Получила почтовую открытку. Желанную, долгожданную. Юбилейную, пятидесятую. За три года игры в посткроссинг - первую не из Европы. Обратный адрес указывал на Японию, город Киото. Я не хотела ее рассматривать в подъезде, у облезлых почтовых ящиков. Это было бы кощунством. Чтобы не поддаться соблазну, убрала в сумочку, и в ритме гулких частых ударов собственного сердца помчалась, не дожидаясь лифта, по лестничным пролетам через ступеньку-две на пятый этаж, домой, в квартиру, в обитель, в келью. Сейчас она примет нас вместе с драгоценным посланием и на время превратится в святая святых, где никто не потревожит.
Всё. Дома. Тяжело дыша, разделась, стянула сапоги, и на цыпочках, словно боясь кого-то разбудить, направилась в ванную. В эйфории даже не заметила Берту, радостно завилявшую в приветствии хвостом.
- Тише Берта, тише. Терпение. Сейчас мы кое-что посмотрим.
Болонка, словно понимая, утихомирилась и прилегла в прихожей, дожидаясь, пока освобожусь и поманю её. Кажется, я и сама уже немного успокоилась. Теперь можно внимательно, не торопясь изучить открытку. Детально, миллиметр за миллиметром рассмотреть рисунок, марку, штампы, почерк отправителя, содержание. Можно потереть между пальцами, прикинуть толщину, взвесить на ладони, погладить скользкий глянец. Можно ее понюхать, лизнуть, укусить.
Достала открытку, и махнув Берте рукой «за мной», вошла в столовую. Круглая буковая столешница чайного столика была светлой и пустой. Она будто готовилась к таинству, отбиваясь лакированной поверхностью от вечерних теней, вползающих в комнату сквозь приоткрытые окна. Положила открытку, почти не глядя на нее. Решила как можно дольше оттянуть ожидаемую утеху. Пока же, включила торшер, достала из бара начатую бутылку «Армянского», коробку с вишневыми сигариллами, лупу. Шарообразный бокал подержала над кипящим электрочайником. Пар тихо шептал, обволакивая горячими клубами тонкие прозрачные стеклянные бока. Я поставила прогретый бокал впритык к краешку открытки, и плеснула на дно янтарную жидкость. Облачко дурманящего аромата зависло над столиком. Удобнее уселась в плетеном кресле и, нажав кнопку пульта, впустила в комнату музыку. Тени, аромат, блюзовые неровности слились в единый и единственно правильный фон предстоящего удовольствия. Прикурила длинную табачную трубочку, затянулась и выдохнула тонкую, молочного цвета струйку, добавляя в зависший коктейль сладкий, душистый оттенок. Что ж, вот и лупа у меня в руке.
Соловьиная трель входного звонка своей неуместностью, будто сворой бешеных псов, разорвала в клочья нежную ауру предвкушения.
- Кто это может быть? Никого же не жду. Неужели Клавдия? – резанула догадка.
Сигарета чуть не выпал из рук. Я бережно положила ее на край бокала, вышла в прихожую и открыла дверь. На пороге действительно стояла соседка Клава. В руках она держала тарелки. Одну – с варениками, другую – с рыбьими костями.
- Здравствуйте, Ларочка, - промолвила гостья торопливо и, не дожидаясь моего ответа, продолжила. – Что же вы не заходите, милая? Загордились? А я вот вареников налепила, дай думаю, отнесу угоститься. А это - косточки для собачки. Берта! Берточка!
- Клава, вы же знаете, я не люблю вареники.
- Глеб покушает, Глеб любит, он всегда их нахваливает.
Я взяла ненужные гостинцы, и со словами, «спасибо, тарелки отдам завтра», отправилась на кухню, поближе к мусорному ведру. К сожалению, имела неосторожность оставить открытой дверь. Соседка уже стояла в прихожей и беспрерывно тараторила.
Слух отключился автоматически. Я знала наизусть не только каждое слово, но и последовательность в которой она их произносила. Эта история увольнения ее на пенсию и просьба подыскать место хотя бы уборщицы затянется часа на полтора-два. Перебить, а уж тем более, остановить речевой поток бесполезно. Я смотрела на ее морщинистое лицо, хлопающие губы, на кривые пальцы, теребящие недорогую сережку в оттопыренном ухе, и раздражение мое нарастало. Она – воровка! Она крадет мой вечер, мой прекрасный вечер. Нарушены звуки, тени, даже ароматы приобрели какой-то оттенок гари. Открытка с сорокой на веточке цветущей сакуры лежит на столе, а я слушаю эту скверную женщину. Эту навязчивую особу. Эту «прилипалу». Ведьму!
Внезапно, я ухватила ее обеими руками за потертый ворот вельветового халата и стянула его вокруг тонкой шеи, покрытой гусиной кожей. Слегка оттолкнула и встряхнула несколько раз полутораметровое худое тело так, что Клавкина голова затряслась, мотая нечесаными, пережженными перекисью волосами.
- Лаура! Меня зовут Лаура! – заорала я. – Ты же, мерзкая тварь, знаешь, что я ненавижу вареники, что Глеб бросил меня полгода назад, что свою собаку я не кормлю костями. Зачем ты ходишь ко мне, сволочь! Что ты все вынюхиваешь? Год назад я просила, чтобы на мою дверь ты смотрела, как на замурованную, отштукатуренную, покрашенную стену! Когда же ты угомонишься, стерва!
Я вытолкала ее на площадку, не разжимая рук и закручивая воротник все туже и туже. Клавдия выпучила глаза, и смотрела не моргая. Щеки ее посерели, лицо сморщилось еще сильнее и стало похоже на вывернутый куриный желудочек с таким же смрадом из широко открывшегося рта. За спиной сквозняк хлопнул дверью. Я отпустила разорвавшийся халат и в то же мгновение с вывертом двинула соседку кулаком в челюсть. И откуда силы взялись?! Удар оказался такой мощный, что она только охнула, и ровным столбом свалилась на кафельный пол лестничной площадки. Я наклонилась и внимательно посмотрела на лишенное мимики лицо. Показалось, что один глаз у нее моргнул. «Ах ты, гадина! Ты еще не подохла?» - я со всего размаху саданула ногой под ребра. Ее безжизненное тело подпрыгнуло, и перевернувшись, скатилось по ступеням вниз, отбарабанив головой короткий марш. Под окном мертвая Клава застыла в нелепой позе: руки были вскинуты, как по команде "вверх", а одна нога закинута на другую вальяжно, я бы даже сказала, вызывающе.
Застучал поднимающийся лифт. Остановился на моем этаже, и из открывшегося проема вышел сосед Васька, одинокий учитель-трудовик.
- Здравствуй, Лаура. Что-то случилось?
Я еще тяжело дышала. Ничего не говоря, спустилась вниз на полпролета и встала возле Клавиного трупа. На какое-то время Васька потерял дар речи. Но быстро нашелся, и оценил ситуацию.
- Что ты с ней сделала?
- Отправила ее в Рай! – криво усмехнулась я и щелкнула пальцами, как испанская танцовщица. Подмигнула.
- Молодчинка! Она всех достала. А что дальше собираешься делать?
- Хочу выбросить ее в окно, поможешь?
- Ясен пень, Лаура.
Васька бросил затасканный кожаный портфель у лифта и с прытью слетел к нам. Он долго возился со шпингалетом, крутил, дергал, окно не открывалось. Наконец, поддалось и с невероятной скоростью свалилось мне на голову. Перед глазами закружила сверкающая мошкара.
- Ларочка! Ларочка, что с вами? – тормошила меня Клавдия за плечи. – Вы так побледнели. Вы слышите меня?
- Вы живы? – удивилась я, глядя на соседку и медленно освобождаясь от наваждения.
- Что вы сказали?
- Я говорю, вы живы и здоровы, и это главное, а работа найдется. Да вас, по-моему, еще и не уволили. – И улыбнулась, как мне показалось, довольно добродушно.
- Ну, конечно, Ларочка, но вы все равно присматривайте мне место, хотя бы уборщицы. Я на вас так надеюсь. Я пойду, поздно уже. Заходите к нам, не брезгуйте. До свидания.
- Обязательно зайду, Клавдия. Спасибо за вареники. Передавайте привет Грише. До свидания. Спокойной ночи.
В прихожей стало почти темно. Спящая Берта сопела в своей кошелке на обувной тумбочке. Теплый свет настольной лампы ласково зазывал в столовую. Там меня ждали музыка, коньяк, терпкая затяжка и открытка. Сегодня больше никто не помешает. Это точно.
Я поспешно пересекла комнату и остолбенела. Почтовая карточка лежала на прежнем месте, в ней круглая дыра еще тлела неровными краями, дымя тонкими, серыми струйками. По центру, как черная свинья, лежала уже потухшая сигарилла. «Сквозняк, - почему-то вслух сказала сама себе и добавила. – Глеб мне постоянно твердил, что курить вредно».
На кухне я взяла Клавину тарелку, высоко подняла над головой и треснула ею об металлическую мойку. Вареники разлетелись и, как лягушки-альбиносы, запрыгали по полу среди керамических осколков.
- Сука!