НА ФОТО: Командир сводной Восточной партизанской группы Ставрополья, первый секретарь Благодарненского райкома партии (июль 1941 - октябрь 1942 гг.) Однокозов Алексей Григорьевич. Погиб во Владимировке 15 октября 1942 года.
ФОТО из архива Сидорова Николая Ивановича.
***
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ой, туманы мои, растуманы.
Ой, родные леса и луга.
Уходили в поход партизаны,
Уходили и поход на врага.
Михаил Исаковский
1.
В тишине - звонче копыта. Конники миновали последние дома. Дорога ведет на пригорок. На западе стоит зарево. Небо, до красна накаленное, дышит пламенем. Где пламя там враг. Он полз к Благодарному. Пожар еще далеко, земля озарена. От мерцания неба казалось, что и земля воспламеняется. Трава переливается огневыми отблесками. Лица конников обагрены этим зловещим заревом.
По обочинам дороги плелись черные фигуры беженцев. Это уходили последние из тех, кто не хотел дышать воздухом, отравленным немцами, кто не хотел жить под немцем.
Пешеходы брели с котомками за плечами. В них, может есть, а может нет, кусок хлеба, пара белья. Но есть в котомке фотографии мужа, любимого сына, дочери, маленькие бумажки, в которых отмечена минувшая жизнь.
Конный отряд партизан шел в степи. Комиссар отряда поминутно останавливал вороного. Конь беспокоен, не послушен. Он вырывал поводья из рук хозяина, храпя, как перед бедой, ходил взад и вперед. Конь и всадник ломали друг друга, они еще не своевались.
Комиссар часто останавливался, оглядывался назад – там командир партизанского отряда Однокозов. Он остался помочь воинской части, занявшей оборонительную позицию у Благодарного, взорвать мост и задержать немцев. Томительные минуты тянулись, а Однокозов все не нагонял своего отряда.
Но вот в низине за селом раздался страшный взрыв. Остроконечное, как кинжал, пламя, вонзилось в небо. Под ногами коней дрогнула земля.
- Есть! - Облегченно вздохнул комиссар.
Немцы вели стрельбу. Курганы покрылись частыми вспышками. Сквозь стрельбу слышно звяканье копыт.
Спустя час Однокозов с группой конников нагнал отряд. Они около семи километров шли галопом, и их лошади шумно дышали.
- Ну, как? - спросил Однокозов.
- Глаза проглядели.
- Испугались?
- Вроде нет.
- А нам для начала очень интересно. Пошвырялись немцы минами, и попали в белый снег, как в копеечку.
Михаил любовался этим веселым, жизнерадостным, энергичным человеком.
2.
Отряд двигался молча. Покачиваясь в седле, Михаил думал: «Уходим куда поглуше, а в родном селе хозяйничает враг. Там, где искони веков протоптаны дорожки отцами нашими, дедами и прадедами - ходит наглый немец. Он приказывает, громит, тащит, насилует, убивает».
Михаил посмотрел на товарищей, качавшихся в седлах. Время от времени они поворачивают головы назад. Видно, у каждого такие же думы. Щемило сердце. Хотелось крикнуть:
- Мы вернемся!
Рядом с Михаилом ехал молодой казак, он вздыхал, поскрипывая зубами, шептал вполголоса:
- Гады... Вашу мать...
Это был комбайнер - коммунист. Два дня назад его молодая жена родила долгожданного сына. Жена осталась одна в постели. Отец торопливо поцеловал малютку. Даже имя не успел дать.
Казак снял с комбайна ценные части и закопал в землю. Вчера пришел с поля, а сегодня был уже в боевом строю, готовый мстить за родину, за сына, за разлуку с женой. Надо истребить врага, тогда он отыщет своего казачонка, и его назовут таким именем, чтобы оно звучало радостно и гордо.
В юго-восточной стороне небо вспыхнуло, побелело в нескольких местах.
- Бомбят, стервы! Кубыть в Георгиевске, - сказал казак, - немец часто налетает туда, вчера оттуда приехал мой шурин. Налетело, говорит, пять самолетов, а на станции стоял поезд с детьми да ранеными, што было?! Каша. Потом битых людей собирали. Два вагона с бойцами ранеными сгорели дочиста, ни один не выскочил. Детей погибло - не считано...
Казак замялся.
- Аж мутит, брат... И сказать тошно...
Он приподнялся на стременах и погрозил в сторону, откуда шли немцы. Понизив голос, казак говорил, вздыхая:
- Пока этого гада раздавим, из сына-то да из Насти блин получится... Жизню разбили... На капусту будем рубать!
Михаил думал о своей семье. Выбралась ли она из Георгиевска? Не попала ли она в эту страшную кашу. Он до боли сжал челюсти и хлопнул казака по плечу:
- Будем, браток, будем, на капусту будем рубать...
Начались буруны.
3.
Из камыша высотой в два человеческих роста видно вверху чистое бездонное небо. А в камыш посмотреть - никаких признаков жизни. В прогалинах стоят маленькие озерца. Ветер не колышет их воды, а поверху бархатная зелень стелется. Нелегко тут выбрать дорожку, ставь ногу да оглядывайся - кругом топи, по ним мховые болотные переплетения.
Не бывал здесь человек, да и не зачем. За фазаном? Так фазан сам падал в такие места по несчастью - когда подранят. А жил он поближе к садам, огородам.
Нет в плавнях жизни. А вот теперь люди здесь. Они живут и дышат одной густой ненавистью, рвущейся наружу. По ночам шелестят камыши, выходят люди на свою грозную работу, растекаются и проникают всюду.
Они настигают врага нежданно и бьют его, жгут машины, взрывают склады с боеприпасами, сметают со своей земли немецкую нечисть. Вчера по улицам ближайшего села, задрав нос, шел красномордый колбасник - завоеватель, сегодня, запрокинув голову, он лежит в канаве. Пожирая гусей и кур, распарывая подушки, убивая детей и женщин, он едва ли думал, что так скоро попадет на съедение червям.
Кружатся вороны. Где ворон - там враг. Ворон знает судьбу немца. Летит коршун над кромкой болот, в когтях что-то длинное. Это он немецкие кишки несет. Не ходи, немец, так далеко!
Смерть висит над головой немца. Каждый куст и травинка сулят ему смерть. Будут помнить случайно уцелевшие немцы, что в степных наших балках, в камышах, горах живет смерть немецкая.
Ратная ночь прошла. Снова партизаны в плавнях, в камышах. Над головой бездонное небо. Шепчет камыш былины о горе народном, о гневе русском, зовет партизан к мщению. И растет счет мести. Из ночи в ночь.
***
Прошло три месяца с тех пор, как из бурунов вышла объединенная группа ставропольских партизан под начальством Однокозова. В бурунах родились имена боевых отрядов. Благодарненскому отряду было присвоено имя «Максим».
Однокозов – организатор этого отряда – теперь командир объединенной группы партизанских отрядов. Он хвалит:
- «Максим» - хорошее имя! Берегите его, друзья. Оно должно нагонять на немцев страх. Они уже слышали о нас. Не то еще услышат, хай послушают.
Люди возвратились минувшей ночью из очередной операции, сейчас каждый занят своим делом. Разведчик Першин - средних лет, коренастый, молчаливый, на первый взгляд бесхитростный парень, сосредоточенно чинит сапог. О нем теперь известно, что у него «кошачьи глаза». Он обладает исключительной зоркостью.
Сегодня ночью из под носа немцев он принес ценные сведения, а сейчас, после недолгого сна, зажав губами кончик дратвы, он, не торопясь, делает свое мирное дело.
- О-хо-хо! А погодка будет хорошая!
И смотрит, прищурившись, в глубокую синеву.
Саша Стефановский - харьковчанин. За время войны он участвовал во многих сражениях. Лицо его открытое, веселое, слегка изуродовано - следы тяжелой контузии под Смоленском. Возвратившись с фронта, он стал бойцом тыла, заведовал отделом пропаганды и агитации Благодарненского райкома партии. Он хорошо говорит по-русски, но о приключениях своих повествует обязательно на родном украинском языке.
Саша остер на язык. О самых простых обыденных вещах он рассказывает увлекательно и озорно. И вдвое веселее получается, когда он рассказывает на своем языке. Вчера он из автомата срезал офицера - командира экипажа бронемашины, сегодня, налаживая зажигалку - он рассказывал об этом друзьям.
Кстати, зажигалки – его слабость. Он во всех карманах имел зажигалки самых разнообразных фасонов, но часто просил прикурить у товарищей. На немцев ему везло, а на зажигалки - нет. Он нажимает колесики, чиркает, чиркает, смотрит на палец и закуривает от огня, высеченного из кремешка от «Катюши».
- Богато пота пролыв, а у дядьки закурив, - раздувая фитиль, констатирует он.
- Так как же ты его, очкастого?
- Та що про тэ говорыть, дило не трудне. Що було, то було. Нимчику треба було сала, ан, дывысь самого не стало. А дило було так. Мытро лежав поправо, а я поливо. Перед очами у нас такий бурьян, що не прогляненешь, як цей камыш. Ну, лежим и лежим, поперед глядим. Потом земля пид нами затряслась, - чуем лязг зализный зовсим недалечко. Мытро, кажу, гости до цас. Тильки язык повернув, дывлюсь и очам своим не вирю. Такэ черно страховьище с билым хрестом на животи ползе, та прямо на Мытра. Шло воно, шло и - стоп! И гудэ на мисти. Ну, думаю, що будэ, смерть так смерть, абы живым остаться. Одним оком дывлюсь на мушку, а другий прижмурыв. Очкастый нимец видкрывае зелизную дверцю, - запалив цигарку. Кукушка прилетила на опушку, а я ии посадыв на мушку. Так откуковалась же ты, подлюка – трик, повис нимчик на дверцях, а машина як дасть задний, та ходу. Ну, Митро, - кажу я, - пирожки по тоби вечерили бы, та очкастый пидвирнувсь...
Смеются партизаны, и камыш шелестит, будто поддерживая их смех. Чуть-чуть улыбается, глядя из-под мохнатых рыжих бровей, Елистратов. Отдыхают в камышах Нестеренко, Чуденцов, Сараев, Ивашенцев и много их соратников. Они выдержали суровый экзамен войны. И быть может, потому так спокойны их лица. В памяти еще совсем свежи события третьего дня, участниками которых были эти люди.
***
Был дан приказ – выбить немцев из Владимировки. Конники пробрались лесом. Всхрапывая, кони по спину погрузились в воду Кумы. Партизаны внезапно ворвались во Владимировку, и стали хозяевами положения. Как не бывало здесь немцев.
По улицам боевым строем ехали советские казаки и пели песни. Звонкий тенор запевалы Сараева плавно лился по селу:
- Конь боевой с походной вьюкой
Стоит и ржет, кого-то ждет...
Русская песня во Владимировке! Жители выбегали из домов, улыбались и плакали.
Но вот из-за угла выскочила машина с немцами. Беспорядочно затрещали автоматы. Засвистели пули. Алексей Однокозов скомандовал:
- Догнать! Вперед, за мной!
Рванулись партизанские кони. В погоню за врагом ринулись Однокозов, Мартынов, Ивашенцев. Немцы залегли на краю села. Вороная «Галка» стремительно несла туда Однокозова. Он, как вихрь, вырвался из-за дома на край улицы. За ним Мартынов. Пули вражеского автомата почти в упор прошили «Галку». Она высоко взвилась и всем телом ударилась о землю. Однокозов свалился за «Галку», тело ее судорожно вздрагивало и билось, земля под ней побагровела от горячей крови.
Однокозов почувствовал тупой удар в левую руку, и кровь наполняла рукав. Горячий «Грим» Мартынова попятился назад, отскочил за угол дома. Оставив коня, Мартынов меткими очередями из автомата прижал немцев к земле. Упал один, другой немец.
Умный «Грим», иссеченный пулями, то ложился, то вставал. Потом он заржал и вытянул шею в сторону хозяина, как бы прощаясь. Мартынов, увлеченный боем, ничего не замечал. Вдруг автомат его умолк - кончились патроны.
Немцы обнаглели:
- Русь! Русь!
Однокозов поднялся и крикнул:
- Бей сволочей!
Он подстрелил из маузера одного немца, но другой немец автоматной очередью наповал скосил Однокозова. Обливаясь кровью, он больше не поднялся с земли. Партизаны с яростью навалились на немцев. Враги смяты. Их трупы валялись вокруг машины.
На месте сражения лежал командир сводной группы ставропольских партизан Алексей Однокозов. С другой стороны – тело партизана Склярова. На груди Склярова от сердца легла неширокая полоска крови.
Партизаны обнажили головы и с минуту стояли в тягостном молчании.
За время жизни в камышах люди из отряда «Максим» стали неузнаваемы. Они закалили свою волю, научились искусству внезапного удара. Они были неуловимыми разведчиками, они постоянно висели над немцами. Близко зная врага, они знали, какой животный страх вселяло в немцев одно слово «партизан».
Сознание своей силы делало народных мстителей спокойными, их стратегия становилась все более уверенной, тонкой. Это было доподлинное искусство войны.
Михаил копался в планшете и тихо пел песни. Ему вторил Саша Стефановский, облокотясь на глыбу чернозема, прошитую острыми, словно копья, камышовыми корнями.
Михаил достал пожелтевший листок бумаги для самокрутки. Он рассеянно поднес листок к глазам, почитал, шевеля губами, улыбнулся. Жалко рвать этот старенький листок:
- Ребята! А ну, послушайте. Тут вроде песни, какие раньше пели.
Он начал читать неторопливо, почти нараспев:
- Что, солдатушки, что кручинны так?
Не беда ли вам от злодейских рук?
Уж не дрогнуло ль сердце русское,
Сердце русское, богатырское?
Не ослабли ли руки крепкие?
Не колыхнулся ль ваш булатный штык?
Как промолвили все солдатушки:
Не бывать тому, чтоб злодей сломил.
Не дрожать сердцу русскому, богатырскому.
Последние строки Михаил прочел на высокой торжественной ноте. Партизаны слушали, покрякивали:
- Хорошие слова, - сказал пожилой казак, - видно в старину писаны.
- А ну, еще, Михаил, прочитай, - попросил Сашка Стефановский.
Еще и еще слушали партизаны слова, обращенные к русскому воину в трудные минуты боевой жизни. Сашка пропел, наскоро подобрав мотив:
Не бывать тому, чтоб злодей сломил.
Не дрожать сердцу русскому, богатырскому.
- Хорошо сказано!
- Чистая правда.
- Прибери, Михаил, обязательно прибери.
- Не бывать тому, чтоб злодей сломил!
Михаил бережно свернул желтый листок и положил в планшетку. Раздалась команда к сбору.
4.
Вечерело. После короткой беседы, партизаны окружили какую-то любопытную фигуру, поворачивали ее и смеялись. Толпа разрасталась. В кругу стоял мужик невысокого роста. Из-под шапки, как сухое сено, торчали волосы. Поверх фуфайки натянут самотканный зипун, перехваченный налыгачем. Широкие штаны вобраны в шерстяные чулки, а на ногах порыжевшие армейские ботинки.
Евдоким Нестеренко поправил живот мужику, затянул налыгач и отошел подальше, любуясь:
- Хорош!
- Пузо мужичье, а морда девичья, - заметил кто-то.
- Это дело исправимое.
Нестеренко нагнулся, взял ком земли, растер на ладони и мазнул мужику обе щеки.
- Совсем хорош.
Правда, из-под свежих мазков грязи у Михаила местами просвечивала довольно нежная, как у девушки, кожа. Ни знойный ветер, ни солнцепек не оставили следов. У всех его друзей лица обветрены, стали желто-коричневыми. У Михаила от загара чуть-чуть рдел нос, щеки же по-прежнему были светлыми и свежими. Теперь его нарядили заскорузлым мужиченкой. Он готовился к выполнению ответственного задания.
Началось с того, что комиссар Ермаков собрал партизан и сказал:
- Нам надо провести тщательную разведку в ряде районов в немецком тылу. В частности, необходимо послать толкового человека в село Благодарное. Пронюхать, как там и что. Товарищей мы не намечали. Полагаюсь на охотников. Предупреждаю! Дело это серьезное и не легкое, даже опасное, но выполнить его надо. Желающие, выходи вперед!
Отмерив два шага вперед, вышел Михаил Коробко, за ним Федор Федорович Гриценко, после некоторого колебания вышел Вишняков.
Разведчики должны представлять мужиков-простаков, которые эвакуировались, намучились в пути, решили вернуться, видят, что ничего страшного нет, что покорным людям при немцах жить можно. Они слыхали приказ немецкого командования, чтобы покинувшие работу возвращались и работали. Вот они и возвратились.
Мужики готовы в путь. Подана команда. Отряд выстроился. Есть в суровой партизанской жизни славная, глубоко человечная традиция, ставшая почти законом. Закон гласит, уходит друг из семьи - простись с ним.
Три товарища шли перед строем, крепко жали руки каждому бойцу и целовались.
Прощальное слово Михаила было коротко. Он сказал взволнованно:
- Доверие ваше, товарищи... оправдаем, задание выполним с честью.
Это звучало, как присяга, как клятва Родине. Провожаемые дружескими напутствиями, разведчики двинулись по камышевой тропинке. За ними тронулась бричка, запряженная парой невзрачных крестьянских кляч.
Михаил поравнялся с Сашей Стефановским и сунул ему в руку конверт.
- Узнаешь, Саша, где семья, передашь...
Черные фигуры разведчиков скрылись за камышовой стеной.
5.
Анне отвели небольшую комнатку. Хозяйка дома оказалась радушной, гостеприимной женщиной. Муж ее – закройщик сапожной мастерской был также, по рассказам жены, человек хороший, но имел некую слабость: получка его часто исчезала раньше, чем он доходил до дома и поэтому в семье случались оживленные перебранки.
- Но я смотрю на это так, - рассуждала хозяйка, - грех этот со многими бывает. Я побурчу, побурчу, и на этом делу конец. Бог с ним. У него тяжелая работа, вечно сидит согнутый. Хоть и выпьет, а про дело не забывает. Без куска хлеба еще не бывали.
Устраивая гостей, хозяйка предложила ванну для детишек, помогла выкупать их, сготовила им ужин, уложила спать.
Прошло больше месяца, дети привыкли к хозяйке, к дому. В саду им разрешалось кушать фрукты. Маленький домик стоял в глубине сада. Деревья протягивали ветви с плодами к самым окнам. Сквозь зеленую листву видны маленькие клочки неба, казалось, что остроконечные грушевые листья наклеены на голубое полотно.
Хорошо здесь жить! Но грусть не покидала Анну, пережитое было страшно. А больше всего ее угнетала неизвестность:
- Где Михаил, что с ним?
В глазах стояли последние картины родного края, разбитые пылающие вагоны, трупы, кровь на перроне, безумная женщина, девушка с обожженными волосами. Там, в родных местах и теперь грохочет смерть. Там остался Михаил...
В комнату вошла хозяйка:
- Анна Васильевна, парень вас зовет, из сельсовета он.
Анна выбежала на крылечко. За деревянным заборчиком на лошади сидел паренек со вздернутым носом. Из под красноармейской, выгоревшей на солнце пилотки, выбивались светлые вихры волос.
- Ты будешь Анна Коробкина? - хмурясь спросил паренек.
- Да.
- Письмо тебе, - он передал маленький треугольничек.
- Спасибо, мальчик!
- Не за што, всем возю, вас тут много таких, икуированных.
Анна на ходу рассматривала адрес. Руки ее дрожали. Буквы расплывались от слез. Письмо адресовано на эвакопункт, внизу подпись: «Михаил Коробко», но почерк не его. Анна остановилась, ноги ее онемели. Хозяйка заметила:
- Вам нехорошо?
- Ничего, я так... Пройдет.
Она развернула письмо, глаза ее загорелись радостью. По щекам покатились слезы.
«…Здравствуйте, дорогие мои Нюся и детки - Витя и Верочка! Пишу это письмо в камыше и не знаю, найдет оно вас или нет. Если бы вы знали, как хочется получить, хоть маленькую весточку от вас. Как вы доехали, все ли у вас благополучно, все ли живы?
Обо мне не беспокойтесь, я жив и здоров. Витенька, сын мой, наездник лихой, слушай маму и учись хорошо, вырастешь, человеком будешь. Нюся, Веруську голубоглазую нашу жалей. Пусть растут ребята наши, учи их и люби, а обо мне не горюй, мы тут устроились хорошо. Что касается немцев, то им все равно недолго быть в наших краях. Мы их гоняем, как следует.
Надеюсь, что скоро встретимся, не тоскуй. Скоро возвратимся домой, и заживем по-прежнему радостно и хорошо.
Ну, кончаю. Целую всех много, много раз. Твой Михаил».
Радость и надежда горели в глазах Анны, и плакала она слезами радости.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:
http://www.proza.ru/2012/03/05/870