Городской пляж неимоверно устал от изнуряющей духоты и многолюдства, сопровождавших это необычайно жаркое лето. Вот и сегодня он был томен - как невыспавшийся из-за затянувшегося светского бала баронет и старался не слышать надоевших разговоров отдыхающих – о жаре, о глобальных переменах климата, о недомоганиях в этой связи и прочих банальностях. Одно и то же…. Они мешали ему находиться в его любимом состоянии чистого созерцания и потому он старался по возможности переключаться на неширокую серо-синюю ленту реки, сохраняющую одновременно и прохладу, и оживленность течения, а также на редкие, быстро тающие облачка в густом аквамарине неба, словом, на гораздо более молчаливые и оттого несравненно более мудрые объекты.
Я забрела сюда после обеда, из соседнего санатория, убедившись после довольно продолжительных мучений (а как мы еще можем убедиться в чем-либо? Это наш излюбленный способ!), что та самая тотальная, бескондиционерная духота, встав всей своей полноразмерной грудью, всё равно не пропустит меня в сладостные объятия Морфея. Мысленно извинившись перед пляжем за прибавленное своей персоной беспокойство и лишнюю антропологическую нагрузку, я переоделась в купальник и распласталась животом на большом красно-синем полотенце. Ощутила горячую манную крупу (уж не это ли та самая манна небесная?) песка под наманикюренными, но все же не совсем омертвелыми пальцами, нашла сочувственным взглядом редкие травинки, еле живые от нещадных лучей нашей белой звезды. Или желтого карлика? Нет, лучше белой звезды… Постаралась отключить тот аппарат, который люди с уважением называют мозгом, аппарат, который непрестанно воспроизводит суетно-тревожные, изворотливо-самооправдательные и однообразные шлаки мыслительного процесса и медленно, но верно убивает этим жизнь. С некоторых пор мне стало это удаваться – найти и нажать на кнопку «офф», и тогда начиналась иное существование, истинная экзистенция - как будто ты попадал за границу – своей юридической страны, своей скорлупы и самого себя и тогда видел, слышал, ощущал и впитывал совсем иной мир – наполненный новыми звуками, мелодиями, обрадованными голосами заговоривших, словно долго-долго, может быть, веками ждавших тебя символов….
Кажется, это удалось мне и на сей раз. Но это вовсе не было сном, а наоборот, глубоким, но совсем не напряженным, а наоборот, расслабленным вниманием – ко всему, что касалось моих органов восприятия. А касалось, похоже, всё. Или органов стало очень много? Подруга говорит, что я всегда была с приветом, а сейчас это стало прогрессировать...
Я вдруг увидела, что земля, точнее, ее поверхность покрыта рисунками: в основном детскими, не профессиональными, не очень умелыми, но почти везде искренними. Они были разнородными по стилю – здесь и двухцветность графики, и прозрачность акварели, и плотность гуаши; где-то не стыковались друг с другом, где-то накладывались один на другой, где-то были полустерты как старинные иконы. Вся земля была расписана этими набросками, этюдами, исчеркана как школьный альбом начинающего живописца. Но самое главное – они продолжали прибавляться, возникая под рукой невидимых художников. И что еще главнее – ты тоже мог что-то нарисовать на этом холсте! Удивительно, но места хватало всем. А что бы мне хотелось нарисовать?...
Но тут перед моими глазами возникли чьи-то ноги в простых коричневых босоножках, которые нерешительно потоптались рядом с моим полотенцем и на этом прекратили свое дальнейшее перемещение вдоль песчаного берега. Это были грустные ноги, точнее, ноги грустного человека – это я ощутила сразу. Они рисовали на земле рисунок одиночества.
Я села лицом ќ воде – захотелось посмотреть на неё и, может, сходить поплавать. Слиться, вписаться в рисунок реки. Если она позволит, конечно. Но женщину в коричневых босоножках я отчего-то хорошо чувствовала рядом с собой – почти как свою левую руку. И рука побаливала. Я присмотрелась. На вид около пятидесяти, средней внешности, без оформленного стиля: невыразительное черное платье в мелкий белый горошек и стандартно-заросшая стрижка - в общем, женщина как женщина, каких большинство в наших среднерусских нестоличных городах. Но отчего же так сильна ее печаль – спросила я сама у себя. Что с ней?
Меж тем моя соседка, не спеша, сходила в кабинку для переодевания, расстелила полотенце с пальмами, собрала волосы в пучок с помощью темного шарфика. Всё как во сне, безжизненно, будто не по своей воле. Она не смотрела по сторонам и явно не замечала ни окружающих людей, ни какие-либо иные предметы, глубоко погруженная в свое переживание, как водолаз на дно морской впадины. Хотя там, наверное, есть свои приковывающие внимание картинки...
В таком же сомнамбулическом состоянии она побрела ќ воде, а я – свободная до некоторой степени отдыхающая прибрежного санатория - продолжала оставаться на связи с ней – вот что странно. И эта связь шла не от моего или ее желания.
Прошло еще время, за которое я успела тоже окунуться, но, как ни странно, связь с соседкой стала еще более сильной.
- Ну-ка, соберись и будь внимательной! Включи внутренний слух! – приказала я сама себе. Так. Все ясно! Я что-то должна ей сказать. Но что именно? Какие-то утешающие слова. Однако - с другой стороны – зачем приставать ќ незнакомому человеку, всем видом показывающему, что ему никто не нужен?
Мой внутренний спор длился еще полчаса.
«Ты должна!» – настаивал Некто.
«Да с какой стати? А вдруг она меня пошлёт и будет права» - парировала я.
Победил Некто:
- У Вас что-то случилось? – повернулась я ќ гипсовому изваянию соседки.
Она помолчала, но потом, словно преодолевая серьезное препятствие, насилуя свои сухие губы, и тоже повинуясь будто бы чьей-то внешней воле, заговорила.
Оказалось, что у нее восемь дней назад умер муж – единственный близкий человек в городе. Инфаркт. А ведь они взаправду любили друг друга, и хотя прожили вместе не так много лет, были по-настоящему близки, чего редко удается достичь многим парам за всю жизнь. Теперь она не знает, как жить дальше? Входить в реку, грести еще не старыми руками – куда-то? Зачем? Выходить на берег, вытираться полотенцем, переодеваться – для кого? Идти в магазин, душный, тесный, что-то там покупать – для кого? Дальше тянуть на себя металлически-резиновую дверь подъезда – зачем? Чтобы окунуться в глухую мертвечину комнат, где никто уже не окликнет, не спросит, где была и почему задержалась и скоро ли будем ужинать?... Нет, это пытка – вспоминать прежнюю жизнь в виде ее повторяющихся, но таких родных реплик, таких необходимых интонаций и теплых волн... Но другого-то теперь ничего нет! Вот в чем ужас. Вот в чем неотвратимость!...
Мы сидели рядом. Сидели несколько минут – десять, а может, вечность… Я не могла думать ни о чем, кроме нее – этой одинокой души, этой оставленной еще пока на земле частичке живой картины многомерной жизни, выброшенной на берег рыбке, стая которой поплыла дальше – в волнующийся, многоцветный и многомилостивый океан, поплыла без неё, а как ей жить – это вовсе не проблема для этой беспечной, оторвавшейся от материка стайки. Это проблема оставшихся на берегу…
Это была и моя проблема. Почему – Бог весть. Эта женщина заняла все мои мысли. Всю меня. Кроме нее сейчас не было ничего. Не было у меня двоих детей. Не было мужа – строгого, хозяйственного, руководителя строек одной из российских областей и топ-менеджера нашей отнюдь не идеальной семейной жизни. Не было у меня моих главного хобби – в виде стихов и рукоделий, в виде студентов-неформалов, в виде художниц—экстремалов…. Одним словом, блокнот мой валялся ненужным предметом (кстати, первая строка стиха, кто захочет, пожалуйста!).
- А вы знаете, ведь он сейчас недалеко – это было первое, что пришло мне на ум, точнее, упало на мою пустую от зноя голову.
Женщина повернулась ко мне. Нет, конечно, не полностью, не телесным, а своим астральным корпусом.
-Что-что? – она уже была со мной – интересом своим, ну, и слава Богу!.
- Вы верите в бессмертие душ? – спросила я.
- Н-н-ну не знаю, вообще-то я читала кое-что на эту тему …
- А Вы почувствуйте, что сейчас он рядом с Вами! – тут я ощутила, что сама не знаю, что я болтаю… Господи! Прости меня - по великой милости Твоей!
Но "Остапа несло" дальше.
- Вы знаете, а я чувствую, что Ваш муж – сейчас рядом с Вами. Пожалуйста, поймите! Он никуда пока не хочет уходить. Он – всё время с Вами, и нет у него другой душевной пристани в сей момент…
Женщина взглянула на меня как-то украдкой и, слегка потупившись, замерла в желтом свете усталого за день солнца. И в ту же минуту мы обе увидели, как с перекладины на деревянном грибке перед нами сорвалось её платье - простое платье в черно-белый горошек. Оно, это её штапельное, совсем незатейливого фасона платьишко, слетело играючи - в безветренном прибрежно- пляжном пространстве – резко, как-то по-животному чувственно и лихо – на берег, ударилось, приникло ќ ней - липецко- русской матушке-землице и ќ ногам моей невеселой соседки… Поиграло, подергало плечами перед двумя сидящими женщинами - как-то по-цыгански, без видимой причины и с какой-такой, казалось бы, стати?
В конце концов черно-белый горошек упал – прямо перед моей соседкой.
- Видите, это Вам привет от него! – все, что я, ошалевши, могла вымолвить в этот момент.
«Правильно, правильно!» – говорил мне кто-то.
И тут моя соседка беззвучно, как-то совсем по-детски заплакала. И какой-то общий нераздельный, невыразимый и такой утешающий свет излился на наши с ней сине-красные турецкие полотенца, на наш общий, вконец истоптанный бесчисленными курортниками песок, и наши такие похожие коричневые босоножки…
Это и был Привет. Мой привет, наш привет... Такое многозначительное слово, такое теплое прикосновение. Частица "при"...