2
На следующий день в кремлевской больнице встретились два господина, одетых в эксклюзивные костюмы одного из лучших европейских домов мод. Костюмы были серого цвета; но лишь полный профан и невежда мог посчитать серость этих господ сшитым по одному лекалу дурновкусием.
Серый цвет, как известно, имеет двести пятьдесят шесть оттенков, предоставляя определенному роду людей вполне исчерпывающую палитру для перекрашивания мира. К этому роду эти двое и относились. Впрочем, как и все остальные их соратники, облеченные в этой стране верховной властью, и джазу или блюзу неизменно предпочитающие строевой марш.
Но вернемся к костюмам. Если следовать серой гамме, то оттенок первого был примерно во втором десятке, а тона второго уверенно перешагнули за двухсотый рубеж. Больше этих мужчин ничего друг от друга не отличало: ни усов, ни бород, совершенно гладкие щеки и правый пробор жидких волос.
Правда второй, если присмотреться, выглядел немного моложе, что не соответствовало действительности; просто он был из числа мужчин, отвечающих поговорке: «Маленькая собачка – до старости щенок». Из таких в Голливуде делают звезд первой величины, и каждый продюсер знает: как не накладывай на него мужественный флер, как не поручай зубодробительных ролей – щенок останется щенком до глубоких седин.
Господа поочередно прошли в караульное помещение солидной бронированной палаты и поприветствовали друг друга улыбками и крепким рукопожатием, которое плавно перешло в теплые объятия. Хотя не было никого в радиусе пяти верст от Спасской башни, кто бы не знал, что эти люди – злейшие враги.
Стоит также добавить, что разделение этих господ по пути повествования на первого и второго – весьма и весьма условный шаг, который проистекает лишь из вынужденной необходимости их хоть как-либо различать. Вторыми они были оба. Ведь первый, до сегодняшнего дня, был только один.
- Ну, что ты думаешь обо всем этом? – спросил первый господин, кивнув на монитор, где в белоснежной палате сладко спал под присмотром людей в белых халатах тот, кого когда-то называли Мишкой Гамми.
- Я думаю, что мы должны обо всем этом подумать вместе. – ответил второй.
- Поэтому мы здесь. Только я предлагаю одно условие.
- Какое?
- Попробуем обойтись без метафизики. Мы ведь здравые люди, верно? Ты ведь не веришь в переселение душ?
- Я бы сказал, разума. Переселение разума – это, чтобы быть более точным в определениях.
- Но ты в это не веришь, правильно ли я понимаю?
- Само собой! Не забывай, из какой я структуры. Помню как сейчас: лаборатория по запуску НЛО и разработке гуманоидов у нас была в кабинете напротив. Но объяснить рационально – почему тот с утра запросил трех проституток и пива с лещом, а этот…
- А этот знает все коды доступа, включая кнопку…
- Да, включая ядерную кнопку. Так вот, на этот счет рационального объяснения у меня нет.
- Равно, как и у меня. Но это ведь не повод для того, чтобы выпустить ситуацию из-под контроля?
- Разумеется, нет. Эта проблема требует скорейшего разрешения. И я полагаю, мы приложим к этому все наши силы?
- Безусловно. И, кстати, проститутки, пиво… что это за история?
Второй господин удивленно посмотрел на собеседника:
- А тебе разве не доложили?
В десятом часу утра Сам, как называли его приближенные, выпрыгнул у черного хода Кремля из бронированного микроавтобуса, законспирированного под обыкновенную карету скорой медицинской помощи.
Вопреки настоятельным просьбам охраны, он не стал дожидаться прибытия пафосного кортежа, который летел стрелой от подмосковной резиденции до Кремлевской арки, утопая в проклятиях томящихся в многочасовых пробках по пути его следования москвичей. Все последние десять лет на этом посту Сам перемещался на работу исключительно в «скорой», боясь прямого попадания противотанковой ракетой от щедрых избирателей. Кортеж служил для отвода глаз и телевизионных трансляций. Но по незыблемому правилу, глава государства покидал микроавтобус только в момент прибытия процессии: чтобы государственная тайна его перемещений не стала случайным достоянием любопытных глаз кремлевских обитателей.
Но это утро стало исключением из всех правил.
Сам проследовал в свой кабинет через кухню, насмерть перепугав посудомоек, которые непонимающе глядели то на него, то на только подъезжающие за окном бронированные лимузины, и убив наповал личного повара пожеланием: «Чёнь-ть пожрать и две баклажки пива».
Спустя двадцать минут, после того, как кухонная челядь оперативно нацедила в дешевые пластиковые бутыли марочный баварский лагер, повар в окружении официантов с допуском «А», вошел в кабинет, где резко пахло носками. Заметив разбросанную по полу одежду, он старательно не поднимал глаз, но не видеть не мог: Сам развалился на кожаном диване в ситцевых трусах, и уверенно оперируя пультом настенного телевизора, выискивал подходящий футбол. Найдя, наконец, нужную трансляцию, он выхватил у официанта бутыль пива, и не отрывая глаз от экрана, сделал затяжной опустошительный глоток, завершившийся продолжительной полифонической отрыжкой.
Первым пришел в себя повар. Он растолкал окаменевших официантов, и жестом приказав придвинуть к дивану журнальный столик, водрузил на него заиндевевший поднос.
- Ассорти де мер. – угодливо прошептал он. - Учитывая время на приготовление, я бы даже назвал его «Ассорти аллюр».
Но французская картавость не спасла. Сам покосился на поднос, где с несомненным эстетическим умением были разложены аркашонские устрицы, прибывшие самолетом час назад, королевские креветки в специальном пивном соусе и соленые тарталетки – с сахалинской и каспийской икрой, с мясом дальневосточного краба, с какой-то еще неопознанной но чертовски аппетитно выглядящей начинкой, и отвернулся к телевизору:
- Убери, не понимаю я их. Ты бы мне вяленого леща…
Повар едва смог покинуть кабинет на ватных ногах: догадки одна страшнее другой пронзили молниями его мозг. «Может узнал про Исландию?» - ужасался он, вспоминая многолетние и многомиллионные контракты на эксклюзивную поставку атлантической сельди малоприметной исландской фирмой прямиком к кремлевскому столу. На деле, сельдь была балтийской, а анонимными выгодоприобретателями исландской фирмы были: он – личный повар, да еще подбивший его на это опасное предприятие кремлевский завхоз.
Его обуревали самые фантастические предположения и чудились ему самые иезуитские подвохи. В любом случае отвергнутые устрицы не наводили повара ни на какую иную мысль, кроме высочайшего гнева.
- Десять лет только их и понимал, а теперь не понимает? – внезапно вслух произнес повар, но испугавшись своего голоса, съежился и отправился разыскивать вяленого леща.
Ему пришлось потрудиться: в кремлевских кладовых держать пивной деликатес дворников и нуворишей считали делом постыдным, не предлагали его и подобающего ранга рестораторы. И, в самом деле, ведь не пошлешь же за лещом первому лицу страны в обычный гастроном? Но удача не изменила личному повару – администратор супермаркета при храме напротив, завернул ему дюжину из патриарших запасов.
И спустя некоторое время Кириленко, начальник личной охраны, уже размышлял над формулировкой рапорта об увольнении, который намеревался положить на стол руководству немедленно, едва выйдя из кабинета. Еще бы - только что Сам, не прекращая обгладывать жирные рыбьи кости, поманил его пальцем и прошептал в самое ухо:
- Тащи-ка сюда пару «пилоток». А лучше трех: на двоих сообразим… Только! – Сам предостерегающе поднял лоснящийся рыбьим жиром палец. - Только чтобы с родными буферами, не надо мне этих, силикатных.
- На двоих: это приказ? – вежливо уточнил Кириленко.
- Да нет! – по-свойски пожал плечами Сам. - Не хочешь – как хочешь.
Кириленко воспринял приказ, как подсказывала ему интуиция: приняв его за очередную нештатную проверку, которыми его мордовали несколько месяцев подряд. Но эта проверка была из ряда вон выходящей, поскольку к ней подключили Самого.
И вдруг начальнику личной охраны стало обидно до слез: столько лет жизни, почти безупречно, почти бескорыстно - если не брать во внимание небольшое поместье под Лондоном, четырехэтажную парижскую квартиру с видом на Севастопольский бульвар, и ежеминутно обесценивающиеся акции латвийского порта - он отдал Родине!
Поскольку среди приближенных не было никого, кто бы не знал, что за последние десять лет существовала лишь одна «пилотка», о которой Сам грезил наяву. У нее было чёрте чем загроможденное русское имя Лиза, шоколадная кожа, и она с удовольствием рулила государством, которое в сводках, доставляемых в Кремль военной разведкой, именовали не иначе, как «страна наиболее вероятного противника».
И, хотя не существовало ни малейшей надежды на взаимность, все приближенные слышали не раз, как Сам, насмотревшись иностранных новостей, с вожделением кричал: на каких плоскостях и вертикалях, в какие полости и изгибы, а главное: чем, и немаловажно, в какой последовательности, он готов претворить в жизнь переполняющие его чувства. И полет его фантазии в этом направлении был настолько безбрежен, что одно из таких признаний, законспектированное неустановленным пока лицом, было успешно продано в журнал «Членовредитель», издаваемый группой садистов-энтузиастов при поддержке министерства культуры. Где и вышло в рубрике «На заметку», а анонимный плагиатор даже был удостоен первого приза – кожаного намордника, за которым, впрочем, так и не явился.
Известно, что громкие слова – пустая угроза. Это было очевидно всем кремлевским обитателям: за минувшие десять лет Сам ни разу не повернул головы в сторону ни одной, даже самой укороченной юбки, вызывая соответствующие кривотолки во властных коридорах. А когда его законную половину до невиданных пределов разнесло по горизонтали, уже не только приближенным стало понятно, что ее супруг, в убыток ей, слишком увлекся государством. И боевым самбо с еще безусым, но уже вполне атлетически сложенным спарринг-партнером.
И, с учетом всего вышесказанного, разве существовал иной выход у начальника охраны?
Но стоило Кириленко шлепнуть на стол руководству свой разобиженный рапорт, как руководство его скомкало и безжалостно запустило в уничтожитель бумаг:
- Раз просит - значит веди. – безапелляционно приказало руководство. – Наших веди, из спецгруппы. А рапорт… - рапорт напишешь потом, по итогам.
Впрочем, второй господин не стал рассказывать первому ни о рапорте, легшем ему на стол, ни о прожорливом уничтожителе, в мгновение ока превратившем гневные чернильные строки в невесомую белую пыль.
- Ну, и что? Было? – с нетерпением спросил первый господин.
- Угу.- с нарочитым безразличием кивнул второй.
- Сразу с тремя?!
- Угу.
- И, конечно же, ты снял кино.
- Ну, а ты как думаешь?
- Со звуком? А то последний был не ахти - времена немого кино давно прошли. Да и верховный судья по всем статьям отнюдь не «Итальянский жеребец».
- Обижаешь! – шутливо оскорбился второй. - Судья – это так, технический брак. У нас давно картинка высокой четкости и шестиканальный звук: чтобы любой нюанс…
Собеседники замолчали, глядя на монитор, где умиротворенно перевернулся на правый бок бывший Мишка-Гамми.
Первый господин едва не заразился горделивой небрежностью своего визави. Ему тоже не терпелось рассказать, как всего пару часов назад он подсунул Самому распоряжение об увеличении расходов своего ведомства на тридцать процентов. И Сам, даже не взглянув, подписал.
Да что там стыдливые тридцать процентов! Если бы первый господин мог предугадать: как обернется дело, без зазрения совести проставил бы пятьдесят, а то и все сто. Но он не предугадал. Он, ко всему привычный служака, оцепенел, едва переступив порог высочайшего кабинета: за всю свою долголетнюю чиновничью карьеру ему не приходилось видеть, чтобы кто-либо, стоя за самым высоким креслом страны, обильно справлял потребности в полый постамент, где скрестив флагштоки, уживались государственный стяг с президентским штандартом. И чтобы этим кем-либо был Сам.
- Чё у тебя, корефан? Ща я, а то насосался пивка - пусть лучше лопнет моя совесть.
Первый господин, еще не оправившись от транса сразивших его впечатлений, совершенно механически провел ладонью по книжному шкафу у стены. Фальшивый шкаф плавно разъехался в стороны, продемонстрировав за собой бесконечные просторы утопающих в коврах и мягком зеленоватом свете покоев.
- Так вот где тут параша! Ну, буду знать. – с упреком догадался Сам, с решимостью первопроходца нырнул внутрь, и спустя мгновенье оттуда донеслись счастливые восклицания:
- Ни хера себе! Бассейн! Траходром! Бухло!
Через минуту беглый осмотр был закончен. Сам появился в проеме.
- Живем, братан! – провозгласил он, победно вознеся над головой хрустальный штоф тридцатилетнего коньяка.
Первый господин узнал этот штоф: целый погребок такого коньяка на прошлой неделе был конфискован во время ареста не догнавшего что почем инвестиционного банкира.
- Чего там? – Сам обратил, наконец, внимание на принесенные ему бумаги.
Первый господин сжался и приготовился слезно, но убедительно мямлить про назревшую необходимость. Но этого не потребовалось. В мгновение ока на документе появилась небрежная закорючка, и Сам вопросительно уставился на подателя.
- Чего еще?..
Первый господин мог рассказать про то, что шифр от ящика стола, где хранился высочайший штемпель, Сам, по всей видимости, забыл окончательно. (Хотя, у людей посторонних, могло бы сложиться стойкое убеждение, что он его никогда и не знал). Или поведать про то, как ему было предложено «сгонять за стамеской», что он уже собирался и сделать, пока взгляд Самого не упал на дамасский клинок с украшенной изумрудами рукоятью – дар одного из среднеазиатских владык.
В общем, много еще о чем можно было рассказать: как хрястнули, застонав, ящики из эксклюзивного итальянского дуба, или с каким неподдельным любопытством Сам ворошил содержимое собственного стола…
Но первый господин не обмолвился об увиденном ни словом. Он лишь тяжко вздохнул и констатировал то, что секундой раньше намеревался озвучить его собеседник:
- Он дискредитирует систему власти.
- Так точно! – не сдержавшись, воскликнул второй. – Читаешь мои мысли! Не просто дискредитирует, а подрывает на корню.
- Страшно представить, во что это может вылиться в конечном итоге.
- Вот именно. Только захоронили последние скелеты вместе со шкафами, только выхолостили у населения все воспоминания о том периоде нашей истории, только напомнили: что такое власть, тем, кто про это забыл.
- И только передавили тех, кто не захотел напоминаний.
- Нет, мы должны отчетливо понимать: что предстоит стране, да что молоть чепуху - нам с тобой в частности, если мы повторим дикое десятилетие.
- Что может быть отчетливее: заспиртованная мумия, аортокоронарный рок-н-ролл, и слезливая передача власти. В обмен на гарантии - не казнить на главной площади страны. А что касается нас – нам таких гарантий не дадут.
- Совершенно верно. До сих пор нам удавалось держать все в ежовых рукавицах именно потому, что главнокомандующий здоров, силен и трезв. Если же он выйдет, подобно предшественнику, дирижировать оркестром… Я считаю, что с нашей позиции в сложившихся условиях продолжать слепое повиновение и преданность ему любой ценой неблагоразумно. И губительно для страны. Смею предположить, что это тот редкий случай в российской истории, когда наши интересы совпадают с интересами населения.
- Мне нечего возразить. Замечу только, что преданность отнюдь не ему, а какой-то его новой форме жизни, реинкарнации - извини, ведь мы договаривались: без метафизики. Но, тем не менее, я животному на верность не присягал… Поэтому, давай без лишних слов: какие будут предложения?
- У меня предложения, собственно, два: инъекция или изотопы. Причем изотопы мне видятся способом наиболее предпочтительным - просто, надежно, недоказуемо.
Второй господин саркастически усмехнулся:
- Если, конечно, не делать это в самом людном месте в чужой стране. Хотя, почему бы и нет?
- Подожди. – первый господин поднял ладонь, останавливая собеседника, которому эта тема разговора была особенно приятна. – То есть, ты полагаешь, что других вариантов попросту не существует? А как же добровольная, в кавычках, отставка или принудительная изоляция?! Снарядить самолет, загрузить жену, дочерей, собак, цистерну спирта. Мало ли островов в Тихом океане?
- Нет, шила в мешке не утаишь. Мир глобален, и самый захудалый остров в океане давно имеет широкополосный доступ в Интернет и собственный спутник-шпион. Да, и пока мы будем играть в прятки, наши заокеанские друзья едва ли погрузятся в безразличное созерцание. Представляешь, что будет, если его найдут? Нет, никакой изоляции, только аннуляция. И, кстати, жена, дочери и собаки – это закономерный вопрос.
- И как ты себе это представляешь? Я имею в виду не сам процесс – с этим-то ты несомненно справишься, а последствия?
- А какие могут быть последствия? – глаза второго господина озорно блеснули. – Нарушение водно-солевого обмена, непрекращающийся понос, а потом – остановка сердечной деятельности и паралич дыхания. Станет похож на головастика. Похороним с почестями.
Он трагично сморщил брови и заговорил голосом диктора советского телевидения:
- «Впереди, на красных подушечках, ордена и медали горячо любимого…».
Первый господин не удержал улыбки.
- Нет, я не об этом, это понятно. Но как мы все объясним?
Второй развел руками:
- Ну, уж это, друг мой сердечный, твоя епархия. Предположим, облучился, спасая нерадивого солдата из ядерной шахты, где лично проверял боевую вахту. Или съел в метро, как обычно - по дороге на работу, разогретую в микроволновке шаурму. Да мало ли: спалил мозг, беспрестанно отвечая на вопросы населения по мобильному телефону. Кто из нас великий сказочник? А я поддержу все, что тебе бог на душу положит.
Во взгляде первого господина мелькнуло озарение.
- Кстати… - произнес он, но развивать свою мысль не стал.
Между тем, если бы существовало устройство, позволявшее детально рассмотреть эту мысль на расстоянии, то стало бы понятно, почему первый господин осекся на полуслове. Он думал, как на бирже обесценятся акции сотовых компаний: после слуха о кончине главы государства в результате излучения мобильного телефона. Их нужно будет тут же скупить под шумок, после чего выйти с официальным опровержением. Такие трюки он уже проделывал не раз, что приводило к рождению восхитительных числовых рядов на выписках с его потайного банковского счета.
Но если первый господин предпочел прикусить язык, то второй, напротив, решил злословить:
- Выставим его расплавленные мозги на всеобщее обозрение. Пусть население видит – каким он парнем был. Сколько весит обычный мозг?
- Примерно кило четыреста… Как раз на днях визировал телепередачу для детей.
- А здесь будет три, нет, пять кило! Отборного, самого серого в мире вещества! В хрустальном саркофаге, заполненном формальдегидом, мозг великого гуманиста и военачальника будет вращаться вокруг своей оси…
Второй господин вдруг прервал свою пламенную фантазию:
- А где он будет вращаться?
- Может над Мавзолеем? – брякнул первое пришедшее в голову первый господин.
На самом деле он уже не мог думать ни о чем другом, кроме акций сотовых компаний. И уже мысленно сочинял пресс-релиз официального опровержения: «Распространенные зарубежными СМИ сведения о гибели…». Так все-таки: «о гибели» или «о кончине»? – этот вопрос занимал весь его интеллект, поэтому в полной мере оценить фонтанирующие грезы собеседника он не мог. До той поры, пока второй господин не предложил заменить хрустальным саркофагом рубиновую звезду на главной башне государства.
- Послушай, а может быть в этом правда - что-то есть? Мозг может стать главным атрибутом нашей страны! Не звезда, не золотые орлы. Вот где та самая пресловутая национальная идея. Нужно просто заменить все государственные символы - мозгом. Чтобы население просыпалось под государственный гимн «Наш мозг нерушимый…» с припевом «Сла-а-а-авься разум наш!». Чтобы брало население в руки наличные деньги – а на них лобные доли Толстого, Менделеева или Циолковского. Чтобы мозг был повсюду: на кокардах постовых, на хвостовых оперениях самолетов. Может хоть тогда население…
- Ты в своем уме?! – перебил его первый господин. Его глаза округлил ужас. - Ты понимаешь, к чему это приведет? Для всех нас?
- Да, прости, я что-то разошелся. – сконфузился второй.
- И не надо строить иллюзий: население никогда не переставало жить умом. Вспомни классика: «Воруют!». При любых режимах и государственных строях. Что ни дай населению - демократию или тоталитаризм - как тащило, так и тащит все, что ни попадя: от офисных канцтоваров до пусковых установок баллистических ракет. Мы ему тарифы и налоги – а оно нас на три буквы, мы ему нары и колючую проволоку – а оно бросает не только работать, но и воспроизводить себя. Накачается спиртосодержащей бытовой химией, и вымирает, катастрофически сокращая при этом наш ВВП. То есть, продолжая тем самым свое гнусное воровство.
Второй господин угрюмо молчал. И первый, заметив, что чрезмерно распалился в прениях, напоследок как-то по-стариковски проворчал, словно извиняясь за словообильность:
- Еще никогда никому не удавалось переиграть население. И вообще, если у населения нет мозгов, то что же мы ему промываем каждый день с телеэкранов?
Они помолчали. И после паузы, второй господин решил вернуться к основному вопросу сегодняшней встречи.
- Итак, правильно ли я понимаю, что по этой теме мы пришли к единогласному решению?
Он потыкал большим пальцем в лацкан своего пиджака, где в черном с перламутровым овале партийного значка вздымался платиновый профиль Самого.
Первый господин сдержанно кивнул, что должно было рассеять малейшие сомнения.
- Безусловно. Решение принято. Только мне необходимо будет знать заранее место, время, способ… Чтобы определиться с формулировками.
- Можешь не сомневаться. В этом отношении – ты меня знаешь: все будет четко исполнено. Сообщу лично, даю слово.
- Можешь не давать никаких слов. Конечно же, я тебя знаю, твоя педантичность – эталон для нас всех.
Второй господин горделиво заулыбался, но затем по его лицу внезапно скользнула черная тень сожаления.
- И все же я недоумеваю: как мы умудрились? С этой гнидой, десять лет… Ведь это целый срок! Ведь, где бы он был, если бы не стирал портянки, ну, знаешь кому... Я бы мог быть на его месте, ты, любой, но ведь мы на такое не пошли...
- Что ты, в самом деле, уймись! Мы же выработали решение, скоро отыграешься за все.
- Да, что это я, правда. – встрепенулся второй. – Видно, старею.
Собеседники вновь сердечно обнялись, крепко пожали руки, и второй господин намеревался уже кликать свою охрану, но первый его остановил.
- Подожди. А с этим все точно?
Он кивнул в сторону монитора, на котором бывший Мишка блаженно причмокнул губами в каком-то своем далеком сладком сне.
Второй понял вопрос с полуслова.
- Проверяли неоднократно: все пароли, шифры, кодовые алгоритмы, без запинки. Помнит дни и обстоятельства рождения детей, свою вербовку, родимые пятна жены, другие личные и интимные факты…
- Той жены?
- Ну, конечно той – этот не женат.
- А может быть ему все же кто-то помог? У него в друзьях есть кто-то из твоей госбезопасности. А это, сам знаешь, - самый болтливый контингент.
- Исключено. Такого допуска нет ни у кого. Кроме тебя и меня.
Первый потянулся к забытой кем-то на столе пачке сигарет. Сделав несколько жадных затяжек, он с ненавистью раздавил сигарету каблуком.
- Значит, у того остались только внешность и набор ДНК, а у этого – все остальное?
- Выходит так.
- А как-нибудь подделать все эти гены-хромосомы возможно?
- Я узнавал: разработки ведутся, но пока нет, может лет через десять.
- И что же нам делать?
- Прежде всего, держать все под контролем. ДНК – известна только медперсоналу. Заменим персонал, изымем медицинские карты, перепрограммируем «кнопку». И с внешностью, думаю, особых хлопот тоже не будет - это уже по твоей части.
Первый господин покачал головой.
- Насчет внешности, не все так просто. Этот на три головы выше, плечи, шевелюра… Мне что, дать команду хирургам: «Пересадите ему чухонскую плешь и укоротите ноги примерно на полметра?»
Второй господин досадливо сморщился:
- Послушай, только давай не будем набивать себе цену. Ты же прекрасно понимаешь, что при твоем опыте и старании, население ничего не заметит. Объявишь, что подрос на полметра от великих свершений. Скажешь, что и волосы у него стали расти с удвоенной силой. Намекнешь, что подросло и кое-что еще, продемонстрируешь, наконец, никем доселе незамеченную счастливую улыбку его супруги… Ну, скажи мне: кто его видел, кроме как по телевизору?
- Вот именно - супруга.
- Как раз она не будет возражать, уж поверь мне. В крайнем случае, покажем сегодняшнюю пленку, где он с тремя, и с воблой… Так что здесь, я думаю, никаких проблем не будет. Охрану и личный персонал я беру на себя - у меня есть доводы на каждого из них, если простого приказа будет мало. Ну, а население, как уж повелось - за тобой.
- Хорошо, убедил. Но будет все не так просто.
Первый господин тревожно сгустил брови. Второй с минуту смотрел на его чересчур озабоченное лицо, а затем, не выдержав, прыснул добродушным смешком:
- Да выделим, выделим тебе дополнительные ассигнования! Не сомневайся. И по своей линии упакуем в психушки любого, кто скажет, что он – это не он.
Понизив голос на полтона, он постучал по своему лбу указательным пальцем и доверительно прибавил:
- Только, пожалуйста, пусть уберут этот символ. Вот эту метаморфозу населению будет очень сложно объяснить…
Собеседники рассмеялись.
- Шрам – это проще простого. – махнул рукой первый. – Уберут безо всякого следа. Можно еще и задачу поставить: вырезать там, положим, красную звезду, или триколор, золотого орла. Населению скажем – святые стигматы, подтверждающие божественное происхождение его власти. То, о чем неустанно твердит один наш свихнувшийся актер.
- Уговаривались ведь: без метафизики. – шутливо погрозил пальцем второй господин. – А если серьезно, как-то не по себе оттого, что придется выполнять поручения человека с болтом.
- Ну, во-первых, не с болтом, а с гайкой - это чтобы быть точными в определениях. А во-вторых, что здесь особенного? – искренне удивился первый господин. - Ничего же не меняется. Все будет по-прежнему.
- Вот в этом-то все и дело. В этом и дело. – задумчиво вздохнул второй.
- Не понял?!
В этот момент лицо первого господина выразило такую крайность удивления, что один современный живописец, заласканный властью за свои ее портреты до полного изнеможения творческих сил, непременно бы нашел в этом лице тот самый образ, который втайне разыскивал много лет. По правде говоря, картина, для которой недоставало такого кульминационного штриха, была уже давно написана. И представляла собой художественный синтез финальной сцены гоголевского «Ревизора» и брюлловского «Последнего дня Помпеи». На этой картине были изображены все те же лица, широко известные по бесконечным телетрансляциям и их официальным портретам в присутственных местах. Но теперь лица эти были комично искажены сковавшим их страхом и изумлением: то ли от сметающей все на своем пути стихии, то ли в связи с прибытием по их душу некоего Высшего Ревизора.
Нет нужды объяснять, что портретист хранил свой будущий шедевр в местах, недоступных даже домочадцам. Он с тревогой прожженного конформиста, которую принимал за чутье истинного художника, предвосхищал момент, когда вся его клиентура наконец сменит свои мышиные костюмы от кутюр на полосатые робы. Чтобы в этот самый момент вынуть из запасников свое творение, чтобы предъявить его новой власти - как верное доказательство тому, что любить власть старую его заставляли насильно.
- Не понял? – повторил свой удивленный возглас первый господин. – Ты это о чем?
Второй поначалу не спешил с объяснением, но затем вдруг заговорил пламенно, понизив голос до воодушевленного полушепота:
- Давай начистоту. Ты говоришь: «Все будет по-старому. Ничего не изменится». Но разве ты этого действительно хочешь? Ты – умный мужик, волевой, образованный. Ты видишь делом своей жизни слепое подчинение? – он кивнул на монитор. – Ему, или кому бы то ни было?
- Служу Отечеству, что здесь зазорного? Как там, в вашем спецназе: «Есть такая профессия – Родину зачищать».
Второй устало махнул рукой.
- Хватит! Хватит прикрывать личное общими словами. Хватит этих глупых цитат.
- Ну да, верно, прикрываю личное. Но знаешь, как про нас сейчас говорят? «Они - это надолго. А я уже не юн, чтобы лезть на баррикады». И мне эта точка зрения абсолютно близка. Хотя бы потому, что, пожелай я, хоть на мгновение, лично встать к штурвалу – ты первый отвинтишь мне голову. Представляю, с каким сладострастием ты разберешь подетально мой остывающий труп.
- Вот именно! – воскликнул второй. - Что и требовалось доказать! Ведь я об этом тебе и говорю. Мы же антиподы – как единица и ноль в двоичной системе исчисления, как «фаза» и «земля» в электрической розетке, мы друг без друга не сможем существовать. Как сейчас: мы, не сговариваясь, пришли к выводу, что это самое судьбоносное в нашей жизни решение можем принять исключительно сообща. Ты прав, я отвинчу тебе голову, если ты в одиночку ухватишь штурвал. Потому что, если не отвинчу – ты объявишь меня источником всех бед населения за последнее столетие и публично сожжешь на костре. Но сейчас, именно сейчас нам выпадает шанс уравновесить систему государственной власти, легализовать наши полюса. Мы и так всегда были двухтактным двигателем этой системы. И ты знаешь, не хуже меня, что самые провальные властные решения – это те, которые Сам принял без обсуждения с нами. Так зачем нам какой-то посредник?
- Вообще-то, ты совершенно прав. – задумчиво потер подбородок первый господин. – Трудно представить, чтобы в ход поршня в дизеле вмешивался начальник. Власть с двумя равноправными конкурирующими центрами – это и есть подлинная демократия, победа либеральных идей.
- Так точно!
- Население обрадуется, а то: столько лет, и все без пряников. А мы войдем в Историю.
- Еще при жизни! И, заметь, без этих дурацких приставок: «вице», «зам».
- В принципе, я согласен.
- Ну, вот и отлично!
Заговорщики по-дружески обнялись.
- Я в тебе, собственно, и не сомневался. – прочувственно произнес второй господин. - Сколько лет нас стравливали между собой, а не поверишь – я всегда считал, что ближе друга у меня нет.
- Не проходило дня, - вторил ему первый господин. - чтобы я, получив очередную подлую подставу, не восхищался твоей изобретательностью. Сколько раз я грезил наяву, чтобы мы оказались не по разные стороны баррикад.
- Теперь так оно и есть.
- Да, мечта сбылась, мой дорогой друг.
Они еще долго стояли, прижавшись щека к щеке и похлопывая друг друга по лопаткам.
- Сегодня же дам команду своим, – сказал первый господин. – пусть готовят самый лучший компромат.
- Да, я тоже распоряжусь. – согласно кивнул второй. - Оформим соответствующие поправки к законам.
- Правильно ли я понимаю - Сам остается номинальным?
- Ну, конечно. Сократим полномочия до нуля. Раз в месяц будем вытаскивать его пьяную харю в телевизор с очередным посланием. Населению нужен клоун.
- А этот?
Первый господин указал пальцем на монитор, где, словно предчувствуя, что сейчас, в буквальном смысле слова решается его судьба, лежал не шевелясь, бывший Мишка Гамми.
- Этот? – насмешливо переспросил второй господин. – Считай, что этого нет, и никогда не было. Сейчас поднесут к носу ватку с Плутонием-239 – через пять минут кома, а потом непродолжительная асфиксия, сопровождающаяся…
- Понятно-понятно. – нетерпеливо прервал кровожадные прогнозы первый. – Требуется ли поддержка с моей стороны? Может, дать огласку каким-то фактам, запустить дезинформацию?
- Да брось ты: я не вижу в этом никакой необходимости. Какой-то автослесарь умер в больнице, ну и что?
- В главной больнице страны, в президентской палате?!
- Это исправим.
- Понятно, но и в том госпитале твои люди пошумели на славу. У нас должно быть объяснение, хотя бы для внутреннего использования.
Второй терпеливо вздохнул:
- Ну, хорошо, раз есть какая-то потребность, разыграй свою обычную карту.
- Какую? Слесарь был террористом?
- А почему бы и нет?
- Был завербован боевиками…
- В период прохождения срочной службы в армии…
- Готовил теракт в военном госпитале…
- С применением радиоактивных материалов…
- Входил в диверсионную группу…
- Известного террориста Али-Бабы…
- Халиба – так правдоподобнее.
- Точно, Халиба. Далее: тяжело ранен в ходе успешной антитеррористической операции, от полученных ранений скончался.
Собеседники замолчали, глядя на монитор, где у койки бывшего Мишки о чем-то задорно перешептывались две молоденькие медсестры с лицами в марлевых повязках. Время от времени накал эмоций достигал апогея, и девушки весело хохотали.
- Послушай, - вдруг начал первый господин, и второй уловил в его голосе тревожные нотки. - До меня только что дошло: ведь ДНК Самого не претерпела изменений?
- И что с того?
- Значит, пиво с тухлятиной, шлюхи и окропление знамен - это его личный, собственный генетический набор?
- Примерно так. А что за история со знаменами?
Первый господин нервно отмахнулся, и второй продолжил.
- Я справлялся у главного врача: он говорил что-то про наследственную обусловленность, про блокирующий механизм социальных запретов.
- Значит, теперь наружу вырвалось то, что таилось в нем всю жизнь?
- Смотри проще. Вынули из него власть: все его служебные связи, алгоритмы, секреты – и вот что осталось. Думаешь, вынь ее из всех нас – будет не то же самое?
- Само собой. - первый господин обреченно вздохнул. - Умом я все понимаю: это мы взрастили его, это мы создали на потребу населению Самого – великого и ужасного, этот суррогат из телевидения и углеводородов. Но, наверное, виновата в этом наша профессиональная болезнь, что любой миф, даже созданный собственноручно, мы стараемся воспринимать так, как его по идее должны видеть те, на кого он рассчитан. Словно не веря в успех этого предприятия, и добавляя ему сторонников хотя бы в своем лице.
- Ну, в той или иной степени, это справедливо. – согласился второй господин.
- И мы… - продолжил первый. – Ты же не станешь отрицать, что мы не просто выполняли команды? Мы почитали Самого, этот миф, этот технологический продукт за личность. Нам было так удобнее – персонифицировать приказы, чтобы хоть на мгновение забыть, что Сам их только озвучивает, и что на самом деле их нам отдает коллективный аналитический аппарат, рассредоточенный по этажам Кремля и Лубянки, и подчиненный единственному идолу современности под названием «рейтинг».
- Все так, но я, извини, не улавливаю: к чему ты клонишь?
- Да ни к чему я не клоню.
Первый господин замолчал, вынул из пачки на столе еще одну сигарету, а затем нервно втолкнул ее обратно.
- Ты представляешь себя, - едко прошептал он, - при протокольной телесъемке в его кабинете? Когда тебе придется держать отчет перед этим ряженым имбецилом, шарнирной марионеткой? Пусть даже ничего не значащий, формальный отчет. С какого дубля он сможет выговорить «социальные гарантии» без отрыжки?
Второй господин задумчиво кивнул:
- Мне кажется, я начал тебя понимать. Если честно, быть регентом при недееспособном правителе, да еще открыто - это не самое благородное занятие с точки зрения Истории. И слишком большой риск. Нет, действительно, это не по мне. Ведь, хочешь - не хочешь, а будешь привлекать пристальное внимание, особенно этих, из-за «бугра». А меня, честно признаться, от всех этих софитов и объективов, просто холодный пот прошибает с головы до пят. И ничего с собой поделать не могу. Вроде, умом-то понимаю, что все они давно на нашем комбикорме и лишнего не пикнут, но… не могу.
Второй господин смущенно улыбнулся:
- Да, что я тебе рассказываю. Слышал, наверно, как меня прозвали теперь уже покойные подчиненные за мои вечные нелады с зарубежной прессой?
Первый господин отрицательно покачал головой. Второй опасливо огляделся по сторонам, что выглядело абсолютно несуразно в пустом периметре караульного помещения, и прошептал:
- Вурдалак.
Его собеседник, не сдержавшись, фыркнул.
- Не смейся. Дескать, вот почему не переношу фотовспышек, и на бесконечно тягостных мне публичных мероприятиях повергаю в трепет беременных журналисток своим болотным оттенком лица.
Второй сделал категорический жест рукой:
- Так что, исключено. Мне гораздо больше импонирует роль незаметного серого кардинала, нежели своего в доску рубахи-парня, взвалившего на плечи тяжелую ношу по спасению Отчизны, и готового ежедневно рапортовать об успехах этого бесплодного занятия с телеэкрана.
- Это гениально! - вдруг воскликнул первый и возбужденно вскочил с места. – До меня только что дошло! Ты вспомнил именно то слово: «регент»! А ведь мы тут все его подзабыли за последний десяток лет: все Сам да сам. Но его слишком хорошо еще помнит население. На минуточку представь, что на смену Самому, взмывающему в небеса на истребителе, или зорко всматривающемуся в горизонт с палубы ядерного ракетоносца, а может, клеймящему двойные стандарты Запада с международной трибуны, придет его полуразложившийся труп? Инородное тело, побежденное собственным набором хромосом!
- Да, и думать нечего: кремлевская обслуга расслабится, станет воровать больше, говорить громче. И пойдет по стране месседж населению: дескать, Сам уже не сам. И вся система власти рассыплется в труху.
- Она рассыплется раньше, и месседжи тут не причем: стоит населению один раз увидеть с экрана пропитое хлебало, как оно тут же смекнет что к чему. Конечно, возможности телевидения безграничны. Но не запредельны. А нюх у населения по распознаванию пропитых хлебал – будь здоров.
- Конечно, такой опыт и за десять лет не пропьешь.
- Нет, институт регентства здесь толком не приживался никогда. Мы же скифы, азиаты. Правитель должен быть один: кулаком по столу, да к ядреной матери, чтобы пыль стояла столбом и население хлопалось ниц… А кардиналы - серые, черные, белые, – они должны оставаться в тени и не отсвечивать. Так что, мое предложение – этот.
Первый господин круто развернулся на каблуках и прижал палец к притихшему на мониторе экс-Мишке.
- Этот – чистый лист, - продолжил он. – невинная, предполагаем, душа, таинственным образом – извини за метафизику – завладевшая набором знаний главного лица в государстве. Подчеркиваю: знаний, но ведь не умений? Да, он все знает, как в старой советской песне: то, что было не с ним – помнит. Но власть – это процесс непрерывный, процесс незавершенный и не завершаемый в принципе. Что он будет с ней делать завтра, если рядом не окажется нас?
- Как это принято: притащит своих, весь этот кагал из автосервиса, заполонит ими все кабинеты. И начнется: из рукомойников станет пропадать жидкое мыло, а служебные компьютеры девяносто пять процентов рабочего времени будут использоваться для посещения порно-сайтов и социальных сетей.
- Нет, это все мелочи. Ему без нас все равно не обойтись. Мы ему нужны по абсолютно объективным причинам. Нужны, как воздух – он не протянет без нас и дня. И в наших руках он подобен куску пластилина – что вылепим, то и будет. Если уж минуту назад мы были готовы стать регентами при сорвавшемся с катушек генетическом люмпене, то что нам мешает быть тайными кардиналами при нем: здоровом, сильном, красивом парне, от которого, в отличие от его предшественника, без особых усилий с нашей стороны сойдет с ума население? Это – новый Сам, омолодившийся и окрепший, готовый взлетать и бороздить, обличать с международных трибун чужих, и низвергать своих зажравшихся толстосумов.
- То есть, все будет как прежде?
- В том-то и дело, что нет: как прежде не будет больше никогда. Мы с тобой, умудренные опытом, промахами и иллюзиями, получаем в руки счастливый билет, карт-бланш для проведения всех тех преобразований, которые нам представляются жизненно необходимыми. Первым делом воссоздадим вместо бутафории настоящий парламент, ослабим вожжи госаппарата, вернем свободу слова.
- Высадимся на Кубе, вернем Крым, в Прагу войдем танковым маршем.
- Освободим политзаключенных, дадим ход расследованиям всех этих, так называемыхтерактов, в Москве и Беслане.
- Присоединим Южную Корею к Северной, войдем в Кабул и возвратим Аляску.
- Пересмотрим дела об убийствах журналистов, выдадим заказчика суду.
- Восстановим Берлинскую стену и создадим Брюссельскую…
Стены караулки содрогнулись от хохота. Будто бы опустошительная волна смеха, войдя в помещение, немного помедлила, оглядевшись по сторонам, затем нахохлилась обожравшимся пьяных зерен воробьем, да и рванула осколочной гранатой.
- Ихехи-ихехи-ихехи! – клокотал первый господин.
- Уга-га, уга-га, уга-га! - грохотал второй.
- Как тебе перспективы?!
- Убедил! Черт с ним, пусть будет этот, с болтом!
- С гайкой!
Серые господа, утирая выступившие в радостном угаре слезы, обнялись, словно молочные братья, пытаясь пусть так, но унять телесные судороги веселья. Но опустошительная волна не отступила: она лишь затаилась на мгновения, чтобы вторым, гораздо более мощным зарядом довершить начатое.
- Я подумал, - едва отдышавшись, заметил второй господин. - Если тебя сейчас сдать с потрохами Самому, что будет?
- Что будет? – переспросил первый. - Пошлет за пивом. Причем: тебя!
Через минуту караулка опустела. И только на угасающем мониторе еще несколько мгновений жил еле уловимый абрис Мишки Гамми - Михаила Селиверстова, огромного, словно лубочный богатырь, лучшего жестянщика автосервиса на Каховке.