Левины - мать и сын

 
 
                ЛЕВИНЫ – МАТЬ И СЫН.

Так уж случилось, что член литературного объединения «РЫЖИЙ ДЕЛЬФИН», что в в Хайфе, которым я руководил, Михаил Левин, подарил мне сразу две , только что изданные книги – свой поэтический сборник «КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ» и книгу воспоминаний Сарры Левиной-Кульневой «СОРЭЛЭ»… И обе книги посвящены одному человеку – Нохуму Левину. Отцу и мужу. Отцу - Миша Левин . Своему расстрелянному мужу – Сарра Левина-Кульнева.
Это документальный рассказ об одной семье Левиных в судьбе которой, как в не льстящем зеркале, отразилась и судьба огромной страны под названием СССР.
Наум (Нохум) Яковлевич Левин – член еврейского антифашисткого комитета был расстрелян, а его семья очутилась в лагере – об этом вы прочитаете в отрывке из книги «СОРЭЛЭ», которая печатается на этом сайте..
Левина-Кульнева Сарра Михайловна окончила в 1941 г. студию при Государственном еврейском театре С. М. Михоэлса. Во время войны была с маленьким ребенком в эвакуации в Башкирии, а затем в Ташкенте. С лета 1943 г., вернувшись в Москву, стала вести студию занятия по художественному слову. ..
В ноябре 1950 г. арестована как "социально опасный элемент", получила восемь лет ссылки и была по этапу направлена в Красноярский край, в село Тасеево. В 1955 г. реабилитирована. С помощью К.И.Чуковского начала ставить дет¬ские спектакли: "Чипполино", "Доктор Айболит", организовывать концер¬ты…
А сын её – Миша Левин , стихи которого тоже публикуются здесь же, родился в Москве, детство прошло на Арбате . Здесь же оно и оборвалось: в 50-ом году, в ноябре за ним и его младшей сестренкой приехал черный ЗИМ, - « черная маруся» - , воспетая Анной Ахматовой и отвезли ребятишек в детскую тюрьму для детей врагов народа.
Это был знаменитый Даниловский монастырь. В то время отец Миши и муж Сарры Наум Левин, бывший главный редактор еврейского антифашистского комитета, возглавляемого С.Михоэлсом , был уже расстрелян, а мать находилась в сибирской ссылке.
Там и родились первые прозаические и поэтические произведения Михаила. Свои первые произведения он послал в Ленинград и оттуда получил доброжелательный отзыв от неизвестного тогда никому С. Довлатова…

Помимо всего прочего, это ещё и неизвестный автограф замечательного писателя Сергея Довлатова . Вот он:


«М. Левин долго жил на Севере. Мне трудно установить, использовал ли автор национальный фольклор, или создал оригинальное произведение в его традициях. Указаний такого рода в сопроводительной записке нет. Но интуиция, чутье подсказывает - в сказке достоверный и обаятельный колорит северного народного творчества.
Пересказывать её не хочется. Изложение неизбежно скомпрометирует поэтический текст.
Есть какая-то неуклюжая трогательная чистота в этом произведении. И еще, я отнюдь на знаток фольклора, но мне кажется , что к блуждающим интернациональным сюжетам, замысел Левина не относится. Произведение выглядит оригинальным.
Хотел бы обратить внимание редколлегии на этого автора. Конечно, с ним, с его текстами придётся работать. .Неудачным кажется общее заглавие "Сказки Аэлиты".Литературное "Аэлита" пораждает ненужные реминсценции. Сказке «Если очень захотеть» предпослано нечто вроде пролога .Написан он живо и все-таки кажется лишним..Короче , необходима известная доработка.
После этого, я думаю, сочинения Левина, я думаю, могут заинтересовать читателя
И подпись: « С.Довлатов». И – дата: 1972. Октябрь.

Потом – вновь Москва и поиски своего лица: Михаил Левин, как поэт и прозаик , печатается во многих газетах и журналах, выходят его книги, а как художник, - в Сибири он научился рисовать, - участвует в художественных выставках в Норильске , Москве, Риге и в Израиле, куда Левины репатриировались в 1993 году.
Михаил Лезинский .
+++
САРРА ЛЕВИНА-КУЛЬНЕВА

Глава из книги «СОРЭЛЭ»

Второго ноября 50-го года я была у своей подруги на дне рождения ее дочки. И я, сидя за столом, бросила такую фразу: "Я соберу всех пострадавших женщин, жен наших арестованных мужей, и мы все выйдем на Красную площадь и спросим: за что взяты наши мужья? "
Через три дня за мной пришли. Когда позвонили ночью, я успела разорвать все письма, все адреса и выбросить в форточку обрывки. "Почему не открываете?" ~ "А я думала, соседка откроет", - прикинулась я наивной. Мирка сидит в своей кроватке, глазищи огромные, прижимает к себе куклу. Миша стоит - в глазах недоумение: сначала папу, потом маму... Я заявила, что никуда не пойду, пока не будут определены дети. Один из пришедших, полковник, сказал: " Ну, у вас же есть брат, пусть возьмет их к себе". - "Мой брат вернулся с фронта с открытой формой туберкулеза и живет в крохотной комнате с женой, которая работает в туберкулезной больнице и тоже больна!" - "У мужа вашего есть брат". Все они знали!

Сестры Нохима к тому времени уже не было в живых - той самой, которая нас тогда не дождалась и уехала к тетке в Останкино. Она погибла в 41-м году, в родильном доме, с двухнедельным ребенком.
Я говорю: "Да, у мужа есть брат, но он так вас боится, что никогда не возьмет к себе моих детей". ( Как в воду смотрела . Когда Миша и Мирочка пришли к нему на следующий день , он их даже не впустил в квартиру )
Я сказала этому полковнику; "Я понимаю, вы партийные люди, вы - при исполнении своих обязанностей, у вас много таких, как я, но вы же еще и просто люди! Не дайте погибнуть моим детям!" - "Ладно, -сказал он.- Детей устроим, не волнуйтесь".
Когда меня уводили, я сказала Мише: "Береги сестренку и помни: ни папа, ни мама ни в чем не вино¬ваты". - "Ну-ну-ну" - полковник насмешливо. - "Да, ни в чем. И пусть это будет для вас как молитва". Мне потом сказала соседка, которая была при аресте в числе понятых, что я хорошо держалась.
Меня привезли на Лубянку. Если идти по улице Кирова вдоль здания, то это будет крайняя дверь, такая очень аккуратная, с чистенькими белыми занавеочками изнутри. Вот туда меня ввели. Сфотографировали анфас, профиль. Взяли отпечатки пальцев. По¬том в какой-то комнате я сидела голая, а женщина в военной форме пересматривала перещупывала мои вещи и швыряла мне обратно - трусики, лифчик, рубашку.


Вдруг вошел полковник, тот, который меня брал, что-то спросил у женщины, она ему ответила. Он прошел за моей спиной к двери и тихо сказал: "С детьми все в порядке". Неправду сказал. Были праздники, все закрыто, и за детьми пришли только девятого. Хотя, может быть, он уже распорядился насчет детей. Не знаю. Уж за то ему спасибо, успокоил. Пожалел мать. Их отправили в детский дом под Москвой. К ним туда Элына несколько раз ездила. Вообще Элыиа вела себя героически. Очень много сделала для Моисея. Она, на¬пример, узнавала, куда его везут, и виделась с ним на этапах - не знаю, как ей это удавалось. К счастью, ее не арестовали.
А потом детей разделили. Мирушку оставили, по¬тому что она там заболела корью, а Мигну отправили в режимный детский дом, под охраной.
Женщина отобрала у меня пояс, резинки для чулок, шпильки и сунула мне мой узел вещами. Я, когда меня забирали, совершенно не соображала, какие вещи брать, и откуда я знала, что надо брать в тюрьму? Цветастый платок с бахромой зачем-то взяла, чулки шелковые, тапочки. Еще этот полковник сунул мне в узел юбку, байковый красивый халат... Ну и все, что на мне - пальто, платье, - вот и все мои вещи. Меня отвели в одиночку. У страха глаза велики. Каждое пятно казалось мне пятном крови. Я всю ночь не спала. Что со мной сделают?!
Утром меня повели к следователю. А у меня чулки спущены, волосы растрепаны - висят по всей спине ~ У меня были длинные, густые волосы, а шпильки ведь отобрали. Следователь рявкнул: "Почему в таком виде? Подобрать чулки! Подобрать волосы. Я говорю: "А как?" - "Вы у меня спрашиваете - как? Вы - женщина! Приведите себя в порядок!" - и - конвоиру: "Увести!"
Увели меня обратно в камеру. Ну как я могла при¬вести себя в порядок? Оторвала подкладку пальто на завязки, перетянула волосы. Чулки привязала к ру¬башке, от этого стала негнущейся походка. Опять при¬вели к следователю. Совершенно не помню его лица и ничего не помню, кроме яркого света, который бил мне в глаза.
Меня вернули обратно в камеру. Сколько я там просидела: день, два, три - не помню. Состояние тумана.
Я была почему-то уверена, что рядом, в соседних камерах, сидят все - и Фира Маркиш;, и Элына, и Бергельсониха , и Бетя Квитко. У меня и мыслей не было, что меня одну взяли. Потом узнала: их тоже арестовали и отправили в ссылку - кого в Абакан, кого куда, но их отправляли из дома. Им дали сутки на сборы, поэтому у них хоть была возможность взять с собой необходимые вещи.
...Через какое-то время меня вывели во двор Лубянки. Стояла машина, крытый фургончик. Сбоку написано: "Сосиски". Внутри - четыре, а может, больше крохотных камер. Настолько крохотных , что , когда меня посадили в одну из них, и заперли дверь, колени мои уперлись в стенку. В другие камеры тоже, судя по звукам, сажали людей, мы не видели друг друга. Машина тронулась. Я слышала сигналы автомобилей, смех прохожих, шум города, жизнь! А прохожие видят нашу машину и не догадываются, что там нафаршировано людьми. Так нас привезли в Лефортовскую тюрьму.
Два офицера долго вели меня по коридорам, потом приказали остановиться, руки за спину, повернуться лицом к стене. Стоял часовой навытяжку. Я скосила глаза и увидела номер на двери камеры - 49. Один из офицеров открыл камеру, молча сделал мне знак головой - войти. Я вошла. Дверь заперли.
В камере - две койки, столик. Все железное, все привинчено к каменному полу. К двери приделана кормушка, она откидывается как столик. Над ней глазок. Окно на высоте моей вытянутой руки, подоконник ко¬сым срезом уходит вверх, в глубину. И пыль на срезе. И я на этой пыли написала дату.
В углу механическая параша и умывальник. Вы¬держу ли я? Ведь я изнежена, избалована Нохимом. Что меня ждет? А вдруг пытки? Избиения? Вдруг не выдержу? Значит, надо искать возможность кончить одним разом. Как? А вот как - разбить голову об угол железной раковины. Если решиться и удариться изо всех сил... Но не сейчас. Может быть, моя голова еще понадобится Нохиму. Может, я смогу сказать что-нибудь дельное в его защиту.
...Шли дни - меня никуда не вызывали. Странно, но я начала даже привыкать к тому, что сижу в камере. Стала ежедневно заниматься гимнастикой возле раковины. И для того, чтобы оставаться в форме, и что¬бы приучить часовых видеть меня в этом месте. Обливалась холодной водой по пояс. Отмечала дни точками на пыли подоконника. Пыталась лепить из хлеба, что¬бы чем-то заполнить время.
Раз в десять дней я получала книжку из тюремной библиотеки. Прочитала Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", сборник рассказов Короленко. Один рассказ назывался "78 дней в одиночке!" - с восклицательным знаком. А я досиживала тогда уже девяносто второй день. Без всякого восклицательного знака.
Раз в месяц брат передавал мне в тюрьму двести рублей. Мне давали список продуктов, которые име¬лись в тюремном ларьке, и я могла заказать колбасу, хлеб, сыр, так что к тюремной вонючей пище почти не притрагивалась, спускала ее в парашу. Весила я тогда сорок семь килограммов, но все же еще к тому времени не изголодалась по-настоящему, могла себе это позволить.
Иногда находило отчаяние. Металась по камере, выла без слез. Однажды вот так мечусь по камере, вдруг кормушка с грохотом откидывается. Грубый голос: "Иди сюда!" Я испугалась. Подхожу. - "Руки протяни!" Протягиваю. Пальцы дрожат.- "Не так! Вверх ладонями!" Всовывается миска, и мне в ладони высыпается немножко сахарного песку, остатки...
Когда знаешь, что кругом враги, то как-то еще держишься. Но когда тебя жалеют - слабеешь. И я тогда в первый раз заплакала. Смотрю на этот сахар ~~
горло сжимается. Только и могу сказать: "Нельзя! Нельзя жалеть!"
Прошло несколько дней. Опять кормушка откидывается, опять тот же голос: "Иголку-нитку надо?" Я, робко: "А можно?" - "Я спрашиваю: надо?" - "Очень..." Он мне дает иголку, нитки, я что-то себе заштопала, починила. Через какое-то время кормушка открылась, я отдала иголку.
И вот я стала ждать его дежурства. Тюрьма воен¬но-режимная, в шесть утра по коридору: "Па-адъем! Па-адъем!" - у каждой камеры. А мимо моей, если он де¬журит, проходит молча, и я могу полежать подольше. Днем ложиться на кровать не разрешается, а я в эти дни могу полежать на койке и вечером лечь пораньше.
Он дал мне дельный совет - копить сухари на до¬рогу. Я ломала хлеб и сушила на батарее, а потом складывала в мешочек, который сшила из юбки. Эти сухари меня потом очень выручили.
Ночь под Новый год. Я облокотилась на подушку. Что с Нохимом? Что с детьми? Открывается кормушка. Голос: "Чего не спишь?" - "О детях думаю".- "Ну, с Новым годом тебя", - и закрыл кормушку.
Нет, нельзя выдержать, когда тебя жалеют. Я так рыдала, я запихнула в рот угол подушки, чтобы не кричать, каталась по постели, выла...
Наконец, меня стали вызывать на допросы. И первым вопросом следователя был: "Ну, так с кем имен¬но вы собирались пойти на Красную площадь выяснять, за что арестованы ваши мужья?" То есть, слово в слово, была повторена фраза, которую я, за несколько дней до ареста, произнесла в гостях у моей подруги. Там было двенадцать гостей. Кто-то, значит... Не до¬пускаю и мысли, что это могла сделать моя подруга или кто-то из ее родственников. Это интеллигентнейшая семья с глубокими традициями. Предательства там не могло быть. Кто-то из гостей. А кто - не знаю.
Вызывали меня на допросы по ночам. Если следователь был занят, то заталкивали в одну из кабинок вроде телефонной будки, которые стояли возле кабине¬тов. Следователей у меня было два. Один средних лет, другой молодой, лет двадцати пяти.
Мне раньше не приходилось встречаться с подобными людьми. У меня сложилось впечатление, что это не люди, а бесчувственные, чудовищно равнодушные машины, и ты - полностью в их власти. У обоих на лицах - скепсис и презрение, омерзительная улыбка при виде твоих слез. Мне казалось, что основная их задача - не выяснить истину, а унизить, показать, что ты мразь, плевок, а не человек.
К третьему следователю, генералу, меня вызывали один раз, перед приговором, и это была единственная за все время корректная беседа. Видимо, я не представляла для него никакого интереса, все было уже решено. Эти же двое все время пытались поймать меня на слове, и я ловчила, играла, чтобы не сказать лишнего.
Задавались вопросы о работе Нохима , окружении, разговорах. О Михоэлсе - в каких я с ним была отношениях. Что я знаю о Джойнте? А я ничего не знаю, впервые слышу это слово, и они, кажется, поняли, что я не притворяюсь.
Следователь задаст вопрос - я делаю вид, что не поняла или не расслышала. Прикидываюсь дурочкой. Он вторично задаст вопрос, меняет редакцию, тогда мне легче ответить. Конечно, я понимала, что они очень осведомлены. Например, он говорит: "Назовите друзей!"
Не назвать Беленького я не могу, они были неразлучны. Но я уже знаю, что Моисей получил десятку, и спокойно его называю. "Где сейчас Беленький?" - "Вы лучше знаете". - "Отвечайте на вопрос!" - "Он получил десять лет". - "Откуда вам известно, что он получил десять лет?" - "Из его письма". - "Из какого письма?" У меня все обрывается. Эльша получила письмо - с оказией, не по почте. И там Моисей написал, что его осудили на десять лет. Эльша тогда прибежала ко мне с этим письмом. Я ей говорю: "Элына, письмо надо уничтожить, могут сделать повторный обыск". - "Что ты! Что ты! Письмо Моисея - ни за что! "
"Так из какого письма?" Судорожно соображаю: я и Эльша, Эльша и я. Третьего при разговоре не было, значит, они могут и не знать об этом письме. Моисей в режимном лагере, имеет право на одно или два письма в год. - "Ну, он прислал жене по почте письмо."
Вот так я крутилась на каждом допросе. Возвращалась в камеру и каждый раз мысленно разговаривала с Нохимом: "Нохим , ну как? Кажется, я никого не подвела.
У меня все время было ощущение, как будто я нахожусь под водой и мне нужно вынырнуть, глотнуть свежего воздуха.
Показывают мне мое письмо, которое я незадолго до ареста отправила другу Нохима. Я ему писала: "У меня сегодня хороший день, я сдала работу, получила деньги и купила пальто Мишеньке, варежки и шарфик Мирочке. А вообще - трудно. Не знаю, выстою я в этой борьбе". - "О какой борьбе вы писали?"
...Фира Маркиш рассказывала, как Маркиш вел себя на следствии. Ей рассказывал об этом Эппельбаум, знаменитый певец, бас, "еврейский Шаляпин" его называли. Тоже был арестован, и вот, устроили очную ставку Маркиша с Эппельбаумом.
Маркиш вошел - темпераментный, сильный, и держался раскованно, не угнетенно, не подавленно: "Здравствуй, Эппельбаум!" Следователь ему говорит: "Спокойнее, Маркиш, спокойнее, вы не на спектакле!" А тот ему в ответ: "На спектакле! На спектакле!. И все мы действующие лица, и вы тоже". Такой нам был пере¬дан посмертный привет Маркиша. А Эппельбаум в пятьдесят шестом вернулся, а в пятьдесят восьмом умер от рака.
В чем обвиняли Нохима: в том, что он хотел поднять вооруженное восстание на заводе Лихачева. Вооруженное восстание! Он на этом заводе не был ни разу. Это статья 2-я - попытка вооруженного восстания, и статья 58-1А - измена родине. И там еще 8-я, 10-я антисоветская агитация.
Я пыталась как могла его защитить. Рассказывала, что он родился в местечке, воспитывался в детдоме, что отец его был сторожем, что это была беднейшая семья, голь, и все чего достиг Нохим, он достиг благодаря советской власти. Что он преданнейший советской власти человек. Говорила, что он добровольцем ушел в ополчение. Что он воевал, у него шесть боевых наград, орден Красной Звезды.
"Подумаешь!" - следователь мне говорит. - "За побрякушки хотел спрятаться". Месяца полтора меня так таскали на допросы. Наконец, один из следователей, молодой - заявляет: "Ну что ж, пора знакомиться с делом". И передает мне толстенную, папку.
Первое чувство, когда я увидела это "дело", было чувство любопытства: о чем можно так много написать? Открываю - ничего не понимаю, идет опись конфиската - детские лифчики, резинки, трусы, чулки... Я листаю, листаю... Перечень облигаций, опять какие-то вещи... Чтобы поскорее добраться до сути, я перевернула сразу все страницы и посмотрела, что написано на последней. Вот тут я допустила ошибку, которую никогда себе не прощу. Надо было набраться терпения и перелистать всю папку. Потому что, во всех этих "делах" обязательно имелся донос за подписью. Я потом спрашивала у многих, кому при реабилитации показывали их "дело", - все знали своих предателей. А я так и не знала предателей Нохима.
На самой последней странице был вклеен маленький синий листочек. И там написано, что Левин Наум Яковлевич по статьям таким-то и таким-то обвиняется в измене Родине. Присуждён к расстрелу. Больше ничего не помню...
Очнулась в камере. Какие-то люди надо мной, Очевидно, там все-таки несут какую-то ответственность за жизнь заключенных, потому что мне сделали укол; я услышала: "Успокойтесь, успокойтесь... "
У меня началось какое-то безумие. Мне казалось, что посреди камеры - яма, а в ней расстрелянный Нохим. И я боялась ступить на середину, жалась к стенкам. И сверлила мысль - куда стреляли: В висок? В лицо? В затылок?
Прошла неделя или две - меня повели в суд. Сидят три человека. Один из них зачитал приговор: восемь лет ссылки по статье 7-37 - социально опасный элемент. Дали подписать. Я подписала. Спросила: "А дети?" - "Детей имеете право вызвать по месту ссылки".
Отвели в камеру. Вечером кормушка открылась - голос "моего" охранника; "Ну, - чего?" - "Восемь лет ссылки! И детей мне туда пришлют!" Молчание. И потом: "Ну, - славу богу!" Кто он был, этот человек? Я мельком его видела один раз, когда меня вели на доп¬рос. Лет тридцати, рябоватый, широкоскулое татарское лицо. Вот и все, что я могу сказать о нем.


МИХАИЛ ЛЕВИН

Чья речь, как травы проросла
И небо обнажает звуки...
Не причиняйте ножи зла
И за спиной не прячьте руки.
Не причиняйте ночи зла,
То испытание на прочность.
Пусть в море падает с весла
Ночь , сохраняя непорочность.
Не обнажайте ночь огнем,
Оставьте ей укромный угол.
И так по горло сыты днем
Мы ложью властвующих пугал
На углях дней,
дымящих слов
Мы пляшем,
избегая порчи.
И бьющий свет из-за углов
Ломает перспективу ночи.
Не причиняйте ночи зла.
Ее так хрупко обнаженье.
Пусть в море падает с весла
Ночное небо в утешенье.


ВЕСТЬ

Ожиданью не будет конца
Если правда приправлена ложью..
Да , повесить не трудно гонца-
Принесенную весть - невозможно.
И летит она против полков,
Обрученное с черной тоскою,
И вгрызается алчней волков
В обнаженное горло людское.
Тень насмешки не сходит с лица,
Помертвевшим губам не ответишь...
Да, повесить не трудно гонца-
Принесенную весть не повесишь.
+++
Ночь смахнула жар
со спелых яблок,
Вызвав наслажденья перезвон.
И Луна,
склонив головку на бок,
Как у модильяновских мадонн,
Отвела влюбленный взор от
неба,
От его высокого чела.
..А во сне вымаливает Ребе
Все, что не до вымолил вчера.
И к утру
от этих говорений
Ночь свой страх сумела превозмочь
И пронесся ток стихотворений
Сквозь меня,
сквозь яблоню
и ночь.
+++
Натурщицей
стихотворенье
Лежит на коврике у ног.
К чему одежек оперенье
Поверх полупрозрачных строк.
Оно доверчиво-бесстыдно
И соблазнительно дрожит.
И не дотронуться - обидно
Протянешь руку-
убежит.
И только можно
кистью быстрой
Коснуться,
пальцам вопреки ,
Вот этой рифмы бархатистой
И томной
талии
строки.
+++++
Ни кто ни осудил меня за странность
Средь черепков, впустую битых дней.
Так обронив нечаянно реальность
Я целым день не вспоминал о ней.
Куда то шел, какой то частью света
Был окружен, где та же суета.
Сама собой дымилась сигарета,
Парящая у скомканного рта.
И невозможно было мне представить,
Что беззащитен я средь бела дня.
Хоть без труда мог даты переставить
И обменять день прошлый на коня,.
А что же конь?
Он повернул обратно,
К потерянной реальности маня.
И вырвалось , да будь она неладна!
Но как она смотрела на меня.
Какое самомнение,
возможно ль?
Я нужен ей?
Ведь выход был простой-
Блаженствовать, ступая осторожно,
Недобрый мир оставив сиротой.
Ни кто б и не заметил перемены.
Но беспокойно сердце без оков...
Я посадил пропажу на колени,
Остатки дня
собрав из черепков.
+++++
Я изнемог от нетерпения
Сны вдохновенья коротки.
Звоню в отдел
сердцебиения
И слышу частые гудки.
Но мне по силам испытание,
Я трубку не поколочу.
И учащенное дыхание
Всю жизнь мне будет по плечу
Пусть нетерпенье
в муках корчится,
Я рад тому ,
что много нас.
Но...
дозвонится очень хочется
Хотя бы раз,
хотя бы раз.
+++
Касающийся
Да не коснется
Моей души,
Моих корней…
Смешным
Двум маленьким уродцам
Не одолеть шальных коней.
Оглядываясь одичало
Иду покорно под венец
С одним
по имени Начало,
С другим
по имени Конец


© Михаил Лезинский, 2008
Дата публикации: 2008-12-19 18:29:41

+++                ++++                +++

Валентина Макарова [2009-03-16 17:28:27]
Прочитала с большим интересом. А есть еще такой писатель Минель Левин, живет сейчас в Рязани. А всю сознательную жизнь)) был заместителем председателя Союза писателей Таджикистана. Человек очень интересный: я издавала ему 4 или 5 книг. Одна из них "ДОрога через войну", на мой взгляд одна из лучших книг о войне. Он, 15-летний эвакуированный из Ленинграда в 1941 году вел дневники. Минелю Алексей Толстой (пациент его отца -хирурга)посоветовал писать дневник, коль тот хотел стать писателем. Взгляд на войну, быт тех лет и прочие "любови" очень интересны.
А в быту его зовут Мишей))
+++
Михаил Лезинский [2009-03-16 17:31:59]
Спасибо , Валентина , за то что вы есть !
+++
Тамара Ростовская [2008-12-21 12:25:13]
Спасибо, Миша , за эту статью. С Михаилом лично знакома. Он заслуживает внимания.
+++
Михаил Лезинский [2008-12-21 13:27:43]
Конечно , вы знакомы ! Спасибо за прочтение .
+++
Мириам Левина [2009-09-18 11:34:04]
Получила эту страничку не от брата, а от знакомого.
Спасибо составителю.
Привет брату.
+++
Михаил Лезинский [2009-09-18 12:30:15]
Как встречу , сразу и передам , Мириам . "Спасибо" ваше
оставляю себе .
С новым Новым годом! Шана това!

© Copyright: Михаил Лезинский, 2010
Свидетельство о публикации №21002091337

+++                ++++                +++

Да, остается порадоваться, что все это ушло в прошлое для многих из нас. А с другой стороны, за что им такое, сотням и сотням ни в чем не повинных, очень талантливых людей?.
Это тот случай, когда поговорка о том, что нет дыма без огня - полное заблуждение.
Ни в чем они не были виноваты, а уж в том, в чем их обвиняли - наверняка.
А виноваты в том, что родились в такое вот время, оказались еще более невезучими, чем их современники, и только...
И конечно, мы должны помнить и писать, чтобы не повторилось такого бесчинства.
С благодарностью
Ваша Люба
Любовь Сушко   02.08.2010 18:23   •   
+++
Спасибо , Любаня , за прочтение и очень точную рецензию .
Твойный Дед Миша.
Михаил Лезинский   02.08.2010 20:39 
+++
Тревожно читать такое ню о том жутком времени.
Как репортаж из НКВД.
Прочтешь об этих издевательствах, а тебе какой-ниб. сталинист скажет- это заговорщики, взяточники, воры, бандиты... Все млны виноватые были...
Хорошо написано. Особенно хороши стихи!
Спасибо за ссылку.
Всего, всего вам от души!
Ваша Любава
Люба Рубик   18.07.2010 02:49   • 
+++
Спасибо , что прочитали .
Михаил Лезинский   18.07.2010 21:38 

© Copyright: Михаил Лезинский, 2010
Свидетельство о публикации №21001270820

++++                ++++                ++++

Михаил, как хорошо! Самую высокую пенсию вы заработали в СССР, а хорошо живёте, когда переехали в Израиль. А мне куда бежать? Я - русская. Моя книга на сайте www.vskandale.ru. Она издана в России. Если её будут печатать где-то за рубежом, а меня не поставят в известность, то это нарушение авторских прав? И как я об этом узнаю? Но я верю, что за рубежом живут честные люди. Хотя я писала её для людей...
Вера Монастырская   31.01.2010 13:29   • 
+++
В Москве есть центр защиты авторских прав писателей , они и отслеживают все публикации по миру .
Надо просто вступить туда . Адрес и телефон узнайте в Союзе писателей России , Центр , кажется , переехал на новое место ...
Удачи!
Михаил Лезинский   01.02.2010 11:46   




© Copyright: Михаил Лезинский, 2012
Свидетельство о публикации №21203010082