Белокурая и Белорукая

      
       Иза домешивала кулачками тесто для пиццы, то и дело отдувая со лба каштановую прядку. Помидоры, брокколи и зелёная фасоль уже обжарены, маслины раскупорены, сыр натёрт крупной стружкой, духовка греется: теперь осталось раскатать тесто по противню бабушкиной скалкой. И огромная сковорода из серого чугуна, покрытого толстым слоем жирной черноты, и скалка с ручками, золотистая от впитавшегося масла, - вещи не чета современным икейским. Так она говорила мужу, когда он заявлялся на кухню полюбоваться её работой: рукава блузки всегда были засучены, пухлые руки по локоть в муке. Они и сейчас почти такие же соблазнительные, эти руки, хоть кожа приувяла и чуть обдрябла.
       Трист был её настоящей любовью. Трист был непомерной удачей в том смысле, что таких кавалеров полагается ловить и тащить в загс не пока холостые, это нереально, - но в перерыве меж двумя браками. Летчик-испытатель, позже - пилот президентского звена, высок, темноглаз, не очень худ, но жилист. Оттого и звали друзья - Каратист или Самурай. Трист - это семейное прозвище, для двоих. Нет, для троих: Маркин, золотой человечек, единственный сын, тоже его никогда папой не звал. Как и её - мамой: обоих в точности как в рыцарском романе Жана Бедье, который она студенткой проходила в вузе. Книжка была тонюсенькая, в ледериновом переплете. Она их и свела - да ещё подруга, которая в тот вечер достала билеты на всю компанию. В Большом впервые после длительного перерыва поставили Вагнера, "Тристана и Изольду", культовый спектакль, как стали говорить немного позже. Лектор, который ещё и семинар у них вёл, усиленно рекомендовал послушать.
       Позже выяснилось, что Изе повезло вообще без меры. Вне ожиданий Анатолий оказался закоренелым неженатиком, без памяти любил детишек и хорошую кухню, понятия же имел самые благородные. Не рыцарские, так уж точно кавалерские: поддался на хмельные девичьи уговоры - женись, коли печать сорвал.
       Потом-то, когда она забеременела, оказалось, что работа на президента - невеликие деньги. По большей части пустой транспорт перегонять с аэродрома на аэродром, серьёзных полётов, тех, от которых у Триста был полон дом экзотических оффшорных вещичек, выходило не так и много.
       Но и тут повезло: когда Иза уже была хорошо на сносях, приятель завлёк мужа и кое-кого из других коллег в новую фирму, жутко прибыльную.
       Она прямо удивилась, как легко её супруг поддался на уговоры.
       - Надо подумать о будущем, - ответил Трист, едва заметно улыбаясь. - О сыне. О нашем общем доме. Разве ты не согласна?
       Вот такой он был джентльмен во всём: в гневе не вспылит, шутя - не посмеётся всласть, в любви...
       В любви ей даже хотелось, чтобы он был погрубей, настойчивее. Без этой всегдашней старомодной галантности. Что поделаешь - прозвище обязывает!
       Мальчика взаправду окрестили Марком, Маркушей, Маркиным. Рос таким же, как отец: спокойным, умненьким, неконфликтным на редкость. Только тогда взвивался до небес, когда что-то казалось ему несправедливым, но даже тогда умел выслушать и другую сторону. Лицом и сложением, как и во всём прочем, был отцова копия: будто и не мать его в себе выносила.
       Переделали старую квартиру, принадлежавшую ещё мужнину отцу: сталинская пятиэтажка на века строена, подведена под новую двускатную крышу с мансардой, но комнатки "чирошные", крохотульки. Добились разрешения на перестройку жилплощади, чтобы уж чин-чином и лад по ладу. (Диалектизмы на язык от мужа подцепились - ну никак не стряхнуть за всю жизнь, думает Иза.) Обклеили, обставили, обрядили квартиру что куколку: гостиная, спальня, Маркуше отдельный кабинет, Изнутри обито пробкой, стоит навороченный компьютер: всё - отличнику, будущему студенту. Деньги текли в дом исправно.
       Одна крошечная помарка проступала на фоне белизны: у Триста явно была другая женщина.
       Если можно так выразиться.
       Раз в неделю муж отпрашивался у семьи в парк. Не всегда, но более-менее регулярно. Иза ещё в самом начале выследила: парк был небольшой, народу по будням почти что и нет. Моросил противный октябрьский дождишко, пришлёпывал листья к мокрому асфальту, плясал на скамьях, а эти двое шли посередине аллеи навстречу Изе, держась за вытянутые руки и беседуя. Он - нахохлившись, она же двигалась, будто в танце: много ниже его ростом, тощенькая, в курточке и брюках. Лица не разобрать, только что непокрытая голова совсем светлая. Дошли до перекрёстка - и вдруг расхохотались, прямо как пацанята: бурно и навзрыд. Разошлись, помахали ручкой - и всё. Изе тогда пришлось спешно уйти в боковую аллею, чтобы муж не узнал.
       Так бывало далеко не всегда - повезло жене-ревнивице сразу же попасть на картину. Куда чаще Трист гулял один, меря тротуар такими широкими шагами, что поспеть было трудно.
       Через сколько-то времени Иза поняла, что это вовсе не опасно. В парке, под осенним ветром, зимним снегом и дождём, под летними взглядами прохожих, нет места даже птичьему греху, а для иного прочего ну никак не могло быть у мужа времени. Даже машина его в особенные пробки не попадала. Даже в гостях допоздна не засиживался.
       И не тот он был человек, чтобы врать в глаза. Чтобы обманывать.
       Как-то она его спросила, насмелилась.
       - Я в неё сильно влюблен был, - прямо ответил муж. - Звал за себя - отказала. Типа "оставим всё как есть". Она в разъездах и командировках по большей части: приезжает - вспоминаем старое и какие были по молодости отчаянные дураки.
       На том и закрыли дело.
      
       Годы шли неторопливо, один не отличался от другого, пока в один миг не переменилось вообще всё.
       Муж немного задержался на прогулке, мобильник не отвечал, Иза уже начинала слегка беспокоиться, когда в дверь позвонили.
       В глазке виднелась стриженая светлая голова, тёмные глаза в пол-лица.
       Та самая.
       Она отперла, откинула цепочку.
       - Простите, Изольда Петровна, я уж войду, пожалуй. Нельзя через дверь такое.
       Голос ясный, низкий, тон нарочито холодноватый.
       - Анатолия Марковича увезли на "Скорой", я думаю, он бы сам не захотел, чтобы вы метались по больницам и всех обзванивали. Он ведь без паспорта был и смартфон выключенный оставил дома. Вот адрес.
       Бумажка свёрнута туго - не подаётся дрожащим пальцам.
       - Что с ним?
       - Мы уже попрощались, он свернул на боковую аллею, и тут вырулила служебная машина, - голос чуть потускнел, но был по-прежнему твёрд. - Одной ногой на мостовую ступил, там есть мостовая. Прямо перед носом автомобиля - и упал вперёд. "Скорую" водитель вызвал, который сшиб. Мы с ним на том "Мерсе" следом поехали.
       - В морг?
       Иногда понимаешь слова куда раньше, чем они были сказаны.
       - Да. В больничный морг. Позвоночник был сломан у основания черепа, неотложка забрала уже практически мёртвого.
       Теперь Иза видит, что волосы не белокурые - седые. Вернее, с густой проседью. И пальтишко выпачкано в грязи. Нет, не только в ней.
       Поехали опознавать тотчас же - и вместе. Кажется, та настояла?
       Служитель сказал:
       - Прытко вы собрались. Подождите, гражданочка, малость, мы его за неимением места на самый верхний этаж морозильника запихнули.
       Наверное, Иза уже начала потихоньку съезжать с ума, потому что ответила:
       - Не беда, он храбрый, он на истребителях ещё выше летал.
       Разумеется, пришлось делать вскрытие. Врач сказал:
       - Удивительно, что ваш супруг до своих пятидесяти дожил. Испытатели нередко летают на страхе, зажимают его в себе. Все жизненно важные органы в точечных кровоизлияниях. Ну, а сердце... Сердце его и подвело. От одного инфаркта он бы не умер, пожалуй.
       Недоумение, наверное, было прямо написано у неё на лице: Трист ведь потом водил самолёты, проходил комиссии - как же так, не заметили?
       Дальше всё шло как на автомате: сухие Марковы слёзы (настоящий мужчина не рыдает, как девчонка), траурный автобус, вереница иномарок с работы, бестолковые и тесные поминки. Та самая - оказывается, её тоже Изольдой зовут, только нынешней вдове имя придумал для красы папа-татарин, а бывшей любовнице - мама-литературовед. Почему-то на той белая шаль, что выделяется на фоне сплошных вороньих перьев.
       - Когда перед смертью Тристан позвал к себе Изольду, корабль с ней на борту должен был поднять белый парус. Чёрный означал бы её неверность.
       Так она ответила один-единственный раз и на этом себя исчерпала.
      
       В доме почти полное отсутствие денег: всё, что было, ушло в гроб. Марк изо всех сил рвётся в колледж: там дешевле, чем в гимназии. Дома постоянно толкутся подружки, обнимают вдову за плечи, притискивают к себе, утирают бумажными платочками хлюпающие носы. Мужнины сослуживцы ненавязчиво предлагают себя в качестве замены покойнику. Всё как и должно быть.
       Нет, не совсем так. На фоне горестной черноты - белая отметина.
       Постепенно Иза понимает, что ей спокойней всего с нелюбимой раньше тёзкой. Та не утешает, не плачет, не предлагает денег: по большей части отмалчивается, прихлёбывая из чашки какой-то особенный зелёный чай, что сама же и принесла в один из визитов. Совсем девчонка по виду - порывистые, отточенные движения, ни одной морщинки на лице, даже цвет волос её молодит. Изредка отвечает на реплики Марка:
       - Ну конечно. Трис ведь так удивился и обрадовался, когда узнал, что у нас с твоей мамой одно имя на двоих. И ведь такое необычное для России. Судьба, говорит, сделала мне из горького - сладкое.
       - У нас принято если не по Корану, так позатейливей назвать, - отвечает Иза. - Привычка осталась с советских времён.
       - Или вообще по Танаху, - конец рта Изи чуть подрагивает. - Я о тебе, Марк. Ты как насчёт того, чтобы пойти ко мне в клуб? Я там инструктором работаю, подучишься - будешь помогать. Деньги небольшие, зато натренируешься без отрыва от гимназии.
       - Подумаю, - отвечает Марк. - Полезное хобби.
       - Как и для меня, - отзывается она. - Чтобы прополоскать мозги от переводов с армянского на тьмутараканский.
       Мир снова укрепляется на глиняных ногах. Изе повысили зарплату вместе с ответственностью: неплохой карьерный рост. Марк увлечён парашютным спортом: ей давно перестало казаться, что это опасно, на душе как мозоли набиты. Тем более он уже совершеннолетний - и при хорошем старшем партнёре. Один из былых друзей по институту захаживает на пышные пироги и всё чаще приглашает Изу в хорошие кафе, откуда оба едут прямо к нему домой. Изольда номер два в квартире больше не появляется.
      
       Пока не случается взрыв.
       Марк вместо университета собрался поступать в престижное лётное училище с отсрочкой от армии - ну, в общем, оно та же армия, мама, хотя оттуда потом охотно берут в гражданскую авиацию. Идти по стопам отца - святое дело, это зачлось, да и подготовка у меня что надо. Стипендию, правда, не один год отрабатывать придётся, в запас так просто не уйдёшь.
       - И ещё одно, мам. Главное. Я ведь женюсь.
       - В девятнадцать лет? Не дам. Не пущу.
       - Прости, это уже завтра. Нас целых полгода заставили думать вместо положенных трёх месяцев. Мы не знали, как и когда тебе объяснить: никак не могли застать дома. Вторая семья, ну, я же понимаю.
       - На ком?
       - На Изольде, - с неким торжеством отвечает Марк.
       - Она же старая!
       - Вовсе нет. Ты ж у меня совсем молода, а ей и твоих сорока пяти не дашь.
       - Детей не прокормите.
       - У неё их не будет. Почему, думаешь, она нашему папе отказала? Он ведь и на такое соглашался, лишь бы иметь возле себя свою любимую. Тут ещё было вот что. Я так понимаю, нелады с сердцем Изи почувствовала куда раньше врачей. Нельзя отцу было страстями себя надрывать.
       От последних слов мнение матери внезапно делает разворот на сто восемьдесят:
       - Лечиться ей было нужно давным-давно. Гормоны...
       - Мам, от гормонального фона врачи ещё помогают, а от хромосом - никак. Синдром Морриса - не слыхала? Она только по паспорту дама и отчасти - по форме. Как сестры Тамара и Ирина Пресс, которые ядра метали. Мужчина, отлитый в оболочку женщины.
       Это уже слишком даже для неё. Иза медленно сползает на пол: единственное, что помешало приземлиться, - крепкая мужская рука, что обвила сзади её спину.
       - Знаешь, мам, если всё пройдет хорошо, - мы таки возьмём девочку из Дома Ребёнка. Усыновим. Глупо звучит, правда? Удочерить по документам нельзя: так эта процедура называется официально. Даже двух малышек присмотрели, ведь разлучать близнецов не положено. А это очень большие деньги. У Изольды они почти что есть, теперь будет и полная семья. Не посмеют нам отказать.
       Разумеется, к свадьбе и проводам приходится убирать и готовить одной Изе. Молодые бы спокойно без этого обошлись, Изи и вообще в кухонных делах неумёха, но ведь нужно соблюдать декорум!
      
       Супруги мотаются по гарнизонам, служат в войсках... как их... быстрого регулирования, международной поддержки; ездят по всяким экзотическим государствам. Трудные слова никак не удерживаются в Изиной голове - время, время! Хорошо, что младшая Изольда никогда не остаётся без престижной работы: благодаря Интернету про вечный бич офицерских и дипломатских жён вполне можно забыть.
       Но самое главное - Иза теперь бабушка. Прекрасные двойняшки, Еленочка и Ксаночка - лицом и разумом в мать, доброй статью в бабушку - и помыслить не могут, что не родные. Сил и денег в них вложено немало: реабилитация, продвинутый садик, домашние учителя. "Холостая" бабка удерживает их рядом с собой всё чаще и дольше: детям нужен кров над головой, ей самой - возмещение.
       - Девочки, пицца готова, мойте руки, сейчас на четверых делить буду! - кричит она в глубину квартиры, откуда слышится радостный смех: нынче в гости прилетела мама Изольда.
       А Марк?
       Что Марк. Тристан был возлюбленным Изольды Белокурой, но мужем ей сделался настоящий король.
       Имя ведь тоже обязывает.