Он никогда и не думал считать себя могущественным, напротив, в мире обыденности, говорил он всегда с тем самым спокойствием, которое свойственно человеку, знающему правоту своих слов, очень много того, с чем его искусство просто даже несравнимо по силе. Когда спрашивали, что же это такое может быть, он уклонялся от прямых ответов и лишь иногда говорил, что обязательно наступит время, и спрашивающий сам всё поймёт без его, Мерлина, советов и подсказок. Жалких, если быть до конца честным.
Сегодня, как и во все последние дни, он был не в духе. «Всё относительно!» — подумал волшебник о прозвучавшем в мозгу слове «сегодня». Как смешны порой бывают слова, но как порою ранят они даже сильнейших. Донимали излишне понимающие, фальшиво и так же искренне сочувствующие взгляды окружающих. От преувеличенного их внимания казалось, что вокруг беснуется лишь потеха над чувствами старика и все готовы сочинять по его поводу и травить на каждом углу анекдоты. Как хорошо, что в этом вот кругу не наметился этот несносный в будущем, милый, конечно, но такой безобразно бестактный Динадан! Вчера колдун решился наконец, с робостью и в смятении предложил Ниневе покинуть Камелот и, хоть и знал, что она не откажет, со старческим вожделением и юношеским ужасом услышал из прекрасных уст утвердительный ответ.
Артур же был удручён, избалованный заботами старших щенок, который вдруг обнаружил себя повзрослевшим окончательно — до невозможности более оставаться опекаемым и безответственным.
— Мерлин! Неужели ты своим великим могуществом не предотвратишь это коварство?! Ведь ты всё знаешь наперёд, ты говоришь, что, когда и как должно случиться, удивляя нас каждый раз, но ведь всё всегда происходит по-твоему, как бы это ни оказалось вдруг хорошо или плохо! Мне и многим ты помог остаться в живых, предостерегая от опасностей, приходя на помощь тогда, когда человеческие силы уже не могут отвести беду. Почему же сейчас ты не спасаешься сам?
Нет, конечно, думал чародей, Артуру при всей его боговдохновенной мудрости не понять, что он, Мерлин, великий, так сказать, Мерлин, на самом-то деле так никого и не спас. Это не уложится в голове человека, который двигается с постоянной скоростью в одну и ту же сторону по стреле времени: события уже произошли, и он, Мерлин, пленник нескольких временных отрезков, называемых тысячелетиями, и дюжины пространств, называемых другими измерениями, всего лишь расписан по прямым, дугам, ответвлениям и сращениям, петлям и перекрёсткам. Он никогда ничего не менял, зная прекрасно, что это невозможно, только существовал, и все его пророчества и предостережения — не что иное, как обыкновенные свидетельские наблюдения произошедших фактов.
— Нет, мой король! Я много раз говорил тебе, что любой из вас счастливей меня. Ни ты, и никто из твоих славных ребят не познаете холода тех внеземных по-настоящему могучих сил, которые управляют Вселенной. Такого знания, как моё, пусть оно и несовершенно, я не пожелаю даже врагам своим. Помни, мальчик мой, не забудь об Экскалибуре своём и о ножнах его, ибо смерть твоя — в руках женщины, которой ты доверяешь чрезмерно. О большем говорить не имеет смысла, потому что того, что будет, не дано изменять или предотвращать. Ни мне, ни тебе. Прощай, Артур!
Артур был красив и умён, справедлив и мужествен, что ещё пожелать отставному наставнику? Таким парнем можно гордиться по праву, хотя бы потому, как он внимательно слушает слова, непонятные ему, и пытается всё же понять их.
— Прощай, Мерлин! Видимо, никогда мне не дано понять ни речей твоих, ни дел, ни чувств!
— И не пытайся. Никогда не пытайся, принимай всё как должное, а толкования оставь пытливым потомкам.
Забавно, — чуть ли не вслух грустно подумал колдун. — абсолютно лишняя, никчёмная процедура прощания всё ж таки выдавила слезу. Несмотря на то, что именно сейчас же он, не сходя с этого вот места...
задолго до Артурова рождения пишет книгу пророчеств...
устраивает этот знаменитый трюк с мечом в камне...
спасает его, мальчишку ещё, от смерти...
ведёт переговоры с Владычицей Озера, будь она проклята, завистница и коллега...
расписывает сиденья за Круглым Столом именами прошедших, настоящих и будущих его рыцарей...
И сейчас же он опять был уже там, что люди по наивному незнанию своему называют Смертью. Для него это всего лишь очень долгий, одним концом уходящий в бесконечность, участок времени, где он обречён на бездействие и одиночество. По человеческим меркам Там он переживёт и Артура, и Ланселота с Динаданом, и Тристрама с обеими Изольдами, и Гвиневеру, и Галахада... всех, всех и всех... и Артур станет уже сказкой и обрастёт всякой романтической чепухой, фантастическими выдумками. Для людей я скоро умру, думал он в сотый, в миллионный раз двигаясь по коридору Артурова замка — в покой прекрасной Ниневы.
Слёзы навернулись на глаза в привычный момент — до далёкого полувскрика споткнувшегося во дворе мальчишки, на привычном — до полушага, до полудвижения ресницами — повороте за несколько шагов до неизбежности нереальных разговоров, посередине и вперемежку с вневременным бредовым, бредово-разнонаправленным потоком мыслей. Как жаль, что его молодости ни в одной из реинкарнаций не совместились с молодостью обожаемой Ниневы. Более того, изучив всё своё пространство и всё своё время, Мерлин точно знал, что Нинева в этой его жизни родилась совсем впервые — именно на последнем его действенном этапе. И самое страшное.
Самое страшное впереди, сказал себе Мерлин, невольно переходя в человеческую манеру однонаправленно держаться во времени. Глупо, но счастливо до безумия. Об этом будут писать глупые и очень грустные сказки. Красивые сказки. Господь Бог оказался сильнее дьявольского моего папаши, разведя меня с Ниневой, специально позволив встретиться только тогда, когда я, как любой старик, лишь отвратителен и, как любой колдун, внушаю окружающим только страх, но не способен воспламенить к себе любви в сердце юной и прекрасной дамы. Может быть, предназначение Ниневы от Бога именно в том и состоит, чтоб изолировать меня от их человеческого будущего? Что ж, ему и джокер в руки.
А что я? И никогда не был, и не буду счастлив, как любой из нас — растянутых, размазанных, распятых на перекрёстках тысечелетий Контролёров.
Нинева ещё не встала из постели. Мерлин сказал:
— Доброе утро, моя госпожа! — и, поцеловав протянутую руку, прошёл к окну, сдёрнув с него медвежью шкуру и впустив это доброе утро в покои.
Свежим ветром ворвался прохладный и яркий воздух, заставив окончательно умереть оставленный вчера умирать в продолжение ночи факел. Упавшее одеяло девушка вновь натянула до самой шеи. Похоже, именно для этого он и открыл окно. Старик обратил на неё тот самый смешной для окружающих, страшный для неё — любимой — взгляд, полный восхищения, страдания и желания обладать.
— Какой ты жестокий, Мерлин! Мне будет слишком холодно одеваться при открытом окне. — он кивнул, и она менее уверенно добавила. — Сейчас ведь ещё так рано, а?
— Госпожа моя, только великая любовь к тебе и полученное вчера согласие покинуть Камелот вынуждают меня так поступить. К очагу Джонаса, где мы остановимся на ночь, путь не близок, а для девушки — так и вовсе тяжёл. Нам надо спешить, если не хочешь ещё больших тягот.
Вдруг показалось, что она всё ещё сопротивляется. Или капризничает? Смешно, не более.
— Но слуги, они ведь...
— Никаких слуг, кроме меня, Нинева! Я напоминаю тебе, девочка моя, ты вчера приняла все мои условия, так что не нужно нам о них...
— Да-а, — протянула она, в каприз вытянув губки. — но только в ответ на мои условия!
— Я помню о них, любовь моя! — Мерлин вздохнул, зная, что этот миг, когда, казалось бы, всё можно изменить, заставить ручеёк свернуть в поглубже вырытое новое русло, сейчас закончится, и всё останется по-прежнему, сколько он ни возвращайся сюда же. — Давай забудем о контрактах, любовь моя!
— Ещё одно подобное слово, Мерлин, и я возьму все свои обещания обратно! — как прекрасно-гневно она произнесла эти слова! Совсем так же, как в тот памятный вечер у короля, когда разоблачила перед Артуром шпионку Морганы; по человеческим представлениям, именно в тот момент он и влюбился в неё со всей страстностью последней любви. Но слова часто остаются лишь словами, вот и сейчас она предпочла не обострять. — Ты сам поклялся, что не применишь своих чар...
— Чтобы овладеть тобою, крошка. Если тебе это так важно, я могу повторить, но вряд ли это необходимо. — старик рассуждал вслух, производя, наверное, тем самым сильное впечатление на неё. — Стал бы я давать клятву, если бы знал, что могу нарушить её? Если б знал, что в силах очаровать тебя? Без твоего ведома, без ведома тех сил, что послали мне тебя? Да ты бы просто влюбилась в меня, вряд ли понимая и совсем не задумываясь, отчего же с тобой приключилась такая забавная и приятная странность.
Нинева смешно нахмурила бровки, снова уронив одеяло и — на этот раз — кокетливо до жестокости не спеша его поднять, видно, не так уж и холодно в протопленной комнате, спросила, подозрительно сощурив глазаньки:
— Ты хочешь сказать, что пообещал мне всего лишь не делать того, чего и так не можешь?
Как он ни наслаждался этим пытливым взглядом, всё же отвернулся и поторопил:
— Вот именно, что так, а не иначе, солнышко. Через полчаса нам желательно выступить. — он усмехнулся, вспомнив про «Командирские» и сунув пальцы правой руки в левый рукав, покрутил головку завода механизма, как бы и не думая о том, что девушка его мечты не понимает значения магического слова «полчаса». — Если ты больше уже не боишься, я могу помочь тебе одеться.
— Да, но помни, ты обещал мне...
— Давай не будем больше говорить об условиях. Будем только помнить о них и соблюдать. Так тебе помочь?
— Да, Мерлин, конечно. Ты ведь настаиваешь, что нам надо поторопиться.
— Настаиваю. — вздохнул он, в бессчётный раз скорбя о том, как смешны с людской точки зрения последние его дни. Те, что сочтены. — Артур желает ещё раз отблагодарить тебя.
Людям не понять, великий маг нетерпеливо спешит к собственной Смерти в объятия. Спешит помочь той, которая станет её причиной, стать скорее и орудием... Похоже на какой-то суицидальный синдром, так, кажется, называл это Мишель, да ещё и долго потом смеялся, что не просто, а с выдумыванием сценария. Нет, человеческими категориями это необъяснимо настолько, что годится только для далеко не детской сказки. Эта мысль, возможно, уже проскакивала.
Он помогал ей со шнуровкой на платье, содрогаясь от якобы неосторожных порою прикосновений к остающемуся равнодушно-холодным телу. Вновь озорная и любопытная, едва ли опытная, но талантливая, ученица спросила лукаво:
— Скажи, ты когда-нибудь был таким же молодым, как я? Или хотя бы как король Артур?
— Да, конечно, был, моя крошка.
— Мерлин, ты был красивый? В тебя влюблялись с первого взгляда? С первого, да, влюблялись?
— Да, конечно, влюблялись.
— Скажи, Мерлин, только честно, пожалуйста, а потом они разве не жалели об этом?
— Да, конечно, жалели. О любви с первого взгляда после жалеют все. Да, все, но по разным причинам.
— То есть как это?
Он не хотел в эту секунду глядеть в её глаза, но не мог не глядеть.
— Одним стыдно за себя, другим — за своего возлюбленного. Или возлюбленную. Третьим обидно, что всё вышло как-то неправильно. Не так, как о том мечталось. Да мало ли, девочка моя, в жизни есть причин для сожаления о прошедшем? Ведь прошлое-то не изменишь.
— Да-а... — почему-то рассеянно протянула девица, а колдун с мрачным озорством — бывает же и такое! — добавил, в очередной раз проверяя нечто нездешнее:
— Впрочем, как и настоящее, и будущее!
Но такие непонятные фразы Нинева почему-то совсем пропускала мимо ушей: либо не слышала, и значит, налицо участие в этом деле Высшей Воли, неподсудной ему, вполне презираемому Контролёру; либо придумывала какое-нибудь своё мимолётное объяснение и тотчас забывала, видимо, считая его абсолютно правильным, что тоже подтверждалось как ничто иное, а Божественное вмешательство.
Неоднократно в пути, когда он, терзаясь, лицезрел предмет страсти, у Мерлина возникала мысль нарушить обещания, наброситься на девушку, взять силой или колдовством заставить её полюбить его. Но это постоянное Извне, граничащее по мощи с безумием, всегда удерживало его. Однажды он решил, что изменит весь рисунок времени, сможет импровизацией исправить весь орнамент его жизни, и подошёл к ней вплотную, взял за плечи, испытывая мегатонны физического сопротивления, и увидел в глазах Ниневы недоумение и ужас... И ощутил он иное, астральное, сопротивление, В тот же миг его выбросило на тот жуткий, жутко пустой и пологий берег глупо-стерильного океана с незародившейся ещё жизнью на невозможно мёртвой планете, где он не был не только здешним Мерлином, но и вообще почти не был. Самое страшное: там не было того, ради чего он решился на богоборчество, не было Ниневы, не было не только любви, но и вообще чувств не существовало. Погасив одним усилием воли то, прежнее, усилие, он сейчас же оказался возвращён обратно. Для любимой не прошло и секунды, но испуг миновал, ведь старик ослабил хватку и произнёс сквозь слёзы:
— Но почему? Почему я должен расплачиваться за грехи отца?! О, Боже Великий, оставь нас в покое! Даже Твоему Сыну не поднять той любви, что лежит на наших проклятых Тобою плечах!! Прости меня!!!
Он и сам не понял, кому обращена была последняя мольба, но, как всегда, проигнорировав непонятное, Нинева присвоила понятное и решила сама — за него, что он, разумеется, извинился перед ней. Так тому и быть. Она молча положила на его морщинистые мягкие и сильные руки свои ладони. Чему быть, того не миновать. Самое главное, вдруг понял он, в жизни — не прятать... да, никогда! Никогда не прятать своих слёз.
— Спасибо, девочка моя добрая! Пойдём, я покажу тебе ещё одно чудо и научу тебя ещё паре-другой фокусов. Это просто, гораздо проще, чем кажется, когда смотришь со стороны. Но сперва я покажу тебе ещё немного красоты. Той самой, необъяснимой, которой так много, когда сердце твоё видит лучше, чем глаза. И которой так не хватает, если сердце не растерзано великой любовью. Здесь, пожалуйста, будь осторожней.
Он ступил вверх по крутому склону первый и подал ей руку, внезапно ощутив в тепле её ладони нервное предчувствие сдвига.
— Старайся идти по моим следам. Я чувствую землю, она меня не обидит, не обманет, потому что и я сам никогда не оскорблял её материнства. Она женщина, как и ты, но ревновать к ней не имеет смысла, даже если предмет вашего обожания один.
— О чём это ты? О ком? — с напряжением в голосе, оттого, что дорога наверх была очень неудобной, спросила девушка. — Уж не вообразил ли ты...
— Нет, конечно. — он рассмеялся неожиданно для самого себя, вдруг стало непонятно легко. — В меня сейчас уже не влюбляются с первого взгляда, Нинева, а для того, чтобы взять твоё сердце измором, у нас с тобой уже не остаётся свободного времени.
— Я не хочу слышать этого, Мерлин! Я ничего не понимаю. Минут пять уже не врубаюсь, о чём ты тут, блин, базаришь!
Колдун чуть не оступился: нет, этого никак не может быть!.. но ведь не ослышался он? Он испугался, хоть Земля и не уплыла из-под ног; он прошептал, развернувшись всем телом, что было очень опасно; глядя в её глаза будто впервые по-настоящему, он прохрипел, едва ли понимая, что содрогаются скалы вокруг:
— Повтори, Нинева! Девочка моя, ещё разок!
Это и стало ошибкой, последней — той, которую тебе не прощают. Так умирают мечты, капризная девчонка ответила, повторив сказанное дословно — или почти дословно — с каким-то не своим — чуждым — садизмом в голосе:
— Я не желаю выслушивать непонятные слова, Мерлин. С тех пор, как мы начали подниматься на гору, ты не сказал ни слова, что я просто могла бы понять!
Больше потрясений не будет, понял старый, глупый и несчастный, влюблённый, словно мальчишка, волшебник и ощутил лишь, как прежний сценарий вновь вошёл в силу, потому что ещё немного постарел в этот миг. Постарел, если по-людски оценивать чисто внешний вид.
— Хорошо, милая девочка. Пойдём дальше, осталось уже не так далеко... не так высоко. — отвернулся, спрятав затекающее слезами лицо.
Молчать было легко, начался самый тяжёлый этап восхождения, так что они молчали, поднимаясь на козырёк перед роковой каверной. Отдышаться он присел на густо-мшистый гранитный осколок. Тот самый, что в надежде на побег он отбил когда-то от плиты, которая его похоронит, тогда он ещё не оставлял надежд хоть как-нибудь, хоть иногда откорректировать реальность. Погрузив ладонь в зеленовато-узорную слегка царапающую мякоть, Мерлин сказал тихо:
— Присядь, отдохни. Погляди, какой отсюда красивый вид. Мать наша часто балует нас такими подарками, нужно только уметь увидеть их и принять, забыв о суете и жестокости всего никчёмного, что так занимает нас в нашем мире, что окружает нас на правах первостепенного. Полюбуйся, милочка.
Нинева послушно села рядом, камень был достаточен. Отсчитав третью от стены осинку — хилую, потому что мертва — старик протянул к ней руку и осторожно вынул из выцарапанного в скале тайника, сухие корявые корешки подняли на себе маскировочные клочья лишайника. Оглянулся, но спутница смотрела по сторонам: от горизонта до горизонта. Подумалось: «Неужто и впрямь залюбовалась?»
Тронув ладонь её, он встал и опустился на колени перед тайником. Ему очень нравились подарки Мишеля, так нравились, что хотелось, безумно хотелось, чтоб и на Ниневу они произвели такое же впечатление, как и на него в тот вечер, когда сюда нежданно-негаданно нагрянул Мишель, коллега по несчастью из другого временного узора, сумевший вдруг прорваться через границу его... Более ничего подобного не случалось, кроме вот... пожалуй, сегодняшнего. Мерлин вздрогнул, вспомнив, и поторопился: достал из ямы альпеншток, верёвки с сухо позвякивающими на них карабинами и фиксаторами, две пары кроссовок, две каски из поликарбоната и многое другое, после всего — особенно дорогой свёрток, который развернул поспешно, почти лихорадочно. Из пачки с заскучавшим в одиночестве верблюдом достал сигарету, сунул в рот и с интересом, как всегда, занялся вознёй со спичками... такими смешными, но верными. Руки задрожали, как всегда в этот миг, когда нарушены временные связи... Мишель сказал, что эта маленькая победа Контролёров в ряду других таких же маленьких побед принесёт нам всем освобождение...
— Что это ты делаешь? — спросила Нинева равнодушно.
— Не важно! — осторожно до важности ответил Мерлин, выпустив изо рта с наслаждением сизую пахучую струйку дыма. — После долгого перерыва, меня Мишель предупреждал, всегда крыша немного едет, как в первый раз.
Он опять не удержался от проверки, дразня Всевышнего, но Нинева не спросила больше ничего. Она вновь ждала, снова любуясь близящимся к закату Солнцем. Старик знал, что поединок окончен: она останется безразлична ко всем этим странным и красивым предметам, пока он не заставит её взглянуть на них и пользоваться ими. Создатель не будет возражать, Он ведь тоже знает, что победил, простив им, Мерлину и Мишелю, эту фантастическую шалость.
Через минут двадцать они вполне сносно разбили лагерь. Управляясь с палаткой, он объяснял удивлённой — и ничему не удивляющейся — ученице, чем и как пользоваться, и был рад и счастлив, что хоть в этом она безоговорочно принадлежала учителю. Нинева обладала особенным талантом — талантом учиться. Потом он заставил её переодеться, объяснив предназначение всей этой удобной одежды. Она справилась минут за пятнадцать... он сидел в тени палатки, созерцая силуэт переодевающейся возлюбленной на туго натянутом брезенте. Наверное, и это тоже стало счастьем... Наконец она вышла в джинсах, свитере, кроссовках, надетых на шерстяные носки. Всё-таки удивлённая, кажется, и притихшая. Маг-спелеолог, как он сам теперь себя называл, пользуясь словом из далёкого будущего, спросил:
— Нинева, девочка моя, тебе нравится эта одежда?
— Не знаю я. Что дальше? Ты говорил, что после того, как я её одену, мы будем готовы. Мы готовы.
— Не совсем. Нам предстоит ещё один занимательный инструктаж. Вот это надевают на голову. — он подал ей каску, расстёгивая ремешки.
Мерлин всё организовал правильно: когда он снимет фиксатор, тяжесть его тела поднимет Ниневу наверх, к самому краю, и она сможет без его помощи выбраться из жерла пещеры.
— Теперь, любовь моя, когда ты знаешь формулы Исаака и заклинания Альбертуса, осталось только научиться, правильно выбирать их пары. Но в этом — главная трудность, этому я научить не могу.
— Почему же, учитель? — сердито спросила девушка. — Опять тебе некогда?
Шнуры были туго натянуты, Мерлин и девица, посланная к нему Владычицей Озера для овладения тайнами Искусства, ей, недевственнице, уже не подвластными, полувисели-полустояли так близко, что разговоры о чём-либо, кроме любви, были бы неуместны, если б не...
Мишель, сказал он себе, отвлекая себя от мыслей о предстоящем, обещал, что приложит максимум возможных и невозможных усилий, чтобы прорваться ко мне в пещеру, но пока это ему не удалось. А ещё он очень грустно тогда сказал мне, что, кажется, он — один из самых последних, потому что пятерых потерял в восемнадцатом и троих — в девятнадцатом веках, а в двадцатом, откуда ему, собственно, и удалось прорваться ко мне, никого ещё не обнаружил. Даже несмотря на то, что интерес к книге его пророчеств в то время вспыхнул с новой силой. Никто не откликнулся...
— Конечно, думается, на сегодня чудес предостаточно. В нужный момент ты сама всё поймёшь разом, почувствуешь. Это высший дар интуиции, и ты им обладаешь. Тогда всё случится само собой и так, как должно быть.
— Знать бы и понимать всё, о чём это мы с тобой разговариваем?
— О любви, девочка моя, по-прежнему, о любви. Знание приходит нежданно-негаданно. Незванно. Лёгкое знание, обретаемое в пылу вдохновенной импровизации. И то, что я понимаю это, а ты — ещё нет, означает лишь то, что всё, чего я мог достигнуть, я уже достиг, и больше мне ничего не светит.
— Не говори так, Мерлин. — она обречённо смутилась близостью лиц, невольно понизив голос до шёпота, наплывающего влажной томной волной, плавящего медленным чувственным огнём сердце старика. — У тебя много седых волос появилось. Кажется, вчера было меньше. Давай поскорее выберемся отсюда? Мне почему-то страшно.
Когда её глаза так близки, так близко внимательны, хочется расправить мир, растянуть, вытрясти, выбить из него всю пыль и грязь, как из половика, и после — чистым — положить к её прекрасным ногам. Но он всего лишь ответил:
— Тут я не виноват. Это само собой получается. Ибо даже в самый короткий и, казалось бы, самый неподвижный момент времени ты продолжаешь жить и, естественно, изменяться. Всё, Нинева, спасибо! Ты была, как всегда, хорошая девочка. Прекрасная и самоотверженная.
— Давай не будем больше об этом? Я не могу видеть...
— И слышать, и говорить! — Мерлин положил ладонь на фиксатор, готовясь до боли в сердце и в руке сжать его, готовясь сорвать напрочь. — Бедняжка! Зачем тебя вписали в эту грязную игру? И зачем же тебя сделали такой и никакой другой?! Почему ты уже никогда не подумаешь остановиться, любимая? Спрыгнуть с площадки и сменить небо над головой?!
— Искусство требует жертв. — произнесла девушка удивлённо нечто чужое, откуда-то Извне. — Какая пошлая... издевательская сцена. Мне стыдно.
Старик, медленно приблизившись ещё — насколько возможно, осторожно и мягко обнял её свободной рукой:
— За что? Перед кем?! Если б Он сегодня не позволил мне этого, я бы взорвался. Я — не железный, не титановый. Нагрубил бы Ему! Если тебе необходим стыд, возложи вину на меня. Ты права, моя девочка, искусство требует жертв. Но каких, милая? Безусловно, жертвовать надо самым дорогим, что есть, ибо цена жертвы — твоя жизнь, чувства, растраченные на неё, любовь, обливающая кровью душу, когда от души отнимают кусок — навсегда. Понимаешь? Навсегда! И никак иначе. Скоро, очень скоро ты принесёшь свою жертву, выполнив соответственно ритуалы и создав условия для рождения. Но пройдёт время, и наступит день, когда ты забудешь о том, кого принесла в жертву. Тогда, быть может, я посмеюсь над собой, но это случится не скоро.
Он всего лишь дотронулся неверными старческими вздрогнувшими своими губами невинных алых губ девушки, и этого оказалось достаточно. Она взвизгнула, оттолкнула его:
— Не-ет!!! — и, качаясь, повисла на страховке.
— Прощай! — Мерлин щёлкнул фиксатором, и они расстались, улетев: он — вниз, она вверх.
Потрясённое сознание Ниневы само выдало результат: сочетание одной из формул Исаака и одного из заклинаний Альбертуса — в тот миг, когда она оказалась снаружи. Через три с половиной секунды каверну закрыла каменная плита, которую так ни разу и не удалось уничтожить, будто специально Кем-то заготовленная — оставленная именно на сей день.
http://www.proza.ru/2010/09/14/1332