась на колхозной пашне. Все еще худые после зимовки и хилые волы едва тянули однолемешный конный плуг, девочка-погонщица стерегла их хлыстинкой и плакала от бессилия, словно она виновата в слабости волов.
Приезжал участковый интересовался, не видела ли дезертиров, не появлялись ли чужие люди? Пацанам Ивану и Петьке наказывал:
-Вы тут крутитесь весь день, так получите боевое задание: замечать всех посторонних и мне докладывать. А за это вот, ей-богу, дам по разу выстрелить из пистолета.
-Тоже мне подарок!- Хмыкал ему вслед семилетний Петька. -Да вон там в яру целый пулемет валяется с лентами, стреляй не хочу. Лучше б он нам сахарную голову подарил. А то вон Анютке-вдове каждую ночь сахар таскает, ёё Андрюшка хвастается.
И ложились на спины, глядя в бездонное небо с барашками белых резвящихся облаков...
Но в тот вечер братья встретили мать с беспокойством:
—Вон там, в прошлогодних бурьянах по-над дорогой на Развилы, нынче дымок кучерявился. Мы было хотели подкрасться да поглядеть, а тут ветер с обратной стороны потянул, овцы против него и двинулись. Пока их завернули, дымок и пропал.
-Может, показалось? — Спросила мать. И сама потом строго велела: — увидите еще дым, не вздумайте подходить! Время лихое, вдруг немцы из окружения к своим пробиваются.
Овец загнала в закуток, пацанов уложила под дерюжку спать, а сама под окошко Анютки-вдовы: тут-тук в стекло.
Поднялась рама, появилась всклокоченная голова солдатки:
— Вот я постучу!—было забранилась она, по узнав в полумраке Феклу Ульяновну, встрепенулась: -Ай случилось чего?
— Позови участкового, кума.
—Да господь с тобой!—забожилась было та, но уже поверх в окне показалось усатое лицо милиционера:
—Стряслось чего, Ульяновна?... Погоди, сейчас выйду.
* * *
Витьку было уже полных четырнадцать, и он считал себя вправе командовать двенадцатилетним Володей:
— Зря я тебя послушался и костер развел. «Печеной картошки хочу, печеной картошки хочу!»— передразнил он брата. Собрался с немцами воевать, а у самого никакой выдержки... На вот. — протянул он ему крупную, разваленную напополам картофелину. -Соль кончилась. Но ничего, видишь, как полыхает в ночи? Это наша артиллерия работает. Еще день-два и мы на передовой. Представляешь, как обрадуются наши домашние, когда получат с фронта треугольнички! Мы ведь после первого же боя напишем. А теперь спи давай, боец Красной Армии Владимир Дробин.
...И они заснули, и снится Витьку его домик в два окошка на окраине уральского городка, добрый пес Пепел, по которому он нынче особенно скучал, и почему-то малахитовая ваза, которую из-за размеров мать после гибели на фронте отица сняла со стола и поставила в угол у двери. Вот ваза матовая, с сизыми прожилками, словно надвигается из мрака, а потом резко разваливается на куски, и один осколок больно впивается в плечо:
—Вставай, что ли, беглец!
Витек таращил глаза, на фоне ночного неба видит над собою лицо в форменной фуражке и резко кричит: — А-а-а!
— Чи! — лицо представляет палец к губам.— Брата испугаешь. Просыпайся, не место тут для ночлега.
«Вляпались, почти у самого места вляпались!» — сокрушался Витек, слушая милиционера. А тот перетряхивал их походный мешок.
— Значит на фронт бежим? Без вас немца добить некому? © родителях-то подумали?
И повел их к дому Феклы Ульяновны. Хозяйка уложила их на холодной печи, а участковый расположился на лавке у окна:
— Уж извини, Ульяновна, нынче я тоже у тебя заночую.
На рассвете милиционер бодро встал, во дворе сполоснул лицо из холодного умывальника, в хате развернул бумаги из полевой сумки.
Ориентировки были самыми разными. Из Острожского района в сторону Буденого угнали интендатский «студебеккер». Братья-убийцы Кныши ушли нз-под стражи и кружат где-то в окрестностях. Неведомые негодяи режут втихомолку уцелевший колхозный скот... «Ага, вот. На станции Бирюч были замечены двое подростков. По описанию Виктор и Владимир Дробины, учащиеся второй школы города Губаха, оставившие дома записки о том, что добровольно уходят на фронт. Их приметы...»
Через несколько минут у участкового сомнений
не оставалось.
-Слышь-ка, Фекла Ульяновна! Пошли своего мальца в Ряшиново с запиской в сельсовет. Я черкну председателю пару строк. Надо нам этих фронтовиков из бурьяна обратно отправлять. Ну, а пока нужно сообщить по месту их жительства: живы, мол, и здоровы, добивают ненавистного врага. Так, что ли? -Участковый увидел свесившуюся с печи голову Витька.
* * *
Петр Васильевич Захаров носит шкиперскую бородку и курит трубку. Он много лет ходил на судах торгового флота и до сих пор сохранил морскую походку. Широко расставляя ноги, словно боясь, что пол его новооскольской квартиры уйдет из-под ног, он вспоминает:
—К обеду председатель сельсовета прислал свой тарантас. Участковый усадил беглецов по разные стороны рядом с собой и сказал:
— Без шуток, братовья, а то стрелять буду. А вам,—повернулся он ко мне и брату Ивану,—нынче же дам выстрелить по разу из пистолета.
И в этот момент старший из беглецов так глянул на меня, что я сразу понял: во мне он признал предателя. А брат Иван некстати протянул участковому:
— Уж лучше сахару...