Аврора Владимировна любила «Шоколадницу». Это уже превратилось в ритуал, особо обставленную приятность, которую она позволяла себе довольно часто, - заходить сюда на чашечку горячего шоколада по дороге домой из литературного музея, где директорствовала.
Моложавая элегантная сорокапятилетняя дама, доктор филологии, уважаемая и популярная в городе, она до сих пор считалась достойной невестой, хотя и не стремилась к замужеству.
Учеба, две блестящие диссертации, не скомпилированные из чужих монографий, а имеющие собственный научный вес и приравненные к открытиям в истории литературы, были куда важнее романтических увлечений молодости. Кроме того, она всегда чувствовала, что ни один из претендентов на ее руку и сердце не дотягивает до ее интеллектуальных ожиданий от будущего спутника жизни. Так и осталась одна. И ни разу не пожалела об этом.
Были и друзья, и путешествия, и интересные встречи, и работа в архивах всего мира, и яркие публикации, и созданный ею практически на пустом месте замечательный музей, и многое-многое другое, что полностью заполняло жизнь.
«Шоколадницу» Аврора Владимировна любила не за шоколад, а за изысканность атмосферы, гармонировавшей с ее собственным ухоженным обликом. В полумраке небольшого зальчика, увешанного авторской графикой самого модного художника в городе, она садилась за изящный стеклянный столик, согретый светом похожего на оранжевый апельсин светильника, вдыхала из тонкого фарфора благородный какао-кофейно-карамельный аромат, доставала дорогую длинную сигарету – так, побаловаться и чем-то занять свои тонкие наманикюренные пальцы – и погружалась в чтение газеты или журнала под ненавязчиво шепчущую музыку.
Аврору Владимировну радовали эти вечерние часы, когда никуда не нужно было спешить.
В этот раз газета открылась на большой статье о семейном детском доме где-то в Приморском крае. На групповом снимке были запечатлены совсем уже взрослые ребята, подростки и малыши, которые окружали крепенькую, с несерьезно взлохмаченной мальчиковой стрижкой матрону. Женщина широко улыбалась большим ртом, и все вместе они нарочито выглядели как рекламный плакат о счастливом детстве.
Авроре Владимировне это было неинтересно. Она совсем было собралась перевернуть страницу, как ее взгляд выхватил примечательную деталь: на летней, с открытыми плечами трикотажной майке, рельефно подчеркивающей округлые формы хозяйки детского дома, по вороту шла несуразная меховая опушка…
... Очередь в приемную комиссию Одесского университета была большой. В восемьдесят четвертом году на филологический факультет документы подавали практически одни девчонки.
Ава пристроилась со своей схваченной тесемочным бантиком картонной папочкой в самом хвосте и огляделась: соискательницы высшего филологического образования четко делились на две категории. «Комсомолки-отличницы», как их про себя обозвала Ава, были одеты по-школьному – «белый верх, черный низ», скромно причесаны и с комсомольскими значками на груди. Эти, безусловно, желали грызть гранит науки. Другие, подкрашенные, в модных заграничных шмотках с одесского «толчка» («институт благородных девиц» - припечатала их Ава), явно пришли на самый «женский» факультет университета с целью получить преимущество на ярмарке невест за счет дипломов о высшем, не важно каком образовании.
Ава снисходительно подумала, что она здесь как бы сама по себе: в университет пришла исключительно за знаниями, но и всем этим «комсомолкам – отличницам» она не чета.
Незаметно бросив взгляд на свои стройные ноги, казавшиеся еще длиннее из-за вызывающе короткой замшевой юбки и высоченных платформ на дорогущих итальянских из такой же замши туфлях, Ава вспомнила афоризм Стендаля: «Красота – это ожидание счастья». А вот ей не надо было ждать счастья – Ава с детства ощущала себя счастливой.
Её размышления прервал громкий плач, донесшийся от стола приемной комиссии. Рыдала одна из «комсомолок-отличниц», маленькая, какая-то квадратненькая, похожая на только что вылупившийся из-под земли гриб-боровичок девчонка, у которой не хотели принимать документы. Очередь злорадно безмолствовала – еще бы, на одну конкурентку сейчас станет меньше.
Аву это взбесило: даже не пытаются изобразить сочувствие, мерзавки! Она протиснулась к столу и увидела, что плачущая девчонка еще и некрасива лицом: рот до ушей искривляла гримаса плача, в верхних зубах зияла безразмерная щель, в которой могла застрять и ложка, а жесткие, как будто залакированные, волосы торчали во все стороны, как взлохмаченный ветром клубок перекати-поля. Поступать в Одесский университет это чудо приехало из города Волжского, который находился чёрт знает где. И без паспорта. А без документа, удостоверяющего личность, заявление о приеме брать не хотели.
- Пойдем, - решительно сказала Ава, - и потащила зареванную девчонку в туалет умываться. Она плеснула ей в лицо холодной воды, отерла щеки и нос своим нежным батистовым платочком и спросила:
- И надо было ехать так далеко? У вас что, ближе филологического факультета нет?
- Есть… только я мечтала… хотела в Одессу… на Чёрное море… - снова распустила нюни девчонка.
Её звали Ирка. Ирина Волчишкина. Нелепая фамилия удивительно шла ей, как будто окончательно пришлепывала все ее смешные недостатки. Волчишкина была старшей в многодетной семье, где воспитывались шестеро детей, и седьмой был на подходе. Родителям было все равно, где будет учиться их дочь, только они сразу предупредили, что материально помогать ей не смогут. Хочет в Одессу – пусть будет Одесса. За ее личный счет.
Все это Ава и рассказала председателю приемной комиссии, пожилому профессору-историку, к которому привела опухшую от слёз Ирку. Тот внимательно выслушал, посмотрел на взлохмаченного грибка-боровичка из Волжского и велел срочно запросить паспорт телеграммой, а заявление от Волчишкиной принять под обязательство предоставить полный пакет документов к первому экзамену. Все разрешилось довольно просто.
С тех пор Ирка Волчишкина прилепилась к Аве, как самый настоящий банный лист. И Аве это даже понравилось. С Волчишкиной она почувствовала себя нужной и значительной, этакой дуэньей, без которой не обойтись.
Официантка бесшумно сменила пепельницу под апельсином-светильником. Аврора Владимировна и не заметила, как успела выкурить две сигареты – обычно она никогда не курит много. Щелкнув крошечной позолоченной зажигалкой с логотипом фирмы «Шанель» и залпом вдохнув терпкий дым очередной сигареты, она разгладила газетную страницу в пятне света. Ну конечно, это Волчишкина. Ирка всегда твердила, что хочет много детей.
Для поступления Волчишкина не добрала одного балла. Однако ректорат университета, учитывая ее статус ребенка из многодетной семьи, постановил все-таки зачислить Ирку в студентки. Но когда она стала первокурсницей, проблемы с ней только начались.
Из-за злосчастной тройки, полученной на вступительном экзамене по английскому языку, Волчишкина попала в изгои: стипендия ей не полагалась, не полагалось и место в университетском общежитии. Такие тогда были порядки. Ни денег, ни крыши над головой, ни поддержки из города Волжского – для Ирки наступали чёрные дни. Ава посоветовалась с мамой, и та пообещала помочь.
Семья Авы полностью держалась на маме. Отец, заместитель председателя горисполкома, все дни, даже выходные, допоздна проводил на службе. И мама, чтобы не отвлекать его от важных обязанностей, занималась абсолютно всем - от бытовых домашних проблем и воспитания единственной дочери до помощи многочисленной родне и лидерства в домовом комитете. А ведь мама Авы сама работала на ответственной должности главврача детского санатория, в котором проходили лечение и реабилитацию дети, больные церебральным параличом.
Мама и предложила Волчишкиной подрабатывать в ее санатории ночной нянечкой. И вопрос с жильем она решила. В их элитном «обкомовском» доме жила народная артистка СССР Екатерина Ароновна Ингулова, над которой мама Авы по-соседски шефствовала.
Семидесятитрёхлетняя актриса вне сцены была беспомощна, как ребенок. Покупку продуктов, готовку, уборку и прочую «домашнюю каторгу», как называла возню по дому Екатерина Ароновна, периодически брали на себя домработницы. Увы, ни одна из них не удовлетворяла запросам бывшей примы областного драмтеатра. Расставания с нерадивыми Фрёкен Бок происходили бурно. Екатерина Ароновна являлась к Авиной маме с мокрым полотенцем на лбу, поднявшимся давлением и глубоким контральто расписывала в лицах, какая негодница попалась ей опять.
Мама, всегда воспринимавшая ее страсти с юмором, с подчеркнуто озабоченным лицом измеряла народной артистке давление, делала какой-нибудь укольчик, заодно приглашая отобедать у них и отужинать, пока не найдется новая помощница по дому.
- Волчишкину? К Ингуловой? Да Екатерина Ароновна выставит ее, как только увидит! Ирка убьет ее одним своим видом, - воскликнула Ава, узнав о планах мамы определить на постой к актрисе бездомную подружку в обмен на домашние обязанности.
Но Екатерина Ароновна и Волчишкина поладили. Конечно, воспитание в «колхозе», как Волчишкина называла своё безразмерное семейство, научило Ирку быть хозяйкой. И престарелая актриса не могла не оценить ее усилий по превращению запущенной богемной квартиры в чистенький рай, который так и пронизывали аппетитные запахи из кухни.
Только главным в их отношениях стало совсем другое. Тогда Ава так и не смогла разобраться, почему эта некрасивая и смешная девчонка почти всегда вызывала теплую волну участия окружающих. Участия и желания сделать её жизнь хоть чуточку светлее.
Аврора Владимировна вздохнула. Теперь, став мудрее и искушеннее, она понимала, что Волчишкина брала неподдельной искренностью, сквозняковой распахнутостью души, стремящейся пропустить через себя весь мир, в котором сама Ирка была микроскопической песчинкой. При собственной заниженной самооценке окружавшие её люди казались Волчишкиной гигантами. В каждом она находила одни достоинства. Она буквально растворялась в любом своем знакомом, вне зависимости от того, был он взрослым или ребенком. И те, кто попадали в её насыщенное восхищением и любовью биополе, начинали на него реагировать. Это как явление резонанса – знаете? – когда энергетическая волна с бешеной скоростью несется от своего источника и, столкнувшись с оказавшимся на ее пути объектом, вызывает почти такую же ответную волну.
- Поговори с Ирой, - как-то сказала мама. – Меня беспокоит, что она тратит на санаторных детей почти все деньги, которые зарабатывает за свои дежурства. У меня нет права контролировать ее покупки, а ты как подруга имеешь на нее влияние.
Ава была возмущена. Вот дурочка, ну какая же Волчишкина дурочка! Эта несчастная троечница никогда не вытягивает на стипендию и так по-глупому транжирит свою мизерную зарплату! Да у санаторных детей есть все: усиленное питание, игрушки, развлечения, врачи, няньки… Тем более что все они находятся под строгим контролем мамы.
Однако на ее внушение Волчишкина захлопала густо накрашенными гуталиновой тушью ресницами, немедленно расплывшимися от заполнивших глаза слёз, и упрямо заявила:
- Ты не понимаешь. Эти детки… их же со всего Союза к нам привозят… Все церебральные, искореженные, скрюченные… Ни двигаться, ни говорить толком не могут, а переживают, как обычные нормальные дети. Три – четыре месяца в санатории, некоторые даже по полгода… Беспомощные совершенно, представляешь? А родители иногда даже не имеют возможности к ним приехать за все время. Вот приди на моё дежурство - поймешь.
Ни на какое Иркино дежурство Ава, конечно же, не пошла. Об этих больных детях она достаточно наслушалась от своей мамы и, честно говоря, боялась даже увидеть их. Хочет Волчишкина таскать им бесконечные воздушные шарики, плюшевых мишек, конфеты и прочую дребедень – на здоровье. В конце концов, раз это доставляет ей удовольствие, пусть за это удовольствие и платит.
Но когда выяснилось, что в свою благотворительную деятельность Ирка втянула и Екатерину Ароновну, Ава была поражена. Народная артистка, которая всегда казалась ей напыщенной и капризной, с энтузиазмом взялась помогать Волчишкиной.
То они весь вечер надували Иркины воздушные шарики, размалевывая их улыбающимися рожицами, то клеили пестрые клоунские колпаки с резиночками под горло, чтобы они не падали с детских голов, то переписывали на кассету песни из мультиков. А чуть позже Екатерина Ароновна придумала приходить на Иркины дежурства и читать больным детям своим хорошо поставленным голосом сказки на сон грядущий.
Волчишкина и престарелая актриса сделались самыми настоящими подругами. Ирка таяла, растворялась в Екатерине Ароновне, ее таланте, известности и былой красоте. А та щедро делилась с ней своими высокопарными жизненными предначертаниями.
- Ирочка, - рокотала контральто народная артистка, - запомни, дорогая, всем женщинам, вне зависимости от возраста и социального положения, идут меха, хорошие духи и розы. Ты можешь быть в скромном маленьком чёрном платьице, но если на твоих плечах будет пушистый нежный манящий мех и вокруг будет витать облако исключительно «твоего» парфюма, обязательно найдется мужчина, который захочет подарить тебе розы. Всегда, дорогая! Подтверждено моим жизненным опытом.
Волчишкина внимала и… растворялась. Результатом изучения богатого жизненного опыта Екатерины Ароновны стала идиотская привычка Ирки лепить на все без исключения свои жалкие одежки полоски меха, которые она с маниакальным упорством отрезала от старой кроличьей шубы, подаренной ей артисткой. Кроличий мех окутывал горловины всех стареньких свитеров Волчишкиной, красовался на подоле юбки, был вшит в виде вставок на пальто и топорщился помпоном на берете. А немалый его кусок, вырезанный из спинки шубы, Волчишкина называла «палантином» и таскала на своих квадратных плечах как накидку.
Это было ужасно! Особенно в сочетании с приторно-сладкими польскими духами «Быть может», которые вошли тогда в моду и в которых Ирка буквально полоскала свои «меха».
- Ты, наверное, и свадебное платье обошьешь каким-нибудь собачьим мехом, когда будешь замуж выходить? – как-то едко спросила Волчишкину Ава.
Та захлопала гуталиновыми ресницами:
- Но ведь это так женственно…
- Ах, Ирка, Ирка, народная артистка Ингулова, похоже, осталась с тобой на всю жизнь, - иронично подумала Аврора Владимировна, разглядывая трикотажную майку с меховой опушкой на портрете улыбающейся в окружении детей Волчишкиной. А ведь у нее и вправду вскоре появились розы. Да еще от какого парня!
На летних каникулах, перейдя на четвертый курс, Ава с Волчишкиной отправились в Ленинград. Это была идея Екатерины Ароновны, которая не только списалась со своей сокурсницей - ленинградской артисткой и договорилась, что девчонки поживут у нее пару недель, но и субсидировала поездку Ирки.
- Изучать историю литературы и не побывать в городе Достоевского, Блока, Ахматовой?.. Ах, молчите! Летом я отправлю вас в Северную Пальмиру, хотите вы этого или нет, - решила за них Екатерина Ароновна.
И в первый же вечер, гуляя по высветленному белыми ночами торжественно прекрасному Ленинграду, они познакомились с Сергеем Тарасовым. Вернее, он познакомился с ними. Просто подошел в своем потрясающем белом морском мундире, сияя новёхонькими лейтенантскими погонами, и спросил:
- Разрешите представиться?
Сергей только-только окончил военно-морское училище и догуливал свой первый офицерский отпуск, получив назначение на Тихоокеанский флот. Он рано осиротел, воспитывался у бабушки, а в двенадцать лет по совету друзей отца, военного моряка, стал нахимовцем. Так что морская служба была для Серёжи Тарасова и семейной традицией, и образом жизни с самого детства, и возможностью чего-то в этой жизни добиться.
Аве он понравился. Высокий, плечистый, с улыбчивыми медово-карими глазами и спадающим на лоб светлым чубом, Серёжа был из тех парней, кто сразу становится «своим». Легко подчиняясь его весёлой настойчивости, девушки согласились покататься на теплоходе по ночной Неве.
Назавтра Сергей назначил им встречу у Эрмитажа и, стоя под атлантами, подпирающими его боковой портик, держал в руке две крупные розы на длинных изящных стеблях. Розовую он вручил Волчишкиной, алую – Аве. И это ей тоже понравилось. Не жадный – решила она, тем более что Сергей сразу предложил им устроить «грандиозное мороженоедение» и потащил в кафе «Север» на Невский проспект, где велел официантке принести каждой по полкило разноцветных оплывающих сладким блаженством шариков.
Две недели пролетели, как один миг. Ава с Иркой улетали в Одессу, Сергей Тарасов – во Владивосток, откуда ему предстояло добираться на закрытую военно-морскую базу в Фокино. Договорились, что будут переписываться, созваниваться и не теряться, но было совершенно ясно, что весь этот праздник обалденного ленинградского счастья устраивался Сергеем для Авы. Волчишкина оказалась на нем неизбежным довеском, смешным недоразумением, подружкой главной героини сюжета. Ирка это понимала. Держалась тихо и скромно и… растворялась в Серёже. Она влюбилась.
Подаренную Сергеем розу Волчишкина засушила и постоянно таскала с собой в конспекте. Аве была чужда подобная глупая сентиментальность. Зато Серёжа писал ей письма, неизменно передавая приветы «подруге Ире», и она обстоятельно ему отвечала, демонстрируя хороший слог и свой необычайно широкий кругозор.
А через полгода он неожиданно прилетел в Одессу. Стоял под заснеженным каштаном во дворе филфака в своей чёрной флотской шинели, красивый и мужественный, как средневековый витязь. Выходя с занятий, девчонки-филологини ахали: каков моряк, да еще сразу с двумя букетами роз!
Увидев Сергея, Волчишкина завизжала не своим голосом и повисла на нем, как маленькая квадратная гирька.
Ава аккуратно обошла сугроб у тропинки в своих сапожках на каблучках-шпильках и прижалась к грубому шинельному сукну щекой. Было приятно, что Сергей ради неё примчался через всю огромную страну. Она была, несомненно, влюблена.
Аврора Владимировна вдруг ощутила, что в душу ее вползает тягучая, серая, неуютная, как промозглый туман, печаль. Сергей Тарасов прилетел тогда к ней с официальным предложением руки и сердца. И она впервые в жизни именно тогда почувствовала себя несчастной.
Ей предстояло сделать серьезный выбор – и выбор она сделала в пользу устроенной жизни в по-европейски презентабельной Одессе, карьеры на научном поприще, аспирантуры и диссертации, в пользу комфорта квартиры в «обкомовском» доме и возможностей, которые в родном городе могли обеспечить её родители.
Но если честно, что бы она делала в этом богом забытом Фокино? Стала одной из гарнизонных женушек, вечно дожидающихся мужей с моря? Учительницей в местной школе? Денщиком мужа-военного, с авральной генеральной уборкой и мясом «по-капитански» перед его возвращением из похода? Матерью-одиночкой детей, которым отец не в состоянии уделять внимание из-за постоянной занятости на флотской службе?
Нет, эта жизнь была явно не для нее. И она сделала тогда правильный выбор, каким бы болезненным не показалось поначалу это её решение для обоих.
Сергей уговаривать не стал. Зашел в санаторий к Ирке с огромной сеткой бананов для детей (раздобыл их в торговом порту у докеров - в те времена этот заморский дефицит свободно продавался только в столице), посидел над чашкой заваренного ею крепкого чая и уехал. Больше от него известий не было.
А почти через год, когда курс Авы сдавал государственные экзамены и завершал написание дипломных работ, на филологический факультет пришло письмо с Дальнего Востока. В строке адресата значилось: «Студентке по имени Аврора». Аврора в университете была одна.
Письмо было от друга Сергея, который писал: «Во время боевого похода на крейсере, где служит старший лейтенант Тарасов, произошла нештатная ситуация, для ликвидации которой ему пришлось долгое время пробыть в ледяной воде. Старший лейтенант получил серьезное переохлаждение организма, результатом которого явился паралич. Сейчас старший лейтенант Тарасов находится в военном госпитале во Владивостоке. Его тяжелое физическое состояние усугубляется глубокой депрессией, для выхода из которой врачи рекомендуют позитивный стресс. Не могли бы вы, уважаемая Аврора, приехать к нам во Владивосток и стать этим позитивным стрессом, который поможет старшему лейтенанту Тарасову выздороветь? Все расходы по вашему перелету из Одессы и пребыванию во Владивостоке мы возьмем на себя».
- Ты полетишь? – неслышно спросила Аву Волчишкина, не в силах унять дрожание губ, ставших вдруг бесформенными и непослушными. – Полетишь или нет? Отвечай!!! – неожиданно закричала она смешным писклявым детским голосом. – Не бросай его, Ава, пожалуйста… ты ему нужна… пожалуйста… помоги ему!
Ава молчала. Странно, но она испытывала сейчас не только острую жалость к Сергею, а ещё и предательское чувство облегчения: беда, случившаяся с ним, была уже не её бедой. Отказавшись стать его женой, она как будто провела незримую черту между ним и собой, в общем-то беспомощной, слабой и домашней. Ну что она сможет сделать для Сергея во Владивостоке? И кто она ему? Зачем же искусственно продлевать эти ненужные обоим отношения? И потом, ну не верит она в целебную силу своего появления у госпитальной койки. Чушь это все, выдумки его друзей!
- Полетишь? - трясла её Волчишкина. – Если откажешься от него, полечу я!
- Лети, - сказала Ава ледяным тоном, - лети, декабристка героическая, только кому нужен там твой приезд?
И Волчишкина улетела. Плюнула на экзамены и диплом, понеслась, благословленная Екатериной Ароновной.
Университет она с грехом пополам окончила два года спустя заочно. Ингулова, которой она писала, вскоре скончалась от кровоизлияния в мозг после ссоры с очередной домработницей. С Авой Ирка связи не поддерживала.
Семейный детский дом в Приморье... Выходит, Волчишкина так и осталась там навсегда. Аврора Владимировна поймала себя на мысли, что читать текст статьи ей совершенно не хочется. Её устоявшаяся душевная безмятежность была нарушена.
Ещё не хватало! Сколько лет прошло. Да и кто она и кто эта матрона Волчишкина? Они теперь, как небо и земля. Волчишкина всегда была примитивной и довольствовалась малым. Дом, хозяйство, детей куча... Как она располнела, однако.
Аврора Владимировна пробежалась взглядом по строчкам и вдруг почувствовала удушающий комок в горле, с которым было невозможно справиться. Показалось, крикни она сейчас, взвой – и спасительная струя воздуха наполнит ее лёгкие жизнью. Кричать было нельзя. Не хватало ей здесь, в «Шоколаднице», опуститься до уровня истеричной бабы.
Но только, Господи, отчего же так отчаянно и безнадёжно бьётся сердце? Как выдержать эту непривычную саднящую сердечную боль? И неужели с этой болью ей теперь придётся жить всегда?
- Дом-то у нас семейный, - рассказывала в статье Ирка, - своих детей трое да воспитанников десять. Только управляюсь со всеми я одна. Муж в море, а я за маму и папу в одном лице.
Но не думайте, папа наш не отлынивает от своих обязанностей. Папа у нас замечательный, самый лучший в мире папа. Просто служба у него ответственная - капитан первого ранга, командир корабля. Женаты мы двадцать два года, и, представьте, он мне, когда на берегу, почти каждый день цветы дарит. Розы. Знает, что я их больше всего люблю, вот и сохранил привычку с молодости. Один раз даже из самой Японии розы привёз, когда они туда заходили с визитом вежливости. Что ни говорите, а розы украшают женщину. Особенно когда рядом любимый мужчина…