А ты меня ногами, ногами. Я ведь «ничего не понимаю», я ведь «всё вечно назло». Давай, не жалей. И только потом в глаза не смотри, а брось вместе с тряпкой в багряных разводах в угол и отступи в тень. Ногой мне по лицу. Я заслужил, я тебя «провоцирую».
А ты меня с размаху, ладонью. Чтобы след во всю щёку, чтобы потом кровью харкнуть на ковёр, чтобы «эту улыбку стереть» и мне больше «не повадно было». И в сторону, словно и не ты только что меня по стене размазывал. Серьёзная мина на точёном лице, а я и теперь тебе буду улыбаться, тереться, сползая по груди вниз, дрожь в ногах, еле удерживаюсь на коленях.
А ты меня за волосы и к полу. Чтобы «пыли наглотался», чтобы задохнулся, когда потом остро и жарко и треск в ушах и горячим по ногам льёт и шпарит. А в окне – фонарь низко качается и наливается желчно – жёлтым луна и тоже в окошко. А я, скрюченный, уже еле дышу и крови полный рот, и вонь по всей комнате и ты, брезгливо ладони вытираешь о мою задницу. Только потом ногой осторожно на пол повалишь и накроешь сверху, чтобы утром «глаза не мозолил».
За плечо, хватая, поднимай, и за дверь вышвыривай. И когда начну скулить, царапая: «мне же холодно», и потом, посмеиваясь: «у меня всё болит», и чуть позже, уже громче хихикая: «слушай, я же тут без штанов стою», просто от двери отступай в комнату. Подушку на голову, чтобы и го;лоса не слышать, и забыть, что только минуту назад меня на две части от ягодиц и по пояснице вверх до загривка. Голова трескается и по кудрявому шву на две сочных половинки. Кровь не пахнет, кровь воняет. И пар от неё, вместе с запахом спермы, мускуса и озона. Сладкий до приторности и до тошноты гнилостный. А у меня язык на шее болтается, прыгаю на одной ноге перед твоей кроватью, лапы сложив и хвостом пыль с пола взбивая: «Ещё! Ещё!».
А как глаза откроешь и прислушаешься, снова слышишь меня за дверью. Царапает и оседает на полу. Утром труп мой в квартиру затащишь и, по кусочкам откалывая, в чёрный улыбающийся пакет сложишь.
Цепкие, словно когти, на тоненьком шнуре болтаются. И ими по спине моей пройдись, чтобы мясо с треском вырывая и швыряя прочь, по стенам и потолку разбрызгивая. Ненавидишь, до боли ненавидишь, глазами просверливаешь и только сильнее и ритмичнее толкаешь, нос приминая к лицу: хрустит и рот горячим железом заливает. Булькает в горле и чувствую, вот – вот захлебнусь. А потом, когда утром дверь откроешь и за порог ступишь - мои отпечатки и на ступенях, и на двери, и на ручке, зеркально гладкой – красное засохшее из моего рта.
Гудит и воет за окошком. Ветер оседлав по городу носит. С куриными лапами и кошачьей мордой. В котелке и с тросточкой, рот разрывая от уха до уха, проглатывая на лету пыль, грязь, сухие листья, гнёзда вместе с птицами. С рыбьими глазами и человеческими. А по ту сторону стены;, в коробке комнаты, я корчусь на полу, едва успевая дышать, потому что стукстукстук головой о стену и уже не разрывается с дикой болью и невольными слезами в глазах, а едва пощипывает и шипит, разъезжаясь медленно по коже, надвое меня перерубая. Проскальзывает золотая жирная тень по твоему лицу и я различаю гримасу: злоба и ярость, вот – вот устанешь членом дырявить и руками пополам порвёшь.
Ты меня ногами, ты мне руки в узел, ты мне кости в щепки, ты мне зубы из гнёзд и челюсть с корнем. Ты меня не щади, ты меня палкой и в угол, на коврик у порога, чтобы потом, ногу задрав, дрожащим языком зализывать рваную рану во всё тело. Голову в сторону отведёшь и лучами из глаз небо ночное зажигаешь. А я под тобой – извиваюсь и корчусь и от боли задыхаюсь, а всё равно смеюсь и тихо так, полушёпотом из последних сил: «Я тебя…». Не жалей, а сильнее замахивайся. За дверь, из окна, с порога под зад пинком, чтобы я через все ступени кувырком, и хруст переломанных позвонков по всему подъезду: а утром люди на работу пойдут и через меня один за другим поперешагивают.
Не слушай меня, не давай мне говорить, потому что я всё равно на ниточке шее голову поверну и, заглядывая в лицо, выхаркивая комки окровавленной шерсти, прохриплю, оскалившись: «Я тебя..»
Скакать вокруг на переломанных лапах и потом, свернувшись ломаным клубком у кровати, рычать на дверь при каждом шорохе. Даже теперь, когда ты меня так сильно и ах пронзительно ненавидишь, всё равно, тебе назло и как всегда «нарочно» буду выкрикивать, пока не надорву глотку:
Я тебя люблю