Глава 13. Истерический смех.
Как говорится: «Попили, поели, пора бы и… Нюма бы, конечно, добавил: «честь потерять!». Но в данном случае не могу с ним согласиться, ибо очень боюсь «достать» своего терпеливого читателя нескончаемыми историями о Науме. Поэтому приношу тебе, читатель, искренние поздравления с тем, что эта глава - последняя в романе…
Я, к своему удовольствию, являлся полноценным участником произошедших в ней событий, и если весь мой роман был связан с историями, происходящими вне «домашних стен», то здесь вдали от дома находился именно я…
Ни от кого не секрет, что люди порой попадают в неловкое положение, начиная смеяться до слёз в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте. Наум же является непревзойдённым «специалистом», способным довести тебя до упомянутого положения не потому, что он сторонник чёрного юмора, а потому что он, как человек весёлый, видит комизм в любой ситуации. Он трижды в разное время доводил меня до настоящей истерики: два случая описаны ниже, а третий, когда он довёл меня до исступления на почте, где мы ночью в течение двух часов сотрясали своим хохотом пустой зал телеграфа, сочиняя скорбную телеграмму-соболезнование, я решил в роман не включать, чтобы не допустить перебора или, как любит выражаться сам Нюма, не «перегрузить корабль».
Итак…
Случай первый. Педант.
Это был единственный год, когда я отдыхал в Друскениках зимой. Рано стемнело, тоскливо заканчивался унылый вечер, и я набрал номер Нюминого телефона прямо из своего номера в санатории.
- Нюмочка! Извини за поздний звонок. Не разбудил? Чем занимаешься? Прости, что оторвал тебя от еды, просто я наивно думал, что ночью…. Ладно, неважно. Что планируешь на завтра?
- Хорошо, Бэрл, что ты позвонил! – Нюма, наконец, прожевал, и я услышал его членораздельный, радостный голос. - Буквально часа три назад меня пригласили на одно забавное мероприятие в очень богатый литовский дом и я, - он снова набил полный рот, так что остальное я понял уже с трудом,- и я ломал голову, кого бы прихватить с собой – одному идти как-то неловко.
- У тебя совесть есть? Я здесь с ума схожу от тоски! Кстати, я никогда не бывал в литовском доме, тем более богатом.
- Гарантирую отменный стол! Кроме того, там будет как минимум одна абсолютно свободная дама - весьма недурна собой, весьма богата и, уверен, будет счастлива с тобой познакомиться. Она лично просила прийти к десяти.
- Дамами я не интересуюсь, а интересуюсь домами. Но почему так поздно?
- Что значит поздно? К десяти утра!
- Ах, утра? Оригинально!.. Считай, что ты меня уже уговорил, чёрт красноречивый. Завтра без пяти десять – я у тебя. Привет Миле! Спокойной ночи, то есть приятного аппетита!..
Я тут же начал петь песенку Винни-Пуха: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!» Она так ко мне привязалась, что я пел её всю ночь во сне…
Без четверти десять, хрустя по льду, я уже нёсся резвым аллюром к Нюме. Выдалось на редкость красивое утро: снег блестел на солнце, синее небо, сосны с прогнувшимися от белых шапок ветвями и довольно ощутимый морозец.
Наум, в полном соответствии с принятым в его доме протоколом, встретил меня в трусах и босиком. В правой руке он с гордостью, с какой фараоны, императоры и цари держали скипетр, нёс непочатую палку сервелата, выпирающие кусочки жира на оболочке которой сияли, как алмазы на золотом жезле Павла Первого, специально изготовленном для его, Павла, коронации.
- Тысяча пардонов, - начал делано расшаркиваться Наум, - что я не во фраке и не при бабочке. Я с удовлетворением отметил, что он находится в особо приподнятом расположении духа.
- Зря ты обратил моё внимание, сам бы я ни за что не заметил, - не моргнув глазом, соврал я. - Мы не опаздываем? Или ты так пойдёшь?
Только через четверть часа я с трудом оторвал Нюму от ополовиненной палки колбасы, которая, нарезаясь со скоростью 20 пластиков в минуту, раскладывалась на намазанный маслом хлеб и тут же поглощалась Нюмой с упомянутой скоростью вперемежку с квашеной капустой…
Несмотря на мороз, мы поехали в район вилл на велосипедах, так как страшно опаздывали.
Через пару минут, поравнявшись с Наумом, я прокричал:
- А по какому поводу «праздник»?
- О каком празднике ты спрашиваешь?
- Ты вчера сказал, что в богатом доме будут что-то «весело праздновать».
- Я сказал: «Будет забавное мероприятие», а насчёт «весёлого праздника» - это ты выдумал сам, нагло выдав мечту за реальность.
- Чёрт с тобой! Так что за «мероприятие»?
- Похороны!
В следующую секунду меня пришлось выкапывать из сугроба, в который я воткнулся головой, перелетев через руль ударившегося о бордюр велосипеда.
- Осторожней, - услышал я успокаивающий голос Нюмы, когда вытряхнул снег из ушей, – ты чуть было не набил «восьмёрку» на своей голове!
- Ну ты и шутник, - пожаловался я. – И чего ты веселишься?
- А что такое стряслось? Большое дело, «а гройсэ» проблема, умер председатель горисполкома! Он же не Мафусаил, который прожил, невроко, 969 лет, и тем более не Ленин, который, к несчастью, вообще «всегда живой». Как говорят евреи: «Умер – шмумер, лишь бы был нам всем здоровеньким!». Я этого председателя практически в глаза не видел, хотя он правил городом со времён Тевтонского ордена и сам князь Витаутас, сразу после удачной Грюнвальдской битвы 1410 года, подписал новоиспеченному мэру заявление о приёме на работу, о чём есть соответствующая запись в его «Трудовой книжке». Вот жену его видел многократно – создаёт впечатление в высшей степени приятной и мягкой женщины, я имею в виду на ощупь.
Мы поднялись. Он отряхнул меня от снега моей же кроличьей шапкой, вытащенной им со дна полутораметровой воронки, оставленной мной после падения. Вслед за этим я сел мокрыми брюками на ледяное сидение велосипеда, замёрзшими руками схватился за холодный руль и поехал на «забавное мероприятие» в траурном, то есть соответствующем случаю, настроении.
Улицы были абсолютно пустынными. Поэтому, когда впереди у одной из вилл показалось скопление людей и автомобилей, включая катафалк, я потерял последнюю надежду на то, что Нюма шутит насчёт похорон. Мы спешились, не доехав до толпы одного квартала, прислонили велосипеды к забору и направились к шикарному дому с огромным, по-зимнему обнажённым садом.
- Сейчас я вспомнил, - сказал я, - что видел вчера некролог в фойе санатория.
- Да, - подтвердил Наум, - шикарный некролог, с таким некрологом только живи да радуйся! Я всегда с удовольствием читаю раздел некрологов.
- Почему?
- Потому, что никогда не вижу там своего имени!
- Всё же лучше плохая характеристика, чем хороший некролог, - философски рассудил я.
Мы подошли к дому. Навстречу нам спускалась интересная, довольно молодая женщина в теле.
- Это та самая «свободная дама», на которую я тебе намекал, - шепнул мне Нюма. Впрочем, я и без него догадался, что именно её он имел в виду, так как она лучезарно нам улыбалась. «Весёлая вдова», - подумал я.
- Доброе утро! Вы пришли, чтоб нам помогать? – нежно проговорила она с изумительным литовским акцентом. - Пойдёмте в дом. Она поднялась по ступенькам, эротически вертя перед нами аппетитным задом. Мы плелись за ней, не смотря под ноги. Через минуту она подошла к нам, держа в руках хрустальный поднос с двумя хрустальными фужерами, наполненными, видимо, коньяком. Рядом, на хрустальном же блюдце, лежал нарезанный лимон.
- Выпейте и согрейтесь, - предложила вдова. Она промолвила это таким сексуальным голосом, что мне явственно послышалось, что она сказала: «Отвернитесь, я разденусь…».
Дом был полон маститой публикой. Солидные дяди в шикарных расстёгнутых пальто, из-под которых выглядывали роскошные чёрные костюмы, носили в руках потрясающие ондатровые шапки. Они в основном молчали либо тихо разговаривали друг с другом по-литовски. Их дамы в шубах и манто выглядели так, словно пришли демонстрировать последнюю зимнюю коллекцию мехов от Версаччи. Мне стало неудобно за свою одёжку, но, посмотрев на Нюму, я несколько успокоился. Он единственный был в светлом (хотя, в отличие от меня, знал куда идёт) плаще с подкладкой, вытянутых на коленях тренировочных трико, однако в выходных черных туфлях на тонкой подошве, видимо в последнюю секунду вспомнил о цели мероприятия. В руках он тискал жуткую красно-белую вязаную шапку-петуха с ласкающей душу любого литовца огромной надписью: «СССР».
Я протиснулся к тёмно-коричневому лакированному красавцу-гробу, в котором мирно лежал обрюзгший древний старик. Если бы я не знал, что это бывший муж «весёлой вдовы», то отдал бы что угодно на отсечение, включая то, о чём вы сейчас подумали, что эта мумия является её прадедушкой.
- Вы не родственник усопшего? – на меня сумасшедшими глазами злобно смотрела какая-то старая ведьма, мне померещилось, что она была одета в ступу.
- К счастью – нет. То есть, извините, к сожалению – нет, - в ужасе, заикаясь, промолвил я.
- Тогда понесёте, - приказала она и повязала мне чёрную ленточку чуть выше локтя. Потом развязала, злобно посмотрев на меня, словно я был в чём-то виноват, и, прошипев: «Не на ту руку», повязала ленточку с другой стороны. Через несколько секунд абсолютно аналогичная сцена была разыграна с Нюмой, и после целого ряда злобных пререканий с указанием на больную спину с его стороны и язвительных замечаний с её такая же ленточка стала красоваться и на нём – она ярко выделялась на его светлом плаще, но гармонировала с туфлями.
- Будем выносить! - объявила старая нечисть.
- Берём со стороны ног, здесь легче, - с уверенностью профессионала шепнул мне Нюма, подбежав к гробу и вцепившись в него. Он подмигнул мне с таким удовлетворённым видом, словно только что провернул выгодное дельце.
Мы с Наумом уверенно встали лицом к гробу и увидели, что у изголовья стоят два похожих друг на друга угрюмых амбала. Увидев, что мы вопросительно смотрим на них, они, как по команде, развернулись к нам спиной. Мы взяли гроб – он был тяжёлым и скользким. Амбалы спокойно, не ощущая веса, стали делать круг, мы же с Нюмой, согнувшись, семенили ногами, пытаясь за ними угнаться. В тот момент, когда мы уже вошли в прихожую, мы услышали стонущий крик старой ведьмы: «Что вы делаете, нужно ногами вперёд!»
- А мы и идём ногами вперёд, - огрызнулся Нюма.
- Покойник должен идти ногами вперёд! – взмолилась старуха, не слишком ладившая с русским языком.
- Покойник идёт ногами на кладбище только тогда, когда похороны оплачиваются по третьему классу, - тихо и злобно буркнул Нюма.
Я засмеялся, впрочем, тут же опомнившись, снова надул щёки. Мы начали делать реверс. Теперь покойник стал двигаться ногами вперёд, мы же как-то нелогично стали двигаться задом.
- Стойте, - опять застонала прямо над ухом ведьма, - заносить покойника назад в жилище – плохая примета!
Мне казалось, что она летает между нами на своей ступе. Я бросил взгляд на Нюму и успел прочесть по его движущимся губам пятый и шестой этажи того многоэтажного мата, который он выстроил для бабушки. Вслух же он с наигранной вежливостью ехидно поинтересовался:
- А как же его развернуть в прихожей, милейшая? Или прикажете поставить гроб на попа?!
Мы с трудом развернулись сами, сделали небольшой круг по залу и направились к выходу. Кто-то догадался открыть обе створки больших дверей, и нас обдало морозным воздухом улицы. В принципе работы было немного: осторожно спуститься с лестницы и пройти метров двадцать по дорожке до ворот, сразу за которыми в тишине утра уже урчал, как сытый кот, сверкающий на солнце катафалк.
Мы, не спеша, начали спускаться. Гроб заметно тяжелел. На предпоследнюю ступеньку с крыши довольно сильно капала талая вода…. Вдруг перед нами, откуда ни возьмись, опять резко возникла опостылевшая старая перечница. Она с выстрелом открыла большой чёрный автоматический зонт и подняла его над покойным. Я успел заметить, как Нюма, обомлев от неожиданности, отпрянул назад, поскользнулся в своих выходных туфлях на той самой предпоследней обледеневшей ступеньке и с ужасом на лице за секунду исчез из виду, успев издать отчаянный клич: «…б твою мать!»
Я испугался, что сейчас выроню гроб, но Нюма, видимо, сидя на мокрых ступенях, продолжал удерживать гроб снизу на вытянутых руках. Я хотел было спросить, как он себя чувствует, но услышал его бодрый голос из-под гроба и то, как он перечислял бывшие профессии милой старушки, снабжая их прямо таки фантастическими эпитетами. « Ржавая проститутка» - было наиболее мягким из всех перечисленных им выражений. Через минуту Нюмина покрасневшая, мокрая лысина вновь засияла над венками. Вся эта сцена напоминает мне сейчас момент из кинофильма «Двенадцать стульев», где Андрей Миронов в роли Бендера с полным бокалом вина пытается сесть на ореховый стул, который за секунду до этого украл Воробьянинов, падает на пол, а затем встаёт, не пролив ни капли.
- Где это огородное пугало с зонтом? – поинтересовался Наум.
- Растворилось от твоих комплиментов в воздухе, как чёрт при первом крике петуха. Её прямо таки сдуло свежим весенним «матерком».
У меня стало как-то хорошо и весело на душе. Коньяк игриво пузырился в пустом черепе. Настроение поднялось сразу на несколько пунктов до такого уровня, что я со смехом вспоминал, как недавно летел в сугроб через руль, и даже пожалел, что никто в этот потрясающий момент не снял меня на плёнку…
Наконец мы все мокрые от капели спустились со ступеней и вышли на финишную прямую. Однако, не пройдя и десяти метров, мы услышали сексуальный голос вдовы: «Остановитесь! Пять раз и так поздно…» Хотя она сказала
по-русски, я ничего не понял из этой фразы. Я ещё раз прокрутил её в голове – на этот раз фраза привычно выстроилась в каком-то эротическом варианте: «Остановись и хоть раз смени позу…». (Это напомнило мне анекдот про поручика Ржевского, когда тот, выйдя на берег озера, воскликнул: «Какая красота!!!». «… твою мать, … твою мать, … твою мать», - по привычке отозвалось эхо.)
В этот момент я увидел, как к воротам дома, тихо шурша по снегу, подкатила чёрная «Волга». Из неё с трудом, не без помощи водителя, выбрался высокий дед и медленной, почти шаркающей, походкой направился к нам. Позади себя я опять услышал странные заклинания: «Пять раз, пять раз…».
Дед поравнялся с нами, внимательно посмотрел, как выглядит бывший председатель, полностью удовлетворился видом последнего и прошёл ещё несколько шагов, чтобы поздороваться с гостями. На нём было пальто такого элегантного покроя, что даже Нюма, абсолютно равнодушный к этим делам, от потрясения раскрыл рот. Но главным чудом была шапка. Это была огромная, пышная, чёрная, потрясающе выделанная, сияющая на солнце шапка из норки. Все ондатры на головах прочих гостей мгновенно, как в «Золушке», превратились обратно в крыс.
- Что значит: «Пять раз», - шепотом спросил я у Нюмы.
- Народ вечно склонен преувеличивать сексуальные возможности своих вождей. Вряд ли он способен был сделать это даже три раза и то лет пятьдесят назад…. А если серьёзно, то это зампред горисполкома по идеологической части или что-то вроде этого. Сейчас он исполняет обязанности председателя и скорее всего станет им в будущем. Зовут его Пятрас Опас.
- А-а-а, а я никак не мог понять, что он сделал «пять раз». Неужели такого деда могут назначить?
В ответ Нюма заговорил голосом Левитана: «Товарищи! Сегодня, на семьдесят пятом году жизни, после тяжёлой, продолжительной болезни, не приходя в сознание, приступил к своей деятельности в должности председателя горисполкома Пятрас Опас. Прошу всех встать и почтить этот печальный факт минутой молчания!»
Тем временем новоиспечённый председатель подковылял к толпе верноподданных и стал раздавать каждому еле заметные поклоны головой, сверкая при этом пронизывающим взглядом и искрящейся на солнце шапкой, по блеску не уступающей шапке Мономаха. Некоторым, во взгляде которых он уловил особое пристрастие, он протянул даже ручку, не снимая перчатки, причём подавал руку ладонью вниз так, как будто протягивал её для поцелуя. Затем он подошёл к вдове и обнял её. В этот самый момент кто-то в доме поставил пластинку фирмы «Мелодия» - «Траурная музыка», на которой Государственный оркестр духовых инструментов Литовской ССР «Тримитас» исполнял потрясающий по красоте «Траурный марш №1» Йонаса Новакаускаса.
- Слушай новый анекдот, - уловил я голос Нюмы.
- Надеюсь, ты не будешь рассказывать мне сейчас анекдотов? - с ужасом возмутился я.
- Зря надеешься, расскажу, пока они там страстно обнимаются. Короче: заседание политбюро (далее Нюма заговорил голосом Брежнева, у него это выходило не хуже, чем у оригинала). «Дорогие товарищи! (Нюма поклацал челюстями.) Предлагаю наградить тов. Пельше Арвида Яновича орденом, как самого галантного члена политбюро. Вчера, на похоронах члена политбюро тов. Кулакова, когда заиграл траурный марш, он первый догадался пригласить вдову на танец!».
В этот момент я искоса смотрел на обнимающуюся парочку и чуть не выронил гроб от сдавившего меня смеха.
- Если ты сейчас же не замолчишь, - тихо, трясясь от хохота, промолвил я, - я выроню этот проклятый комод вместе с содержимым. Слёзы текли у меня из глаз.
- Я не думал, что ты такой ранимый, - продолжал издеваться Наум, - утри свою скупую слезу краем траурной ленты… Тихо! Растроганный дед идёт сюда облобызать покойника, уступившего Опасу, как в автобусе, своё место.
Пятрас встал в метре от меня спиной ко мне и стал пристально всматриваться в лицо экс-председателя. У меня тем временем замёрзли руки, а вес гроба, с которым мы стояли уже не менее десяти минут, по ощущениям неумолимо подбирался к тонне. Опас протянул руку и распрямил какую-то ленточку у изголовья, затем поправил прядь волос усопшего.
- Как тебе нравится этот педант? - продолжал возмущённо комментировать Нюма. – Я от него просто тащусь! Дай ему гроб подержать!.. Сойдет и так, - якобы обратился он уже к новому председателю, - не в театр едем. Точно как в анекдоте про аккуратиста. Помнишь? Один мужик приходит к врачу…
Я по возможности пытался отвернуться от Нюмы, но мы стояли с ним нос к носу, а уши заткнуть я никак не мог.
Тут Пятрас Опас, спасая меня от анекдота, произвёл совершенно несуразное действие: он вынул из кармана изящный блокнот в кожаном переплёте, шикарную позолоченную ручку и, открыв блокнот, что-то в него записал.
Я с удивлением уставился на Нюму.
- Возможно, хотел продемонстрировать всем свою крутую импортную ручку, - шёпотом предположил Наум, - а, скорее всего, пока не забыл, решил вычеркнуть экс-председателя из списка тех, кому он задолжал круглую сумму.
Я снова начал сдавленно ржать, жалея, что вопросительно посмотрел на Нюму. Слёзы снова потекли у меня из глаз, я буквально сжимал колени, боясь обмочиться.
Тут Опас заметил, что из нагрудного кармана покойного вылезла подкладка, похожая на уголок чёрного атласного платочка. Пятрас попытался вставить её назад двумя пальцами, однако у него ничего не вышло – подкладка, зацепившись за перчатку, вылезла ещё сильнее. С третьей или четвёртой попытки он кое-как заткнул её назад, затем поочерёдно протёр перчаткой свои абсолютно сухие глаза и отошёл.
Я взглянул на Нюму и по блуждающей на его лице иронической улыбке в отчаянии догадался, что сейчас он что-то отморозит.
Нюма прочёл похоронным голосом:
Он не выдержал утраты,
К трупу он припал
И, обшарив все карманы,
Горько зарыдал!…
Я попытался сдержать приступ смеха, однако не смог и громко прыснул сначала носом, а потом и плотно сжатым ртом. Не ожидая команды к движению и нарушая весь ритуал, я буквально побежал к катафалку, таща за собой, кроме гроба, Нюму и двух амбалов. Я подбежал к автомобилю, закинул край гроба в открытую заднюю дверь и, сотрясаясь всем телом и прикрыв лицо руками, бегом помчался по пустынной улице. Только метров через двадцать, когда я завернул в первую перпендикулярную улочку и скрылся из глаз, я упал спиной на снег и начал выть, покатываясь от смеха. Несколько минут я пребывал в состоянии натуральной истерики. Подошёл довольный содеянным Нюма.
- Что ты здесь разлёгся и стонешь? У этого циркового представления будет ещё два отделения – кладбище с оркестром и поминки с вдовушкой. А где ж Опас с ручкой? Он хочет что-то записать и уже, бедный, обыскался тебя!
- Какая ещё «жопа с ручкой»?- хохоча, скулил я.
Теперь уже и Нюма не выдержал и начал ржать, держась за живот и сгибаясь пополам, чуть было не задевая лысиной снег. Минут двадцать мы не могли успокоиться, вспоминая подробности отдельных эпизодов и вызывая у себя всё новые и новые приступы смеха. Но когда я сказал Нюме, что меня страшно рассмешил его клич в момент падения и тот мат, который он адресовал старушке из-под гроба, Наум вдруг посерьёзнел и почти искренне обиделся на меня, заявив, что я на него клевещу, что этого не может быть, ибо он в жизни никогда не матерится…
На кладбище мы, конечно, не поехали, а поехали к Нюме домой. Всю дорогу он сокрушался, что из-за меня он не смог обожрать вдову…
- Что, мероприятие так быстро закончилось? – удивленно встретила нас Мила.
- «Забавное» мероприятие, - поправил я, весело смеясь.
- У нас с Бэрлом свело от смеха животы, и мы покинули комедию, не дожидаясь, пока опустится занавес, - улыбнулся Наум.
- Что-то вы слишком весёлые! Так что там было? – не успокаивалась Мила.
- Коньяк был не по-советски хорош, вдова сексапильна вне всякой меры, гроб «Мечта Безенчука» не уступал по внешнему виду лучшей скрипке Антонио Страдивари, в подлинности приглашённой Бабы-Яги никто не усомнился, но что потрясло особо – так это шапка триумфатора.
- Так Опас тоже был?
- А как же! И не один, а с ручкой!
Мы сидели за столом, кушали, рассказывали Милочке комичные подробности весёлых похорон и бесконечно смеялись до позднего вечера…
С удовольствием публикую стихотворный отзыв на эту главу замечательного автора Михаила Горелика, http://www.proza.ru/avtor/michael8, которому я приношу свою огромную благодарность:
Усопший возлежит угрюмо,
А я стою, дурак, реву -
Мне, Боря, жаль до слез Наума,
Не обожравшего вдову.
Ваш Нюма ой какая штучка!
В волнении и в мандраже
Я предвкушаю... Жопа с ручкой!
Роман кончается уже!
И это все?! Вот так вот сразу?!
И как мне это понимать?
Рыданье заглушает фразу,
И эхо вторит: "Твою мать!"