Корабль не знал имени своего Oтца. Да и как он мог знать, если его Oтец затерялся в паутине коридоров конструкторского бюро задолго до его рождения. Корабль даже не подозревал, что в своём семействе он девятнадцатый по счёту и, очевидно, последний. Именно этим кораблём заканчивалась постройка серии сухогрузов неограниченного района плавания.
Зато он знал, что его Mать - судоверфь. Именно тут, на этой верфи был заложен его киль. Именно здесь корабль начал обрастать набором и бортами. Именно здесь в его чреве установили огромный двигатель и множество вспомогательных механизмов. Работы по рождению корабля не затихали ни днём, ни ночью, повсюду сверкала сварка и стоял невыносимый грохот. Корабль был равнодушен ко всему происходящему, ведь он пока был просто огромной грудой железа и не более того. Он пока не чувствовал ни боли, ни усталости, ни раздражения.
В один из весенних дней Корабль с грохотом спустили со стапеля на воду и он закачался на поднятой им же волне, в недоумении стряхивая с себя через палубные шпигаты невесть откуда взявшуюся холодную воду.
Дни проходили в непрерывных хлопотах: что-то докрашивали на палубе, в трюмах и в машинном отделении, проворачивались механизмы, озабоченные приёмная и сдаточная команда носились друг за другом с ворохом документации.
С каждым новым днём суеты становилось всё больше и больше. Корабль каким-то особым способом уже научился выделять среди суетившихся «своих» и «чужих». Он догадывался, что в своей жизни он никогда не останется один, что на нём всегда будут люди, но и это ему было абсолютно безразлично.
В начале лета к кораблю подошли два буксира и отвели его от причала. На мостике ручку телеграфа поставили на «самый малый вперёд», корабль вздрогнул двигателем, тяжело вздохнул и вода за кормой забурлила от первых оборотов винта – вперёд, на ходовые испытания!
Через сутки Корабль вернулся с испытаний, но не к Матери-судоверфи, а в порт на первую в своей жизни погрузку.
Где-то в середине погрузки на борт поднялся человек с крестом и большой книгой в руках. Он что-то прочитал и пошёл по всему кораблю – от самого верхнего мостика и до машинного отделения и трюмов, не пропуская ни одной каюты и ни одного рабочего помещения. При этом он щедро окроплял водой переборки, подволоки, палубы, механизмы и людей. С каждым взмахом его руки в Корабле просыпалось и крепло что-то новое и до сих пор ему неведомое. В Корабль вселилась Душа и он радостно взглянул на мир стёклами иллюминаторов. А на мостике и в машинном отделении появились иконы Николая-Чудотворца – защитника моряков.
Ещё немного и Корабль побежал по зеркальной глади моря в неведомые ему дали, неся в себе несколько тысяч тонн груза.
Свой первый шторм Корабль запомнил на всю жизнь. Ему, привыкшему к тому, что всё крутится вокруг него, вдруг пришлось узнать, что есть кто-то более могущественный, кому, собственно, глубоко наплевать на то, что Корабль только что родился. Океан испытывал Корабль на прочность. Испытывал трое бесконечных суток. Он поднимал Корабль высоко на волну, почти что к серому, покрытому грязными облаками небу, и швырял потом со всей силы вниз, словно желая, чтобы Корабль достиг в своём падении самого океанского дна. А Корабль, придя в себя от первой океанской атаки, мужал с каждой новой волной. Он бешено крутил винтом, перекладывал с борта на борт руль, пытаясь держаться носом на волну, порой заходился в жестоком слемминге, сбрасывая с себя потоки воды, гулявшей по палубе от бака до кормы. Вот уже полетели с бортов клочья краски, не выдержав ударов волн, а в трюме что-то загрохотало, но Корабль упрямо подминал и подминал под себя волны.
На четвёртые сутки из облаков выглянуло солнце и Океан потихоньку начал успокаиваться, с неохотой отпуская Корабль из своих объятий. Корабль и не подозревал, что шторма – это его будущая жизнь, если не вся, то в своём большинстве.
Первые два года Корабль ходил в далёкую Дудинку, пробиваясь сквозь, казалось, насквозь промёрзшее Карское море в составе ледовых караванов и теряя краску на бортах и сами бортовые кили в жестоких ледовых тисках. Палубы покрывались тостым слоем льда, ванты обрастали льдом так, что были толще самих себя в несколько раз. Экипаж часто выходил бороться с обледенением и Корабль кривился от боли, когда лом или кувалда ударялись об его палубы. Но даже когда ему было очень туго, он находил время для развлечений, иногда пугая своим хриплым не по возрасту гудком белых медведей.
В доке Корабль, конечно, не видел себя со стороны, но всё равно ему было очень стыдно за свой внешний вид. Два года плаваний во льдах состарили его на сто лет, металл между шпангоутами вдавился вовнутрь и борта его были похожи на стиральную доску, а одна из лопастей винта была иззубрена льдом.
Николай-Чудотворец два года хранил Корабль и его Экипаж в студёных широтах. Что же ждёт их после ремонта? Куда Капитан проложит курс?
Свежевыкрашеный, радостно улыбающийся обводами форштевня, Корабль повёз груз в Иран. По хорошей погоде проскочил Ла-Манш, немного покачался на зыби Бискайского залива, едва рассмотрел вдалеке маяк мыса Финистерре, влился вместе с другими Кораблями через горло Гибралтарского пролива в Средиземное море и бросил якорь на рейде Порт-Саида в ожидании очереди на проход Суэцким каналом.
Корабль разве что только во время сдаточной штурмовщины видел такое количество народа. Казалось, что весь Египет собрался на его палубе и в надстройках. Озверевший уже через пару часов стоянки Капитан орал только матом на всё, что двигалось в поле его зрения. Корабль его понимал – Капитан лишился нескольких десятков блоков сигарет, которые пришлось раздать при оформлении разрешения на проход каналом. Корабль уже от кого-то слышал, что капитаны в своём подавляющем большинстве ненавидят это место на земном шаре из-за непомерных поборов, творимых местными властями.
В конце концов, прибыл лоцман – такой же, как и все, вымогатель, и Корабль, выбрав якорь, вошёл в Суэцкий канал, оставляя по обеим бортам песок, песок, песок... Иногда на берегах попадались танки, подбитые во время войны и оставленные, как памятники самим себе. В Большом Горьком Озере Корабль опять бросил якорь, пропуская караван, идущий на север.
Жара, только жара и ничего, кроме жары. К поручням невозможно прикоснуться. Жаркий воздух нагревает корабельный металл и становится ещё жарче. Корабль задыхался от жары Красного моря, с грустью вспоминая те два года, которые он прожил на севере.
Баб-эль-Мандебский пролив вывел Корабль в Аденский залив. Капитан вёл Корабль как можно дальше от берегов, пытаясь выдерживать максимальную скорость. Воды залива кишат пиратами и столкнуться с ними, значит быть беде. Корабль не слышал о пиратах ничего, но общее волнение экипажа передалось и ему и Корабль изо всех сил старался вытолкнуть себя и экипаж из этих чёрных вод. А навстречу ему из Персидского залива шли корабли с нарисованными на бортах флагами государств, к которым они были приписаны. В заливе полыхала война и флаги были, как призрачная надежда защиты – мы не воюем с вами, мы везём вам то, без чего вы не можете обойтись, не топите нас!
На этот раз всё обошлось и Корабль сдал свой груз в порту Эль-Бушир, стоя у причала совсем рядом с почти построенной атомной станцией.
Вскоре Корабль испытал вкус крови, когда в один из его трюмов с почти семиметровой высоты рухнул человек. Корабль вдруг понял, что ничто не может быть вечным в этом лазурном мире и, может быть, и ему когда-то придётся встретиться со своим временем-палачом. А человек лежал на палубе трюма в нелепой позе и уже не был человеком, в доли секунды преодолев барьер с грустным названием «до и после».
Пройдя Маллакским проливом, проголодавшийся Корабль бросил якорь на сингапурском рейде. Топливо было совсем на исходе и он переживал, что оно вот-вот закончится и он очень подведёт экипаж, хоть вины Корабля в этом совсем не было. Полученное топливо, по словам старшего механика, было таким же отвратительным, как пудинг, неудачно приготовленный соней-поварихой. Корабль задыхался от переизбытка серы и прочих примесей, турбины его выли и надсадно кашляли, а иногда просто шипели от негодования. Кораблю было искренне жаль свои механизмы и машинную команду, которая с ног сбилась, пытаясь обеспечить ему нормальную скорость.
Достигнув берегов Австралии, Корабль почти выжег плохое топливо, получил другое и ещё почти два года радовался жизни, работая за Большим Барьерным Рифом у восточного австралийского побережья. Свежий чистый воздух, спокойная вода и ясное небо радовали душу Корабля, но он, к своему удивлению, скучал по штормам и бурям, по снежным зарядам и ледовым полям.
Корабль не был красив. Обычный сухогруз, не очень быстрый, не очень большой. Кое-кто из экипажа даже презрительно называл его «лоханкой», но Корабль не сердился, ведь многие называли его ещё и «кормильцем». Старшие командиры работали на нём с самой приёмки на судоверфи и даже не помышляли о другом Корабле. Боцман загонял палубную команду, чтобы ни единого ржавого пятнышка не было на теле Корабля. Механики не отходили от двигателей и механизмов, своевременно делая им профилактику. Штурмана прокладывали курсы так, чтобы Корабль проходил в безопасном расстоянии от рифов и береговых отмелей.
Отдоковавшись в очередной раз, Корабль взял в Сиднее груз для Венессуэлы и отправился покорять тропические горячие воды и течения. Долгий трёхнедельный переход до Панамского канала не показался ему утомительным, тем более, что то и дело на пути попадались многочисленные острова, раскиданные по всему Тихому Океану. Они радовали глаз, то один, то другой член экипажа прибегал в рулевую рубку, желая узнать название очередного острова. Штурмана, видя свою значимость, раздували щёки, важничали и цедили сквозь зубы: «Паго-Паго, Таити...». Корабль тоже с любопытством таращился на неведомые земли якорными клюзами. Если бы он мог, то пел бы или просто визжал от восторга.
В Панамский канал Корабль заходил с опаской. Очень уж узким казалось ему это одно из чудес света. Но очень скоро он увидел, что ему навстречу важно следует другой Корабль, превосходящий его в размерах эдак раз в двадцать, и успокоился. Под звон электротележек, которые помогали ему в четыре руки, он благополучно миновал шлюзы Сан-Педро и Мирафлорес и поднявшись на несколько десятков метров над уровнем Океана, прошёл сквозь ущелье, выкрутился в нескольких крутых поворотах, пересёк озеро Гатун и в конце концов одолел последний шлюз, спустившись в воды Атлантического Океана.
В Венессуэле выгружали недолго, суток пять, после чего Корабль лёг на курс, ведущий его в далёкий бразильский порт Паранагуа. Высокая встречная зыбь убивала скорость корабля, а сам он душой чувствовал, что в экипаже нарастает напряжение. Корабль не мог понять причину, ведь всё отлично – зыбь, волны, всё как и должно быть в Океане.
А в радиорубке капитан принимал телеграмму за телеграммой с инструкциями о том, что весь следующий год Корабль будет работать в районе Гвинейского залива, по большей части – возить грузы между нигерийскими портами.
В течение всего перехода из Бразилии в Нигерию экипаж делал странную и непонятную для Корабля работу. На его иллюминаторах появились стальные решётки, на планширях фальшбортов растянули несколько рядов колючей проволоки. В хлопотах экипаж совсем забросил покрасочные работы и Корабль потихоньку покрывался налётом ржавчины.
Это был тяжёлый год. Корабль переходил из одного нигерийского порта в другой, развозя мелкие партии различных грузов. Если, подойдя к месту приёма очередного лоцмана, его не брали под лоцманскую проводку, Корабль не становился на якорь в ожидании лоцмана, а уходил на ночь далеко в Океан, опасаясь нападения нигерийских пиратов, а к утру опять возвращался ближе к берегу. В портах капитану не давали покоя бесчисленные проверки днём, а экипажу ночные бдения на палубе. Часто по ночам на Корабль, почти не обращая внимания на колючую проволоку, забирались грабители. Взламывались замки на дверях кладовых и корабельное имущество бесследно исчезало в ночи. Экипаж ничего не мог противопоставить ловким и сильным грабителям, вооружённым длинными ножами и зачастую обкуренным какой-то гадостью. Корабль искренне недоумевал – почему у экипажа нет оружия? Почему экипаж не может защитить себя, груз и Корабль? Да, и Корабль! Ведь ему тоже больно, когда замки слетают с петель, когда по палубе топают чужие ноги...
Однажды ночью на палубу заскочили пираты, вооружённые не только ножами и Корабль опять познал вкус крови – на палубу бездыханно упал молодой совсем матрос, прошитый автоматной очередью.
Утром Корабль слышал, как местный агент объяснял капитану, что на них ночью напали борцы за свободу дельты реки Нигер и что экипажу повезло в том, что Корабль не был захвачен и не угнан в одну из многочисленных проток, укрытых в мангровых зарослях и отделались всего лишь одним трупом.
Как-то Корабль заканчивал выгрузку в порту Варри и уже вовсю готовился к выходу в Океан, но из джунглей раздались пулемётные очереди и вода вокруг него закипела от пуль. В городе поднялось сразу несколько дымов – там горели подожжённые кем-то дома, слышались нескончаемые выстрелы. Пять суток экипаж не выходил на палубу, опасаясь нарваться на шальную пулю, а Корабль всё-таки принял в свой борт пять скользящих пуль, в память о которых на его борту остались глубокие вмятины-шрамы.
Очередной док ждал Корабль в Лас-Пальмасе, куда он еле плёлся обросший ракушками, рыжий от ржавчины, то и дело надсадно кашляя турбиной из-за плохого топлива. Но с иллюминаторов снимали решётки, а с планширей убирали колючую проволоку! Корабль знал от капитана, что за год работы в Гвинейском заливе экипаж потерял одного человека убитым и ещё четверых, подхвативших малярию, пришлось отправить домой.
После ремонта Кораблю предложили поработать в Средиземном море и он с радостью согласился. Пусть и не север, но и не Гвинейский залив! Корабль не знал, что эта работа для него будет последней...
Несколько месяцев Корабль носился по Средиземке, посещая порты Италии, Испании, Франции и Турции и нигде не задерживаясь. Грузов было много, очень много, и Корабль с радостью ощущал свою значимость, спеша как можно быстрее избавиться от груза на борту и тут же бежать за следующим.
Однажды на рейде большого порта Корабль на несколько дней стал на якорь в ожидании очереди под загрузку. Команда не спеша приводила его в порядок – ожидалась очередная инспекторская проверка.
На четвёртые сутки на рейд опустился плотный туман и на мачтах завращались антенны локаторов. Изредка из тумана доносились туманные сигналы других кораблей, предупреждая смельчаков, маневрирующих на рейде, об опасности столкновения. Корабль тоже осматривал рейд в локаторе глазами вахтенных штурманов и сразу заметил, что из порта выходит какой-то корабль. Когда он определил, что пеленг на него не меняется, а дистанция быстро сокращается, Корабль начал подавать сигналы тифоном, пытаясь привлечь внимание безумца...
Не помогли ни лихорадочные попытки запустить двигатель в авральном режиме, ни вытравленная до жвако-галса якорная цепь – в правый борт въехал форштевень контейнеровоза, круша каюты и механизмы в машинном отделении. Корабль содрогнулся от удара, охнул и резко накренился. Жестокая боль пронзила его корпус, а в машинное отделение через пробоину хлынула вода. Корабль знал твёрдо – он не имеет права затонуть до тех пор, пока на нём находится экипаж, и он боролся с водой изо всех сил. Экипаж спустил шлюпку с другого борта и оставил тонущий Корабль в одиночестве. А он не затонул! Так и стоял полузатопленный и пытался разглядеть в тумане шлюпку, надеясь, что экипаж вернётся.
Экипаж вернулся, туман рассеялся, подошли несколько буксиров и отвели Корабль на ближайшую отмель. Через несколько дней судоремонтники сумели залатать пробоину, из машинного отделения откачали воду и Корабль всплыл.
Люди долго решали, как им поступить с Кораблём, и решили, что дешевле будет отправить его на металлолом, чем делать дорогостоящий ремонт.
Корабль отбуксировали на кладбище кораблей – судорезку, где уже ожидали своей участи несколько десятков таких же, как и он, приговоренных к смерти.
Капитан снял икону Николая-Чудотворца на мостике и последним их экипажа спустился по трапу, пряча как бы от ветра лицо... А корабль шепнул ему вслед:
- Кэп, а как же я? Не уноси с собой мою душу...
Его никто не услышал.
12.02.2012
Переход Бетио – Манта