«Сегодня уже и не всегда угадаешь, где граница
деревни, но сразу видно, где проходит граница
мира, когда-то преобразованного человеком;
там, где вторичный лес из березы и осины
сменяется высокими соснами.
Пройдет лет сто, поднимется новый сосняк, и
этой границы тоже не будет видно. Кирпичные развалины печей будут стоять в непроходимом
лесу – как стоят развалины древних городов майя на мексиканском полуострове Юкатан».
А. Буровский
Выйдя из зарослей бурьяна и амброзии, опроставших на их фетровый велюр свое золотисто-зеленое семя, они наткнулись на полуразрушенный фундамент какого-то массивного и солидного в плане здания. Старик-математик, переводя дыхание в ровное русло, печально махнул рукой на этот естественный демонтаж или строительную консервацию.
- А здесь планировалось построить новый роддом. Думали-то, что рождаемость будет высокая, а вышло…
Сопровождавшие почтенного репетитора студент и его отец хмурили брови, как тучи, застилавшие выгоревшую лазурь августовского вечера.
- Так и не достроили… А потом и растащили дачники на кирпич. До фундамента разобрали, оголили идею.
У математика был старый советский фотоаппарат «Заря» со сломанным объективом, испорченный временем и безжалостным дифференцированным анализом его составных частей, форсированным лютыми внуками, наезжающими к дедам на сезон из крупного душного города, поближе к натуральному молоку и помидорам. Но он не знал еще, не проведал про его дефект, и последние лет семь фотографировал в стол самоотверженно и напрасно.
- Вот, Руслан, когда в Москву поедешь на учебу, вспоминай этот роддом, как символ всего советского строя, который развалила проклятая перестройка и последующий период реформ.
Математик-пенсионер опять уходил в превычный ему исторический экскурс, в чем собственно резанировал с ним отец Руслана, когда шли они назад из леса мимо чахлых гаражей и перманентно пьяных возле них воскресных колдырей. В одном из пятиэтажных домов из белого кирпича на страшном, ущербном балконе, скулящем в пустоту о ремонте, метнулась, по-азиатски остро стреляя глазами, какая-то восточная красавица в бордовом халате, так контрастирующем с её ванильной кожей. Зацвел каштановый блеск волос, молочный кофе в глазах истомой и томлением заволокся. Студент шел мимо, боясь поднять на нее глаза, зная дикие нравы здешних кварталов, сжимая в карманах брюк мозолистые кулаки и челюсть кроша в белую перхоть эмали.
Руслан Ровный стал студентом Московского Горного Университета, приехав в Москву из Ставрополья. Там у себя, в далеком южном пастбищном краю, он очень любил бегать по утрам в перелесках. Особенно в апреле или в начале осени. Его единение с природой в радости физического напряжения вливало в душу парня упоение жизнью, а без этого ощущение гармонии и умиротворения как-то ссыхалось, скрючиваясь в судорогах социальных стрессов. Блаженно было ступать тонкой подошвой незатейливых кед по мягкой и пульсирующе-живой почве лесных тропинок. Предрассветный туман поднимался парами по кронам деревьев, встающее солнце рыжей белкой скакало по кустарникам терна, луговой осоке и камышовым стеблям. Мутный, кофейного цвета илистый Подкумок подмывал берега, изворачиваясь, словно лыжня на трассах слалом-гиганта или сноуборда. В бурой прелой прошлогодней листве темно-синим морем разливались по весне пролески. И клекот коршунов-самцов разносился над рекой призывным кличем.
Уже будучи московским студентом и приехав домой на каникулы, Руслан однажды увидел сон после трудного вечернего разговора с родителями. Отец настаивал, чтобы он женился наконец. Руслан возрожал не потому, что не хотел, просто никакой материальной базы для этого не было и не предвиделось в будущем, несмотря на всякие прилагаемые для этого усилия. Мать поддерживала сына.
- Я себя не могу прокормить, и нет уверенности в завтрашнем дне, а ты говоришь о семье и детях, отец.
- Ну и что?! – кипятился пролетарский интеллигент с проседью в рыжих волосах. – А наши предки до революции тоже бедно жили. Ни на кого не надеялись. Своим трудом, что земля даст. Им что царь, что большевики, лишь бы не мешали на земле трудиться. Бабка вон твоя в войну одна троих детей растила, засчет коровы и картошки держалась. Что ни говори, детей рожать надо. И бедность – это не уважительная причина отговорки. В бедных семьях наоборот старались как можно больше детей нарожать, чтобы помощников было много в доме. А вы, современная молодежь, изысканно цивилизованными себя считаете, смеетесь над мудростью дедов. А ведь сплошь хилое поколение, чахлое.
Тут отец заводил вечную пластинку о своем крестьянском детстве, которое сызмальства закалило его к трудностям, борьбе и спартанству жизни. Руслан соглашался с ним, что современная молодежь в основном выросла в городах, себя обслуживать в коммунальных делах самостоятельно не умеет. А зачем уметь, когда город дает и воду, горячую и холодную, и свет, и газ, и канализацию, и мусоропровод, и прочие прелести коммунального иждивенчества и психоклимата ленностноориентированной гиподинамии. Совсем не то было в пору детства отца. За водой надо было ходить на реку Елбань, пока колонку не пробурили; хозяйство, корова, сенокос - вековая отпупятина и срыв жил. Зато естественные физические нагрузки без ущербного фитнеса. Подумать только, за два поколения людей, живших еще в Союзе, страна абсолютно разучилась и расхотела работать на земле. И заросли сорняком поля, одеялами разнотравья расстеленные июлем по фондам былых хлебозаготовок. Дуют суховеи в пустых полях теперь. Не шумят комбайны более, на тех ветрах не колосится нива, а лишь старые пазики и кубанцы мимо пылят дороги каменистой земли, насилуя свою конституцию чрезмерной переамортизацией двигателя и всех запчастей. А далеко-далеко за теми полями гнойным прыщом вздулся на пустом месте град развлечений, наслаждений, удовольствий, лакейства халдеев и половых, розовой оптики клерков, представление которых о России обрывается не далее МКАД.
Обо всем этом говорил отец Руслану.
- Эта чума идет дальше. Люди сплошь атрофируются к труду посредством ухищрений его разделения до абсурда, как в Китае, посредством безработицы и всякой дискриминации, посредством беспредела новых господ. Советский Союз культивировал труд. Труд создал человека. Слава труду! А сейчас незаметно ценностные ориентиры по отношению к труду и адекватное его восприятие подменяются неадекватным. Поэтому неискушенная босотва и срывается на наркоманию или бандитизм. Вот я посчитал, чтобы купить квартиру в Москве, скромную по качеству, с моей зарплатой, нужно горбатиться 57 лет. Мне итак уже 54, куда сердечнику-инвалиду?! Вот так и во всем: всё, вроде бы, есть, а ничего не купишь.
- Ну, вот ты сам себе противоречишь, пап. Такое тяжелое время. Да, все плохо. Да, не будет перспектив. Да, я ничего не умею, не мастеровой, не добытчик. Поэтому, жениться не буду.
- Ну и зря. Так весь русский род и вымрет. Спокойствие – душевная подлость, говорил Толстой. Нужно рваться, биться, пусть ошибаясь, вновь начинать и вечно бороться.
- Зачем? – был простой вопрос сына.
- Это и есть жизнь, сынок. Шанс что-либо создать. Иначе, в пустую жить зачем?
- А зачем меня рожали? Чтобы обмануть время, как ты говоришь?! Себя обманули, - Руслан в сердцах ушел спать, но в коридоре еще было слышно, как он крикнул, - В этом мире больше нет любви. В таком дерьме её просто не может быть.
Квартира затихла: в провинции ложатся рано. В наступившей тишине еле доносилась с кухни на волне «Радио России» песня Макаревича: «В этом мире немного смысла, и в основе, увы, печаль». И где-то у ночного клуба «Спрут», где ошивались кавказские воровские бригады, снимая славянских девчонок, слышался пьяный ор, устрашающий стены потухших домов, затаившихся в мареве черной южной ночи.
Руслан долго не мог заснуть. От такого душевного возбуждения и встряски заснешь не сразу. Ему бредились какие-то твари, какую-то голую девицу распяли на пятиконечной звезде и крутили колесом огненные, как у мельницы, её лопасти. Мощным потоком сознания и интуиции в вихревом кружении и клокотании невидимых воздушных пульсаций он пронизывал сети пространства, разрывая их и углубляясь inside. Голую женщину на звезде перевернули против часовой стрелки кверх ногами, и они, беспутно раскинувшись, разверзли огромную черную дыру ее вагины в виде черного треугольника. Руслан плазменным током воспаленного сознания несся туда, вихрем ворвался, яростно прошивая скользкие стенки влагалища, и утонул в микрокосме ее вселенной. Селенсио-тишина, и запела плакальщица Ревекка из Лос-Анжелеса из фильма Дэвида Линча «Малхоллан Драйв».
А потом поток сознания оборвался. Он почувствовал горечь во рту и облик соседа Михаила, здорового русского мужика, открытого, веселого, с неуемной энергией, от которой умилялось все вокруг, принимая осанку покоя и уюта. Но голос какой-то глубинный называл его странным именем КАЛИНАРА, Руслан даже спросони записал его на обрывке газеты, чтобы не забыть, и снова провалился в глубокий дрем.
Под утро ему снился сон, мягкий и нежно искрящийся серебром в его мозгу. Будто курьером Руслан приехал в странное место. Вроде бы, окраина Георгиевска возле пионерлагеря «Искра», где с первой чеченской войны разместился военный госпиталь. А вроде бы и нет. Место не знакомое, но и не напрягающее тоже. Будто дорога большая серая. Отмахом на краснодарские шоссе, утопающие в зелени станиц, немного косит. Слева, вдоль дороги, посажены большие деревья, не то дубы, не то тополя, не то что-то в этом роде с густой шарообразной в комплексе кроной. Справа поля черноземные. Там работает уйма народа. И тепло от их труда идет, мило так трогает сердце, словно в школьные годы на практике, когда летом они ездили классом полоть помидоры в подгорненских колхозах. И будто бы смотрят на него два человека: парень и девушка. Блестят и лучатся радостные и дружелюбные их серо-зеленые родные глаза. О, как любил он такие глаза. В стихах называл ястребиными. В них что-то было от старых бабушкиных сказок, от древности какой-то глубокой, и не отозваться на их блеск сердце просто не могло. Парень бы, словно друг его какой-то, самый дорогой и знакомый с детства, а девушка, вроде как, и не знакома, но мила до совершенства. На ней ртутного цвета косынка (во сне все имело оттенок ртутного цвета). Милый сердцу раскос глаз. Веснушки, чуть вздернутый носик. Во взгляде любопытство природы, озорство певицы Светы, душевная теплота отцовской родни, глубина Родины-матери с призывных плакатов 1941 года и еще, еще невесть сколько всякого, что и не упомнишь во сне, проснувшись тихим серым утром. Помнится, она что-то говорила Руслану и ласково глядела на него, нежно взяла за руку и вывела с поля на дорогу. Что она говорила, куда пронизывала пространство дорога и что это было за место, парень тогда не знал.
1 глава
Семью Кедрачовых в Междуреченске знали многие. И не потому, что якшались они со всеми поверхностным гением мобильного искусства связи и установления доверительных, блатных отношений. Этого не было. Наоборот, более замкнутой и таинственной фамилии не наблюдалось близ шахты «Распадская» да и, пожалуй, во всем Кузнецком бассейне. Их считали необщительными, слишком правильными и гружеными консерваторами, но в покое при сплетнях и толках оставить на миг не могли, ибо невидимым ротором толкалась в мозгах босотвы волнующая непонятность и обособленность кедрачовского чудачества. А дело было простое. Семья стыла глубоко интеллигентная в ледяной пустыне равнодушного холода и в серой массе шахтерского гоблинизма конечно светилась неприятным для окружающих нимбообразным свечением.
Отец, Анатолий Кондратьевич, был родом из Минусинска, темноволосый, энергичный, с примесью хакасской крови. В последние годы Советской власти он вступил в КПСС по убеждениям и, в то время, как многие уже точили ненависть на все совковое, и зависть перед американской мечтой обуревала их сердца и взгляды, Анатолий пахал, как Папа Карло, отгребаясь и влезая во всю черновую работу. Именно на такой тягловой силе партия перла в гору в последнее время своего существования и кормила, лелеяла, холила некоторых самородков-выродков, пафосно жестикулирующих на Съездах Советов, уподобляясь гудзонской блуднице.
В Междуреченске Анатолий стал работать мастером проходческой смены забойщиков ГРОЗов почти перед самым Путчем и осел там, как на безрыбье крупная рыба, со своим послушным и застенчивым скарбом – дочерью Светланой и женой Юлией, которая была 1960 года рождения и на три года младше его.
Юлия Николаевна, в девичестве Бесшенева, была родом с Алтайского края и впитала в себя с молоком матери любовь предков к язычеству, к языческому отношению к природе, к богам, к человеку. Только язычество ею понималось не как окультизм и мистерия, а как естественное дыхание природы, и все ее родственники из глухих, далеких деревень называли его ведической культурой или Ведонией. В семье её поощрялись «отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого», как писал командарм Тухачевский в своих докладах в Малый СНК с предложением уничтожить христианство и восстановить в Советской России древнее язычество как натуральную религию.
В её крови не было чувство меры, и буйство характера иной раз проявляло себя в детстве. Только умелое бесшеневское воспитание развивало эти качества и свойства характера у мальчиков, а девочкам прививались восточная покорность, робость и застенчивость. И в результате, к юности формировался прекрасный цветок внутреннего огня «уруза», как его определяли в своей рунописи волхвы-друиды, то есть огня нравственности, истинной интеллигентности, внутренней культуры и красоты. Её наследственность, воспитание и самовоспитание к 21-му году, когда она стояла в белом подвенечном платье с милым сердцу Анатолием в районном ЗАГСе, выработали в ней следующий букет особенностей. Она не брезговала и не пренебрегала бедным социально бытом, она его уважала, жалела и стремилась улучшить. Она была русской из семьи пролетарской интеллигенции, порядочной и честной. Добрая в душе, милосердная, сострадательная, то есть чувствительная к чужим невзгодами и бедам, в чем-то старомодная, но естественная, открытая, простая и в меру гордая, имеющая чувство собственного достоинства. Внешне не броская, но с правильными чертами лица русской девушки. Способная легко сходиться с хорошими людьми, скромная, терпеливая, неамбициозная, непотребительница, с милой естественной улыбкой.
Анатолий и не ожидал, что такое сокровище можно найти где-то в глухой тайге, когда он был в студенческом стройотряде из Кемерово. Любовь вспыхнула у них уважительная и любопытно-прекрасная. Женились и по любви зачали милое создание, ангелочка, Светочку. Девочка родилась на диво красивая 13 мая 1982 года со вздернутым носиком и озорным взглядом веселых серо-голубых газельих глаз. С малого детства, сколько она себя помнила, отец с матерью практически не ругались. Бывали, конечно, перепалки из-за недопонимания интересов и мотивов поступков и желаний, но все сглаживалось любовью и интеллигентностью обхождения и быта. В крае, где принято было жрать водку ядрено и бить своих дам по мандам, такое отношение друг к другу считалось роскошью и непростительным пережидком совкового пафоса, когда обезьяне на семикратный миг запудрили мозги, что человек-то произошел от неё, выходит, она главнее и первичней, а значит, может управлять государством и жить как белый человек, одевать на свое потлатое тело кружевное нижнее белье и на ночь мыть вонючие грибковые хоббитовские ноги. И не беда, что текут неуемные сопли, опростация которых идет не в батист и шелк, а посредством пальца смарчком наружу. Кого-то идея эта окрылила и вознесла в комчванство, а кому-то дала возможность и шанс стать культурным человеком. К последней категории и относилась свежая маргинальная струя бесшеневской пролетарской интеллигентности.
Анатолий работал мастером на шахте, Юлия - учителем русского языка и литературы в одной из городских школ, пока Света прилежно училась.
С развалом советского строя перебои с зарплатами, массовые увольнения и безработица стали захлестывать шахтерский регион. Нужда, эта гнойная старуха с паперти, каленым железом прижгла и семью Кедрачовых. Анатолий почти скопил на машину, но гениальные афёры гайдаровского времени обезличили весь его капитал. Остался только «Капитал» Маркса на полке дома и голодные дочь и жена. Невыносимо терпеть такое унижение, когда ты, здоровый, молодой мужик, не можешь прокормить семью. И в двойне больнее, что они за тебя переживают, терпят, сопят, родные, закрывают красивые глаза на достойные их телевизионные модно-рекламные блага, скуляще борются, предоставленные себе, с соблазном потребительской выхолощенности и внутренней пустоты. Мир уже длиною в годы с телеэкранов смеялся такому менталитету, такой не на жизнь, а на смерть борьбе за «Москву» - за нравственность и скромность в личной жизни. А промоутеры и имиджмейкеры, PR-менеджеры и журналисты всё поливали ядом соблазна, полезности греха и разврата, почетности и необходимости дикости бескультурья, и сыпался их яд переброженным пеплом на глотки ублюдков, дебилов и гоблинов, по урук-хаевски скаливших звериные клыки в безумном требовании-вопле еще и еще потребления. «Дай!» - орали пасти этих архантропов и орангутанов, кого гимнами и сказками баюкали вечные иуды, диссиденты и враги.
Светик была Телец по гороскопу и повадки этого земного знака Зодиака нашли естественный отклик в её природе. Мама ласкала девочку с детства понятием, что Светлана, значит светлая земля, русская земля. С колыбели роднились её слуху грудные тембры материнского голоса, поющего задушевно былинный эпос. Репродукции картин Константина Васильева и вальсы Георгия Свиридова облагораживали, возделывали сад в девичьей душе. Неудивительно, что Света, едва подросши, увлеклась историей русского народа. Так бесшеневские гены проснулись в ней эффектом распускающейся почки.
В школе она стала толкинисткой, увлеченно, взахлеб прочитала всего Толкина, завела себе схожих интересами бесшабашных ролевых игр друзей и бегала в загородном лесу на фоне красивых гор с эльфийским луком и диадемой-хайратником на лбу. Нельзя сказать, что она не сопереживала социальным и материальным проблемам семьи, но возрастной темперамент и оптимизм звал её в неспокойный океан жизни. В берцах и косухе, в ежевичной бондане с малиновой восьмиконечной звездой на груди она проводила весь свой внеучебный досуг. А семья постепенно хирела материально всё более
И отец, хоть и не стучал нигде на рельсах оранжевой каской, в мыслях давно уже ютился и жил в пикетных палатках шахтеров, раскинутых на Васильевском спуске в Москве. Задолженность была больше двух лет по зарплате. Анатолий с Юлей, в бытности своей способные легко сходиться с людьми, становились всё более одиноки, в гости не звали никого и сами ни с кем не поддерживали отношений. Соседей чурались из-за гнилости магарычовых взглядов последних на жизнь. В своем одиночестве Кедрачовы бросали гордо всем вызов, порождающий глубокую антипатию и неприязнь со стороны окружающих. С тех самых пор всё больше стали они раздражать местных, являясь героями их непристойных шуточек, басен и слухов. Непонимание давило, спрессовывало их замкнутый мирок, доводя его до размеров двухкомнатной квартирки в южной части города. Отец молча уезжал на смены, мать уходила в школу, а вечером они закрывались от всего мира в поклеенных дешевыми обоями четырех стенах и ворошили золу памяти. Вспоминали детство и все хорошее, будто перед смертью на исповеди, пели песни душевные, грустные, а вокруг в клетях других камер-квартир гремела агонией бреда слащавая попса из динамиков магнитол или волком рявкал грубый прокуренный блатняг и шансон.
Профессионал филолог и любитель этнограф-ведун, Юля, лаская рукой волосы мужа, рассуждала так: «Почему множество русских народных песен грустные? Ни в одной стране мира нет столько этнических печальных песен. Потому что грусть – это русское свойство, оттенок национальной духовности. Это и самоанализ, миросозерцание, осмысление природы, своей роли в жизни планеты. Это наша особая душевная медитация и релаксация. Но это же и подчеркивает, что всегда на страже, как часовой, в минуты даже самого ярого хмеля и веселья, в душах русских людей теплился вечный огонь сострадания, сопереживания тем, кому сейчас плохо, больно, одиноко. Грусть – это великая особенность, отличие и самобытность нашего народа. И недаром, слово это практически однокоренное Руси, русым людям, русам.»
…Света уже училась в одиннадцатом классе, когда в семье случилась трагедия – повесился отец. Ещё толстая их литераторша, пространно глядя в серое окно, рассуждала о глубокой интеллигентности семьи Кедрачовых и прочила Свете учебу непременно в Московском Университете, на что та краснела, сидя за первой партой, а в дом их уже безнаказанно и нагло вошла слепыми шагами смерть. В 1998 году жить стало совсем невмоготу шахтерам. На работе кто-то из руководства намекнул Анатолию о тетчеровских 15 миллионах лакеев-россиян, обслуживающих вовсе не концессионные шахты. Ударил сильно по бюджету семьи, заставляя латать его дыры нервным секвестированием, августовский кириенковский дефолт, и житуха вся, итак непролазно депрессивная, зажала в тиски не на шутку. Поддался, выпил, смалодушничал. Петля из пакли, которой намотаны-перемотаны были вечно текущие старые, нестандартные кран-буксы, за что часто резала его жена, типа: «Что за мужик мне достался?! У других мужья всё умеют, а этот…», - пыталась сама чинить, не получалось, в истерике бесшеневских мальчиков срывалась, ругалась и плакала, отходя, понимая, что не права. А петля эта душила-душила, да и вдруг, вычертив крестную силу круга, отправила Тольку к чертовой фене, в Абсолютное Ничто. Миллион раз он спускался в копре под землю, а тут опухшего, со страшным лицом в охровом гробу заколотили. Никто не выл, не причитал: ”На кого ты меня бросил ?», но незримым левиафаном кувыркнулась в глазах его девочек погибающая Атлантида.
Готовясь к вступительным экзаменам в НГУ на археолога, Светлана много времени стала проводить в читальных залах публичной библиотеки, где ею были вычитаны интересные истории про Аркону, Аркаим, Асгард, Иерихон, Ассирию, Аккад, Шумер, Трою. Она впивала свои влажные глаза в торсионные фантомы этих древних цивилизаций, пытаясь в своеобразной спиралевидной цепи, как ДНК, свить эзотерический закон жизни суперэтноса, соглашаясь с этнографом Петуховым и называя этот первый древний народ – урусами. С ней кто-то разговаривать стал вечерами. Она и не заметила как, но отчетливость чужого голоса развеяла её каприз насчет внутреннего «я» и прочих девичьих бредней. Голос назвался гонцом Калинары, открыл ей из космической информационной базы данных азы из книг Мулдашева и Калашникова, и в её груди забился в клетке дьявол справедливости и мести. А голос выстукивал ей алые марши в крови, перечисляя звенья в одной цепи: урусы, шумерусы, урурусы Урарту, перусы, этруски, русы Ассура, боруссы, пруссы, руги, русколаны, россы, великороссы, ведруссы, русские, эльбрусы, русалимы, русланы, русайраны, русарии, руссиры, руссуры, руссоры, руссоны, русины, расены, руссуны…
Книги про Анастасию стояли у неё на видном месте. А любовь Радомира и Любомилы она трепетно пыталась спроецировать и в свою жизнь, но боже мой, никого подходящего рядом не было.
Мать решила продавать квартиру. Недавняя трагедия несмываемым отпечатком растеклась по её лицу, превращая его в зеленовато-землистое обиженное и озлобленное своё антиподобие. Она стала более властной без мужа и нетерпеливой. Дочь, ощущая на себе усиление родительского гнёта, стремилась быстрее бежать из семьи в миллионный город, который, как думала она, растопит лёд её отчужденности и внутреннего одиночества, который утолит все её и культурные, и физиологически-досужие, и умственные, и, как она мечтала теперь, калинарские потребности. Большой город, Новосибирск, горел на горизонте её грёз червлёным огнём.
Но мать поступила по-своему. Она продала кое-как междуреченскую квартиру и, пока дочь сдавала вступительные экзамены, поехала искать работу и жилье в Новосибирске.
В приемной комиссии университета Светлана познакомилась со странным мистиком-аспирантом, Дмитрием Инвалидовичем Дощицыным. Прическа и взгляд молодого Сталина времен его плагиата Кобы, кожаный пиджак и богемный платок на шее, в карманах штанищ дырявые презервативы и костеты. Ему за 30, еще в Совках отслужил в армии в Калининградской области на погранзаставе, и теперь, когда май благоухает черемухой, на Красном проспекте можно видеть и его надменный зеленый околыш. У него тугая судьба. Затянула похлеще светкиной отцовской пакли. Живет, то есть прописан он в Черепаново в старинном двухэтажном доме, выкрашенном дурацкой облезлой бирюзовой краской. Дом деревянный на улице Вавилова, деревянные даже лестницы и унитазы с ванными. Не раз и не два загоняли люди себе в зад ядрёные булавки пихтовых заноз. Семья Дощицыных в советское время была в пять человек. Отец, Инвалид Стаханович, супруга его, Елинова Елена Егоровна и дети по-старшенству: Митрий, Кондрат и Ядвига. Увы, капитализм растоптал их надежды и пропел им реквием некрологом. Сначала замерз пенсионер Инвалид, вынужденный побираться по мусорным бакам. К одному из них и примерз бедолага в крещенские морозы. Квартира потекла, вскрылась паркетом, полопалась трубами, периодически стала гаснуть очами света. Задолженность по квартплате росла дисконтным комом и в тот момент, когда Митрий приступил к написанию диссертации, составила 40 тысяч деревянными опять же. Все проблемы у них из-за деревьев были. И фамилия непутёвая, и глупая смерть деда на лесоповале, и дом деревянный, и сантехника, и детей, хоть буратинами стругай. Мать бежала форсированно с запасным комплектом белья к соседу-ветерану в сожительницы, ибо только так виделось ей её спасение и приспособление к перезимовке.
На сажени плеч двух оболдуев-сыновей падал материнский позор. Старший лоховато учился в Новосибирске и дома избегал. Второй сын спивался в край, уже почти бомжевал и побирался милостыней монастырской или огородными подрядами: кому картошку вскопать, кому плетень поправить за пол литра. Человеческий облик он давно потерял и выглядел неандертально не только в ментальном спектре. Младшая сестренка, панночка Ядвижка, спуталась с каким-то хмырём из скин-хедов. Тот её забрюхатил, самочку, ну и бросил мамочкой. Она тоже запила, хотела сына утопить в помоях, но, увидев обложку альбома группы «Рамштайн» «Муттер», одумалась, протрезвев, и анонимно спихнула его в детский дом. В скин-хеде волком завыли гормоны отцовства и он в тоске удавился, тем более, что от подруги подхватил сифилис и не сразу заметил, запустив венерию. И Ядвига, обделенная красотой фигуры и лица, но не женской дырой, бежала из дощицынского ада в барнаульские придорожные шлюхи.
А Дима еще не верил в конец. Не ощущал катастрофы. В жалких обносках светящийся перед ментами у метро, унижаемый смехотворно-утробными подработками, он встретил мегеру с синими волосами, стриптизершу из лесбийского клуба. На последние гроши купил себе в секонд-хенде дешевые белые брюки с огромным желтым, как солнце, пятном маргарина (или не маргарина) на молнии и облезлую розочку чахлую-причахлую у вороватого азербайджанца и вышел настоятельно к ней на свидание. О! Как она смеялась над ним. И в её развратном искусе зеленый со вставными линзами глаз куралесили все курьезы дощицынского увядания. Он это увидел. Все радужные переливы, словно откровения предсказателя, оракула деградации и суицида.
Что могла обронить ему нежно Светлана в случайной беседе. Ведь особо-то он не откровенничал перед ней. Мужское самолюбие, воспитанное в нем под Калининградом, трепетало и маялось от бесхозности. Но Света проницательно видела, словно рентгеном пронизывая потроха, все слабости его и проблемы. «Русский парень в угаре закисания. Мистик, видящий белых коней в облаках, публично проклинающий отдельные виды спекулятивного бизнеса. Бедный мальчик, так и не ставший мужчиной. В древности русскими девушками оплакивались и обласканы были могилы погибших неженатых воинов, но тебя-то никто не помянет. Будешь гнить и роптать веки вечные в своей стремной плоти, ни на подвиги не сподобный, ни на гадость какую иль мразь», - так думала девушка, глядя в офтальмический фокус близоруких глаз Мити. «Что ж мы, как слизи болотные, терпим всё, не проявляясь!? Докуда будет растягиваться невидимый латекс нашего терпения, какова его критическая масса?» - мысленно обволакивала она его.
А Дмитрий видел другое в глазах напротив. В руке он держал её российский паспорт, свой старый, советский пристыженно пряча от налоговиков и паспортного стола (ему не меняли его на новый из-за бесконечности долговой пролонгации за квартиру). В девичьих серо-голубых глазах плыли лодки, ладьи древних русов иль викингов. И на корме было вырезано из дерева странное солнце в виде причудливых рёбер, крестов каких-то раскосых, смещённых и смежных – о, боже, свастик, и, как ошпаренный набожный монашек-послушник, он выскочил, вздрогнув, из девичьей бездны.
Света взяла его за руку.
- Не переживай. Ладно? Мы с тобой еще поговорим о жизни, не сейчас срок.
- А… вы на какую специальность хотели подавать документы?
- На археологию, - улыбнулась она.
***
Озлобленным и желчно-гнойным, затравленным зверьком глядел на мир Дима Дощицын. Он был настолько беден и чахл, что благородная протертость его старой одежды уже давно не отдавала нищим дворянством, а исходила смрадом холостяцкой беспризорщины. Но зато он был философ и эстет, каких еще сыскать. Однажды на первомайской подработке – в покраске гаражей какого-то потребительского кооператива, он заработал 800 рублей и вместо еды или новой одежды купил себе толстую книгу-альбом репродукций картин художника Константина Васильева. Дима так восхитился её шедеврами, что, нисколько не сожалея и не помятуя о кропотливости получения денег, отдал за нее всю заработанную сумму. И так у него в жизни было во многом. Медленно ехала крыша от одичания и обнищания быта. Делать он толком ничего не умел, к тому же ленца перманентная, русская холена им была частенько. Ни девушки, ни работодатели, ни кто бы то ни было на него внимания не обращали. У него был катастрофический дефицит общения, навязчивая идея неполноценности и все в том же духе. Ну и, как говорится, бытие определяет сознание. Парня штормило не на шутку бредовыми фантазиями. Он до глубины души ненавидел потребление и готов был хоть трижды записаться в буддисты, чтобы умерщвлять свои потребности и потаенные желания. Однако аскетизм чужд природе человека и является всего лишь продуктом работы его разума. И, видимо, разум Мити был не настолько силен и крепок, чтобы выдержать подлунные нагрузки желаний тела. Поэтому-то все его противоречия выливались в желтоперую демагогию и инфантильность.
Его рассуждения о потреблении порой доходили до крайностей. Света пыталась ему помочь не раз, но их разговоры консенсуса не достигали.
«Жизнь несовершенна до отвратительности», - в сердцах говорил он ей. «Вся органика построена на обмене веществ. Это её сила и её же слабость. А обмен веществ – то же потребство. Вообще, нужда в чем-то – полнейший смрад. В неорганике дела обстоят не лучше. Все системы до молекулярного уровня и ниже, как говорится, до нанотехнологий, в своей организации и как таковой системности зависимы от составных частей. Не будет целого, если нет комплектующих. И здесь тот же самый душок потребухи. Только абсолютный вакуум или Ничто, т.е. та субстанция или поле, или еще что-либо, которая ни от чего не зависит, ни в чем не нуждается и самодостаточна, только она совершенна. Я плюю на карму, на загробный мир, на боженьку и на жизнь в сутолоке и суете потребительского мещанского быта. Я хотел бы жить только в мире творчества по интересам высокообразованной и всесторонне развитой с духовными приоритетами личности. Я ненавижу любовь потребительскую и мещанскую красоту. И верю, что такая выродится в конце концов. Я уважаю созидающее и духовное начало любви. Вот моя жизненная позиция.
Я неадекватен современному миру. Я его ненавижу и жить в нем не хочу! Но и жизнь вообще, даже созидающую и творящую, я шибко тоже не обожествляю. Идеал – это Нежизнь, пустота, вакуум. Это и есть настоящая нирвана – освобождение от обязанностей и долгов кармы. Освобождаюсь я от этого просто – неверием. И медленно себя самоумерщвляю. О, нет. Будьте покойны, самоубийством я не кончу. Я умру медленно от боли и мук незалеченных ран старости или увечий. В наивысшей степени этого ментального стона, кровоточия сердца и острой душевной боли я сквозь слезы получаю нечеловеческое, какое-то страшное, пусть пагубное, но от этого еще более сильное в своем роде, подземное что ли удовольствие и блаженство мазахизма. Только истязаю я себя мысленно, зная, на что обрекаю молодую жизнь, так рвущуюся в бой природных ритмов продолжения рода и прочая. Я затаптываю свой шанс быть нормальным человеком и являюсь самым развратным внутри монахом в миру. Хуже нет греха, чем вожделение. Я беснуюсь, подглядывая за чужим интимом и излиянием чувств. И от этого ненавижу жизнь еще больше. Хотя знаю, что первопричина моей обделенности в женской ласке и вообще участия в жизни – социальная. Новое общество, нарожденное в пьяном угаре разврата и грабежа, вышвырнуло целое поколение, распяв его молодость и мечты на звезде сочащихся шлюх. Камасутра стала Библией нового мира, в котором таким, как я, не место. Да я и не хочу там быть. Хотелось, вот, скромненько поучаствовать в жизни, познать любовь, счастье семейного быта, но все раздавила похоть потребительского менталитета. В этом ядовитом соке уже и любовь – не любовь, а жажда и нужда; семья – не Храм, а голодные пасти и секретные железы задниц. Как говорится, жизнь проходит между кухней и туалетом. И красоту, этого ребенка любви, насилует похоть обладания. В таком мире я не хочу рождать детей, создавать семью.
Но и бороться за новый мир я не буду. Ибо в борьбе чувствуется все та же нотка поганого потребства. Все революции отдают и чадят смрадом этого блуда. Я не хочу. Тот, кто борется за жизнь, яростно сопротивляется смерти, в конце концов хам и эгоист. Ненавижу даже эгоистичность любви и счастья, в котором замыкаются людики. Счастье может быть только всеобщим.
В итоге, я противник прогресса, раз против жизни и развития. Любое развитие, только с большими потерями энергии и затратами усилий, придет в конечном итоге туда же, куда и деградация. Они выходят из одной точки и сходятся в одной. Просто люди любят почти всегда процесс, а не результат. Такое наблюдается и в сексе, и в еде, и уж тем более в жизни. Потому что сама жизнь – это всего лишь процесс, а не результат. Быстротечный процесс, в котором и детей-то толком мы не успеваем правильно воспитать. А духовность, Дух – это результат. И поэтому самое главное противоречие мира я вижу в антагонизме процесса и результата, т.е. Жизни и её самодостаточного, совершенного антипода – Духа. Однако, без процесса не бывает результата, т.е. и здесь соблюдается философский закон единства и борьбы противоположностей. Без Жизни не бывает Духа. Причина, все это устроившая таким образом, является самой главной виновницей Вселенной перед человеческим Разумом. Ибо человеческий Разум, так же как и Дух, выбирает не процесс, а результат. И это истина. Потому что сам Разум есть результат эволюции антропофагии.
Экономия всех ресурсов жизнедеятельности – вот мой главный девиз. И в нем я вижу теперь наивысшую степень духовности. Это не жадность, которая есть эгоизм накопления благ, и вовсе не скупердяйство – эгоизм их потребления. Это разумная составляющая выживания в эпоху увядания кинитных ресурсов. О, я убежден, что именно в этом состоит главный бессмертный стимул будущего коммунизма. Ресурсы являются истинным эквивалентом благ и должны заменить собой товарную ориентированность рыночной экономики.
Боже мой! Русский человек всегда славился своей скромностью, милосердием и неприхотливостью в быту. А современная мода и реклама, и прочие маркетинговые ухищрения монстров спроса и предложения зомбируют людей, превращая в рабов потребления. Потребительское общество – главное зло будущего. Коммунизм развалили из-за ненасытности и алчности вожделений большего потребления. Люди превратились в голодных червей, жрущих все подряд. Как это противно, ей Богу!
Объективно, мир должен поменяться. Достоевский верил, что человечество когда-нибудь «переменится физически», а Брежнев говорил, что экономика должна быть экономной. Я не злюсь на свою судьбу. Ну, чтож, если несуждено мне пожить по-человечески. В том и доля моей вины тоже. Пусть будет все, как есть. Пусть к черту несется эшелон жизни. Пусть все идет прахом. Меня успокаивает мысль, что все преходяще. Нет, я не тешу себя иллюзией загробного счастья. Его нет. Счастье или Рай могли бы быть здесь, на земле, но люди, дураки, сами их упускают. Мне немного жаль людей. А впрочем… Я не хотел рождаться в этот мир».
- Бедный мальчик! – плакало женское сердце, когда он уходил. – Ты тоже русский воин, и я благословляю твою судьбу.
Светлана смотрела ему вслед слезой Ярославны.
2 глава
В конце января 2002 года группа студентов из МГГУ приехала отдыхать в пансионат «Лисицкий бор» по путевкам из профкома. Ребята только что сдали сложную сессию и даже в радостном кумаре Татьяниного дня продолжали вариться в терпком соку гружености. Ребят собственно было трое: Михаил Набатов, магистрант, стипендиат президентской стипендии, краса и гордость физтеха, Стас Чугурин, при нём кропотливый Санчо Пансо в физике, и Святозар Рунов, эзотерик, знаток восточной теософии, поэт и гипнотизер.
Мрачный вид раскисшей от неожиданной вульгарности оттепели Твери и её пригородов с черными елями и коттеджами чиновников и бизнесменов-банкиров оставил отпечаток-осадок в чувствительных и ранимых душах героев, и когда они вышли в потьмах на заснеженный берег Волги, вид далекой бело-ледяной глади и провинциальной тишины умиротворил урбанистический пыл и запал их негодования. Они застыли в экстазе созерцания, и только слышно было, как покрытые инеем ресницы мерно хлопают друг о друга в санитарных взмахах.
День проболтались на белом дворе, споря о гипотезе голографии Вселенной и о фридмановской и агексагеровской философских вариациях.
- Скучно здесь будет без девчонок, - обронил задумчивый Чугурин, собираясь на ужин.
Их комната с параллельными тремя кроватями суетилась переодеванием.
- Хотя бы гитару что ли дали…, - вздохнул Набатов.
- Да ладно, парни, - светился пепси-кольным блеском глаз Рунов. – Цените красоту и первозданность природы, наслаждайтесь русской зимой.
Они вышли в полутемный коридор. В столовую надо было идти в другой корпус, а в этом еще топтать пару подъездов, связанных между собой на первом этаже. Остальные двери на зиму были закрыты и только летом распахивались восторгом чахлых пролетарских детей из трудных семей, которых сюда свозили со всей области. Идя по коридору, ребята увидели гитару, оставленную у стены. Но каково же было их удивление, когда рядом с музыкальным инструментом обнаружены были чьи-то кроссовки, в них ноги стройные в джинсах и выше, выше девчонка с золотистыми кудряшками и веснушками.
- Вы давно приехали? – спросила она, озорно улыбаясь.
- Вчера только.
- И сколько вас?
- Пока трое.
- Меня зовут Полина, я буду у вас организатором интересного досуга: музыкальные и поэтические вечера, дискотеки, викторины. После ужина никуда не уходите, познакомимся поближе.
Парней окрылила её естественность и миловидность. И ужин показался не как всегда приятным, и назад летели, скользили по гололедице. А в холле вместо приятной девушки какой-то громила напряг их таскать в пыльный зал колонки и прочее оборудование для дискотеки. Актовый залишка с картой Тверской области, с малиновыми плотными шторами был всё же уютной богемно-творческой залой, и когда там появилась она с бенгальскими огнями, в очках и с какой-то папкой, студентов потянуло к ней. За девушкой итак уже плелся странно-юродивый шлейф – какая-то инвалидная уродинка, толстая с огромным родимым пятном на лице, Юля Эрно. А потом зашел Он, и все надежды ребят скуляще улетучились на другой берег Волги в маленькую деревеньку с сизым дымком из труб. Красавец, атлетически сложенный брюнет с будто накрашенными ярко красными губами с гитарой в чехле. Всем, улыбаясь, пожал руку, и стало как-то понятно, что это её парень и есть, и вся она зарумянилась тоже, и жесты, и мимика приняли более мягкий, кошачий оттенок. Парень назвался Артуром Калининым и сразу захватил внимание всех.
Вместе с Полиной он открыл творческий вечер, предлагая подискутировать и спеть вместе известные песни. И как-то веяло радушием и оптимизмом в их маленьком уютном мирке. В четыре руки они стали играть и исполнять песни групп «Чайф», «Наутилус Помпилиус», «Кино», Калугина и «Оргию праведников», бардовский репертуар, новые песни Макаревича и Гребенщикова. Потом, взявши в руки детский резиновый мяч, Полина милым образом задавала вопросы и, легко его бросая кому-нибудь (естественно так, чтобы тот поймал), предлагала ему ответить. Желающий говорить, вытягиваясь, ловил мяч в свои руки.
- Секс до свадьбы. Вы за или против? – мячик летел к прыщавому онанисту, и слушали стены и люд его пространные бестолковые размыщления об этой проблеме.
- Почему в слове Иерусалим часть корня намекает на русскую принадлежность? – Полина кидала мяч какому-то фрайеру (еще и еще подходили в зал вновь прибывающие студенты), а Артур загадочно ей улыбался.
Так закрутились интересные дни. Горняки узнали про эту парочку, что Полина и Артур, оказывается, тоже были студентами-тверичанами, а в пансионате подрабатывали на каникулах. Калинин учился на электронщика и вел кружок по альпинизму. Полина училась на театрального режиссера в колледже и заочно в институте на филолога. Удивительные они оказались люди. У них была своя комната на первом этаже и почти всегда являлась проходным двором. Там играли на гитарах, в шахматы, рассуждали о литературе. Днями, когда наладилась хорошая морозная погода, Артур стал катать отдыхающую студенческую молодежь на зимнем мотоцикле с ручным приводом. И каждый летал, вздымая снежинки, вихрем по полю, сбивая сухие репьи и радуясь жизни. А Полина с Эрно сидели в своей комнатке и рисовали объявления для вечерних дискотек. Год лошади серебряной подковой болтался у них на двери. Артур приходил разгоряченный с мороза и забирал у уродыша боготворимую ею красавицу, и они вдвоем, весело гикая, на страшной скорости мчались в белую даль по льду реки.
Святозар Рунов дольше всех переживал Полинины симпатии. Он как-то поднес ей свои стихи, и она намекнула, чтоб он приходил к ней завтра до обеда.
- Артур будет катать новых студентов, и я буду одна…
Шаловливая радость поползла у Рунова вверх по ширинке. «Неужели и ты, как бескрайняя украинская степь?» - подумал поэт.
Назавтро, чтобы не вызывать подозрений у Калинина, Святозар появился сначала в поле на утренней предгоночной поверке, но, сказавшись больным, один пошел в корпус назад. Она открыла не сразу. И вместо долгожданных объятий усадила в дальний угол на стул.
- Я знаю, отчего умер твой дед, - грустно шепнула она.
Парень вздрогнул, не ожидав такого начала. У него действительно был странный дед, любивший японские и китайские древние книги. Однажды он был на небе от счастья, Святозар уже помнил то время. Дедушка расшифровал одно из древних заклинаний – заклание красного дракона. Получалось что-то вроде Кал Чин Ара. Будто темное экскриментное начало физического материального мира (божья глина более являлась калом) принимало великую власть, тиранию (Чингиз Хан) над человеком (антропом, арийцем) или Ка Лина Ра. Во втором варианте дед Рунов понял меньше. Сопоставив инглингскую рунику с китайскими иероглифами и буквами мертвого санскрита, он выудил что-то о темной деве, о великой блуднице и обозвал её библейской Лилит. Ра – символ солнца, древняя река, предположительно, Волга гиперборейских времен. А Ка относилось не то к Камасутре, не то к катастрофе, он так и не понял. К нему приходили какие-то люди с красными корочками в штатском. Видимо, угрожали. Дед был гордый в роду Руновых. И умер неожиданно и скоропостижно, хотя владел искусством сомати и предки его бывало доживали до 120 лет. Причиной смерти со слов врачей стал банальный инсульт.
Озадаченный Святозар уже не хотел ничего и молча ушел в свою комнату и думал до вечера беспрестанно.
В один из следующих дней Артур подкинул студентам интересную идею – создать неформальный клуб, и название подсказал – «Последняя фаланга уруса». Клуб одобрили, а над названием стали спорить. Калинин достал из рюкзака вырезку из какой-то подпольной ультра-левой газетки-прокламации. Там была статья некоего Руслана Ровного под названием «Руна уруз». Она то и произвела фурор в умах молодежи. Калинин прочел её от корки до корки.
Руна «уруз»
«Мы хотим меча из чистого железа юношей.
Им, утонувшим в законы семей и законы торга,
им, у которых одна речь: «ем», не понять нас,
не думающих ни о том, ни о другом, ни о третьем.»
Велимир Хлебников
«Труба марсиан»
Передо мной лежит тайна древнего народа, путаная, лабиринтоподобная истина его связи со всем миром. Осколки его величия можно найти на географической карте почти повсеместно, от мексиканского полуострова Юкатан и до Уссурийской тайги. Однако, пугающие до сих пор предположения, соблазнительно уводящие в лютый эгоцентризм остаточно червленой нации, не будут больше страшить другие народы, сподвигая их на тоталитарные или религиозные запреты сенсационной археологической работы, ведомой в наше время с достойным упорством и успехом. Таинственные курганы в Сирии, замусоренные арабскими кладбищами, еще ждут своего шлимана, но и уже теперь ясно, чего так боятся израильские власти в древнейшем Иерихоне обнародовать и освещать, что ужасает размахом и истинным глобализмом весь атлантический мир. Останки. Остатки древнейшего суперэтноса. Подробности здесь излишни и не являются целью доказывать утверждаемое. Главное то не в них. Главное в том, что понят наконец-то умом русский менталитет, его историческая миссия и судьба. Веками вглядывались в бездну русского вопроса великие мыслители прошлого. Толстой, Достоевский сократовски морщинили лбы и вторили тютчевскому непониманию своей родины. А истина то рядом оказалась и не надо было, как Ньютон, представлять её глубинным океаном, балуясь отдельными ракушками её сущности, щедростью природы и всего мироздания выброшенными на янтарный берег. Просто нужен был шире охват, решительней и абстрактней концепция. И XXI век сформулировал её подходяще.
Впервые такой взгляд на вещи я уловил в статьях Баркашова об Эртурии и Атлантиде. Далее пролила свет на проблему книга Виктора Калашникова, отпечатанная в издательстве «Белый город», «Русь легендарная». Сегодня к этому добавились еще три книги. Первая «Русские боги» этнографа Ю.Петухова, вторая – «Русские» Владимира Меженкова и труд некоего Шинкевича «Русский вопрос».
То, что подспудно подсказывало мне больное сознание, растроенное и неудовлетворяемое никакой другой, пусть даже эзотерической, а уж тем более ортодоксальной теорией и гипотезой, нашло яркий отклик в трудах перечисленных авторов, странным стечением обстоятельств донесших до меня, как первичной ячейки читающей обывательнищины, зерно своих идей.
Понятное дело, что Россия является сейчас обыкновенной страной, если не учитывать её огромные размеры и природные богатства. На наших глазах происходит крушение её имперского самосознания, и как говорил журналист Джульетто Кьеза в своей книге «Прощай, Россия», наша страна отброшена теперь в допетровскую историческую эпоху великой смуты. Однако, меня настораживает более не этот факт. Я сравниваю положение страны не столько с ситуацией 1917 года, сколько с эпохой развала Рима. И на то есть объективные причины.
Теперь самое время вплотную приступить к обзору вышеназванной книги «Русские боги», часть I, вернее её заключения «Сумерки народов». Автор книги, Ю.Петухов, настоятельно просит ссылаться на пионерность его мыслей, потому и указан в этой работе. Хотя его идея остро резанирует с моими переживаниями, поэтому далее буду излагать свои мысли без излишней фамильярности и стёба.
Арийские племена, которые мы привыкли рассматривать как первые народы Севера, являлись одним народом - ариями или урами, как утверждает профессор Кандыба. Однако, полное их наименование на арийско-готическом наречии, диалектику которого в большей степени сохранила лаконичность немецкого и скандинавских языков, звучит как урусы или урурусы. Древнейший мистический знак языка волхвов-друидов, руна «Уруз», означает внутренний огонь. То есть первые люди на земле связаны с огнем. Имеется в виду, конечно же, хомо сапиенс, а не архантропы и питекантропы прошлых миллиардных эр. Урусы добыли огонь. С тех самых пор их сакральным цветом стал красный, огненный, русый. Отсюда я берусь утверждать, что понятие слова «русый» вовсе не светлый как белый, а светлый в смысле освещенный огнем, светящийся и т.д. То есть ближе к красному, огненному. Русыми являются люди, озаренные изнутри нравственным огнем морали. Урусы или русы – это древнейший суперэтнос, просвещающий архантропную биомассу. История о богах, сброшенных с неба и обучающих людей всем своим знаниям и умениям наблюдается у многих древних народов (у индейских племен, у древних египтян и греков, у индийцев и т.д.). Именно богами представляли себе звероватые полулюди русых людей, освещенных как освященных изнутри созидающим духом. Но любой этнос, как и каждый человек, имеет определенную периодику своей жизни, переживает рождение, становление (развитие), пик (зенит), спад и вырождение (смерть).
Суперэтнос дал мировой Цивилизации дочерние народы, носящие в себе частицу его гения. Это Урарту, Шумер (др.армяне, их Арарат читается по арамейски как Урурус), Ассирия, Вавилон (др.иранцы-персы), Троя, Эллада, Рим этруссков. Петухов говорит, что не было никаких древних греков и римлян – это вымыслы средневековых жрецов, хоронивших в историю корни своих зомбиокальных христианских кагалов, сект с жесточайшей интальпийной зависимостью. Вымыслы, подобные толкинистским сказкам об эльфах, гоблинах и троллях. На их месте был один этнос урусы, постепенно вытесняемый южными семито-хамитскими народами.
Суперэтнос и его дочерние народы, носящие в своем имени порой огненные корни (Иерусалим, Эльбрус, Урус-Мартан, Боруссия, пруссия, этрусски) являлись носителями цивилизации с присущей ей производящей системой хозяйствования.
Более древние народы, что собственно и не противоречит эзотерике рас и их сменности, не достигли еще уровня Хомо сапиенс, причем Homo от слова моральный, а были на низком уровне развития, уровне варварского дебилизма вандалов. Природа с помощью архантропов борется с человечеством, как с плесенью. Ибо человек является венцом мироздания только в своих антропоцентричных догматических снах и иллюзиях, а в мире надчеловеческом он ненужный во многом паразит. Земля борется с ним посредством своего иммунитета. Если она победит, человечество погибнет; если человек победит, он все равно погибнет, так как, будучи тлёй для планеты, сожрёт все её ресурсы и сгинет от голода и холода. В природной сбалансированности и целесообразности архатропной биомассы (полулюдей, полузверей) Петухов видит причины этногенного вырождения всех прошлых цивилизаций, падения Рима, Вавилона, Шумера, Ассирии, Трои, Греции и Египта. Почему после очередной попытки человечества достичь уровня цивилизованности, мир всякий раз возвращается к родоплеменному варварскому менталитету? Потому что архантроп более связан с природой и способствует балансированию её в равновесии, нежели Хомо сапиенс. Даже если варвар будет уничтожать природу, то методами утрированными и примитивными, а разумный человек, даже облагораживая планету в сад, будет изощряться над её естеством.
Основой межэтнических миграций и катастроф, по мнению Петухова, являются не социальные причины и противоречия войн и революций, а экономические интересы этногенетических корней любой временной эпохи, интересы присваивающей и производящей системы хозяйствования. Этногенез истории не так ярок и пафосен, как его социально-политический оппонент. На его уровне победы происходят незаметно, в длительный срок. Яркий пример – вырождение Рима, веками насыщавшегося кочевыми варварскими народами. И покуда изысканные интеллигенты-патриции пресыщались культурой и цивилизацией, родоплеменной смерч архантропов-вандалов изнутри взорвал их хрустальную чашу ценностей. Такое было раньше. Такое будет и впредь. Так, по Петухову, природа мстит человеку за его HOMO.
Архантропы используют присваивающую систему хозяйствования. В наше время это ярко выражается в мещанстве и потребительстве. Беда России не в том, что она была некогда, якобы, «империей зла», и не в том, что она обладает несметными природными богатствами, а в том, что она является первой наследницей древнего суперэтноса – урусов. Атлантический Запад и архантропный Юг всегда боялись русской моральной силы. И потому в наш век они делают всё, «из кожи вон лезут», чтобы замарать нас своей аморальностью. Россию они рано или поздно уничтожат. Русский дух, который есть не самоценность национальной культуры, а такое же цельное и глобально-космополитарное понятие, как и атлантический дух, может быть присущ и европейцам, и американцам, и африканцам, и индийцам, и китайцам. Любой из них может быть русским, ибо понятие русский значит огненный, то есть внутри человека горит какая-то сверхматериальная огненная сущность, энергия-дух или уруз. Тогда как русский по национальности может потерять эту сущность и перестать быть русским. Об этом говорили и Достоевский, и Солженицын, однако конкретики духа-уруза им не удалось сформулировать.
В своей книге «Русские» Владимир Меженков подчеркивает, что понятие «русский» является прилагательным, в то время как национальная принадлежность любого другого народа четко выражена именем существительным. Конечно, с этим можно поспорить, вспомнив хотя бы дореволюционную трактовку нашего народа как великороссов, но с другой стороны эта особенность русских указывает на их глобальную роль в истории человечества. И если присовокупить к этому деление Гегелем всех homo-sapiens на людей и русских, преследующее исключительную цель – вызвать столкновение кимров и тевтонов, то можно с уверенностью говорить о нарастании противостояния не отдельных народов, а нравственных людей вообще и двуногих зверей.
Меня всегда поражала способность рускости вбирать в себя гармонично и ладно культуру любого этноса, главное, чтобы последняя светилась цензурой духовности. Ни одна другая нация в мире не способна на такую степень ксенофилии, как русская. Это подтверждается бескорыстной помощью СССР слаборазвитым странам и легкостью акклиматизации и преодоления языкового и менталитетного барьеров, с какой русский человек входит во внутренний мир любой иностранной культуры. В этой наивной легкости перенимания, освоения чужого и переваривания его в родное помимо нашей силы скрывается и наша слабость. Этим и воспользовались архитекторы идеи о золотом миллиарде, авангардисты сионистского глобализма. Ими навеян был нам в романтичных тонах культ потребительского общества, который в купе с доминантой прагматизма, успеха и материализма раздавил нашу «хваленую» духовность.
В статье «Мещанское мэрство» (газета «Московский литератор» № 18, сентябрь 2003 г.) Максим Замшев пишет: «Беда русских не в том, что терпимы они к другим народам, а в том, что нестерпимое мещанство грызёт их изнутри». Мещанство или потребительский менталитет общества есть верный признак присваивающей системы хозяйствования, т.е. архантропности вырождения. Петухов пишет, что можно сколько угодно любить представителей Кавказа и Средней Азии, но миграционные потоки их в Россию приведут к деградации русского этноса, как было в своё время в Риме с этруссками. Мало того, что их геном доминантен при скрещивании с русским, так к тому же русская нация сама вымирает благодаря внутренней политике геноцида и русофобии.
Прогноз Петухова нерадужен. С уничтожением остатков суперэтноса, носителями рунических ген которого являются русские, архантропная биомасса начнёт повсеместную атаку на ноомассу дочерних этносов, европейских, монголоидных и индийских, превращая их в трутней присваивающей мещанской потребительской культуры.; В итоге, после 4-5 поколений после гибели суперэтноса и деградации его дочерних народов, которые без контакта со «стержневой», «скелетной» нацией склонны к вырождению, человечество погибнет. Европа уже сейчас подвергается шквалу миграционных атак архантропных Азии и Африки, Америка тоже является полем битвы «природы» и «человека». В своем рассказе «Труба марсиан» Велимир Хлебников, певец языческой Руси и арийской Азии, еще в 1918 году писал так: «Приобретатели всегда стадами крались за изобретателями», определяя в роли первых потребителей, двуногих зверей, а в роли вторых – мыслящего человека искусства, раскалывая их противостояние друг другу на плоскости пространства и времени: «Пусть Млечный путь расколется на Млечный путь изобретателей и Млечный путь приобретателей».
Однако, как бы не сопротивлялись локальные националистические и патриотические идеологии тенденции всеобщей интеграции, прогнозируемый исход предрешён. И предрешён потому, что у руля этой «натурософической кары» стоят гении человечества, великий семитский народ, ибо их Сион есть апофеоз и апогей архантропной феерии и эйфории.
В книге «Русский вопрос» показана роль евреев в политической жизни нашей страны на протяжении всего XX века, а особенно во время революций 1917 и 1991-93 гг. Но ни в коем случае не стоит опускаться до обвинения их во всех наших бедах, так как это не объективно. Анализ психического состояния русского народа, проведенный Владимиром Меженковым в книге «Русские», подчеркивает этническую предрасположенность, а то и само наличие неврастенических симптомов у русских в следствие социальной и духовной катастрофы, обрушившейся на нашу страну в годы реформ, что вызвало шок, депрессию, стрессы, влекущие людей в бездну психозов, паранойи и суицида, а так же алкоголизма, наркомании и прочих социальных болезней. Признаки национальной неврастении заключаются в страхе, апатии и навящевых идеях.
К категории последних могут быть отнесены и все потуги патриотов, направленные на ведическое возвеличивание рускости, выхолощенное в агонию и маразмы безумной демагогии, если они научно не обоснованны и харизматично страдают популизмом. Тем не менее многие и я в том числе, упорно ищем корни национальной идеи в историческом прошлом нашего народа, насколько это позволяет наука. Я бы уделил тщательное внимание двум арийским корням: «рус» и «лан», по таинственному стечению обстоятельств составивших мое имя, так как вижу в них истоки национальной идеи. Самая большая трудность заключается в том, что история русского народа требует буквально археологических раскопок, ибо занесена тоннами словесного и лжедокументального мусора, разграблена, уничтожена готами-тевтонами, татарами, междоусобицей князей подменена московскими и одесскими халдеями.
И еще наша беда, трагедия в том, что русский этнос умирает. Зачем нужна национальная идея для мертвого народа? Она нужна сейчас для предотвращения вымирания. Меженков приводит статистический факт, что в начале XXI века в России ежегодно рождается 17 % дебилов и нации осталось добрать всего лишь 1 % до необратимого скатывания в деградацию. И все попытки противостоять этому ярые диссиденты-сионисты, оскомину набившие нам русской ксенофобией, чернят в краски национального фашизма и антисемитизма. Но это всего лишь патриотизм. А патриотизм есть не ненависть к другим народам, а любовь к своему. Правда, идилию крепкого государства с тоталитарными замашками опричнины и комиссарства нечего тут выдувать из убогого стекла. Государство – это черная дыра современности и пора бы уже человечеству от него избавляться начинать по-маленьку. Хотя тут и гранью утопии отдает сильно, на нашем историческом этапе современности по крайней мере. Но и не за горами то время, когда вопросы с частной собственностью, принудительной институциональностью государства и вещной характеристикой семейного членства (familia – совокупность принадлежащих одному человеку рабов, др.римск.) встанут поперек горла перед до нельзя урбанизированным и глобализированным человечеством, когда кинитная лимитность природных ресурсов будет на грани исчерпания, тогда хочешь-не хочешь, а всё равно придется выбирать между золотым миллиардом и объективным коммунизмом.
А пока что мы ищем и пестуем в толпе одиноких прохожих, расчлененных и разрозненных умышленно идеологией невмешательства и непричастности, того самого Homo-человека «с огоньком», то есть внутренним огнем (уруз). И каждая найденная нами социальная единица заветной ноомассы есть преграда безраздельности господства хаоса в природе, подобно паровому котлу выбрасывающей в тот или иной исторический миг новую бессмысленную нелепицу или вульгарность, есть препона, борьба человека за право жить на этой земле, жаль конечно, что в роли планетарной плесени, и борьба за право называться Homo-sapiens.
Руслан Ровный
Сразу посыпался град вопросов. Всех поразила идея о синонимичности слов уруз и русский. Книги Петухова и Калашникова адресатно были записаны и обещано их нахождение в библиотеках или книжных магазинах Москвы.
- Но почему мы, люди, являемся плесенью для природы? – негодовал Рунов.
- Потому что природа есть владение дьявола, а человек – Бога или Разума, как кому удобно. Бог и дьявол – враги, - отвечал Артур. – В Апокалипсисе Иоанна Богослова есть такие слова в главе 12, стихи с 9 по 12.
«И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Итак, веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени».
Все зачарованно слушали, застывши от эффекта такого глубокого знания Библии. Рунов снова неуемным движением спорщика протер стул.
- Значит, архантропная биомасса, её атака на Homo-sapiens – это дело рук дьявола?
- Да.
- А Бог ратует за мораль и нравственность?
- Истина. Только настоящий Бог, а не его иудейское эйцехоре.
- А что это такое?
- Семя дьявола по древне еврейски или подмена ценностей, если переводить на современный лад. Истинный Бог – это есть Любовь, Красота, Мораль и Нравственность, выработанные духовными усилиями человечества. Бог – это энергия особого рода.
Тут физик Набатов с позиций науки вставил, что Бога де нет вообще, а есть высшая энергетическая оболочка, атма, и вырабатывается она посредством работы вторичных после электромагнитных торсионных полей. На что Артур улыбнулся.
- А как вам такая идея? « Дух – это частица голографического информационного поля Вселенной. Под управлением Духа тело Сознания воздействует на тело Разума, которое с помощью голографического кода задает размеры, форму, пропорции и функции будущих тел. Формируется ментальное тело и появляется мысль. Чтобы претворить мысль в действие, нужно захотеть это сделать, для чего мысль должна облачаться желанием. С помощью голографического кода формируется астральное тело (тело желания), которое передает программу действий эфирному телу – точной тонкоматериальной копии будущего физического тела. Эфирное тело объединяет все клетки физического тела в единый биоэнергоинформационный организм.
Живое вещество сначала проектирует себя в виде голографического полевого образа и на основании именно этого образа строит свое конкретное земное биохимическое тело.
Академик РАН П.П. Гаряев и его коллеги экспериментально доказали, что такая голограмма возникает еще до появления на свет целостного организма. Информация, приходящая извне по отношению к эмбриону, заставляет его хромосомы создавать определенный волновой образ. Этот образ-голограмма и диктует делящимся клеткам, когда и куда должны расти ноги, руки, голова. Волновой образ заполняется материей, подобно тому, как литейная форма заполняется литьем.
Ученые провели интересный эксперимент: поместили зародыши живых существ в металлическую капсулу, где были созданы все условия для развития, кроме одного – они были полностью изолированы от внешних энергоинформационных полей. В результате у зародышей начались хромосомные аберрации: молекулы наследственности корежились и рвались – развитие становилось невозможным и организмы погибали.»
- Откуда такой эрудированный монолог? – в сердцах воскликнул Чугурин.
- Из книги Тихоплавов «Великий переход».
Итогом беседы стало единогласное выдвижение Калинина в бессменные председатели клуба «ПФУ», которому цель возникновения определили – расширение интеллектуального кругозора.
На следующий день Артур второе открыл заседание.
- Почему фаланга?
- Почему последняя? – стали его закидывать вопросами неуемные физики.
- Колонна нравственных людей, не пятая, не легион, - исчерпывающий был ответ.
И тут же задан новый вектор беседе.
- Очень важно отметить в мировой культуре и в отечественной в частности особенность Серебрянного века русской поэзии.
Все сидели за столом и пили чай.
- Я обозначаю это болезнью времени. Человеческая Цивилизация подошла к черте, когда уже нет никаких идеалов, все ценности рухнули и пересматриваются критически, я бы даже сказал скептически. Только такая невидимая раковая опухоль могла разбудить гутаперчивый интеллект и неадекватную агонию человеческой творческой активности, когда паранойя и шизофрения граничили с гениальностью и друг другом насыщались. Этот вселенский декаданс, хандра, этот грустный, печальный трехмерный врубелевский Демон, эти секты импрессионистов, экспрессионистов, кубистов, футуристов и прочих, все это вылилось в одно сплошное движение нигилистически-анархического пост-модерна, диссидентства и dream and bace нравов. Все это говорит о гное и бреде времени. Апофеозным симптомом сумасшествия или рака интеллектуальности и интеллигентности явилась картина Малевича «Черный квадрат». Говорят, каждый видит в ней что-то свое, неповторимое. Чепуха это все. В нем, в этом квадрате, замурован, словно Дьявол на тысячу лет, черный равносторонний треугольник главной вершиной вниз – символ погибшей Атлантиды, носящий в себе торсионный контраст (-8) и обозначающий Абсолютную атлантическую тиранию. Это есть последнее пророчество об Антихристе, который уже родился на Земле и ждет своего часа.
- А что такое торсионный контраст? – спросил Чугурин.
Он услышал что-то знакомое, пусть отдаленно, но напоминающее ему о его специальности.
- Томским ученым В.Шкатовым создан прибор, определяющий статистические торсионные поля геометрических фигур, букв, слов, текстов и фотографий. Этот прибор фиксирует интенсивность, направление торсионного поля фигуры. ТК характеризует величину и знак торсионного поля буквы, цифры, фигуры по отношению к фону – торсионному полю белого листа бумаги.
- А ты сам веришь в Бога, Артур?- залучился мистерией взгляда Рунов.
- Я верю в Дух, который вырабатывается физическим телом как энергия. И вовсе не в иудейско-христианское чучело Яхве, - Калинин по-звериному оскалил белые зубы.
На миг он задумался и тотчас со скоростью кварков понеслись в нем мысли воспоминания или предвосхищения иного.
Перед ним открылись ворота политического изолятора и он в форме лейтенанта ГБ только с красной перевернутой звездой на фуражке чекиста вошел в одну из камер. Чахлый согбенный старец с белесой волокнистой трухой-тиной жидких волос кряхтел и кашлял в углу. Это был религиозный мистик, Даниил Андреев, написавший «Розу Мира» и выучивший ее наизусть, дабы сталинские палачи цензуры не покорили самую идею. Дряхлой отвисшей губой он влачил, перешептывая, пережевывая её отрывки. Старец узнал вошедшего и, как боярыня Морозова, стал метить в него корявым перстом. Лейтенант стал говорить.
- Пророк, я хочу строить твою Розу Мира.
- Чтобу извратить идею Светлого Синклита Мира? О, вечный обман и подмена ценностей! Что тебе нужно от меня? – юродивый закрестился, в боли смыкая подслеповатые с бельмом глаза.
- Расскажи мне про Звенту-Свентану. Кто она?
- Э… Ха-ха-ха! Знай, не все подвластно тебе.
- Я хочу ее найти, ведь без нее ничего не получится. Ведь так? Так где она живет или когда родится, эта Великая Жрица?
- Ты ведь сам прекрасно знаешь еще по Ведам Перуна, смертельно раненый богохульник Рас-леопард, что она русской крови.
- Когда и где конкретно?
- О-о-о! Этого я тебе не скажу. Ты хочешь ее подчинить культу мирового совокупления, творец раскрепощенного духа. Она не Лилит, запомни это!
- Я знаю. Она светлейшая из светлых и святейшая из святых и являет собой вечную женственность, она ее вестник. Но она мне нужна.
- Твои дни на земле сочтены. Бойся озера огненного, серного, куда низвергнут тебя и лжепророка твоего и хозяина диавола.
- Не пугай, старик, я адекватен миру.
- Звента-Свентана танцует в ведическом танце в белой холщевой рубахе с красной рунической вязью, соломоволосая дева с небесными глазами. И ветер ласкает хоругвии ее локонов-завитков. На лбу ее Берегиня с орнаментом нимбом сияет, на груди кедровый оберег висит – крест Лады-Богородицы, Ладинец, в Великий Коло вписанный. Тебе ли доступным ей быть, пардус вяленый! Изыди, Зверь!
Лейтенант ГБ зло засмеялся и эхо его смеха витками темного дыма стало сползать по угрюмым тюремным стенам. Вдруг одна из стен жидкостно-аморфно разверзлась, превратившись в интерактивный жидкокристаллический дисплей, и на экране, плоском и шероховатом запульсировал выдранной маткой двуногий козлоподобный зверь.
- Слышал, Отрепьев-Бафамет!? – смеялся, как Петр Первый, чекист. – Не по нашим картам центровая масть Свентаны.
- Мы все равно найдем её, Калинара, - зароился ртутью экран-стена.
И вот бы уже он, Артур, в священной Арконе на Капище Свентовита с седым конунгом беседу ведет.
«Мир не поймет никогда всю емкость моей трагедии. Они, как слепые ослы, чуют во мне анти-Логоса, на вечные муки изгнания обрекая. Они верят в каких-то там серафимов или даймонов. Но это же миф, релаксационный бред. Нет никакого израильского Бога, ни иудейского Дьявола, ни семита Христа, ни сиониста Антихриста. Все это кабалистическая ложь, зомбирующая людей в рабов. Вот против чего восстаю я, против чего моя богоборческая хула и сквернословие. Да, я крамольник, но крамола моя – это молитва к Ра, Солнцу. Я выкидыш лемурийской эры, рожденный в шумерском Уре близ Елласара и Эреха. Мой отец был Урпарп из Ассура, а мать – Воглея с берегов озера Урмия. Мы жили, не зная бед. Но земли наши, цветущие, обетованные, плодородные и любвиобильные пронизывались, насыщались завистниками, соседями, паразитами, как саранча, атлантами. Именно под пятой их цивилизации, технократической и урбанизированной, мир приобрел мертвые пустыни на месте прежних очагов человеческого бытия.
Они называют меня Князем Тьмы, чудовищем с клеймом зверя 666, не понимая, что в цифрах этих значатся Свобода, Равенство и Братство. Я стараюсь для их блага, а они травят меня архантропным мещанством и гоблинизмом. Атланты, атланты, как саранча, пожрут пятую расу людей. Они – боги и демоны этого мира. Они культивируют центробежное либидо, инстинкт абсолютной сексуальной свободы, ломающий наши центростремительные морально-общественные препоны самосохранения и высвобождает особую внутриядерную энергию, которая сокрушает семью, развивает половые извращения, ослабляет волю, морально растлевает поколения и в конце-концов приведет к всеобщему вырождению, физическому и духовному, как это уже было однажды с проклятым островом Тлилан в 7 тыс.до их эры.
Они – беда человечества. Халдеи, хананеи, маммоны, акриды, иродиане, левиты, нефинеи, прозелиты, прещенцы, пресвитеры, сатрапы, самаряне, рефаимы, раввуни, тарсяне, терафимы, фарисеи, хагабы, саддукеи. И тьма, тьма их, бездна. Они уничтожили все человечество в прошлом. Они способствовали вырождению и деградации Вавилона, сделав его блудницей и землей халдейской. На их языке «Бог Всемогущий» звучит также, как и «красть вещи во время войны». Их Бог Саваоф – это и есть дьявол. «Магер-шелал-хаш-баз», - гикали их саттилиты, врываясь в наши дома. И означало это, что скоро начнется грабеж и воровство.
«Ассирия считает себя великой, но Господь Саваоф пошлет на Ассирию страшные болезни, и она утратит силу свою и богатства, как больные теряют вес, и исчезнет слава Ассирии, как в огне, сжигающем все дотла». Исайя 10:16.
«Потом Господь Всемогущий поднимет плеть на Ассирию, как во время поражения египтян у скалы Орива. В прошлом Господь наказал Египет». Исайя 10:26.
Так погибли мои родители и в огне сгорела моя Родина. Это он, Аваддон губитель, Аполлион, уничтожил все, что было с детства дорого мне и, глумясь, смеялся, когда я плакал над пеплом моей семьи, родины и народа. А Сантана призвал меня и обманом водил тысячи лет. Тысячи лет я служил его перевернутой красной звезде. Настало время разоблачить их обоих.
«Господь говорит: «Я стану причиной, по которой египтяне будут сражаться друг с другом, брат против брата, сосед против соседа, город с городом, царство с царством». Исайя 19:2.
Так они, атланты, уничтожили Египет, превратив его в Сахару.
«Вавилон – прекраснейшее из всех царств, гордость халдеев. Но не быть Вавилону больше прекрасным, никто не будет в нем жить… И будут там обитать лишь дикие звери пустыни, не люди будут жить в домах Вавилона, а совы и птицы, дикие козлы будут скакать в домах. Шакалы и волки будут выть в красивейших зданиях Вавилона. Конец его приближается, и дни его сочтены». Исайя 13:19-22.»
Произнося эти речи, Артур плакал, как маленький мальчик, и в черных его глазах зияла исполинская пропасть.
- Они выродили весь Ближний Восток. В Греции на месте эллинов возникли семитские народы афинян и македонцев. Последние уничтожили персов, что на нашем языке означает грудные или душевные люди. А греки уничтожили Трою и Рим этрусков. Доколе будет продолжаться сей беспредел?!
Лютой ненавистью покрылось его чело. Седой конунг, мудрый ведун Огнеслав, Жрец Великого Капища Инглии из Рода Святорусов рёк ему в ответ иную триаду, пророчества из 5-й Саньтии Веды Перуна Круга Первого.
«Подобно Небесному Ирию, что разделяет пол-Сварги Небесной, Великие Перемены принесет поток Реки Времени в течении своем… Изменит лик свой Святая земля Расы Великой. Великое Похолодание принесет ветер даАрийский наземлю сию и Марёна на треть Лета укрывать будет её своим Белым Плащом. Не будет пищи людям и животным во время сиё и начнется Великое Переселении потомков рода Небесного за горы Рипейские, кои защищают на западных рубежах Святую Рассению. И дойдут они до Великих Вод, Океана-моря Западного и перенесет их Сила Небесная на землю Безбородых людей, с кожей цвета пламени Священного Огня. Великий вождь построит в земле той Капище Трезубца Бога Морей. И будет Иий – Бог Морей посылать им бессчетные дары свои и станет защищать земли их от Стихий Зла. Но великий достаток отуманит головы вождей и жрецов. Великая Лень и желание чужого захватит разуи их. И начнуть они лгать Богам и Людям, и станут жить по своим законам, нарушая Заветы Мудрых Первопредков и Законы Бога – Творца Единого. И будут использовать Силу Стихий Мидгард-Земли для достижения своих целей. И разгневают они деяниями своими Иия – Великого Бога Морей. И уничтожит Иий и Стихии землю ту, и скроется она в глубинах Великих Вод, тако же как скрылась в Древние времена в глубинах северных вод – Священная Даария.
Боги Расы спасут людей праведных, и Сила Небесная перенесет их восток в земли людей с кожей цвета Мрака. А Безбородых людей, с кожей цвета пламени Священного Огня, перенесет Сила Великая в бескрайние земли на заходе Ярилы-Солнца лежащие. Люди с кожей цвета Мрака (египтяне) будут почитать потомков Рода Небесного за Богов и будут учиться у них многим наукам. Люди из Великой Расы построят новые Грады и Капища и научат людей с кожей цвета Мрака выращивать злаки и овощи.
Четыре Рода Расы Великой, сменяя друг друга, будут обучать Древней Мудрости новых Жрецов и строить Трираны-Гробницы в виде Гор рукотворных, четырехгранных… Другие же Роды Расы Великой расселятся по всему лику Мидгард-Земли и перейдут за Химават-горы (Гималаи)… и научат людей с кожей цвета Мрака (дравидов) Мудрости мира Сияний (Риг-веда). Дабы прекратили они приносить жертвы страшные, кровавые своей богине – Черной матери (Кали) и Змеям-Драконам из Мира Нави, а обрели новую Божественную мудрость и Веру.
Многие из Родов Расы Великой разойдутся по всем краям Мидгард-Земли за Рипейскими горами и поставят новые Грады и Капища, и сохранят Веру Первопредков и сохраненные Веды, данные Тархом Даждьбогом и другими Светлыми Богами. Многие Роды из расы Великой и Рода Небесного будут пасти несметные стада животных и, переходя из края в край, породнятся с другими Родами из Рода Небесного.
Но придут из Мира Тьмы чужеземные вороги и начнут глаголить Детям Человеческим слова льстивые, ложью прикрытые. И станут совращать старых и малых, и дочерей человеческих будут брать себе в жены…Иринировать будут между собой и между людьми, и между животными. И приучать к этому начнут все народы Мидгард-Земли, а тех, кто не станет внимать словам их, и следовать деяниям низменным Чужеземцев, предадут мучениям со страданиями.
…По серой коже их вы узнаете Чужеземных ворогов. Глаза цвета Мрака у них, и двуполые они, и могут быть женой, аки мужем. Каждый из них может быть отцом, либо матерью. Разукрашивают они красками лица свои, чтобы походить на Детей Человеческих, и никогда не снимают одеяний своих, дабы не обнажилась нагота звериная их… Ложью и лестью неправедной захватят они многие края Мидгард-Земли, как они уже поступали на других Землях, во многих Мирах во Времена прошлой Великой Ассы (Битвы Богов), но побеждены будут они и сосланы в страну Гор Рукотворных, где проживать будут люди с кожей цвета Мрака и потомки Рода Небесного, пришедшие из земли Бога Иия. И дети Человеческие начнут учить трудиться их, дабы могли они сами выращивать злаки и овощи для питания детей своих. Но отсутствие желания трудиться объединит Чужеземцев и покинут они страну Гор Рукотворных, и расселятся по всем краям Мидгард-Земли. И создадут они веру свою, и объявят себя сынами Бога Единого, и станут кровь свою и детей своих приносить в жертву богу своему, дабы существовал кровный союз между ними и богом их.
И станут Светлые Боги посылать к ним Странников Многомудрых, ибо не имеют они ни Духа, ни Совести. И Чужеземцы станут слушать Мудрое Слово их, а выслушав, будут приносить жизнь Странников в жертву богу своему. И создадут они Золотого Тура, как символ своего могущества, и будут поклоняться ему тако же, как и богу своему. И пошлют к ним Боги…Великого Странника, любовь несущего, но жрецы Золотого Тура придадут его смерти мучинической. И по смерти его объявят БОГОМ его… и создадут веру новую, построенную на лжи, крови и угнетении. И объявят все народы низшими и грешными, и призовут пред ликом ими созданного Бога каяться и просить прощения за деяния, свершенные и не совершенные».
Вдали на площади послышались крики славянских предателей, пустивших датчан и тевтонов в священный град ругов на острове Руян…И снова слезы лились и кровь на иссеченных мечами лицах и телах молодых воинов и женщин в пурпурных шалях, бросающихся из окон в огне с грудными младенцами с размытыми, словно с картин Константина Васильева, глазами цвета Вечности.
А где-то невидимо откуда астральный звучал этнический кельтский фолк и под шорох падающих розовых лепестков пространно журчал по эльфийски шепот Перуна:
Ныне Троара пустынна, без Жизни.
Круг Многовратный разорван на части,
На многие Игли обрушены горы
И пепел пожарищ лежит в семь саженей.
Такой же образ печальный, унылый
Я видел в Аркольне, на Рутте –Земле,
Что раньше сияла во Макоши Светлой.
Врата Междумирья – оплавленный камень,
Иглы Небесный – прах придорожный.
Всюду руины великих святилищ
И Грады порушены пламенем сильным,
Что поднималось от Рутты до неба.
Нет больше Жизни, в Земле той без Солнца,
Нет ни растений, ни птиц, ни животных.
Ветер лишь пепел несет по долинам
И засыпает ущелья межгорья.
Уныло и тихо, в том месте развалин,
Где некогда Жизнь обитала по всюду.
Фаш-разрушитель испарил реки, море,
И небо заполнили черные тучи,
Сквозь смрад непроглядный света луч не проходит…
И Жизнь не вернется в тот Мир никогда…
…Рунов следил за Калининым и ясно видел фантом слезы, который как пламя колыхнулся в глазах Артура.
- Вавилонский синдром. Этого добиваются наши враги олигархи и диссиденты, и все приспешники сионистского глобализма. А Сион – это гора, на юго-восточном склоне которой располагается Иерусалим.
- То есть вавилонский синдром? – не поняли студенты.
- Синдром деградации, разврата, разложения, апатии и декадентства. Такое было раньше. Такое будет и впредь.
На этом он хлопнул папкой доклада и вышел взволнованный из комнаты. Влюбленная и печально-задумчивая Полина поспешила за ним, а за ней Эрно, юродивый и блаженный спутник будущего театрального режиссера.
- Какая гадость – эта ваша заливная лужа, - подмигнула Полина Эрно, выходя из корпуса.
Снег подтаял и закисал мареным мессивом. На беду или злосчастье в пансионате вырубили свет, и корпуса потухли огромными кораблями, стоящими после рейса на якоре в порту. Но зазижделись светочи семиоттенковые, блистая радужными лепестками-блестками. По темному сырому коридору поплыли по стенам софийской мазаикой рублевские тени, фарами-фараонами глотая убогость штукатурки и обшарпаную известковую синь на потолках.
Полина в махровом халате на голое тело влюбленно смотрела на Артура. Свеча капала воском, словно горячей спермой, и вздрагивала предоргазменно.
- Ты был как всегда неотразим, милый! – шепнула она ему.
Он так любил её шепот, такой ласковый, нежно щекочущий и заставляющий блаженно трепетать в холодном волнении, пузыриться кожу, и волосы на всем теле наэлектризовывая и поднимая на дыбы. Артур запускал свою руку в ее пышные волосы и гладил их, покрывая поцелуями, и шептал слова из старинной сербской песни: «За негу твою, я дам кровь из-под горла».
Перед его глазами плыла Земля в голубом тумане, взъерошенная и топорщившаяся от человеческого зуда. Мимо пролетали невидимые метеориты-айсберги и она, как «Титаник», вздрагивала, учащая электромагнитный ритм своего сердца – плазменного ядра. И пульс её улавливали горы; моря серебрились волной; испуганные серны и газели бежали скопом, предчувствуя тигриную лапу на хребте своей талии, вздрагивая и переминаясь холками; и только человеческий детеныш мирно аукал на материнской груди, вывалившейся из белой сорочки желтой ташкентской дыней.
Он видел огромный кедр на алтайском хребте и парило его астрально-ментальное «Я» над землей орлом-свастикой, выискивая мышку-полевку какую-нибудь судьбу. Наконец, узрев соколиным оком парафин окна, он ястребом падал вниз в стремный спальный район Москвы и садился в маленькой розовой кухне с молодоженами другом семьи перелистывать свадебный их альбом и пить чай.
Игорь Макаров и его жена, глядя друг на друга, были счастливы. Он был молодой ученый, историк, филолог, полиглот, знал в совершенстве древнегреческий, арамейский, древнееврейский языки и анализировал на них библейские подлинники. Увлеченно, до самоотречения, даже до семьеотречения он бесновался в кулуарах читальных залов публичных библиотек над диллемой-проблемой милосердия в древнем мире, пытаясь найти его исторические корни. Артур же его увещевал древнеславянской риторикой.
- Выходит, ты не придаешь никакого другого смысла слову «варвар», как греческое его значение в виде не грека, человека не приобщенного к греко-римской цивилизации.
- Да, - ученый улыбался юродиво и щурил по-крысиному черные китайский глазки.
- Но ты приемлешь хотя бы то, что греки, слыша воинские кличи северных воинов, не могли их никак перевести на свой семито-хамитский жаргон и поэтому просто фиксировали как данность дикости: вар-вар.
- Должно быть, это и было одно из слов диких германо-славянских племен, - соглашался Игорь.
- Прекрасно. А вот, пожалуйста, тебе и другая версия, в которой пока еще ты ни на йоту не разобрался. Вар-Вар – это боевой клич арийских народов. Ра – означает Солнце, Ар или Ур – огонь. Так Арарат означает огонь Солнца, пламя Солнца. Вар означает тепло, земной огонь, зной и синоним его – жар. Отсюда в русском языке возникли глаголы варить, жарить.
- Хорошо, это может быть, но, друг мой, доверься профессионалу, твоя идея насчет того, что арамейский язык – это шумерский или древнеармянский язык – это бред. Арамейский язык, как и еврейский язык, относятся к семитским языкам. Достаточно просто провести некоторый анализ слов. Например, авва – арамейское слово и означает оно дословно «папочка»; Гаввафа – возвышение, Голгофа – череп, маран-афа – приди, Господь.
- Ладно, хватить морочить мне голову, агнец науки. Ты мне вот что лучше скажи, почему в повести арамейцев «Лейли и Медиум» приоритеты отданы червленому арийскому цвету?
- Откуда я знаю?! – начинал нервничать Макаров.
Заходила на кухню жена с милой русской улыбкой, наливала им чаю и в своем присутствии успокаивала и мирила.
- Мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего, - бормотал куда-то в пространство невидящими глазами Артур.
- Ты чего это? – удивлялись супруги.
- Это писал Велимир Хлебников, - пояснял свою мысль Калинин.
Чай с пряностями приводил к благонравию. Артур, закинув ногу на ногу, улыбался.
- Игорь, а почему бы тебе так рьяно, как ты копаешься в экскриментах милосердия, не заняться изучением футарка или санскрита, так совпадающего с древним русским языком?
- Не моя стезя. Тем более, что древнеславянский язык совпадает с византийским, а не коим образом…
- Э, нет. Ты не путай древнеславянский с древнерусским языком. Первый язык византийских жрецов и болгарской кириллицы. Второй – велесовица, продукт еще арийской рунописи, более древний и, к сожалению, в большинстве своем забытый или перешедший в устную народную речь. Потому, я считаю, просто подвиг делали писатели и филологи, записывая в особые словари нашу этническую речь. Например, тот же самый Даль.
- А ты приведи пример сходства санскрита с выведенным сейчас тобой фантомом архаичного типа? – зло щурилась молодая жена Игоря, обиженная за своего супруга, после того, как Артур назвал его детище, тему милосердия, экскриментной секрецией.
- Пожалуйста. Сколько угодно. Среди прочих – слово «Карна» в санскрите означает «ухо», «слух». В русском языке существовали слова «карнаухий», «обкарнать» и т.д. Меня поражает другое, Игорь. Почему ты не придаешь никакого значения символике, геральдике, кабалическим знакам и прочая.
- А ты опять возвращаешься к вопросу о свастике и звездах разной кратности конечия. Не знаю. Все это мистика, болезненная, я бы сказал. Никакую нагрузку эти символы изначально в себе не несут, а являются лишь продуктом гончарного орнамента. Вот и все. Межцеховая конкуренция, если тебе угодно, и заставляла выдумывать и отшлифовывать мастерство гончаров, и создавала шедевры узоров, фрагменты которых много позже и поднимали на знамена различные огалтелые политиканы и фанатичное быдло.
- Погоди. А если брать сначала наскальные рисунки архантропов: треугольники, круги, как символика женского естества, они, по-твоему, для тех дикарей не носили никакой эмоцианальной нагрузки? А древний арийский символ Солнца – свастика, тоже продукт суесловия и позднего орнаментского чудачества? Теория торсионных полей говорит, что каждый символ носит свой торсионный контраст, свой заряд, свою энергию. И что, если символ поставить в ранг герба или элемента национального флага, то энергетический базис его от этого много увеличится. Пример, по наблюдениям Шкатова пятиконечная звезда имеет ТК «-1». А на флаге США этих звезд 51 штука. Итог – ТК американского флага «-51»! А сейчас в пятиконечные звезды весь мир одевается: СССР, Китай, Турция, ЕС и т.д.
- Ты закостенелый мистик, Артур.
- А ты нерасторопный профан, дружище. Свою-то историю ни на грошь не знаешь, а в этом ближневосточном дерьме копаться мастак. По степи да не в ту степь тренируешь ты свои интеллектуальные мускулы.Лучше бы жене по хозяйству помогал, а то, вон, семейная материальная база хиреть начинает.
Калинин ушел, оставив чувственных партнеров озадаченными. Планировавшийся вечерний секс сорвался, бросив жену, обнаженную, в халате и мокрой головой, обмотанной по-турецки полотенцем, на софу в зале к телевизору, а его, Игоря, в трусах и тапках к ночнику в кабинете за работу бешеную, озлобленно-яростную над Каббалой и Торой в первоисточнике.
А Артур перелистывал спальные районы, один другого тускнее. В Лефортово, недалеко от железной дороги, где нет-нет проползали гусеницы электричек и поездов, спускаясь от желтого мрачного старинного дома, где на крыше голым нашли мертвого наркомана, Калинин вышел в вечернем сумраке к школе, во дворе которой один славянского вида белокурая бестия с выбритым затылком эсесовца и взглядом потерянного шизофреника выгуливал свинорылого пит-бультерьера, а тот белым пятном преломлял пространство ноябрьской черно-розовой тьмы.
- Я с вами буду на «Вы», темный человек, - успокаивал Калинин крепыша в коже своим гипнотическим взглядом.
А тот бесновался в судорогах, упав в сухую траву на колени и сканируя офтальмически в глазах Артура лемурийский раскос тибетских храмов.
- Э, да ты Гнойный Эзотерик, приятель, - улыбнулся Артур титановой хваткой, отчего даже пес с челюстью, способной выжимать 220 атмосфер, клацнул клыками испуганно.
- Изыди, изыди, Сатана! – взмолился набожный олигофрен.
Калинин читал его мысли излучающим в небо сиреневый факел света третьим глазом.
- Тебе трудно быть адекватным миру. Ты считаешь, как и киевский ученый Кандыба, что русские и евреи это один народ.
- Пощади! Умоляю! – плакал человек.
- От тебя ушла жена. Ты даешь советы молодым, что пословица «С милым рай и в шалаше» в наше время пуста и бездейственна.
- Пощады. Милости твоей прошу, - хмырь с эсесовским затылком бил лбом о землю неисстово.
- Ты гомосексуалист потенциальный, зоофил, некрофил, маньяк и Чикатила XXI века.
- О, Господи!
- Ты умрешь на проститутке в день своего пятидесятилетия, как Атилла, вождь гуннов.
- Боже праведный. Отче наш…, - стал читать молитву стоящий на коленях.
Собака его куда-то в панике убежала, скуля. Над Артуром поднимался ветер.
- И не введи нас во Ингушетию, отчим наш, - прервал молитву Калинин и в ближайшем окне лопнули стекла и с шумом хулиганским посыпались на асфальт.
Шизофреник упал на грудь и принялся по-шакальи лизать обувь Артура.
- А теперь убирайся прочь! – легонько пнул его в зубы Калинин, и эсесовец, кувыркнувшись, исчез за углом школы.
Отряхнувшись, Калинара вошел в первый подъезд дома на Волочаевской улице. Мимо, громыхая, прополз трамвай. На чуть робкий, застенчивый шорох-стучок в железную окованную дверь, словно крадучая неопытного любовника под окном откровенной шлюхи, открыл здоровый детина с глазами цвета прелой мокрой мешковины, с кулачищами в тыкву. В народе известный по прозвищу Лубянский Камень за железный непреклонный свой нрав, по фамилии предков Каменев. В экс-наркоманской коммуналке, по стенам разбросаны были проекции скелетов выпотрошенных пираний, тиранили взгляд обведенные мелом на полу чахлые силуэты в йо-комонских позах, на кухне с окном, забитым фанерой, перманентно капала из крана вода и рахитно урчал, словно желудок старика, бойлерный котел, блеклый свет миниватных ламп устало спадал на космы жильцов, по-японски сидящих на полу в общей зале в ожидании чуда. Каменев, в душе садист и диктатор, повелевал этой паствой на правах данной ему власти богоборческой секты «Йо-комонцы голгофской пыли и свидетели зыбкого Аръянваджу», неких последователей раннего зороастризма с иудейским черным лицом на багряных флагах исходных парсов. Секта финансировалась из Кандагара подпольно, в Москве подбирала юродивых, ущербных, отчаявшихся. Цели были размыты, витали где-то в далеком Асгарде и в то же время зомбирующе промывал лимитчикам их малоизвилистые мозги-мозжечки лозунг коварный из Исайи 24:23: «И покраснеет луна, и устыдится солнце, когда Господь Саваоф воцарится на горе Сионе и в Иерусалиме, и пред старейшинами его будет слава».
Каменев жестко наказывал ослушников средневековой поркой, на полке его стояли две книги: «Молот ведьм» и пьеса Маркиза де Сада «Философия в будуаре». Он был страстным женоненавистником и последователем монахов Шпренгера и Инститориса, обжегшийся однажды в хмельной пирушке, когда ему не дала одна вульгарная, но сексопильная украинка, мечущим теперь икру мстительной злобы и горькой желчи на весь слабый двуногий пол. В компьютере, одиноко возвышающемся среди аскетической пустоты его комнаты, словно двугорбый Эльбрус, в особых файлах спрятаны были лимоновские прокламации, хроники скин-хедских зачисток на Беляево и любительская порнуха с элементами садо-мазахизма.
Калинару он знал и отдал ему честь наклоном головы. За прибывшим в квартиру влетел пронизывающий могильный холод. Артур сел в круг на почетное место и взял в руки кальян.
- Тема сегодняшнего собрания – «Коммунизм и христианство», - потревожил громогласным басом акустику Камень.
Поднял прозрачную, словно салфетка, белую руку один ботанический прыщ и монотонным гнусавым голосом что-то стал писклявить о своем Саваофе. По завершению утомительной и нудной речи, Камень перевел стрелу на Артура.
- О коммунизме сегодня нам расскажет наш гость Калинара
Артур стал говорить голосом Троцкого и своей виртуозностью риторики и лаконичности языка захватил дух у слушающих и заставил непроизвольно открыть их рты. Только железный Камень остался невозмутим и, как глыба, непрошибаем.
А Артур шпарил по слабым мозгам форсированной идеей о личной скромности, запротоколированной XXII Съездом КПСС, привел цитату Ленина о том, что коммунистом можно стать тогда, когда обогатишь свой разум всеми достижениями цивилизации.
- Коммунист – это высоконравственный человек, истинный интеллигент и гуманист, ратующий за созидание, позитивное творчество и развитие гармонически красивого социального человека будущего на принципах равенства, справедливости и лозунга: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Поймите, что сам человек есть искусственно созданное существо из социального животного исходного. Поэтому между коммунизмом и капитализмом должен быть, объективно необходим искусственно построенный социализм, строй социальной справедливости, базирующейся на принципе : «От каждого по способности, каждому по труду». Этот переходный этап и предполагает нравственное очищение среднестатистического человека, воспитание и закаливание его на коммунистический лад. Демократия, как говорил товарищ Троцкий, есть по сути та же какофония и пещерная дикость, хоть и большее завоевание, чем антропофагия монархизма, но она оставляет нетронутой слепую игру сил в социальных взаимоотношениях людей. Именно на эту наиболее глубокую область бессознательного впервые поднял руку Октябрьский переворот.
- Значит, - попытался подытожить надменно Камень, - между коммунизмом и христианством есть много общего. Это общинность, нравственная чистота, закаливание воли и дисциплины.
- Главное, не стоит зацикливаться на Библии. Это не диалектический метод познания. Ограничиваясь на этой книге, христиане превращаются в мистиков-ортодоксов, схоластов и схимников. Надо любить жизнь, людей, природу, верить, что человек может самосовершенствоваться, что эволюция, не взирая на целые эпохи деградации и сползания вниз, в зверье и гоблинизм, все же идет от простого к сложному, от грубого и некрасивого к прекрасному. Рая халявы и падишахских возлеганий нет. Рай – это труд по интересам, приносящий радость и счастье. Это созидание красоты. А красота спасет мир – сказал Достоевский. Задумайтесь над этой фразой глубоко и серьезно. Почитайте у Ницше о патрицианской красоте. И вы поймете, что физическая красота более древняя, чем духовная, и что духовная красота и любовь через четыре-пять поколений формирует физическую красоту, либо вырождает ее отсутствие таковых. Задумайтесь. Очнитесь от PR-а и клеветничества диавола. Проделайте на своих судьбах эксперимент по этому высказыванию.
Артур ушел, оставив всех задумчивыми и взволнованными, и лишь Лубянский Камень невозмутимо, не дрогнув ни одной фиброй мимики, жестко захлопнул за ним входную дверь.
Последний лемуриец вышел из волочаевского дома при зеленых звездах. Справа, внизу, словно в озеро, стекали лавами-ручейками электрички, эти ночные пустые странницы, к Курскому вокзалу, который разлился пятном желто-зеленоватого оттенка и мерцал, вибрировал, словно мираж, под толщей холодного воздуха. Ночной поезд потянул свое упругое тело, длиннючий состав, на Юг, и Артур ухватился за его направление движения, растворяясь в пространстве. Вагон-ресторанной мухой или странным косматым проводником несуществующего вагона, он полетел на Кавказ к одному интересному собеседнику, что жил в станице Суворовской Ставропольского края. Пронизав долгие километры неисстовым вихрем, Калинара долго кружил над склонами гор КМВ. Он любил эти места особой демонической любовью, зная, что источник целебной воды в уютных беседках и скверах есть откровенный, дикий уран, который может рождать и смерть. Сканируя взглядом-рентгеном мохнатые от растительности горы, Калинин видел, как где-то в пропасть падает пьяный молодой турист и лопаются, как спелый арбуз, о громады скал его студенческие кости. Видел Артур и бурого демона на горе с пистолетом в руке, любимца своего и протеже, ожидающего смертельной пули. И еще дальше виднелся ему из глубины веков каменный четырехметровый исполин гяура-уруса, памятник языческому князю антов Бусу Белояру, убитому готами в 368 году новой эры.
Его собеседник ждал гостя на холме, откуда открывалась живописнейшая панорама округи. В утренней мгле проступали, вычерчиваясь, гладкие спины далеких плоскогорий, стадо коров пастухи гнали на пастбище, и они, словно муравьи, цепочкой тянулись вдалеке цепкой. Ставрополец по имени Олег Лурьев, охватив себя руками, трепетал кольцами барашек кудрей на свободном ветру. Худой, высокий, с огромным залысым сократовским или соломоновским лбом, с черными углями вместо глаз, блестящими, как антрацит, имел он в себе что-то от Петра I, или от другого титана исполински проскальзывало во всем его облике и манере держаться.
Прочитав всю Блаватскую, ее «Тайную доктрину», Рериха, Данилу Андреева и Мулдашева, Олег верил в платоновскую идею и радовался предстоящей жизни, как интересной работе. «Жизнь – это работа и в ней есть абсолютно все, что нам необходимо для счастья», - говорил он своим ученикам на уроках труда в станичной школе.
Артур поздоровался с ним, как Чапаев с Фрунзе.
- Идея твоя мне близка и мила сердцу, - начал Калинин. – Идея о сельскохозяйственных общинах под вид толстовских; демонстративный уход из городов в заброшенные деревни, сближение с природой, землей.
- Потому что истинное удовлетворение и понимание того, что время тобою прожито не зря, возникает именно после работы на земле.
- «А мне все пофиг, я с покоса, уберите кирпичи» - как поет «Чайф», да?
- Примерно так. Ментальная война идет между земледелием и урбанизированным НТП, алчущим лени, похоти и богатства.
- Значит, как староверы в Саянах прячутся, так и новоиспеченные толстовцы тоже потянутся в Енисейскую тайгу?
- Не сразу, не тотчас, не вдруг. Нужно подготовиться, научиться выживать на земле сначала в более благоприятном климате, в средней полосе, на Юге, а уж потом только осуществлять минусинский исход.
- Кстати, «Исход» есть прекрасный рассказ твой про Арыча и Радидора, который прочел я на одном дыхании, так тронул он мое сердце.
- Вообще-то это была задумка большого романа. Но годы берут свое, распыляют твои силы и внимание на разные житейские мелочи, и остался рассказ самодостаточным кристаллом, не войдя ни в какую благородную породу.
- Прекрасно, друг! Но главное то, что ты описал в этом рассказе, и вправду было. Арыч Покров действительно был такой звеньевой в русской дружине. А Радидор видел своими глазами полчища атлантов, ползущих ордой на Русь, разрывающих под своей тяжестью хрупкую плоть земли и поднимающих над собой туман грязно-серого цвета. И он действительно рассекал темное пространство, оставляя светящийся след, который тушил расползающиеся грязные пятна. И Радидор, этот герой твоего рассказа, есть один и тот же человек с Радомиром из книг Мегре об Анастасии.
- Ах, Анастасия! – воскликнул Олег. – Милый сердцу образ. Научиться бы общаться с ней третьим глазом.
- Если хочешь, я возьму тебя с собой в поездку к ней. Я давно собираюсь за Урал махнуть, в Сибирь. Посетить Аркаим, увидеть Девочку Новосибирск. А, что скажешь?
- А кто это, Девочка Новосибирск?
- Ну помнишь, я по Интернету скидывал тебе мою поэму о ней? Спонтанно возникший образ. Верю, что это и есть обещанная Андреевым нам всем истинно русская Звента-Свентана.
- А почему Новосибирск?
- Мой любимый город. Я знаю одно, друг. Атлантический менталитет заражает нашу страну неравномерно. У меня есть точные сведения друзей, часто путешествующих по стране в бесконечных командировках. Так вот, они говорят, что до Урала одна Россия, схожая своей сутью Москве, а за Уралом – другая, как сказал один поэт, таинственная красавица, укутанная по глаза одеялом тайги. И вот сущность последней, пока не испорченной окончательно, я и люблю и тоскую по ней безмерно.
- Это для тебя некий идеал, Девочка Новосибирск, да?
- Да. Все самое светлое я вкладываю в её образ.
- А ты представляешь себе, какая она есть, или будет?
- Конечно, я много раз видел её и даже участвовал в её судьбе. Но моя платоническая любовь к ней безмерна, как Вселенная, и я докажу ей свою признательность.
У Артура буквально загорелись пламенем глаза. Олег отошел чуть в сторону, зная за другом многие странности.
- Я знаю, - стал говорить Калинин каким-то космическим голосом, - что шесть лет назад в городе Георгиевске погибла одна девочка, Юля Ковалева, покончив жизнь самоубийством от невыносимой тоски и удушья гоблинских нравов.
- Что верно, то верно, - печально вздохнул Лурьев.
- А пять лет назад безнаказанно до сих пор, изнасиловав, убили другую девушку, Олю Рыжову.
- И это истина.
- Свершится месть ныне. Настал день Праведного Суда.
- Постой. Вершить правосудие самому обременительно для тела и разрушительно для души. Аз воздам – сказал Бог.
- Моя душа, как камень, в темный пруд летит с горы, ее не обожгут, не околдуют изо льда глаза, моя душа – горящая слеза.
Калинин взмахнул рукой и преобразился, пылью отбросив от себя человеческий облик. Представшее пред Олегом чудовище заставило его пасть на колени. Это был леопард с лапами медведя и пастью льва. Огромный огненно-бурый зверь, состоящий из карроха, он переливался, как дымка, и не мог ничем быть уязвлен.
- Я превращу этот город в пепел, как Содом и Гоморру, как Хирасиму и Нагасаки, как Помпею сотру его с лица земли. Он проклят, ибо дела его гнусны и отвратительны.
- Но там много и хороших людей, спаси их! – пытался быть услышанным Олег.
Калинара переместил себя на гору Бештау и оттуда рубиновыми глазами левиафана, как лазерной точкой прицелла киллера, наметил просыпающийся мирно серый город. Взмахом буро-багрового пальца и древним заклинанием Артур открыл все могилы георгиевского кладбища и поднял из земли по его воле вновь организующуюся труху несметных толп народа разных исторических эпох от 1777 года и до 2003. В разных одеждах полая внутри разношерстная масса стала блуждать по подгорненским полям, пугая ранних крестьян и сторожей кладбища. Взглядом-прожектором Калинин нашел и поднял на гору двух вышеназванных девочек. Одна была в сером платье и сандалиях, другая в белой майке и черной юбке. Они были почти конкретны, почти во плоти, и только взгляды размытыми, нечеткими казались. Калинин, глядя на них, плакал. Его слезы плазмою прожигали скалы.
- Я не могу держать вас долго у себя. Одна из вас во власти Саваофа, другая Люцифера, но я поднял вас из могил, дабы явить миру силу моих способностей, и могу сейчас же, на ваших глазах, уничтожить тот город, который, истязая, убил вас. Ваше слово.
- Уничтожь его! – воскликнула первая в серых одеждах.
Она была на половину чеченкой с длинными черными волосами. В глазных дырах её засверкали сиреневые бантики.
- Пощади его! – умоляла вторая с рыжими волосами и в веснушках на трупных пятнах. – Там мои родители и брат. Там мои друзья. Умоляю, пощади его.
Все трое они плакали, девушки ручьями, Калинин плазмой. Артур все думал, рубиновым лазером шаря долины, и не видел, как черные и черно-алые огненные сущности океаном-кольцом стали заполнять пространство, приближаясь к горе. Девушки трепетали телами, но загипнотизированные не могли ничего произнести. И вдруг в ясном небе сверкнула белая молния руною солнца Sol и поразила Калинару в область третьего глаза. Он яростно взвыл от дикой боли и с ошметками шерсти своей шкуры был сброшен с Бештау. Летя и разбиваясь о скалы, он терял свои инкарнации: сначала ставропольское обличье, затем по убывающей отлетал, как ошпаренный, из пространств волочаевского дома в Лефортово, от эсесовца с пит-бультерьером, из квартиры Макаровых, из «Лисицкого бора», шипя и теряя Полину, из Арконы, из камеры Андреева. Какая-то неведомая сила выпинывала его из всех миров, бросая обратно в бесконечный спиралевидный круг рождественских ночей между Тверью и Москвой.
3 глава
В редакции студенческой газеты «Забойная смена» в МГГУ сформировался активный творческий коллектив, жаждующий не только литературных вечеров с чаепитием. Его планы ширились и топорщили штаны благовидной цензуры, исходящей от первого проректора Бориса Арнольдовича Гундозия через главного редактора газеты Галины Петровны Ботва. Студкоров не удовлетворяла ситуация розовой идилии, царившая в кулуарах редакции и на страницах студенческой прозы. Насущные проблемы затушовывались, сглаживались и не подавались широкой публике так остро, как того требовало время. Всё, дескать, хорошо, как на «Русском радио», всё путем, как у «Идущих вместе». И многие девицы сочились планами успеха, элитных подработок лакеями, или с желтой кожей и замученным видом перебирали клавиши компьютера, трепясь на дешевых форумах в Интернете. Но не того требовала интеллектуальная озабоченность или духовный вамп некоторых молодых людей, и они продолжали развивать патриотическую тематику, идею, подброшенную студентам на каникулах в Тверской области. Святозар Рунов, Михаил Набатов, Стас Чугурин, Виктор Меца – чухонский художник, Владимир Кутяпин – косматый геолог в совковом свитере и Евгений Салатин – один из редакторов «ЗС» продолжали дело великого Калинары и строили планы на будущее для клуба «ПФУ». Потом к ним добавились Виталий Бунтарев - аспирант из МИСиСа, принятый на работу редактором, и демагог и писатель Руслан Ровный – магистрант Горного университета. Все скопом они сочинили Устав клуба и некий план мероприятий на ближайший год. И развернули бурную деятельность. Пригласили к себе в «слободу», как они шуточно называли свою редакцию, писателя Сергея Алексеева, организовали массовую экскурсию студентов в алтуфьевский дом-музей художника Константина Васильева, стали устанавливать связи с различными этническими культурными и духовными организациями: мастерами по росписям хохломой, умельцев плетения лаптей и вырезания свистулек и свирелей из дерева и бересты, творческими коллективами песни и пляски, народным театром, языческими общинами «Родоведение» и т.д. В компе в «Винампе» у них звучала музыка Вивальди и Геогия Свиридова.
Кутяпин приводил с собой на заседания клуба своих знакомых, разных неформалов и хиппи, ультролевых радикалов из НБП и АКМ. Гости били казенные кружки, по-махновски плевали на пол, вульгарно курили в комнате в грязных берцах и черных кожаных куртках, вонзали в паркет острые ножи, вываливали на круглый стол вместо сотовых телефонов, как того наивно ожидали от них горняцкие успешные девицы, чугунные костеты, заточки и перья разных мастей. Зубы у них были выбиты, шеи раздуты, как у майка тайсона, глаза перманентно подбиты и опухали в фингалах.
К лету 2004 года МГГУ стал уже порядком уставать от таких неформальных тусовок. И Ботва стала коварно проводить чистки рядов. Уволен был Бунтарев к чертовой матери по прозвищу Рикки Тики Тави из-за своего «бунтарского духа», некоторой интеллигентской пошлятины, которая как-то капнула нехорошей каплей на почетную старость профессора Карнаухова. Виталий просто в поздравительной статье о ветеранах Горного заикнулся о слове «карна» из санскрита, что и вызвало гнев проректора Гундозии. Далее была разогнана шобла вечных оптимистов – физиков. Кутяпин из них хлопнул дверью последним. Рунов и Ровный ушли сами, остались только самые лояльные – Меца и Салатин. И клуб перестал существовать, оставив после себя ворох воззваний (см.Приложения).
Но Святозар не унывал, подрядился с Русланом в археологическую экспедицию и за $ 200 выехали они во второй половине июня на десять дней на раскопки Аркаима. Они купили карту Южного Урала и собрали в поход большие рюкзаки.
Поезд, отошедший с Казанского вокзала, дал толчки новой истории. Рядом местами в Новосибирск ехала женщина с интеллигентным лицом. Рунов зарылся в кипы материалов про древний город, которые он скачал из Интернета еще в редакции. Ну а Ровный, по природе своей любопытный, начал раскручивать нить отчуждения с интересной попутчицей. Она назвалась Юлией Николаевной. И, когда отпала нужда раскачиваться общими фразами, женщина излила на ребят задушевные свои боли все больше за дочь свою.
- У меня в Новосибирске на археолога заочно учится дочь Света.
- Ух ты как здорово! – отвлекся на миг от чтения Рунов.
- Мы снимаем квартиру. Дочь работает у частного предпринимателя в офисе бухгалтером. Какая же сволочь этот армян, Рубен Эдуардович Блатанян. У девочки никакой личной жизни. Сплошная эксплуатация с раннего утра и до позднего вечера. Рабочий день не нормирован. Света принимает инкассацию касс всех торговых точек этого грача. Материально ответственное лицо. Бедная Светочка. До поздна пересчитывает деньги, бывало и фальшивые просматривала, он на ее счет записывал недостачу и удерживал с зарплаты. А чтобы куда пойти после работы с друзьями, например, или на день рождения к кому, ни-ни. Сначала к Рубену Эдуардовичу нужно звонить, его предупреждать, спрашивать разрешения. Бешеный ритм работы, без выходных, без праздников, без перерывов. Он каждый день звонит к нам на квартиру и проверяет, чтобы Светочка в одиннадцать часов уже ложилась спать и чтобы никакого спиртного не пила. «Она утром должна быть внимательна с деньгами» - вечный его девиз. Господи, как он нас достал. Но и уйти от него Света боится, работы другой в городе не так уж и много, это вам не Москва. Вот сейчас она взяла отпуск за свой счет и поехала на практику.
Ровный внимательно слушал собеседницу, а Рунов, отвлекаясь, частенько глядел в окно и любовался природой. И от прочитанного в книгах виделись ему совсем иные картины.
Солнце всплывало из пены туманов опять далеко на востоке. Приливом багряных глубин трепетала заря, омывая и крася в свои цвета светлобурые, местами багровые оттенки пемзовых склонов Рипейских гор. На скалах блестела, сребрилась влагою рос, кедровая хвоя. Змеились ручьи и скользили, чашуйчато переливаясь белужьим отливом, вниз по ступенчатым скатам валунов, искуснейшим образом обтесанных и сглаженных, словно тело дельфина, водой. Внизу, в долине, где горы сходили на нет, зижделся город священный, подобный античной монете, круглый, закольцованный, словно индийские браслеты. Три мощных округа, каждый образован крепостной стеной в пять метров толщиной, внутри которой юркая вилась галерея для стражей и воинов с факелами и луками. За передним округом пятиметровый вал. Внутри множество лабиринтов и тупиков. Вход на улицы прикрывают сторожевые башни. Все дороги радиальны и ведут в центр. Там, на территории двух гектаров, в середине находится квадратная площадь, где горит красный огонь и вознесся в небо сакральный храм – капище Вышню. Там в конюшнях находится священный белый конь Аран, чьи золотые волосы гривы и хвоста охраняют тридцать витязей в красных одеждах и дюжина пардусов в серебрянных клетках. Ведутся там службы волхвами-конунгами, седовласыми старцами с кедровыми посохами, исчерченными вдоль и поперек арийскими рунами.
Живет в этом городе народ русов, индов, айранцев-персов, шумеров-армян и аланов. Священный град Аркаим – город городов, построенный первым арийским правителем Йимом, райское место во всей Ариане, место размером в бег на все четыре стороны.
В городе утро. Щебетание птиц несет на себе аромат испарений, благоуханий природы. Месец червень в зените. В червленых накидках отряд проскакал за ворота. Впереди вожак, трехсотлетний старец, белый, как луна, в кольчуге из зубов мамонта, шлем ререга покрывает седую главу. На груди Артакона – цепочка из дубовых четок, на конце коготь сокола. За ним неотступно на буром скакуне красавец с огненным взглядом шоколадных глаз, Сибур Златохват. Он намертво прикован к седлу, жесты сильны и уверенны, говорят об опыте этого храбром. Но он молод, горяч, волосы выбриты в боевой хохол, на плече красная татуировка, одет в тотемный ритуальный халат из алой материи, сзади накидка из шкуры леопарда и в ножнах болтается титановый меч предков рода Златохватов, на ногах из бычьей кожи штаны и обувь. На лицо все признаки мужа крови. Он едет с дружиной в боевой лагерь близ Аркаима после ночных бдений на капище, пока земля родная спала.
Верховный волхв Йима совершил ритуальный обряд и открыл в себе шестую чакру Аджну, энергетический вихрь, вложивший в его уста мудрость.
Об этом в дороге и говорил внуку Сибуру его дед, вечный воин руслан Перехват Колокол. Внук почтительно его слушал, но на душе у него было иное.
- Позволь мне, о, Перехват, задать тебе вопрос об избранности судьбы одной девы, по которой томлюсь я душой?
- Что за диво, Сибур?! Ты прежде всего руслан. И положено быть тебе ланом-воином еще десять малых Сварогов. Ты искуссный витязь, обучен маневрам, ты муж крови и лучший воин Аркаима. Тебе ли думать сейчас о женитьбе, когда готовится миссия в Олесье? По совести ли это с твоей стороны?
- Но я не загадывал еще о женитьбе. Я просто хотел узнать твое мнение об одной деве-ведунье, подобной Ладе иль вилам, несущим души героев в Асгард.
- О ком же это, мой лан?
- О Белояне Сребнице.
- И эта юная амазонка смутила твой разум, юноша? Она красива, стройна, грациозна, конечно, но она не создана для семьи. Мне будет жаль твою безответную любовь.
- Почему же безответную?!
- Ты сообразительнее на поле боя. Она будет жрицей Храма и обет безбрачия – её закон.
- Но ведь Ярило предназначил её кому-то, почему же не мне?!
- Горячее сердце. В любом случае, думай сначала об Олесье, а затем уже о девах.
- В чем будет заключаться наша миссия на этом острове?
- Как и везде, Сибур. Наш Вар Ариана, священная земля, несет народам иных цивилизаций справедливость, равенство и просвещение. Мы знаем, что в тех землях живут отсталые народы, опустившиеся в силу ли климата иль упадка духа-атмы, или влияния других цивилизаций. В любом случае, вы мессионерами поедете туда. В Олесье поступишь под начала Усила Доброго, русича из поселений там, на острове. С ним уже, в его команде, отбудете на Черный континент и Ближний Восток, что не изведаны еще нами. Это важная научная и политическая миссия. Туда будет послано 6000 мужей крови, по 500 из каждого сектора знака Зодиака. И еще с вами будет 400 воинов-аланов и айранцев. Во главе всего отряда Йима поставил нашего родича Хватилу. Ты же, Сибур, будешь командовать звеном Овна.
- Почту за честь, дедуш.
- Через неделю Йима благословит русланов в поход. Будь готов в полдень на Капище под хоругвиями и знаменами Перуна и Велеса.
Летучий отряд даже не поднял пыли, выезжая из города, а на мощеных дорогах и площадях Аркаима уже поднималась жизнь. Девы и жены шумеров спешили на рынок, инды и айранцы выезжали на волах в поля. Над ивами и тополями или в березовых рощах переливались трели свирелей. На стенах округов бояны слагали гимны. Воины в красных рубахах в походных маневрах верхом цокотали мощеную площадь. Возле Храма – Вышнего Капища, где проходили Богослужения во славу Триглава мира Яви: Сварога, Перуна и Свентовита, горел огонь. На него печально смотрела из окна молодая ведунья и будущая жрица с русыми волосами, заплетенными вышитой тесьмой. На ванильной нежной шее висел березовый оберег Валькирии. К ней подошла почтительно другая, индианка, с третьим глазом на лбу.
- Аръянваджу проснулся, Велесайя. Что будет делать будущая жрица теперь?
- Я стану чистить Арана в златых конюшнях Вышнего Храма, серебрянным гребнем расчесывать его золоченую гриву.
- Сегодня девам Храма время оплакивать погибших в прошлый Сварог молодых ланов, не познавших радостей любви и семейного счастья, - сказал из другого конца залы белый старец.
Девы почтительно ему поклонились.
***
Елена Блаватская писала свою «Тайную Доктрину», черпая сведения из Всеобщего информационного пространства: «Лемурия погибла около 700 000 лет до начала того, что ныне называется Третичным Периодом».
За окном шумел Петербург, под окном стоял студент СПГУ Калинин в старом плаще. Он знал другую историю, иную Лемурию…
Наместник Йимы на Ближнем Востоке и в Северной Африке Усил Добрый строил поселения для аборигенов. Прибывшие в его распоряжение воины из Аркаима должны были выполнять функции шерифов или участковых. До этого нужды в них не было, и Ариана присылала лишь из Асгарда Ирийского врачевателей, волхвов священников, архитекторов и боянов. Местные народы стремительно деградировали. Врачи Аркаима и Асгарда пытались определить причину вырождения, но так и не находили ответа. Объективно было другое, что ранее эти малорослые черные или коричневые существа с головами без лба, мощными челюстями и гениталиями, были более развиты и психически здоровы.
- Что является причиной вырождения хамитских народов? – каждый месяц вопрошал Усил Совет конунгов, и каждый месяц мозолили слух недоказуемые версии о климатическом факторе, неправильном питании и режиме, или о влиянии на хамов других неизвестных народов.
На скалах были небезыскусно выбиты голые женские тела и акты совокупления с ними. Туземцы, ползая на четырех конечностях, перебрасывались примитивными в звуковом журчании, увядающими в немногословии фразами. Но одна из них резала слух. «Фаллу, Фаллу!» - кричали они, указывая на голых женщин.
Повсюду были пески и лишь кое-где скалы. Урусами были найдены и какие-то письмена, но расшифровать их не удалось и они были собраны в походную библиотеку Усила. Потребость в воинском обеспечении у мессионеров возникла после усиления агрессивности местных, которых арийцы учили своему языку и врачевали. Однажды на поселение урусов было совершено нападение с копьями и дротиками полуголых аборигенов. Толпу их рассеяли, но, устремившись за ними в погоню, храбры обнаружили очаги каннибализма. С тех пор каждое поселение арийцев стало охраняться русланами, а за местными народами закрепилось наименование хамских. Усил лично учил местных грамоте и, когда они уже немного воспринимали его язык, рассказывал им о славной столице мира, городе городов Аркаиме или Аръянваджу. И недотесанные гоблины, уродливо щелили чуть было не атрафированные рты и мычали: «Аирьяна-Ваэджо».
Он рассказывал им про священную обитель Вар, и голос его покрывали восторженные восклицания урусов: «Вар-Вар!».
Русы учили хамов или хамовников возделывать землю, облагораживать её и орошать из подземных источников, научили приручать диких животных.
- Усир, Усир! – косноязычно восхваляли Усила туземцы.
Он светился в их косых глазах божественным нимбом, так ярки были его одежды и блестели на солнце.
Построив на берегу реки Нил, как звали его сами хамы, город Эль-Ариана, Усил двинулся с русской экспедицией к Великому морю. Впереди простиралась солнечная и зеленая страна, которую арии назвали Аравией – огонь солнца, или Варавией, Варавой – тепло солнца. Арийцы так любили солнце, что на всех скалах по дороге выбивали его золоченые кресты. Ими построены были там города-крепости Урусалан, Ярилоград, Арам-Архаим. В этой благодатной земле экспедиция разделилась на две. Одна пошла дальше на север в горы, где основала города Ассур, Арран и вышла к великой горе Арарат. Вторая пошла на юго-восток по берегу реки Евграф и ставила остроги Аркад, Варалан, Ур или Шура – город шумеров.
Великая экспедиция возвращалась в Аркаим с энциклопедическим багажом новых открытий видов животных, растений, в город везли наиболее смышленых хамитов для продолжения учебы. В построенные города из Арианы постоянно шли теперь через Асгард караваны с товарами. Жизнь там поднималась, и местные народы проворно стали выходить на культурный уровень. У них появился свой язык, производный от арийского, на котором они себя называли гордо хананеи.
Совет мудрецов Аркаима долго ломал головы над скрижалиями Варавы. Принцип этих письменов был не рунопись, что увеличивало интерес к ним в арийской столице.
Шли годы, десятилетия… Столетия падали пятисоттонными глыбами на эль-арианские пески. Кожаные сандалии и колесницы народов двигали историю. Культура Варавы и Эль-Арианы пришла в апогей. И тут, на самом взлете прогресса, случилось неожиданное. Стражи городских ворот, зорко следящие в рассветной мгле за пустыней Эль-Арианы и торговые женщины Урусалана, спешащие на рынок, увидели странные явления. Каждое из них по-своему было особого рода.
Эль-арианцы увидели горизонт, заполоненный колесницами чужеземцев, красных лицом, с черными волосами и огромными черными глазами. Флаги черными треугольниками главной вершиной к низу рвались на ветру над их войсками. Это был символ девичьего лобка или алтарь Сатаны. К городским стенам пылили дорогу парламентеры.
- Кто вы такие? – эхо пустыне срезало пароль.
- Пророчество черных скрижалий свершится ныне. Народы рмоагали, тлавиатли, толтеки, пратуранцы, прасемиты, аккадийцы и моголы пришли к стенам твоим, град Арианы, чтобы взять принадлежащие им по праву крови.
- Что же это?
- Ваши жизни, холопы хананейские, ублюдки и рабы! Предки ваши пресмыкались под нашей пятой, но возгордились вы, забыли свое место. Ныне воздастся вам. Все в этом городе наша собственность. Ваши жизни, ваши женщины, ваши дети, ваши богатства. Имманус! Магер-шелал-хаш-баз!
И началось великое вторжение. Не были готовы к такой бойне хананеи, и пал их город срубленным флагом. Много крови пролилось в тот день в Эль-Ариане. Пришельцы убивали всех юношей, девушками овладевали, истязая, прямо на улицах, сквернословиями, как нечистотами, оскверняли людей, дома, храмы. Ворвались и во дворец наместника Аркаима, но, увидев белых светлоглазых людей, сомкнули мечи в ножнах, ропча в нерешительности и по-шакальи скалясь.
- Кто вы такие, чужеземцы? – зарычал их командир, глядя на арийцев.
- Мы – урусы, - гордо отвечали храбры.
- Откуда вы взялись?!
- Мы пришли с Севера.
- Насколько нам известно, на земле больше нет людей, кроме Атлантов и рабов хананейских.
- Наша этическая концепция не приемлет рабство. И, если вы не хотите испытать на своих шеях крепость наших титановых обоюдоострых мечей, убирайтесь из города прочь.
- Мы не будем с вами драться, потому что вас не знаем. Но мы приглашаем вас к себе во дворец Фаллу. С вами будет говорить верховный жрец Мешех.
Арийцы вынуждены были согласиться и, поглощенные океаном черноволосых людей с орлиными носами, поплыли на их ладьях вниз по течению Нила. Они были как бы под арестом, но оружие у них не забрали, кормили и почтительно держали на расстоянии. Через несколько дней пути на горизонте поднялись высокие пирамиды из черного камня и дикому воплю уродов не было предела. «Мерроэ», - визжали они. Ладьи принимал деревянный порт и море народу. Корявые женщины с глазами на выкате, словно задыхающиеся, босоногими бесноватыми пробегали мимо, пока русов вели в огромный черный дворец. Стража с палашами и ятаганами в нефритовых ножнах открыла ворота. Злые гепарды на серебрянных цепях оскалились на приезжих.
На троне-софе в акте совокупления с сексопильной большеглазой красоткой с упругими грудями и ягодицами в позе «зю», словно пахарь, держащий в руках молодые женские бедра, предстал им великий жрец Атлантиды Моссох или Мешех. Он делал проворные фрикции, дева извивалась, крутила бедрами и стонала в конвульсиях бесконечных оргазмов. Жрец при этом тяжело дышал.
- О, Великий Повелитель, - упал на колени командир похода. – Мы встретили неизвестную нам цивилизацию светловолосых людей.
- А-а-а, - застонала громче нагая жрица.
Тело ее блестело от пота и ароматных мазей.
- Фаллу, Фаллу, Фаллу, - пели подмастерья обрядов.
- А-аа! – уже рычала девица, в кровь кусая губы.
Жрец стальным поршнем фигачил ее все быстрее и быстрее. Наконец настал апофеоз ритуального совокупления, и обнаженную красавицу, проглотившую от безумноного блажества свой язык, оттащили корчущуюся в судорогах и всю в белом молоке жреческой спермы по указанию пальца владыки бросили на растерзание голодным львам в клетках. Когда хруст мягких костей покрыл отчаянные вопли блудницы, Моссох искоса глянул на белых людей.
- Шолом малейхуме! Мосхаллы приветствуют белый людей в Черной земле Мерроэ.
- Вы уничтожили город, построенный нами на благо хамских людей, - выдвинулся наместник Аркаима.
- Ха-ха-ха!!! – дикий хохот поднялся над черным городом.
А в это время в Урусалане, на горе Сион, увидел мир другую картину. Непонятно откель явился голубокожий странец, чрезмерно высокий ростом, с черепашьими ступнями и руками с перепонками, вместо носа у него был клапан в виде спиралевидного завитка.
- Аллах акбар! – закрестились хананеи.
- Аз есьм будто человек, - начал пришелец.
- Будда-человек! – записали стукачи.
- Из третьей расы андрогинов или лемурийцев, - продолжал голубокожий.
- Расист, - чиркнула контора.
- Я принес вам сполох. Бойтесь благовест из Ma li ga si ma, - пел притягательно будто человек.
- Лох из Хирасимы, - улетел ментальный фантом в историю.
- Ich heisse Urparp, - закончил пророк.
- Ур! Ур!, - подняли копья вверх стражники.
- Наш человек, свой, ариец, - заплясала патрицианская каста.
С двух этих точек странные, противоречивые поступали в Аркаим сведения. Вскоре пришло сообщение из Ярилограда – город захватили некие исраэли. Аркад восстал против Арианы и стал называться Аккадом. Арам-Архаим завоевали семиты. Шумер растерял свою культуру и выродился, переполненный халдейскими иммигрантами. И лишь Варалан, последний оплот урусской культуры, все возвышался и возвеличивался неприступной крепостью-островом в море тонущих очагов духовной цивилизации.
Последние триста лет там был наместником Первохват, потомок славного рода Хватов урусов. Город отстроен был картинкой. Красивые здания, колонны, арки, амфитеатры, готика, барокко, рококо, классицизм, ренессанс, декаданс, бодлер, пост-модерн, dram and base. Мощеные улицы, синие площади, гигантские монументы храмов. Послы из Урарту цокают на белых конях в сапфировых подковах. Персидские девушки в пестрых шалях танцуют танец живота на площади перед храмом Милитты. Перед въездом в город таможенный пункт переполнен халдеями. Их миграционные потоки обращают в пустыни цветущие земли. Послы и чиновники слащавые несут несметное число приказов на подпись Первохвату, где «РАЗРЕШИТЬ» красными чернилами надпись спрятана, но подписи более всей лапши и воды требующая, скулящая жалостно. Пока трезв Первохват – не разрешает. И бьют куранты вавилонские спокойно и легко на Алой площади близ красного уруза-огня. Но снова и снова приказы подсовывают ему карьеристы-сатрапы, подпаивают, гипнотизируют, отвлекают хвалебными речами, голыми женщинами, наущают разрешить въезд халдеям в Вавилон, как они его сладострастно называют.
- Зачем они нам нужны? – пьяный склоняет голову городской голова.
С ним обнаженная подставная девица с персидскими глазами, увещевает его подписать бумагу.
- Нет, - мотает он упрямо головой.
Уже куплены охранники у городских ворот, уже халдейская золотая монета вытесняет драхму в exchanges города, уже пустые прилавки ночных рынков трепещут утреннему нашествию торговой саранчи, уже банки и магазины заразились сладким растлевающим честь и порядочность ядом стяжательства, спекуляции и алчной наживы; уже юные девушки спят и видят сны грязной эротики и садистской проституции; уже юноши бредят наркотиками и развратом, превращаясь в розовых и гладких слонов с хоботами между ног; уже простой обыватель жаждет мещанства и потребительства, роскошных одежд, дизайна и интерьера залов, сервиса неизвестно откуда взявшихся лакеев, не понимая, кого халдеи в них превратят.
- Нет, - мотает головой упрямый урус.
- Пусти их без права гражданства, без права участия в выборах, не на производственные стратегические роли, а на безобидные места: в торговлю и искусство. Пусти, и ты в народе прослывешь гуманистом.
О, как сладко пела эта подкупленная девочка-птичка, губами лаская его половой орган. Он был пьян и обкурен предателями. Все окружение было куплено и само жаждало нежной чувственности и плотских наслаждений. Духовная жизнь Вавилона, словно мозг Ленина, медленно угасала в маразмах и подмене ценностей, и уже вгоняла патрициев в хандру.
- Разреши свободу половых отношений, дай людям сексуальную революцию. Свободу слова, печати, совести, - шептала девушка из-под стола, стоя перед ним на коленях.
- Переменуй Храм Лады в Храм Лилит, дай волю скрытым желаниям. Разреши людям любить животных, покойников, себе подобных по полу. Освободи их из оков морали, совести, нравственности, добродетели, что веками сковывали их плечи. Люди устали от них. Замени лозунг «Ты должен» девизом «Я хочу», и тебя будут любить и помнить во все времена.
- О, Боже! – в судорогах пьяного угара забывался адепт ведической веры.
- Разреши идолопоклонство, введи культ Маммоны. Поставь ему золотой идол-куммир на Алой площади. Разреши гетеризм. Пусть жрицы храма Лилит отдаются мужчинам за деньги.
- Господи, помоги мне! – взмолился Первохват.
- Сделай это для своего бога, пощади народ халдейский, впусти его к себе на порог.
За окнами дворца хмурые тучи нависают в ночном небе. Воют гиены у городских стен. Мирно спит обыватель.
- Впусти великих экономистов, реформаторов, олигархов. Они сделают твой народ богатым и счастливым. Впусти великих мыслителей, ученых, бунтарей и революционеров. Они принесут твоему миру свободу, равенство и братство. Впусти великих музыкантов, художников, писателей, философов и журналистов. Они усладят твои думы и любые печали развеют. Впусти великих артистов, шутов, колдунов и магов-целителей. Они вылечат души и тела от СПИДа, который клеймом поразил Ярило-Яхве твой народ через кровь от пореза мечей.
Первохват еще не знал поражения ВИЧ через сперму и рот, что стояло-роилось за городскими воротами голубым протейем.
У ворот сладкой похотью сочилась песнь екклесиаста.
- О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста. Мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Где-то храпят лошади на площади и слышен грозный голос, отпечатками отскакивающий от серых дымчатых домов: «Пади в прах и там останься, девственная дочь Вавилона. Не останется никого, кто мог бы тебя спасти».
Городские цветы завяли, и желтая луна обнажила свой гнилой клык на распоротом, словно брюхо кита, черном небе. Ветер тяжелый и душный гулял, как хозяин, по улицам, хлопая дверьми чердаков и подвалов. По Дворцовой площади проплыл желтый трамвай, и еврей Троцкий с лохматой шевелюрой и треснувшим пенсне, выглядывая из мутного окна Смольного института, дьявольски улыбнулся: «Обыватель спит и не ведает, что власть поменялась».
4 глава
Ты можешь, конечно, посмотреть ей в глаза, но ничего там не поймешь. Не обольщайся. Хотя грезиться тебе будет всякое. И кровавые полотнища «Родины» Глазьева, и треснувшие очки национал-большевика Лимонова, и его харизма, когда он в длинном черном пальто до пят собирает на вечер чтения своих мемуаров в литинституте разношерстных провокаторов и все потроха пост-модернистского радикализма. Почудятся тебе мариупольские чайки в синем небе сиротливые и вавилонское столпотворение, и рев Колизея в Риме, и монументы гигантских соборов, и злой ветер на Невском проспекте, а то, может, свет операционной в миг перед смертью. Там будут трещать барабаны, и гоблины, опоясанные арматурами, будут скидывать книги Достоевского в огромное кострище на Манежной площади, будут пустые черные поезда плести-крутить языческую змеиную песню под смертельно бледной луной. Будет возвращаться красивая девушка со свидания позднего в розовый снежный вечер. Будут сосны шелестеть, одаряя землю серебристой поземкой. И каштановые газельи глаза цейлонской принцессы сойдутся на миг в одной точке, где вспыхнет, как пульс сердца кардиограмма реанимации, новый цветок огня, и обнуленное электронное табло часов завертится матрицей в плазме фридмановского пространства.
Ты увидешь рождающуюся любовь, сходящую под шелест морской пены на берег юную и прекрасную Афродиту, ты услышишь ангельский грудной альт, и будет где-то в багряных вечных августовских небесах виться готик-альт-рок группы «Evanescence» в песне «My Immortal». Будет тишина вселенская, и шепот молодой и нежной мамы над маленьким спящим ребенком, во сне сосущим её молоко млекопитающим. Будет картина умиротворения, словно под яркими звездами в горошину спустятся в Вифлеем гиперборейские волхвы. Будет спать под твоим рваным дыханием красивая женщина, твоя любимая, и в ней будет ровно дышать, посапывать твоя Вселенная, где гигантские планеты со скрипом вертят свои бока, накручивая проржавевшие спирали, ожидая и молясь на заветное выключение. И будет сигнал. В вихре кварков, мечем нейтрино пронижет он вселенский организм, и тот выключится, словно дисплей терминатора. Все сойдется в одной точке, из которой когда-то и началось, а роговица глаз будет переливаться радужно всеми цветами света, неоном, аргоном и сионом нейро-интерактивной плевы.
Так что ничего не поймешь ты в тех глазах. Просто считай мгновения, находясь рядом, напротив. Наслаждайся их блеском и считай мгновенья, словно шаги поезда в глухой сибирской тайге.
Руслан Ровный, поэт, философ, коммунист, читающий Энгельса, Д.Андреева, Троцкого, с тяжелым карим лермонтовским взглядом и жестами Ленина, увидел на городище странную девушку. Они с Руновым приехали в Челябинск в двадцатых числах июня-червеня. И оттуда с археологической экспедицией отправились на юг Урала. А там уже работала две недели другая студенческая группа из новосибирского Академгородка. Их тенты, палатки были натянуты близ Аркаима.
Дни стояли ясные, светлые, и дышалось, стоя на пемзовом щебне, полной грудью легко и свободно. Свалив рутину организационной акклиматизации на Святозара, Руслан вышел к городищу, словно приезжий на море к пляжу. Рунов улыбнулся добротой и мудростью в чайных глазах.
Раскопанное уже с 1987 года древнее место напоминало замок с крепостными стенами в форме круга. В одном месте в землю был вбит колышек, на котором кто-то выжег руну «Уруз». Руслан улыбнулся этому символу. На одном из ближних участков, словно в глубоком окопе, работала девушка, кисточкой расчищая раскопки. Внешний вид ее, довольно странный, сразу привлек внимание поэта. На голове у нее был малиновый платок, оконтовка которого красиво была вышита восьмиконечными богородицами и трилистниками Трои. Из-под платка чуть выбивалась русая прядь золотисто-кедровых волос. Спокойный взгляд добрых и чуть озорных наивно-кокетливых больших, широкопоставленных серо-голубых глаз трогал сердце. От соприкосновения с ним внутри пробегала волна тепла, и ответная жизнерадостная улыбка рвала злобные засовы обветренных губ, открывая душу нараспашку на встречу этому чистому и теплому, как утреннее летнее солнце, взгляду. Одета она была в потертый джинсовый комбинезон, под который заправила мужские военные брюки раскраса «аля тайга», словно скалы в снегу или гладкая шерсть барса. На ногах были туго зашнурованы новые берцы.
Девушка в малиновом платке отвлеклась на миг от работы и обволокла Руслана негой-пеленой своего изучающего любопытного взгляда. Поэт, смутившись, оступился, осыпав к ней в яму горсть пемзы. И были, конечно, какие-то пустые слова в свое оправдание, и зацвели обоюдоострые улыбки, но главное, в ультрозвуковом эфире, на уровне SoHm и дельфиньих любовных трелей, раскрылся вдруг у Ровного болезненно чуткий третий глаз и запульсировал прозрачным веком внутри лба. Он понял, наконец-то, что это Она и есть, его Звента-Свентана, София и Анастасия в одном лице, его в глупом гадании завещанная ему Оксана, его Любовь, мать его будущих детей, та, которая снилась ему ночами с детства и раздражала воображение в юности. Милый сердцу образ. И главное, абсолютно не было в душе парня того ядовитого и гнойного страха, который давил в кровь, в смерть все его безответные симпатии, унижая достоинство и уничижая все доброе внутри. Он почему-то знал наверняка, что эта девушка скажет ему «да», хотя она не была тем уродливым и ущербным девичьим отребьем, обделенным природой и любовью родителей и виснущим у него на шее в «Парк Авеню Диско» в угарном полуночном бреду в замусоленных VIP-кабинках для интимной релаксации, страдающего комплексом безответчины всякого юродивого сброда с глазами ворон, с телами мышей, с внутренним миром пустых железнодорожных полустанков.
Она была недоступна, как ветер, и в то же время спускалась к нему с небес, словно в розовую ладошку ребенка доверчивый белчонок, пушистый и мягкий.
А потом были недели раскопок, интересные, кропотливые, трудовые. Вечерами в палаточном лагере играли гитары и магнитофоны трешем напоминали о цивилизации. Руслан от Светы не отходил ни на шаг. Когда она знакомила его с новосибирскими друзьями, все почему-то как один многозначительно и всепонимающе ему улыбались. Почему? На людях он не проявлял к ней никакого интима и даже рукопожатия и приветствия старался делать, как Павка Корчагин. До поздна, до отбоя он просиживал у палатки сибиряков, слушая чьи-нибудь истории из очередной «Сибирской жути» или песни группы «Калинов мост» под гитару. Однажды она красиво ему спела песню Калугина «Баллада о покое».
Да на миг показалось глазам,
Будто мчится навстречу закату
По разлитым, как кровь, небесам
Бледный всадник на бледном коне…
И он плакал в душе, зная, что все это скоро пройдет, что он уедет в рутину Москвы, а она пропадет в сутолоке и суете Новосибирска, что беспощадное на испытания, на их травлю и спрессовывание время раздавит все их иллюзии и американским истеричным кошмаром вернет все на свои места.
- Почему? – чуть хмурила она соколиные брови.
- Мы нарушили гармонию пространства, встретившись друг с другом. В этом мире ментальные законы торсионной физики не соблюдаются. Природа страхует себя законом философии о единстве и борьбе противоположностей.
- Зря ты опускаешь руки. Мы должны вместе бороться за свое счастье. Линда Гудмен в «Двенадцати таинствах любви» писала о мужчине Льве и женщине Телец: «Неважно, сколько препятствий одолеют эти мужчина и женщина в поисках душевной гармонии. Если понадобится, они будут вместе против целого мира и оба выдержат испытание на верность. И возможно, это будет одна из лучших песен любви».
У него в глазах проступила скупая слеза. Почему-то и этого проявления душевной слабости перед такой девушкой он не стеснялся.
Она шептала ему, обнимая его перед палаткой, когда уже все уснули, и только луна была безмолвным свидетелем их сантиментов.
«Мужчина Лев состоит из большего, чем его гордость, тщеславие, эгоизм. Он состоит из жизнелюбия, уверенности и оптимизма. Если он чувствует, что он действительно нужен, его мудрость и благожелательность не имеют себе равных. Лев будет один сражаться с целой армией, чтобы защитить то, что дорого его сердцу, и он будет бороться с любой силой, которая может угрожать его любимой, какой бы неравной ни была битва. Он должен победить, чтобы доказать, что достоин её. Очень похоже на рыцарей во времена короля Артура. Только Лев сам и рыцарь, и король. Он словно из другого времени, из другой эпохи… когда еще были и мечты, и царства, которые можно было завоевать. А он живет в том времени и в той жизни, где никому не нужно его превосходство и где никто не приветствует его идеалы. Лев, с его львиным сердцем, более раним и одинок в душе, чем могли бы вообразить те, кто видит лишь внешние доспехи высокомерия».
Она все шептала ему это, а он видел бирюзовое свечение её глаз, родную близость теплых, чуть влажных чувственных губ и ощущал легкое прикосновение трепетного нежного тела.
Девичий поцелуй отправил Руслана спать, но разве заснешь после такого, и никогда не забудешь энергетику её сочного прикосновения. «Поистине, «за негу твою я отдам кровь из под горла» - правы сербы», - подумал поэт, закрываясь в спальный мешок.
А она видела во сне иное. Словно в сеансе одновременной игры за столами перед ней сидели титаны прошлого, Иван Грозный, Наполеон, Сталин, и все спрашивали про какие-то книги. Она стояла перед ними в белом льняном сарафане с красной рунической вышивкой, вишневая тесьма обрамляла её русые локоны. И старец какой-то, весь в белом седой конунг, раскрывал перед ней те самые книги, и видела многое она. И «Слова о полку Игореве» сожженный оригинал и «Велесову книгу», и многие другие древние письмена. Листались ветром перед ней русские Веды, и видела она почему-то русских даже в Цейлоне, Тайланде и в Сингапуре. Индийские слоны, покрытые красными мантиями с восьмиконечными звездами склонялись перед ней в степенном поклоне, приглашая садиться; леопарды в злаченых шкурах урчали в неге, как кошки, а теплый ветер ласкал знамена, хоругвии с символами солнца на флагах и кудри русых воинов в косоворотных коцапках, и каштановые завитки очаровательных шатенок в длинных, свободных, легких одеждах. Женщины плавно и величаво наполняли молоком и медом гончарные чаши и кувшины.
И были карликами перед ней те три титана. И астральный фантом Кремля освободился от тяготившей его негативной энергии и вышел в небо душами убиенных юнкеров, чьи трупы, замерзшие, как доски, были свалены на опознание родственниками во дворе МГУ на Моховой в ноябре 1917 года. И перестал Кремль казаться черным, заблестел красным оттенком его кирпич, словно после реставрации. И соловьи, фазаны, павлины заполнили Александровский сад, а возле могилы Неизвестного солдата зачеканили шаг красивые славяне-арийцы в форме Красной Армии 1941 года…
Наутро бригада сибиряков работала на отдаленном участке. Рунов и Ровный на подхвате ошивались рядом. Светлана, впечатленная ночной мистерией, выказывала в раскопках особое рвение. Солнце палило нещадно, и вся башкирская равнина изнывала от знойного марева. В самый разгар полуденного пекла и апогея трудового усердия студентка НГУ Варвара Шмотьева наткнулась лопаткой на древнее захоронение. Это была победа студенческой археологии. Приехавшие из Челябинска специалисты извлекли из земли останки человека в кольчуге из зубов мамонта.
- По всей видимости, судя по форме черепа, это европеоид, скиф, варвар, - улыбнулся седой ученый Челябинского университета обомлевшей Варваре. – Но к вашему имени, прекрасная барышня, он не имеет никакого отношения.
- Ошибаетесь, профессор, - вступила в разговор Светлана. – Еще как имеет. Корень «вар» встречается и в наименовании улицы в Москве – «Варварка», и в слове «варить», «варево». И берет он свое начало от священной обители древних русов – Вара, земли обетованной, возможно, даже этой, теплого и уютного места, земли, которую желали каждому лану и воевали за нее, восклицая: «Вар-Вар!»
Профессор безнадежно махнул рукой в сторону светлоглазой неформалки.
- Я не ортодокс и не схоласт, леди, но и не эзотерик, как модно сейчас стало. И поэтому без доказательств, относясь ко всему критически, исповедуя диалектический метод познания, по вашей находке сказать ничего пока не могу более того, что это скифский князь или хан каменного века. Более конкретную информацию даст электронный анализ останков ткани одежды и костной ткани.
Все равно Варвара счастливая пила вечером «Сибирскую корону». А Светлана увела Руслана далеко в поле наблюдать красивый заход солнца.
- Я недавно смотрела советский фильм 70-х годов с Янковским в главной роли, не помню, как называется. Меня ошеломила сама идея режиссера. Он показал новый подход человека к пониманию любви, её природы.
Света длинными ресницами коснулась глаз Руслана, щекоча его кожу лица и улыбаясь в легкой неге. Он нежно прижал ее к себе под вечерним прохладным ветром. Их взоры и мечты устремились в закат. Солнце наполовину ушло, баюкая и лаская розовыми красками бесцветную, выгоревшую палитру неба.
- И какая же природа любви, что так тебя ошеломила? – обнимая девушку, шепнул ей Ровный.
Она чуть отстранилась от него, набирая побольше воздуха в легкие. Мысли её летели световым потоком и Света боялась не успеть их сформулировать и, напрягая всю свою память и филологические способности, старалась облечь их в как можно более яркие образы, чтобы передать точнее своему любимому.
- Все человечество ошибочно думало, что самое красивое в любви происходит в добрачный период ухаживаний от знакомства до предложения. Но это всего лишь флирт, и интим в этот период подчеркивает необузданную физиологическую страсть, распаляемую современной эротической чувственной рекламой. И все романы, даже сказки, обрывались счастливым концом свадебного пира. А девушка в этом фильме сказала великую фразу, что самое интересное и ценное в отношениях между влюбленными (испытывающими симпатию друг к другу) людьми возникает уже после ухаживаний, напоминающих по сути брачные игры животных, а именно с того момента, когда мужчина и женщина начинают строить прекрасное, семью. В процессе этого созидания, творчества, труда и формируется любовь и красота, которые спасут мир. Человек видит меняющегося, совершенствующегося партнера, и сила перенесенных вместе с ним переживаний как раз и связывает крепче их союз. Люди в браке воздействуют друг на друга, меняются, становятся мудрее, и это отражение части себя в другом и есть признак растущей любви в семейный этап ее развития.
- Милая…
- Аюшки?
- Ты говоришь сейчас, как Анастасия.
Она про себя улыбнулась, и глаза ее поймали последний закатный уральский луч.
Расставаний по Визбору не было. Янтарные уральские сосны-одиночки, возвышающиеся на рипейских скалах, на этот раз не были свидетелями трагедии человеческой разлуки.
Света поехала вместе с Русланом в Москву, а унылые сибирские палатки и тенты во главе со Шмотьевой потянулись гусиным гуртом к берегам Обского моря. И пускай Ровный сам был в столице лимитчиком, девушка ехала туда ради него, ради того, чтобы быть с ним вместе, а потребительский ажиотаж атлантического менталитета на нее не оказывал никакого внимания.
Помимо такой девичьей преданности и готовности следовать за ним, по сути-то ничтожеством, в кого он сам себя мерил, на край света, Руслана поразил еще один момент в их отъезде. Света облачила себя в совершенно непотребные вещи. Нет, они были не грязные и антисанитария там близко не валялась, но прецендент их ношения был явно неадекватен моде и усредненному тусовочному молодежному стандарту. Кроме уже обозначенного платка девушка надела какое-то старинное платье и сандалии. Заметив в глазах поэта скрытое негодование и ропот, она спросила его в упор: “ Ты стесняешься моего гардероба?»
- Ну что ты, Светочка!
- Не льсти мне.
Он тяжело вздохнул.
- Пойми, ты выглядишь довольно нелепо в современном мире.
- Ты меришь меня потребительской меркой. Да, я не модная, но это еще не значит, что я не современная.
- Тебя станут чураться прохожие, менты на каждом шагу останавливать. Зачем тебе эти проблемы? Хочешь, я в Челябинске куплю тебе клевый прикид?
- Оставь это. Все наше потребство уехало со Шмотьевой в Сибирь. Любимый. Почему ты не понимаешь меня и не поддерживаешь? Или я не женщина?! Мне тоже хочется быть красивой, любимой, желанной. Но миссии моей высока цель. Воевать с атлантическим потребительским менталитетом, чувственной извращенностью и упертым мещанством. Люди не видят дальше своего носа, обустраивая свой чахлый быт. Наша задача – показать им горизонты прекрасного, расширить их духовный кругозор.
- Словно, как освобождение из Матрицы?
- Да.
Москва их встречала вавилонским сумасшествием. Чувствовалась во всем агония поздней халдейщины. Светлана увидела в волновом спектре от ультразвука до инфракрасного излучения картины быта позднего Ренессанса. В центре города в дорогих нарядах и шикарных машинах летали ведьмы, по которым сиротливо плакали костры площадей кальвинистской эпохи. Но это были вовсе не ведуньи мистических закланий, а просто стервы, так ярко подчеркивающие похоть своих тел, пахнущих фруктовыми ароматами презервативов. Третий глаз Светланы пронизывал всю эту черно-серую массу людей, их мыслей, желаний, роящуюся червями в технократических, урбанизированных испражнениях города. Она видела сквозь одежду беременных женщин, будущих матерей, во чреве которых, в микрокосме их тел, зелеными куклами плавали мертвые головешки, силиконовые пупсы будущих гоблинских мировоззрений. Она видела смертниц-террористок, обвешанных поясами Шахиды, видела их мутные глаза и читала зомбированные мысли. Потрошила слизские, скользящие по женским телам взгляды самодовольных, оплывших жиром банкиров и рассеивала их над бесконечными рядами банков, над каменными исполинами, венерами, мегерами и атлантами в пышных шапках змеиновидных волос держащими балконы-небеса. Она отгребала, как дворник лопатой, снег пустых мыслей, пепел развратных чувств, золу неудовлетворенных желаний.
Так, проехав от вокзала и до каморки на Сходненской, которую снимал Ровный как вечный студент, девушка упала посреди холостяцкого быта на тугую софу, так устала она психически от бесконечной войны своего луча, исходящего из сердца и разума, с темнофиолетовым смогом стрессов, заволакивающим всю Москву.
- Боже мой, как ты живешь в этом аду?! – воскликнула она, изнеможенно глядя на Руслана.
- Привык, милая.
Он стоял и смотрел в окно, о чем-то напряженно думая.
- Ты что-то хочешь мне сказать, любимый? – обняла своим вопросом Света его душу.
- Прости меня, пожалуйста, родная, за упреки в дороге по поводу твоей одежды. Ведь я не сторонник, не носитель тех взглядов, какие высказывал. Бес во мне играл серенады. Бывает со мной такая фигня, что поддаюсь я стадному инстинкту и ведусь глупый на общие толки.
- Иди ко мне, - прошептала она, протянув к нему руки.
Он сел рядом.
- Я не обиделась на тебя и стараюсь не обижаться на людей.
- Ты такая милосердная, боже! Архаичная…, - он припал губами к ее волосам.
- Милый, - тихо прошептала она, касаясь его лица носом и закрывая глаза.
…Он давал ей силы к новой борьбе. Его ласки и нежные слова бальзамом заливали ей раны, и каждую ночь она стала выходить на охоту, потеряв пространственно-временной континиум своего существования. Какие-то штанги с осевшими грифами, баскетбольные площадки и бассейны проплывали мимо нее, а она клубилась, как дым, витеивато обволакивая все вокруг.
Ей представился вдруг конец XIX века. Верой Фигнер с растрепанными, как у кикиморы, зелеными волосами вошла она в длинной театральной черной юбке в аскетически пустую комнату. Среди голых, не обклеенных обоями стен, у окна стояла расправленная кровать и на ней полуобнаженная сидела красивая блондинка, пышащая женственностью и негой, с очаровательными голубыми глазами и курила сигариллу. Это была Инесса Арманд, а ее коренастый любовник с потрясающим гипнотически-умным черным взглядом подмывался в душе.
- Ха, милачка, - презрительно ухмыльнулась Арманд, намекая на старую девственность пришедшей, - любовь – это химический процесс, сопровождаемый эрекцией, фрикцией, дефлорацией и эякуляцией. А твоя мастурбация духа никому не нужна.
Фигнер-Светлана читала ее мысли об уютном кемпинге на юге Франции, утонувшем в зелени виноградников и подстриженных каштанов, кустарников, цветущих и пахучих, как для гольфа, английских газонов.
- Я знаю, - продолжала нагая Инесса, - мы пронизываем атлантическим народничеством русскую сермягу, мы убили царя, мы относимся к народу, как к быдлу, выражаясь словами Достоевского «И это народ?». Но это все пустое, когда течка у кошки и мужчина в тебе греет вас обоих лезвием своего пламени.
Нет, не того хотелось Светлане. Она стремилась увидеть Его, но он все не выходил из душа, и эта картина с голой блондинкой, эта комната с пустыми стенами давила на ее психику побольше вавилонского столпотворения.
Взмахом ресниц она перенеслась в другую обитель. В какой-то келье её Руслан, словно Нестор при лучине, писал философский труд «Вечный маятник Атлантиды», развенчивая все эйцехоре, обманы атлантов. Он почему-то был одет в серую мешковину и волосы его на голове перевязаны были лентой. А она стояла перед ним в сарафане со свечой в руке и, словно девушка с картины Константина Васильева «Ожидание», молилась тревожно-нежным взглядом.
А после была другая зала в доме, где родился Герцен и читали стихи Маяковский, Есенин и Блок. Литинститут встречал Лимонова, лидера партии национал-большевиков, только что вышедшего из тюрьмы и набирающего популярность в народе. Немигающим финским взглядом он харизматично глядел на всех, а те, словно орки, пищали ему приветствия. Светлана стояла в стороне в красных одеждах.
- Мы, как и «Евразия», тоже будем бороться с нарастающим сионистским глобализмом! – орал радикал.
И толпа псевдолитераторов вторила ему неисстово.
А вот бы как будто ее отец, только постаревший, седой, мудрый старец в красной рубахе и в мохнатой шубе, сиреневой от инея и снега под светом звезд, держит в руках филина и плеть и стоит на скале над океаном бело-синей кедровой тайги. И она, Света, грудным нежным голосом мамы защищает его мудрость, его вызов людям, его самоубийство, сравнивая этот поступок с подвигом лейтенанта Шмидта.
В массе серой толпы под крики «бей интеллигентов» она отчетливо выдавливает из себя мысли о тончайшей хрупкости высоконравственных людей, которые не ударят даже вторыми в своем непротивлении и не уедут из милой страны, отдаваясь в руки ликующего зверья. Жертвенность настоящего русского интеллигента пульсирует, клокочет в её девственной менструальной крови.
Она увидит себя на воскресной Тверской с красной книгой в руках «Научного коммунизма», где как сектантская проповедница одиноко будет взывать к разуму, к сердцу людей, а прохожие, спешащие вечно куда-то мещански суетливые обыватели, будут пинать ее взглядом, кривой усмешкой уродливо портить фотогеничность лиц, словно герои плакатов художника-евнуха Андрея Бильжо.
…Руслан отчаянно искал работу, чтобы кормить любовь. Материальная база отношений была слаба, и он боялся, что огонь женственности и неги, сияющий в ее глазах, иссякнет без потпитки. И бросал туда, как в топку, с кровью добываемые «поленья», прилагая усилия, напрягая и нервничая. Хотя Светлана в быту была неприхотлива. Застенчивая и робкая в потреблении, она ни разу ни в чем его не упрекнула. Это просто он остаточно дымился среднечеловеческим стандартом. После некоторых мытарств и суетливых треволнений парень наконец-то был взят в редакцию одной газеты курьером. Учеба в магистратуре Горного университета напрягала его два раза в неделю, в остальные дни он обивал пороги редакции. Непрестанно думая о своей любимой, Руслан находил в ее образе новые силы и духовное тепло.
Лицо ее обладало наивысшим оттенком внутренней нежности и добросердечия. Нравственная чистота являлась доподлинно истым орнаментом, филигранной огранкой этого бриллиантового чуда. Оставалось удивляться той разительной разности, разницы между ею и типичным телесным букетиком прихотей-догм. Откуда могла сохраниться столь глубинная, вековая, древняя красота предков, откуда мог появиться сей феномен этической эстетики? В ее облике, казалось, нисколько не бушевала борьба Природы и Разума, являющихся носителями непримиримого и яростного антагонизма, а взаимодействие их носило характер исключительной гармонии, гармонии того особого рода, который присущ высоким натурам и духу. Диссипативность ее культуры, т.е. стремление перехода в состоянии сильного неравновесия к фазам прогресса или регресса, была однонаправлена к первой из них, если перекладывать идеи Ильи Пригожина на овсет художественной литературы. Если же ломать себе голову проблемой, которую перед Человечеством поставил этнограф и этнолог Ю.Д.Петухов, т.е. проблемой борьбы архантропной биомассы и человечной ноомассы, формулируя суть Homo-sapiens как вирус или тлю планеты, то девушка решала ее по-особому, взяв на вооружение слова О.Ю.Сурикова из вступительной статьи к Славяно-Арийским Ведам Древнерусской Инглиистической церкви Православных Староверов-Инглингов Омского издательства «АНКОР» 1999 года. Слова эти следующие: «Когда безграничные потребности Духовного Совершенства не сформированы – возникает пустота. Природа не терпит пустоты…»
Природа не является защитой дикости, а человек вовсе не тля для нее. Глубины сознания, гены и кровь предков говорили ей об этом. Русские люди настолько любили и уважали Природу, что обожествляли силу и мудрость ее стихий.
Редчайшая, особенная порода света излучалась из ее глаз, слов, мыслей, поступков, мимики, жестов, эмоций и чувств. Ведь тьма на свете красавиц, тьма сфабрикованных тел, но удел им ложиться под доллар, под Золотого Тура, удел быть лохами реклами и моды и вечно идти стадом за коварным рогом искушений незримого пастушка. Такое было всегда. Но сколько может это продолжаться! Для них всех она была инопланетянкой, настолько разительно отличались ее стереотипы от теперешних приземленных.
И лицо… Пока есть голубые глаза на планете, а кожа не испачкана мглой эсперанто, иногда еще встречаются такие лица. Но и среди своего народа это уникум, большая редкость. Такое тепло исходит от него, что просто нет слов.
Руслан с радостным упоением вечерами спешил в снимаемую им каморку на Сходненской, ведь там ждала его Она, в васильковом фартуке с теплым взглядом и ужином. В ночной тишине они подолгу разговаривали обо всем. Руслан восхищался ее мыслям и восклицал: «Какая ты у меня говорунья глазастая!» На что она почему-то смущалась: «Ты что! На самом деле я еще какая молчунья». И он купал в ее глазах дьяволенка.
Газета, в которой теперь работал Ровный, называлась «Московский литератор», и однажды Руслан принес в дом стихи Валентина Сорокина из подшивки за декабрь 2003 года.
- Послушай, родная, какие строки я ассоциирую с тобой.
Девушка села на диван в бордовом халате и влажные с пушистыми ресницами бархатные газельи глаза устремила на любимого.
- Вот стихотворение «Удивление».
«Вот я вижу, вдали, в синеве,
Улыбаясь и радуясь встречным,
Ты идешь по зеленой траве,
По славянским холмам вековечным.
Замирают цветы и леса,
И олень не спешит к водопою,
Облаков голубых паруса
Тихо, тихо плывут за тобою.
Удивленье под сердцем неся,
Переполнена жизнью земною,
Золотая и светлая - вся
Исцелована солнцем и мною!
Ну иди же, иди же, иди
По весенней, по сказочной были,
Ведь не зря у тебя на груди
Знаки страсти моей не остыли.
За молитвы и муки Христос
Повенчал нас единой судьбою
И звенящими ливнями гроз
Путь омыл он к любви и покою!…
- А вот еще из стихотворения «Живи и пой».
…Взмахнешь рукою – озеро всплеснется
И соловей опустится в ладонь,
И птичий хор над миром встрепенется,
И вспыхнет в храмах святости огонь.
Светлана с сопереживанием, задумчиво смотрела на Руслана. Он сел рядом и поцеловал её.
- Или вот, «Твои шаги»:
Вот на крыльце твои шаги,
Вот в комнате твои шаги.
Зачем ты здесь, побереги,
Себя, себя побереги.
В пути враги, в полях враги,
Воруют, полонят враги
Таких неопытных, как ты,
Красивых, влюбчивых, как ты.
Ты у меня одна, одна
И на земле одна, одна,-
Мне за мучения дана
И – на бесстрашие дана!..
Света грустно улыбнулась, в голове ее сверлила мысль: «Пора! Час пробил». Она завела с ним разговор о клубе «ПФУ». Руслан печально махнул рукой, сказал, что тот разгромлен, распылен и рассеян.
- Но мог бы ты пригласить к нам костяк этого клуба, пожалуйста.
Ровный неуверенно пообещал. Через неделю кое-кого удалось достать, и Света взяла решительно в свои руки развитие клубной деятельности. Ею были написаны две статьи (см. Приложения) и одно воззвание «Сохраним интеллигента», в котором чутко защищалась нравственная чистота и инфантильное толстовское непротивление. Заповедь Христа о побитой щеке поднималась на знамена и был выдвинут призыв к исходу из мегаполисов в заброшенные деревни для организации сельскохозяйственных общин.
- Бред! – отмахнулся Кутяпин. – Толстовство, наезд на НТП и утопия.
- Это попытка построить коммуну, - убеждала Светлана.
- Добро должно быть с кулаками, - вставлял интересный малый, Семен Стриженов, по кличке Стрига.
Сам он был из Калуги, два с половиной года не мог защитить диплом геолога в Геологоразведочной Академии, поэтому скрывался от армии в Москве на хазах былых товарищей. По духу был демагог, манилов и обломов в одном лице, с ярко выраженной инфантильностью и вялостью внутреннего безволия.
- Хотя к физическим тяготам жизни я подготовлен, как Рахметов у Чернышевского. Могу, например, хвою есть, - продолжал рассуждать вслух Кутяпин.
- Светочка, Светик, - лучился добротою Святозар Рунов, - Почему ты снова пытаешься проповедовать коммунизм?
- Потому что только при коммунизме вырабатывается здоровый оптимизм, отпадают все социальные проблемы одиночества и неразделенной любви, выкристаллизовывается нравственная красота на фоне всестороннего развития личности, вырабатывается первая потребность жизни – к труду. Труд – наша молитва, говорил, между прочим, Герцен.
- Как это решается проблема неразделенной любви? – оживились все.
- Современная любовь потребительна и требует обладания. Пустота и дискомфорт возникают при ее неполучении, как вещи. Любовь коммунистическая – нравственная, освобожденная от эгоизма индивидуального счастья, когда нет уже и комплекса одиночества в здоровом коллективе, когда все люди симпатичны и фотогеничны. В коммунистическом обществе господствовать будут законы торсионного поля, а не электромагнитного, т.е. где одноименные заряды (мысли) притягиваются, а разноименные отталкиваются. Поэтому люди легко будут находить свои половинки, к тому же любовь не будет сковываться социальными маразмами и пережитками, потому что будет основана на принципе свободной половой любви по Энгельсу. Уточняю, не улыбайтесь. Этот принцип подробно описан в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» и разительно отличается от современного понятия свободной половой любви. Это значит, не все, что движется, филить, а любить без социального страха материальных обязательств.
После собрания, когда все разошлись, Светлана уставшая лежала на груди у Руслана и, заглядывая ему в глаза, взволнованно шептала: «Русланка, родной, выпусти своего Калинару. Его сердце клокочет о справедливости.
- Но ведь он все же Антихрист, - вздрагивал писатель, глядя на свою багровую книгу на полке.
- Он воин. Русский воин. Неужели ты не видишь, что русский этнос умирает, уничтожается и вырождается на наших глазах?! Кругом мрак русофобии, сионистского глобализма и гоблинского лакейства славян. Русские вскоре вообще не будут иметь детей. Наши мужчины перебьют друг друга по тюрьмам и темным углам, сопьются, либо покончат жизнь самоубийством, а наши женщины умрут от рака шейки матки, полученного от проституции на постелях атлантов. И на территории Руси я вижу такую пару репродуктивного возраста: он – кавказец, она украинка.
- Милая, - успокаивал любимую Руслан, - что я могу поделать с этой неизбежностью? Такова, видимо, судьба у нашего народа.
- Нет! – зарычала, как молодая пантера, она. – И ты миллион раз знаешь, что нет!
- Стой, - приподнялся на локтях Ровный, - а как же толстовство и «не убий»? Богородица моя глазастая, нежность моя и грусть…
- Я должна его увидеть. И вдохнуть в него всю правду свою и боль. Ведь женщина призвана поддерживать в мужчине дух поэта, художника, творца. Отправь меня к нему, ибо я должна выполнить свою миссию.
- Интересно, каким образом? – озадачился Руслан.
- Ты – творец. Перекрои роман наново. Добавь новый сюжетный ход.
- Я люблю тебя, Света.
- И я люблю тебя, Руслан.
- Я боюсь тебя потерять. Ты не вернешься оттуда.
- Я должна выполнить свою миссию.
У Руслана в груди будто лезвием бритвы полоснули сердце. Нехорошие предчувствия затянули тугие узлы. Трясущейся рукой он включил настольную лампу и сел к письменному столу. Была ночь глубокая. За окном густой туман стелился до земли. Он стал писать, хмуря брови, как Толстой, и по мере возрастания чернильных символов в его тетради, обнаженная девушка в кровати под белой простыней превращалась все более в вихрь и наконец вовсе исчезла за пеленой тумана.
***
По заснеженной Твери шли двое, один в лисьем полушубке, другой в дубленой овчине. Была оживленная Рождественская ночь. Снег падал большими хлопьями, и от этого было теплее на улице. Мимо прохожих шумные пролетали кучера. Фонари бледными лицами туманили, ворожили розоватость неба. На перекрестках стояли добряцкие с александровскими баками городовые. Руки за спину, в них плеть, на ногах сапоги кавалерские, поверх них валенки.
Снежинки рдели на ресницах больших, пуховых, белесых.
Прохожие оживленно о чем-то переговаривались.
- Стационарна твоя идея, брат Арчи! – возгорался азартом в лисьем полушубке. Потому мертва
- Почему же, Отрепьев? – зло смеялся второй с длинным перебитым эфесом шашки носом. Лицо его пышило здоровьем, с мороза краснело, щеки полноватили, в детстве был, видимо, пончиком. Коренаст, сбит, неуемен в энергии. Отрепьев же был худощав, мал ростом, цветом лица зеленовато-болотный, беглый каторжанин.
- Красный террор спасет Россию.
- Почему красный?
- Кровавый, прекрасный. Да нет, шучу. Цвет черни.
- Хэ! Для этого нужны деньги. Немалые.
- Есть такие люди. Им нужно будоражить умы, грузить телеги про якобинскую справедливость, побольше факельных шествий под окнами дворцов устраивать, глядишь, и смягчатся, прослезятся старцы.
Вот истый пример – примерище. Помещик Некий. На Крещение у него большое празднество, кедровые ветви в дом понесут юродивые чинно, требухи наварит, голубей пускать будут в небо, в прорубь нырять станут в полночь. К нему какой-то немец приезжает на философские беседы, вот и наш решился на всю эту православную показуху с крестным ходом непременно, хоругвиями всяческими, девками легкими, шалавными, медовухой немереной и тому прочая.
- Интересные вещи глаголишь, брат Отрепьев, - усмехнулся, гордо глядя куда-то вдаль, перебитый.
Вдруг им навстречу из-за угла в вихре подворотней метели вылетела шальная девчонка в кожаном пальто без шапки. На вид лет 17-ть. Нос вздернут, глаза голубые, правой рукой во внутреннем кармане сжимает рукоять нагана. На ресницах блестят снежинки и слезы, глаза и губы влажные. Тот, кого Отрепьев назвал Арчи, столкнулся с ней лицом к лицу.
- Девушка, черт бы вас побрал! – басом возмутился перебитый, - Куда вы несетесь, сломя голову? Застрелить городового? Дама смерть! Может, вам пояс Шахиды подарить?
Она оживленно вонзила в него свои глаза.
- Калинин?! Калин Ярый! В карету! – тормознув летящую мимо пролетку, девушка потянула парня к ней.
- Решать демографическую проблему? – заулыбался Артур.
- Русский вопрос! – отрезала она его смех.
- А как же помещик Некий? – взвыл где-то в хвостах Отрепьев.
- Поезжай к нему один. Я найду тебя сам, - свистнул трогаться кучеру Калинин, изучающе разглядывая незнакомку.
***
В красной рубахе-косоворотке Толстой косит зеленью заросший Арбат. И призывает людей к сельскому труду и нравственности. На Поклонной горе в беседке Эолова Арфа, словно с Машука из Пятигорска, глядит в даль тайги Достоевский, кашляет и призывает народы к любви и всечеловеческому братству. В полуразрушенном Кремле в деревянном ските, стены которого обвешаны казацкими шашками и светлокаштановыми персидскими коврами с восьмиконечными звездами, молится Данила Андреев, и горит идея его о том, что Женственность – величайшее начало человечества. Она вдохновляет-оплодотворяет духовно мужское творчество и тягу к созиданию.
Роза Мира или Коллегия Идеальных Людей стоит под знаменами красных материй. Сомкнуты ряды хороводов и хорового пения во славу Богини Тары – Хранительницы Лесов и Священных Деревьев: Дуба, Кедра, Вяза, Березы и Ясеня. Вся Великая Тартария поет ей песни. Рядом стоят АКМ, ПФУ, «Родоведение», «Урания», «Ведония», «Белый Город», «Православные инглинги» и другие общины.
В Куммирнях и Храмах, на Капищах и Святилищах нового мира сияет звездой эмблема свержение духа врага Караенна. На красном знамени русский витязь, варяг на белом коне убивает дракона, на лбу которого семицветник Белой Хазарии тлеет.
В саньтиях и харатьях публичных библиотек тьрагами и рунами санскрита, велесовицы, футарка и Феанора, на языках всех народов и земель, где встречаются корни «УР» или «ЛАН», а так же на Квэниа и Синдарине выведена мудрость Любви, Красоты, Доброты и Гармонии с Природой. Отпечатано на тысячелетия вперед божество будущего вечной женственности, имя собственное которому КАЛИНАРА. Имя, которое так жаждали заполучить атлантические жрецы, чтобы вытягивать из этого глобального аккумулятора энергию миллиардов людей, обращающихся к свету. Имя аббревиатура, смысл которому Коллективность, Антропофилия (гуманизм), Любовь, Интеллигентность, Нравственность и Ара – принадлежность пятой расы.
Ведун сребровласый Ведомир управляет калинарской общиной. Над Великим Капищем Инглии развеваются флаги Священного Союза Родов: хАрийских, даАрийских, Рассенов и Святорусов.
Люди работают в поле. После дождя июльским днем земля парит, и ногой босою ступать в нее одна прелесть. В лучах зенитного солнца золотом блестит пемзовый Урал. Красные горы, поросшие кедрачом, вдали утопают в голубовато-туманной дымке. А за Рипейскими горами Серебрянной или Белой Русью расстелилось в Сибирь ирийское Беловодье. На большаках, трактах и тропинках Малинового Отечества цветет аромат родной земли.
Вечером теплым будет в общине веселый ужин в кругу друзей и родственников. Будет картошка жареная вятская и помидоры мясистые розовые из Волгограда. И сока вишневого немеренный литр. Смех радости и молодого озорства поднимется над деревянными крышами, украшенными резными головами птиц и коней.
И выбежит одна девушка русая в васильковом платье через таежный кряж к «озеру грустин». Темнохвойные пихты и кедры станут шептать ей что-то ветерками, шелестя черными лапами хвои. Девушка встанет на берегу, любуясь бирюзовой гладью воды. Над ней пролетят два белых лебедя и закружат, заманчиво колыхая волны-круги роскошными крыльями. Небо светло-голубое спустится к прозрачной воде ступеньками далеких облаковых грив.
Медленно стемнеет и запахнет свежестью в тишине.
- Небесная моя заступница, Мамочка! – шепнут малиновые губки, - Помоги мне, пожалуйста. Дай силы побороть смятение мое. Ты знаешь, как я люблю этого человека. Пусть будет его стремление ко мне таким же чистым и искренним, как мое. Мое любимое Озеро, как счастлива я в эту минуту и спешу поделиться с тобой сокровищем моих чувств. Ты не представляешь, какой это человек! Какие красивые у нас будут дети! Я обязательно приведу их сюда и буду купать в твоих ласковых в шелесте пен волнах, мое родное Озеро. Милые мои Кедры. Спасибо вам за то, что вы оберегали меня все эти годы, выслушивали мои переживания, успокаивали, давали силы и вдохновение жить. Без вас бы я не научилась любить жизнь. Матушка Земля, Солнышко мое красное, Ветер родной прохладный, Кедры мои мохнатые, Месяц сереброокий – будьте все свидетелями моего счастья, радуйтесь вместе со мной. Я знаю, я теперь должна быть другой. Он увидит меня в белом платье моей инициации.
Перед ней пролетит вся её жизнь, проплывая и тая, как нежный лучистый свет луны в сиреневом сумраке. Она увидит отца, молодого и доброго, который поднимет ее маленькую на руки; маму, красивую, в нарядном русском сарафане, с красными птицами на нем. Увидит прополку в зной, когда босиком касается она живой парной земли. Увидит и вдохнет красоту лесных пейзажей, свежей зелени, белой ваты облаков, голубую синь озера и далекие контуры гор.
Стемнеет совсем, и она радостно-взволнованная побежит домой, любовно касаясь кустарных ветвей. Пробирает до дрожи ее волнение и отчего-то, как в детстве, страх; озирается она чутко по сторонам, боясь увидеть бесшумную и быстро догоняющую ее ведьму большим одиноким колесом на смутно различаемой в сумерках лесной дороге.
***
Руслан отбросил ручку и поглядел в окно. Июльское утро надувалось каким-то фиолетовым смогом, словно вдали, над Москвой, взорвалась водородная бомба и разнесла ошметками чахлые ртутные облака. Солнце червленое вставало, игралось резным коловратом. Потянувшись, зевая от бессонной ночи, Руслан выключил свет ночника. «Сегодня надо будет поехать к Зехловской, договариваться о переделке романа», - устало подумал он. И вдруг вздрогнул, как ошпарился, и, резко повернувшись, посмотрел назад, на расправленную кровать. Там, разметав золотистые локоны, спала обнаженная девушка, чуть прикрытая простыней. Ее тело, фигуристое и спортивное, извивалось хребтами и впадинами, раскидывалось долинами и балками, оврагами и курганами, как пологие Уральские горы. И зайчик солнца красной точкой лазера скользил по ее естеству, а белая простыня, словно ледниковые шапки, снежно сверкала на вершинах её холмов.
КОНЕЦ
МОСКВА 2002-2003 гг.
Приложение
Статьи клуба «ПФУ»
«ПФУ» о «FРИ»
Знакомство с «Fack русскому искусству» (FРИ) у нас, клуба «Последняя фаланга уруза» (ПФУ), началось в середине осени 2003 года в «Литературном чердаке». Творческие вечера плавно бы катились в робкой трескотне закомплексованных интровертов, если бы нас не захватила, заколдовала таинственная и мрачная фигура-тень некоего Сержа Пылинского, держащегося гордо, с вызовом обществу и особняком, читающего что-то про «гнойных старух» на паперти полуразрушенных храмов, просящих милостыню. Образ Сержа вызвал в наших душах ассоциативные ключи бурого демона, изливающего на головы творческого мещанства желчь и сарказм сатанинского смеха. Но это была лишь предтеча. Потом на авансцену взошел, запрыгнул, вихрем ворвался авангард экзотических личностей, держащихся в основном черных цветов в одежде – FРИ. Эти радикалы установили творческую гегемонию своей разрушающей позитивные авторитеты и идеи доминанты. Такие поэты, как Дмитрий Плюев (Плевков), Никита Подпольный, виртуоз разрушающего стиля Михаил Касавин, с презрением жонглирующий человеческими ценностями и примкнувшая к ним самая талантливая студентка лит. института Аня Бомбаенко, подобно Люциферу рисуют закаты идеалов литературы. Созданные ими образы, идиомы плетут паутину шокирующего и мрачного впечатления, которое благодаря их небоскребным нагромождениям и неимоверной концентрации и спрессованности в купе с манерой импозантного представления усиливает эффект буреломной какофонии.
Творчество Сержа Пылинского как переложение на бумагу идеологии его духа гнойно-болезненно и опасно. Он мечется на грани социальной деградации и социофобии. Касавин, этот «тончайший интеллигент» FРИ подчеркивает материальную тяжеловесность его стиля письма, а также образов, им создаваемых. В стержневом стихотворении Сержа, по нашему мнению, образ «нищего мальчика с глазами ангела», превращающимися в миг в «глаза-факелы» имеет и брюхатит ночь, «как похабную девку распластавшуюся над городом, что собственно навивает странные опасения, кого этот «мальчик» отымеет завтра в эйфории вседозволенности наглого и понимающего только язык силы беспредела. Плевин его, Пылинского, определяет дзен-буддистом, отрицающим любые ценности и авторитеты, даже своих учителей – классическую школу FРИ (потому Хэльга считает, что на Чердаке Серж доводит всё до абсурда), чтобы не привязываться чересчур к прошлому, а, отталкиваясь от него, как от нижней ступеньки, подниматься к последующей, якобы более высокой. По словам Плюева, его театрального учителя, движение вперед, но не задним местом, а лицом. Серж опасен в своем творчестве, переброженно- гнойном, вызывающем, плазменно-нигилистическом, отрицающем созидающее в любых ценностях человеческой Цивилизации, потому представляет из себя достойного радикала в плеяде этих «экзотических зверей». По шкале ранжирования опасностей влияния на позитивное созидающее искусство мы определяем его творчество и внутреннюю культуру как бактерию.
Следующим идет Плевин, формально не с ними, но по духу там же, в той же отхожей яме литературы. Полуеврей, полухохол, он взял худшее из этих двух этнических культур и менталитетов. Творчество его сочится похотью. Гиперразвращенная сексуальная чувственность неудовлетворенных половых желаний, является основой его литературного либидо. А отрабатываемый им прием инжиниринга в литературе, кубизм и бабизм стиля, в отличие от конструкторской схемы образов-фотографий Михаила, превносит эффект хаоса, а не транс-корпоративности в сознание слушателя, запутывая его обломками черных квадратов Малевича, черных ромбов и треугольников как вагинальной проекции женского естества, вульв и гениталий обезличенных потных и плотных тел. Он весь покрыт смрадом желаний слизких и гадких, слащавеньких похотливых манер пера. Его мозг, пульсируя, словно конвульсии электричества нервных окончаний при оргазме, выплескивает, фонтанирует эту тускло-беленькую, липкую литературную влагу. Он противен до неприкосновенности, вооруживший себя сотнями титулов и должностей, закрывшийся за ними от всех, этот предводитель «кружка хохлушек за мужскую разрядку» «Хульянов-Плевин» смешон, жалок и ничтожен одновременно, но в век потребительской развращенной чувственности желаний он необходим голубовато-розовой влажно-аморфной желейной массе двуногих существ, ищущих истину где-то в междуногом пространстве, потому опасен и ядовит и отмечен нами по шкале гниения радикализмом как вирус.
Подпольный и Малиновский, радикалы-суслики, по тонкому замечанию В. Бунтарева, являются обоймой, патронами FРИ. Эти пули радикализма насвистывают фашистскую ритмику непонятных маршей под стук колес электропоездов и, в отличие от мамаенской языческой песни под луной, видят и водят иные во снах хороводы – факельные шествия бритоголово-белокурых бестий в коричневых робах с ритуальным сжиганием идей интеллигентности, человечности и духовности. Это жалкие орки культуры, их тени горбатыми карликами ползут по стенам домов и улиц озаряемые блеклым, болезненным светом «фонарей огарков». Это пьяные крысы виртуальных конвульсий, которые они называют танцем. Это менестрели фашизма, который, голубчики, первым делом сжигает таких, как вы, жалких, убогих, юродивых и блаженных в своей министрельской нирване. Они думают, что «их не догонят: некому больше гнать», им промывают мозги через fack-radix.narod.ru, что «нету больше врагов», но они, жалкие, не понимают, что всего лишь лакействуют на капищах радикализма. По степени опасности и вредности они цепные псы, они больше всех критикуют созидание и духовность, чтобы выслужиться перед хозяевами, поэтому это самая неблагодарная литературно-критическая масса Чердака и наше мнение – относиться к таким однозначно, как к падали.
Для нас, несомненно, интересным является образ Михаила Касавина. Тонкий интеллигент, критик, литературный интеллектуал, актер, он завладевает умами слушающих более всех. Аккомпонирование ему Мелисы Сопрелевой, певицы из группы «Готика черного железа», еще более подчеркивает его значимость, определяя поэта как главное оружие FРИ. Он хорош в манере держаться, подать себя, «взглядом с поволокой» неотмщенного Демона он баюкает бдительность своих врагов до поры, пока, как тигр, изготовившись, не прыгает, словно с картин Дали, в раскрытое, по-детски ему внемлющее и ничем не защищенное сознание литературной обывательской массы. Когти его огромны, словно щупальца багрового жругра Данилы Андреева из «Розы мира». И поверженные им людские сознания, не зомбированные, а убитые, порванные («порвать зал») в предсмертных судорогах заворожённо смотрят в его глаза, бездонно-черные, поднимающие из глубин своих кривой смех Атлантиды. Там, в этих глубинах, косятся и падают «скелеты колоколен»; там люди не столько одинаковы на лицо, сколько совсем безлики («пепел лица»); там животный механический секс даже не похоть, не вожделение, не сладострастие, не разврат, а насилие, боль, словно при деторождении; там люди уже утеряли, атрофировали в себе при техногенном облучении и радиации даже эндорфинное удовольствие от соития, глубинное, инстинктивно-вымученное тысячелетиями для продолжения рода, чего уже нет в глазах-воронках Михаила. Это ад будущей технократии, который «сталью, неумеющей лгать» будет загонять людишек с презрением и цинизмом «в бесконечный побег под землю», который отношения полов превратит в ядерную реакцию («каждый атом болезненно свидетельствует о том, что живое ядро должно пасть при столкновении с мертвым ядром»), который потребительский бум доведет до хищнической развязки («хомо-миллионный город, ставший горлом»). И все это будет твориться под эгидой идей Мира, Любви, Братства, Свободы. Этот «черный PR» будет чудовищным гротеском обмана-эйцехоре дьявола. И, слава Богу, что образы его пока не живут, а лишь сфотографированы, но «от фото до кино» включен уже механизм равнодушной невидимой рукой, и мы отсчитываем последние мгновения, словно иволги над Бугом 21 июня 1941 года. По шкале значимости, иерархии FРИ Михаил станет Христом, «ныне на осляти вступающим в свой Иерусалим» (слова Леонида Андреева). А если быть корректным, то ницшеанским Заратустрой. «Он весь в огне и крови».
Но пока не он главный в этом «авангарде чертей». Есть фигура сейчас более значимая во FРИ, пусть предтеча, пусть Иоанн Креститель, но все же. Это Плюев, который «прямо взывает к зверю в человеке, он открыто приглашает его вырваться из клетки и начать работать зубами и когтями. Он рубит с плеча, как гильотина» (Леонид Андреев о Ленине). Самый циничный в душе, Плюев даже курит в антрактах, словно чекист перед расправой над осужденными. Он доминант в суждениях. Он эрудирован достаточно, чтобы заткнуть пасть любому на Чердаке. Но у него нет идеи, или идея его мелка, разрушающе-предпосылочна для других жестоких идей. Если он, Плюев, будет вечно вождем FРИ, фронт как данность перестанет существовать, разрушив самую свою краеугольную основу. Он прекрасный тактик, премьер-министр, но не президент. И роль его историей скорее всего сведется к «переходному периоду из ниоткуда в никуда», как у Пелевина, т.е. к презентации нескольких книг движения и организации их коммерческих концертов в целях пропаганды радикализма и агрессии, а так же накопления первоначального капитала.
Но если эта организация суверенна и преследует исключительно не зависимые общественно-политические взгляды, а не винт в незримом механизме плебисцитарной, выхолощенной демократиии, то популяризация агрессии послужит всего лишь запалом для бунта, погромов и беспредела гоблинов-дебилов, в кого превратилась мыслящая спинными мозгами современная молодежь.
Может быть, эти доктринеры и закидывают в народ далеко идущие планы, но в конечном счете они слепы, словно совы, ибо сказал уже однажды Нострадамус: «Держава зверей долгий век не живет».
PS: Аня и Мелиса! ПФУ взывает к вам! Одумайтесь, «белые птицы», летящие «в асфальтовых небесах», способные зажечь в сердцах людей огонь Прометея. А вы поете под свирель и гитару в такт бешеной ритмики фри-барабанов и кружите Ладами в их, якобы ведическом, а на самом деле фашистском зикхре с черными знаменами анархии и ежевичными банданами и плащами мрака. Они идолы. Они черти. За ними пропасть. Под бой барабанов они поведут серую массу урук-хаев по спирали жизни и эффект резонанса шагов этих орд будет попирать, уплотнять и утрамбовывать «торф болотных душ» и крови, из которого выступает Лысая гора. Вы же сами это знаете, а колетесь этим ядом и становитесь ведьмами.
Е. Салатин
В. Кутяпин
В. Бунтарев
Р. Ровный
С. Рунов
ПФУ
Образ Звенты-Свентаны в русском фольклоре и в современной эзотерической мысли
Глядя в далекое призакатное августовское небо с розово-огненными рифами облаков, невольно вспоминаю слова Анастасии о желательности ночного времяпрепровождения под открытым небом перед своим днем рождения. И поскольку в древности на Руси дети рождались в начале теплого сезона, то врят ли кто-нибудь при таком занятии чувствовал бы себя некомфортно по крайней мере в температурном режиме.
Наверно, каждый из вас грустил когда-нибудь один в светлых грезах, мечтал о настоящей любви, глядя в ночное звездное небо или в далекое шелестящее море. Кто видел летние закаты в средней полосе России, наблюдал в палящий зной в синей дымке гладкие, словно отдыхающий барс, горы, любовался небом над степями в вечернем сумраке, был хоть раз в своей жизни зачарован темно-хвойной далью тайги, тот непременно чувствовал на себе чье-то легкое внимание, навевающее застенчивую романтику, ассоциирующуюся с женственностью и нежностью, но только в таком глобальном масштабе, что фрагментами симпатичного силуэта могли бы предстать гектары неба и леса, километры дорог и воды.
Впервые в религиозно-философском мире явление этой легкой романтики, подаренной красотой природы и фантазии человека, в прозрачные наряды женственности было облачено Владимиром Соловьевым, когда он почувствовал в пустыне дыхание и взгляд космической божественной женской сущности. У Данилы Андреева очень хорошо и подробно прослеживается в русской литературе становление этого нового надхристианского божества. Соловьев, конечно, боится прослыть еретиком и быть преданным анафеме, подобно Толстому, потому обликает ее в византийский образ мудрости – Софию. Потом Андреев в своей «Розе мира» анализирует «прекрасную даму» и «незнакомку» Блока, первую определяя как Звенту-Свентану, вторую как Лилит.
Что это за Звента-Свентана, чьими улыбками рисовались закаты болезненно тщедушному и по своему гениальному религиозному мистику Андрееву, репрессированному, но отмщенному временем? Что это за сущность, которой он предрекал планетарную значимость? Юго-восточная эзотерика и теософия уже давно намекали о том, что именно России предстоит духовное самовозрождение и отрезвляющее влияние на весь мир в священной борьбе с атлантизмом.
Именно Россия, поставленная сейчас на грань материального исстребления: нищеты, эндорфинного зомби, родо-племенных маразмов, потребства, воровства, злобы и ненависти, стресса и депрессии, невростении и навящевых бредовых идей, дебилизма и вырождения генофонда, социальной проституции, эгоизма и индивидуализма, именно эта страна, как утверждают многие ламы и гуру, должна отречься от всего материального и показать миру приоритет духовного образа жизни.Что это значит вообще, мне субъективно трудно судить. Я ориентирую себя на общинный исход в тайгу, в заброшенные деревни, в глухие места, подобно староверским общинам. Построение нового общества, коллегии идеальных людей (КИЛ), формирование, воспитание, наследственность и самовоспитание нового человека. К этой задаче Цивилизация потступала не раз, но приступить к ее решению мешало множество самых разных факторов (семья, частная собственность, потребительское общество, экономика, войны, революции, религии и прочие эйцехоре).
Итак, мы вопрошаем мир, кто же она, Звента-Свентана? Андреев рисует нам образ космической богини, воплощенной в земной женщине в России в Эру Водолея, дочери демиурга Яросвета и Навны.
Предвосхищения ее облика в прошлые исторические эпохи были прочувствованы и улавлены некоторыми представителями духовно-интеллигентной общественности, что отразилось в русском искусстве достаточно ярко и колоритно, чтобы обратить на себя особое внимание. Семидесятые годы XX века ознаменовали собой среди прочих сует и треволнений в политике, мытарств и мракобесия атаки сионизма в искусстве (цитата из письма Шолохова к Брежневу: «Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому…») два явления, не упомянуть о которых в своей работе я просто не могу. Это явление свиридовских вальсов и васильевских картин. Сочетая их в купе, поколение современников не осознало даже малой толики той смысловой нагрузки, которую несут в себе эти шедевры. В музыке Георгия Свиридова услышали русскую душу, родные просторы, но приурочить это к чему-то глобальному, к тенденции, не смогли и потому чуть вежливо сместили к обочине культуры. В картинах же Константина Васильева только много позже уловили штрихи нового взгляда на нас с вами, на русских, на нашу историю и духовную сторону жизни. По особому заиграли на полотнах алые плащи и щиты витязей, малиновые и фиолетовые платки и шали крестьянок, красная руника на белых косоворотках соломоволосых людей, березовый, кедровый лес, серый цвет стали мечей, свинцовых туч, блеска вечности в глазах героев. Художник по-новому взглянул на мир реализма, вернулся к истокам, преоткрыл вековую завесу над самой главной тайной истории, над сущностью Духа. Как долго нас обманывали пастыри и попы, как часто нам теперь «вешают лапшу на уши» кто не попадя, мусоля и обсасывая эту тему, однако верное зерно все ж таки прорастает уже и будьте покойны, господа жрецы, осознание человеком человека, природы, мира и общества теперь не за горами. На холстах этого казанского мастера предстает одухотворенная природа и люди, что собственно является главным отличием его кисти от работ Шишкина и Васнецова. Вообще о нем и его творчестве следует поговорить отдельно, что уже и делается при участии алтуфьевских филистеров. А нам же в контексте нашей работы особо следует обратить внимание на женские образы полотен художника, такие поэтические и созвучные мелодиям Свиридова. При написании их Васильев отрабатывает прием «греческой маски», так по крайней мере, но неудачно, неточно характеризует его критика. То есть лица людей, в частности женщин, спокойны, глубинно-сосредоточены, никакая эмоциональная мимика не морщинит на них свои складки. Но это не значит, что они равнодушно холодны, просто в них на века вперед сохранены и переданы (заметьте, изящным способом – искусственной мумии) гены настоящего духа, подобно тибетско-лемурийским и атлантическим аминокислотным сгусткам. Эти гены созданы давно, а в картинах они улавлены и переданы нам, как через радио-волны звуки. А средства передачи священной информации предков – это прежде всего люди, их язык и т.д.(правильно Анастасия определяет людей как живие книги, их фотогеничность и гармонию тел). На языковой почве созданные сказки теперь являются самым древним источником информации предков.
В русских сказках образ девушки негласно ровняется на Звенту-Свентану и так гармоничен с природой, с животным и растительным миром, что сейчас по другому начинают реагировать урбанизированные и страдающие от технократизма люди на его в прошлом юродивый стереотип. А качества робкой застенчивости и скромности (нет, не забитости религиозным аскетизмом!) вообще превратились в уникальные сокровища в пантеоне социально-психологических категорий. Здесь уместна цитата из Василия Шукшина: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту…». В статье Евгения Трубецкого «Иное царство и его искатели в русской народной сказке» о женственном воплощении сказано так: «… с мудростью и властью в вещей невесте сочетается и красота, обладающая силой волшебного действия: «когда она рассмеется, то будут розовые цветы, а когда заплачет – то жемчуг». Силою этого очарования все на свете движется: к волшебной невесте направляется весь сказочный подъем, точно вместе с влюбленным в нее царевичем вся тварь испытывает неудержимое к ней влечение».
Теперь же предречено другое. Звента-Свентана родится в России обыкновенной девочкой, вырастет и духовно возродит страну. Неужели опять навязчивая и бредовая идея? Да, врачи-психологи говорят, что Россия больна, да западные политики уже планируют расселить русских по всему миру, а землю их забрать для более эффективного использования, да наша нация скорее сама себя уничтожит, всех опередив, вырождением и деградацией, но глас вопиющего в пустыне все ширится и крепнет над березово-кедровым краем.
В 1997 году в мире философии и эзотерики появляется такой феномен, как Анастасия. Новосибирский предприниматель Владимир Мегре пишет о женщине, живущей в тайге не по законам нашей цивилизации, она напрямую общается с Богом и называет себя ведруссой. Миф? Не знаю, однако влияние, которое ее мысли стали оказывать на людей – грандиозно. Чем не предтеча Свентаны? А может быть, это она сама и есть?
И что вообще от нее ждать, от этой андреевской кудесницы? Уверяю вас, каждый молодой человек ищет ее в толпе. Только хочу успокоить наиболее ръяных и вялых не возбуждать, она абсолютно не современна, так как нет у нее ничего общего с нашим потребительским временем. Она совершенно нага для его интересов, подобно обнаженной Анастасии, которой ничего не нужно от этого мира. Конечно, это гротеск, белковая жизнь не может существовать без обмена веществ, но тут самими веществами просто являются вещи более высоких слоев Шаданакара. Только и всего.
Время Христа прошло, - говорит эзотерика XXI века. Нет, он не умер, подобно ницшеанским божкам, он передал бразды правления другим. Одного из них некогда называли Люцифером, землянином, в отличие от многих, в том числе и тибетских космитов. Не берусь судить, насколько это верно, но сразу замечу, для меня лично с некоторых пор ярая эмоциональность сходит при виде кувыркания ценностей. Как у древних ацтеков Теснатлипока был злой бог, так у ольмеков и других арийских племен его прототип или синоним явно занимал положительные роли, судя по красному цвету и тотемным ягуарам. Точно также Люцифер – радетель всего земного, под пятой христианства вполне мог превратиться в дьявола. Вспомните, как у нас одно время молились, а потом проклинали вождей Ленина и Сталина. Так вот, время Христа прошло. Конец двухтысячелетней догме, культу личности еврея. Они, атланты, даже ввели новое летоисчисление, обозвав его новой эрой. Все, Эра Водолея сменила ее в этом году. Пора отрезвляться и на этих фронтах. Достаточно спать. Другое дело, что Иисус был вовсе не евреем, а арменином, шумером и говорил на арамейском языке.
А Звента-Свентана - русская. Ее миссия видится мне в таком свете. Она поведет за собой людей в так называемый минусинский исход, подобно Моисею, а скорее Свободе Де Лакруа. Что это значит? Ну, во-первых, люди будущего точнее определятся с этим новым термином, характеризующим духовную борьбу русских против западного менталитета. Борьба эта была всегда, еще до славянофилов, когда языческие (а правильнее ведические) волхвы поднимали восстания против христианских князей на Руси. Борьба эта подробно прослежена в «Вечном маятнике Атлантиды». Во-вторых, в наше время уход и отказ от всего атлантического в первую голову нужно рассматривать в вопросе деурбанизации жизни. Про урбанизацию (один из эйцехоре атлантов) писатель Сергей Зарыгин сказал следующее: «Урбанизация и не скрывает своего антиэкологического существа, а отчуждение земледельца от Земли – это самый большой шаг на пути отчуждения человека от Природы». Деревни пустеют, люди бегут в города. Тысячи гектаров земли простаивают, народ разучился на ней работать и кормить себя. Поэтому данный исход следует прежде всего видеть в уходе из городов к земле, массовом уходе. И в-третьих, фундаментальным явлением у русских должно стать абсолютное отречение от американского образа жизни, интересов и ценностей. Это станет первым шагом на пути выхода нашего народа на уровень суперэтноса, каким он и является не смотря ни на что.
А на последок я хотел бы немного поговорить о территориальной и других предпосылках появления чудо-девушки в нашей стране. Вернее, где она скорее всего появится или уже появилась. География: от Урала и до Дальнего Востока, в краю кедровой тайги, скорее всего в Томской области. У нее будут алтайские корни, так как Алтай – место появления первых уров, как говорит профессор Кандыба. Условия жизни поставят ее на баррикады борьбы с урбанизацией, она будет жить в провинциальном городке, в каких живет сейчас почти вся Россия. Может, и будет исключение, но деревенские уже деградировали и не любят так природу, как городские технократию. Об этом я однажды уже подробно писал в статье для газеты «Горняцкая смена» про идеальную девушку. Социальная принадлежность ее семьи будет определена большинством населения страны – беднота (бедная интеллигенция). Профессиональные навыки и интересы – биология, медицина, психология, все виды искусства, воспитание детей, археология, история. Духовная сущность ее нам теперь известна больше, чем ей самой, благодаря екклесиастам-боянам.
Я пишу эти строки в преддверии ее появления. Мы молим небо и смотрим на звезды, подобно армагеддонским арабам, и ждем ЕЕ.
Р.Ровный
Экономические рычаги сексуализации общества в разные исторические эпохи
В эпоху рабовладения секс нужен как стимул, один из мотивов пленения других народов. Человечество может обогащаться только варварским способом (грабеж). Секс служит для первичного накопления капитала одним из второстепенных соблазнов (полон чужеземных девушек). Секс же патрициев и торговля рабынями для половых утех не является глобальным в эту историческую эпоху. Первый есть достояние кучки людей, интим замкнутого, обособленного пространства, второй – механизм другой эпохи, в рабовладельческом строе развит слабо. Тогда господствует стереотип: потребление для удовлетворения жизненнонеобходимых потребностей. Поэтому приобретение рабынь происходит главным образом для эксплуатации их физического труда, необходимого для создания благ, а значит, богатства.
В эпоху феодализма секс является скрытым механизмом обогащения государственной власти. В среде полнейшего его христианского запрета им развращают отдельные умы (богатые в основном), чтобы через сисиему судов опорочить и низложить, объявить колдунами и ведьмами, имущество конфисковать, а виновных сжечь на костре. Этим зарабатывает себе на жизнь эпоха средневековья и Ренессанс. Естественно, ведь варварские методы обогащения засчет других народов в эту эпоху, эпоху оседлого натурального хозяйства, уже не используются. Хотя и это тоже есть (пример, Крестовые походы). Но больше трудов церковной инквизиции, ведовские процессы государственной карательной машины.
В эпоху социализма секс сходит на нет, так как теряет экономическую подоплеку естественное половое влечение людей друг к другу и на нем, на либидо, никто никоим образом не зарабатывает себе капитала. Поэтому влечение ютится в рамках свободной половой любви.
И только в эпоху капитализма, то есть рыночного потребительского общества, в котором господствует стереотип: потребление ради потребление (что есть потребство), секс выступает одним из важных рычагов обогащения, превращая в самодостаточный товар удовлетворение развращенной модой и рекламой СМИ сексуальной похоти.
Поэтому делаем заключающий вывод, определяя понятия «секс», «свободная половая любовь» и «потребство».
Секс – это удовлетворение полового влечения посредством акта совокупления (необязательно по взаимному согласию), на котором кто-то обязательно зарабатывает себе капитал. Это и проституция, и порнобизнес, и архаичные ветви: стимул при лозунге: «отдаю город солдатам на три дня» и заполучение имущества казненных ведьм.
Или секс – это соитие, заключающее в себе не только физиологические, но и экономические причины.
Свободная же половая любовь, отметая напрочь материальную составляющую, обогащается при половом акте всей гаммой психологических и эмоциональных переживаний, добавляя их к стержневой основе отношения полов – физиологическому влечению.
Потребство – это удовлетворение второстепенных, косвенных потребностей, без которых человек может жить и которые посредством психологических механизмов приобретают эстетическое и маркетинговое право быть высшими, приоритетными для человека.
С.Кедрачова
О коллективизме и индивидуализме как способах экономии человеческих ресурсов
Рассматриваемая нами идея констатирует тот факт, что человек представляет собой объект, эффективность существования которого зависит от степени расходования всех своих ресурсов, как то: физических, моральных, интеллектуальных, психических и т.д. Существует непреложный закон, утверждающий, что выживает та система, которая экономно расходует свои ресурсы. Словно герои-жмоты в песне Макаревича о костре. Отсюда и эффективность существования в данном контексте мы определяем наличием факта комплексного выживания. Внук Колчака сказал в передаче Н. Михалкова «Русский выбор» от 14.12.03 на канале «Россия», что существует единственная победа – выживание. Поэтому субъекты существования, используя инстинкт самосохранения, невольно тянутся к эффективному решению этой задачи. Нами ставится цель – не разглагольствовать пустопорожно об этой проблеме и вовсе не прикладывать свои идеи для объятия необъятного, но разложить по отдельным плоскостям суть индивидуализма и коллективизма в созидающем и потребительском социумах. Итак, водрузив на знамена мышления тот стереотип, что тенденция любой существующей системы к экономии ресурсов есть стремление к выживанию, работа инстинкта самосохранения, рассмотрим суть психологии индивидуализма в рыночном обществе и в докапиталистических общественно-экономических формациях. Интеллигент, культурный, образованный, нравственный и порядочный человек в корне своем индивидуалист. Это далеко не секрет и не всегда. Но здесь рассматривается не его эгоизм, а только эволюция взглядов от стадного, который и помог ему выжить в условиях дикой природы и стать мыслящим человеком, ко всё большей свободе и независимости. Идеал, апогей такой эволюции, конечно, с использованием достижений НТП (куда же без них, иначе до сих пор рыжие орангутаны-неандертальцы с дубинами рыхлили бы земную пыль), так вот, апофеозом сего поступления является, по-видимому, волчья супружеская чета, пара единственная и верная до смерти в духовной изоляции от остального мира. Дескать, умный человек будет волком, а гоблины – стадом. Однако, такой мотивации существует совсем другое объяснение. Закономерность цивилизованной индивидуализации общества, её замыкания и обособления озвучивается той же самой экономией человеческих ресурсов. В человеке живет противоречие. С одной стороны, у него есть стремление к свободе – природный мотив и фактор, с другой стороны, его обуревает тяга к общению, коммуникабельности – искусственный, социальный, эмоционально-интеллектуальный фактор. В этой борьбе-неваляшке прогресс либо швыряет стадную массу в болото индивидулизации, либо архантропная среда сподвигает буксовать прогресс и совершенствование homo-sapiens. Но не стоит опускать руки. Ведь интеллигент-индивидуалист, когда ограничивает сферу своего общения с миром, когда фильтрует и рецензирует людей, руководствуется где-то в глубине своего подсознания экономией эмоций, нервов, чувств, денег, мыслей, слов, физического и морального напряжения и т.д. Как говорит пословица: «Господи, убереги нас от друзей, а от врагов мы и сами как-нибудь…» А в роящейся серой массе быдла центростремятся другие мотивы экономии, иной её формы, более ярко и характерно олицетворяет которые тип коммунистического общества. Ведь в рационально организованном обществе человек меньше прилагает усилий и затрат всего комплекса своих ресурсов (от нервных и до физических), чтобы добыть для себя ту же единицу блага, что и индивидуалист. Это видно даже в способе приготовления пищи в общежитиях. Поэтому объективно, эффективнее для человека является всё же коллективный способ хозяйствования, мышления, творчества и существования по причине кинитности всех природных, органических и неорганических ресурсов, необходимых для его жизнедеятельности. Так в капиталистически организованном мире толпа или интегрированный социум неэффективно транжирит ресурсы, поэтому и существует стремление к обособленности, а при коммунизме уже индивид в таком положении и община исправляет этот негатив в рациональном ключе. Еще очень яркий антагонизм наблюдается в приоритете направления вектора интересов (еще Маркс сказал, что миром правят интересы). При потребительском образе жизни человек интересуется благами общества (ну и конечно государство как институт насилия и принуждения интересуется благами общества и человека). В обществе популярен блат, карьеризм, материальный успех, потребительство, эгоизм и индивидуализм. При созидающем образе жизни общество интересуется благами человека, адекватно оценивая его как ресурс коммуны и воспитывая в нем дух альтруизма. Ничего тоталитарного здесь нет. Никакого насилия. Просто общество знает, сколько ущерба, к примеру, влечет за собой смерть человека на производстве, самоубийство, апатия, депрессии и стрессы. Всё это вмененные убытки общественной экономики или народного хозяйства. Уже социализм предполагал (не зря, между прочим) формирование всесторонне развитой личности и оптимизма в человеческой психике. В таком обществе вырабатывается первая среда высших духовных потребностей человека – творчество, созидающий красоту труд. Ту самую красоту, по Достоевскому, которая и спасет наш больной мир. Красота, которая есть отдача духовного труда. «Труд – наша молитва», - говорил Герцен. «Слава труду!» - ораторствовал научный коммунизм. Это не бред, не насилие, не маразм, а глубинная интуиция того, что труд может стать для человека самой прекрасной необходимостью. Конечно, не та тягловая работа по принуждению и ради выживания, а деятельность по интересам, отвечающая всему их разнообразию у всесторонне развитой личности.
Труд эффективен своей коллегиальностью. Вот только краеугольный принцип его разделения необходимо подвергнуть в будущем существенной корректировке, как и самую идею галопирующего в тупик НТП.
С.Кедрачова