То приближаясь к берегу скованной льдом реки, то углубляясь в лес, змеится санный путь. Тишину морозной ночи нарушает лишь скрипичный дуэт полозьев да пофыркивание лошади, предоставленной самой себе. Да и нет надобности подгонять её, она и так бежит резво, зная, что это дорога домой.
Прислонясь к передку крестьянских саней, полулежит молодой человек. На нём огромный овчинный тулуп, поднятый воротник которого запорошен инеем. Дорога, в последнюю секунду увильнув от обрыва, повернула к лесу. В поле зрения Азата оказался Млечный путь. Парень поёжился, представив себя затерянным среди этих бесчисленных миров, и, приподнявшись, сел. Под ним зашуршало душистое сено. Взору его открылась разматывающаяся назад лента дороги. Невесёлые мысли, подобно рою встревоженных ос, начали обступать его. «Вот дорога, по которой я только что проехал, – думал он. – И где тут мои следы? А завтра, когда по этой дороге проедет лесовоз, даже самый опытный следопыт сможет ли определить, был я тут или нет? Неужели и в жизни так – не останется и намёка на моё пребывание на этой планете? Такая жизнь, какую я вижу вокруг, текла бы и без меня. Но раз на земле живу я, что-то же, наверное, должно измениться».
Скоро над противоположным берегом реки появилась полная луна. Жёлтый диск её представлялся Азату неким иллюминатором, за которым, думалось ему, более уютный, добрый мир. Казалось, луна-иллюминатор вот-вот откроется, прилетит оттуда кто-нибудь в «тарелке» и научит всех уму-разуму.
Впереди показались деревенские дома. С копнами снега на крышах и дымом из труб, они напоминали фарфоровых кошек с изогнутыми спинами и поднятыми вверх хвостами. Свет восходящей луны начинал уже заполнять собой деревню. Тем чернее казались окна дома, где жил Азат.
Лошадь встала, уткнув заиндевевшую морду в забор и учащённо дыша. Азат сбросил с себя тяжёлый тулуп и побежал открывать ворота…
-----
Зрители уже собрались и ждали начала спектакля. Вот и первые робкие хлопки. Потом и дружные аплодисменты. И представление началось.
Азат не торопился, его выход был позже. Он сел к зеркалу и не спеша начал приклеивать себе усы и бороду… Лишь после долгих уговоров согласившись участвовать в спектакле, он так увлёкся своей ролью, что даже во время урока, дав ученикам самостоятельное задание, принимался думать о том, как бы лучше сыграть тот или иной эпизод. Дополнительно возник и другой интерес – пара восхитительных глазок, принадлежащих студентке по имени Альбина. Сейчас она как раз на сцене, и её чарующий голос не даёт Азату как следует сосредоточиться. А вот и она сама! Вся в созданном автором пьесы мире выбежала со сцены и, обдав парня одурманивающим запахом своего тела, остановилась за ним, резко повернула голову, и длинные волосы её, раскрывшись подобно вееру, взлетели вверх. Азат залюбовался ею…
Медсестра Файруза, загримированная под старуху, толкнула его в спину: «Пошли, наш выход». Азат взял прислонённую к стене палку и медленным, шаркающим шагом, по-стариковски согнувшись, появился перед зрителями. Несмотря на изменённые походку и внешность, всё остальное: и густые русые волосы, и живые голубые глаза, и крепкие руки – конечно же, выдавали в нём полного сил молодого человека.
Персонаж Азата, как и он сам, был человек немногословный. На сцене он сидел за большим обеденным столом, пил чай, сам наливая из самовара. Время от времени с важным видом давал советы своей старухе. Та согласно кивала головой, улыбалась, продолжая, однако, делать всё по-своему. Два зрителя привлекли внимание Азата. Вот девушка в третьем ряду: вся напряглась, подалась вперёд, стараясь ничего не пропустить. Казалось, в этом бледном отражении жизни, чем являлось представление, она надеялась найти ответы на все свои самые жгучие вопросы. А вот в первом ряду – в шапке-ушанке, телогрейке – сидит дедушка Гиляз. В глазах его так и прыгают хитринки: «Ну-ну, что ещё изобразите? Вам лишь бы меня копировать. На большее, что ли, фантазии не хватает?» Азат почувствовал его мысли так же ясно, как если бы они были высказаны. Попробовал на ходу что-то менять, но выходило это глупо, неестественно, и он продолжал играть дедушку Гиляза, но уже стараясь не смотреть в его сторону.
После спектакля «артисты» шли по пустынной, необычно светлой для ночи улице. Смеялись, ещё и ещё раз вспоминая промахи, диалоги не по тексту… А ведь эти импровизации, в которых прочитывался намёк на привычки тех или иных сельчан, и вызывали как раз особое, ни с чем не сравнимое веселье у зрителей.
Хотелось дурачиться. Альбина вдруг толкнула Азата в сугроб и убежала, звонко смеясь. Ах, так? Вызов был принят… Догнал её Азат в три прыжка, но продолжал бежать за ней на расстоянии вытянутой руки. Ему захотелось увести девушку куда-нибудь подальше, туда, где никого нет.
Она смеялась уже тише. Всё неувереннее, с дрожью в голосе повторяла: «Не догонишь». Свернула в переулок. И тут он коснулся её плеча. Она, будто только этого и ждала, обессилев, упала навзничь. Он по инерции – на неё.
На целую минуту оба замерли. Через столько слоёв одежды он почувствовал все выпуклости и впадины её упругого тела. Её страсть горячим дыханием переливалась в него. Он поднял голову. Она в упор смотрела в его глаза. Они, молча, не отрываясь, начали пить из глаз друг друга нежность, страх, сомнения – всё одновременно. Казалось, это продлится вечно. Но тут послышались голоса. Влюблённые готовы были зарыться в снег. К счастью, друзья не заметили их, прошли дальше по главной улице. Но огонь, во власти которого находились молодые, погасить успели.
Дальше шли молча, будто провинились друг перед другом. А вот и её дом. «Что же дальше? – думал Азат. – Я довёл её до дома. Больше нет повода оставаться вместе, а отпускать не хочется. Как её задержать?»
– Спасибо, что проводил, – сказала она.
– Подожди, – проговорил он, – давай постоим. Хорошо, правда?
Постояли. Он искал слова.
– Звёзды как побледнели. Это луна их затмила, – нашёл он, наконец, самое банальное, что могло прийти в голову.
– Это временное затмение, – возразила она.
Постояли ещё. Девушку полагалось развлекать, а он не находил слов.
– Уже поздно. И холодно, – сказала девушка. – Я пойду.
– Спокойной ночи, – выговорил он, думая что поступает по-джентльменски, и в то же время ненавидя себя за это.
«Дурак я, дурак! – бичевал он себя, направляясь к дому. – Полный и окончательный идиот. Ну кто мне мешал хотя бы попытаться поцеловать её? Теперь уж не узнаешь, была бы она против или нет».
Остывший за день казённый дом встретил Азата, как встречает пациента больничная палата: казалось бы, все условия для жизни есть, но, попав сюда, отчётливо понимаешь, что ты болен. Когда же он, наконец, начнёт жить по-настоящему, глубоко пустив корни?
Молодой человек, затопив печь, сел на койку и уставился в огонь.
Ему хотелось разобраться в событиях прожитого дня. Семинар в райцентре, дорога домой, спектакль… О чём бы он ни думал, мысли его вновь и вновь возвращались в русло чар Альбины. А русло это оказывалось лабиринтом, из которого не было выхода.
Азат, дотянувшись до полки, взял книгу и открыл её на случайной странице. Прочёл: «Только жизнь заставляет страдать. Умереть не больно».
«Ну, спасибо тебе, Джек Лондон, успокоил! – в сердцах бросил он книгу на стол. – Когда я умру, мне уже ничего не нужно будет, вот почему не будет больно. Значит, надо, наоборот, хотеть, чтобы было больно, раз это признак того, что я живой… Неужели я больше никогда не увижу её сияющих глаз, не услышу заразительного смеха, так и не узнаю вкуса её губ? Всё-таки это глупо, что мы живём только один раз. Сейчас я, не зная, как жить, как вести себя с людьми, живу лишь в первом, черновом варианте. Со второй или третьей попытки, глядишь, получился бы и шедевр».
Тут он вспомнил стихи своего брата, сочинённые им под влиянием Омара Хайяма:
Ты Аллаха не чтишь, осуждают меня,
Ты живёшь не всерьёз, а как будто шутя.
Уродился таким, переделать нельзя,
Сам себе иногда через раз верю я.
«А может и правильно, что живём лишь один раз, – уже более спокойно рассуждал Азат. – Раз нельзя переделать, сколько раз ни живи, повторилось бы то же самое…»
Утро разогнало мрачные мысли Азата. Девственный снег блестел миллионами крошечных солнечных зайчиков. Улица была пуста.
Тут внимание Азата привлекло движение в конце улицы. Шла девушка. В одной руке её были вёдра, в другой – коромысло. «А вот и недостающая деталь картины, – оживился Азат. – Постой, да ведь это Альбина!»
Он перестал дышать, пересел так, чтобы его не было видно с улицы. И стал наблюдать. Вот девушка уже у колодца… В этот момент вскипел чайник, и Азат пошёл выключать его. Вернулся. Альбина, правой рукой вращая рукоятку ворота, левой подталкивая цепь, вытаскивала из колодца ведро с водой. Вытащила. Кристально чистая вода, блестя на солнце, капала на прозрачный лёд, со всех сторон облепивший сруб колодца.
«Почему я всё ещё здесь?» – подумал Азат. Надел валенки, пальто, открыл дверь… Закрыл её. Подошёл к окну. Альбина наполняла второе ведро. Пошёл к двери, шагнул за порог, подумал: «Не успел уже». Вернулся обратно к окну. Альбина цепляла вёдра на коромысло. «Я же успел бы!» – вырвалось у него. Пошёл к двери, новый вопрос: «А как я объясню, зачем вышел?» Вернулся. Она уже была в конце улицы…
«Чёрт бы меня побрал! – выругался он. – Трус несчастный! Можно же было воду из ведра вылить и выйти, будто и у меня вода закончилась».
Вылил воду и начал ждать. Но Альбина больше так и не появилась.
Наступила ночь. Азат достал из чемодана заветную тетрадь.
«Тоска. Невозможная, нечеловеческая тоска, – записывал он. – А какой прекрасный был день: ослепительной белизны снег, колодец, она… День угас, вместе с ним угасаю и я. Что же мне делать, куда себя деть? Неужели человек может выдержать столько мучений?»
Он встал, взял кочергу и долго шарил ею в печи, собирая в кучу головни. Щёки его вдруг разгорелись – то ли от жара огня, то ли от внезапно принятого им решения. «Пойду, посмотрю на звёздное небо», – подумал он, чтобы сначала хотя бы заставить себя выйти на улицу.
Всё представлялось просто: дойдёт до её дома, откроет калитку, поднимется на крыльцо, постучит в дверь. А там – будь что будет.
«Первый пункт плана выполнен, – ободрял он себя, подойдя к её дому, – приступаем ко второму».
Открыл калитку, под бешеный стук сердца направился к крыльцу. В этот момент по занавеске скользнула тень. Он не успел ничего сообразить, ноги, словно они имели собственное мнение, повернули обратно и зашагали прочь от дома.
Дойдя до реки, он остановился у самого обрыва. Долго стоял на пронизывающем ветру, скрипя снегом. Наконец, на что-то решившись, зашагал назад. Но на обратном пути всё повторилось в том же порядке: сердце застучало, решимость ушла в пятки, и он прошёл мимо её дома, будто просто прогуливаясь.
На другой день в учительской Азат услышал конец какого-то разговора:
– Так ты Альбину попроси, она тебе мигом нарисует.
– Попросила бы, сегодня улетает. Сейчас вот на аэропорт пошла.
Он еле удержался, чтобы сразу не выскочить вон. Посидел минуту, чтобы отвести подозрения, потом медленно встал и с деланным равнодушием удалился.
Потом бежал и повторял: «Говорить я не умею, обниму и поцелую. Пусть потом повесит. Или четвертует».
Сквозь заиндевевшие ветки можно было уже различать аэродромный домик. Вдруг гул вращающегося винта сотряс округу. Самолёт разогнался, взлетел и, чуть не задев верхушки деревьев, пролетел над самой макушкой Азата…
К вечеру разыгралась настоящая пурга. Вою ветра, казалось, не будет конца. Может, дом Азата уже давно под толстым слоем снега, а он думает: «Вот выйду…» Как будто так легко будет выйти. За чернотой оконного стекла промелькнула белая полоска, потом ещё, ещё… И будто это уже не дом, а вагон поезда, мчащегося сквозь ночь. «Альбина, Альбина! Как же я буду жить в мире, где нет тебя? Почему этот буран не мог начаться сегодня утром, чтобы ни один самолёт не мог прилететь за тобой?..»
В дверь постучали. Это был внук дедушки Гиляза.
– Дядя Азат, дедушка сказал, пусть в баню идёт.
Оказавшись на полоке, Азат вновь впал в задумчивость. Вообразил, что в бане он не один, а с Альбиной. Ему захотелось потрогать её, погладить по волосам, плечам… Картина становилась всё явственней, всё соблазнительней, угрожая превратиться в реальность… Тут переключился тумблер, и Азату расхотелось сходить с ума. Плеснул на раскалённые камни ковш воды. Горячий пар обдал его обжигающим жаром. И он начал ожесточённо бить себя веником по спине, по груди, по ногам… Затем голый выбежал в пургу и нырнул в сугроб. Опять забежал в жаркое нутро бани, опять бил себя горячим веником… И так до тех пор, пока не выдохся окончательно. Зато видения были стёрты, мозг чист и готов к более трезвым размышлениям.
Сидя у дедушки Гиляза за чашкой чая, Азат пытался представить Альбину в роли своей жены. «Она, конечно, огонь, – думал он, – в любовной страсти, видимо, равных ей нет. Но долго ли она сможет притворяться огнём свечи, не превратится ли в пожар, в действующий вулкан, не оставляя никаких шансов на выживание?»
В трубе воет ветер. На что-то жалуется, о чём-то плачет. Но ветер ли это? Не душа ли чья-то заблудившаяся?
ВЕТЕР ЕЁ ВОЛОС
Из книги «И текла река».
Издательство Татарстанского отделения Союза российских писателей. - Набережные Челны, 2009 год.