Продолжение.
Начало:
http://proza.ru/2012/02/28/1873
http://proza.ru/2012/03/02/590
Полностью повесть можно прочитать: http://proza.ru/2012/05/10/553
Харалужный посох
Легенда о мифе
«Ешьте его так: пусть будут чресла ваши перепоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших».
Исход, 12 - 3,6,11.
День третий. Хронология неверующих и хренология невеж
Утром получил деньги. Сперва от Владыки. Потом от Заминки… Он уже перестал понимать: кто передал, от кого… О сумме можно было только догадываться, да и то не вслух. Раз сто притрагивался к карману, не в силах привыкнуть к упоительному, фантастическому, тревожащему хрусту купюр, а, может быть, рёбер, распираемых сердцем.
Не верю, не верю, не может мне так повезти… Верь, верь, только тогда что-то получается… Я никогда не был богат… Значит, будешь, будешь… Деньги никогда не давались легко… Когда-нибудь должны были даться, и почему легко, Твой проект отнял месяцы зрения и трудов?..
Дело было в большом, модно обустроенном зале Дворца культуры, куда нагнали творческую интеллигенцию Ольгова, малый со средним бизнесы и даже аграриев. Давали музыкально-хореографическую композицию «Доброрадский схимник, или Подвиг старца». Окончательное название и жанр не утрясли: что-то средне-договорное между старинной оперой-балетом, не первой молодости рок-оперой и пост-модерновым поп-мюзиклом. Солировали артисты областной филармонии. Дирижировал сам композитор – серенький скромник со вчерашней попойки. Автором либретто оказался писатель, похожий на Льва Толстого, но ввиду лысины, скорее, на драматурга Островского. Когда его полу-торжественно представляли с места, драматург потянулся на все свои 160 сантиметров и буквально выел глазами зал в поисках злобного насмешника – художника в шапочке академика Фаворского. И совершенно напрасно: тот сегодня его «по вчера» просто не помнил. Про либреттиста давно уже забыли, но он ещё долго не садился, рыская по залу хищными глазами, как желтый семафор.
Говоря по правде, музыка не впечатляла. Драматургия и голоса – тем более. В их упаковке Легенда выглядела на редкость скучной, наивной, штапельной. Какая-то костюмированная самодеятельность. Костюмы, собственно, и были наиболее удавшейся в плане зрелищности частью программы. Да и то потому, что их любезно одолжил монастырский музей.
Тщательно коллекционируя программные ляпы, Засекин, однако, помалкивал, в то время как в ермолке Фаворского громко злыдничал на пару с не проспавшимся Пыгылиным. Словно нахохлившийся попугай, Брюс Маркелович выбуркивал редкие, но резкие… «собсря». Засекин искренне «тащился» от идиллии: похоже, эти двое нашли друг друга во всём, начиная с парного убийства буквы «р».
…На сцену вдруг вызвали лауреата.
Пришлось толкать речь, специально заготовленную для конференции и уже забытую, ввиду резкой смены формата. Комкая, не тасуя, всё, что чудом вспоминалось, Засекин срочно нарезал винегрет в виде рваных и куцых тезисов про мифы-бесы и фантомы-страшилки. Он пытался «напомнить» зрителям, что каждый человек окружает себя мифами и сам живет в мифе. «Мифы, порой, меняют тебя самого, а ты меняешь мифы. И уже не поймешь, Кто чем правит, Что кем живет и где выход». Погоревал он и о том, что всем нам предстоит долго и нудно изживать ложные фантомы и фиктивные миражи, терзающие отдельные личности и целые народы. «Один винит во всём хазар, второй - монголов, третий – псов-рыцарей, масонов, теневую закулису и подлых изменников-диссидентов… в то время, как беда - в себе самом, в личной упёртости, в незнании слишком многого и нехотении избавиться от вериг уютной косности, ласковой лени, интеллектуального иждивенчества, которое заключается в бездумном потреблении разжёванных другими истин вместо того, чтобы жадно постигать и остро сопоставлять самому»…
Он несколько раз повторил ту мысль, что процесс познания истины, на самом деле, очень сложный, ибо требует вдумчивого усвоения и собственного анализа, тогда как 99 % из нас рассчитывают на лёгкий и удобный примитив: «Ты мне подай так, чтоб я схавал и сразу стал взрослым дяденькой». И вот на этой-то порочной иллюзии: «сделайте нам красиво», то есть доступно, доходчиво, легко и просто, да чтоб ты ещё себя почувствовал большим и сильным, всю жизнь обманывали народы, превращая их в толпы не думающих, бестолковых, доверчивых и, по этой причине, легко управляемых дураков - потребителей подделок вместо искусства и лжи вместо истины. На финише Засекин выдал нечто про ответственность художника, про извечный искус властью и деньгами, про коварный контракт мастера с дьяволом, чреватый потерей свободы творчества...
По ходу засекинской импровизации и одески, и шуи (за остальным залом он не следил) воодушевленно напрягались, когда же закончил, спокойно похлопали, но был, был некий недохлоп за… недосказ. Или это ему только показалось?
Потом на сцену выводили композитора, автора либретто, Заминку, Владыку… Общно и порознь все укореняли патриотизм, бетонировали веру, хвалили конференцию, оперу, проект памятника Олегу... Как водится, исторически невежественное большинство зала, да и участников конференции, устраивало всё: да и где отоспаться ещё, как не на опере? Поганее всего, что по ходу всей этой глобальной профанации Засекин не только трусливо молчал, но и попытался выискать что-нибудь возвышающее, оправдывающее «международный масштаб форума».
Ага, так вот же оно! Вот что, значит, быть удостоенным! Так и подсаживают на деньги! И так же благодарно помалкивают, малодушно гася подряженную совесть! Купили тебя, атеист хренов, посох… харалужный!
Посох харалужный?
А это ещё откуда? Ну-ка, ну-ка…
Как с-под зубила, в сознании тускло высекались обрывочные слова, потом замелькали смутные ассоциации. Следующими проклюнулись речения батюшки, сходственного со Львом Толстым, и громкие филиппики тульского искусствоведа Пыгылина… И вот уже это всё слепляется в более-менее стройную композицию вчерашнего спора. Один лишь «меч» почему-то упрямо проваливался куда-то, а к тарабарскому «харалугу», ровно магнитом, подтягивался неведомый «посох»...
Уже завтра укормленные и споенные СМИ раструбят, мол, авторы оперы порадовали страну премьерой. При этом за скобками останется правда о том, что, кроме отдельных фрагментов арии Олега, всё остальное являло маловразумительный сумбур вместо музыки. И если бы не коллективное знание дошкольного сюжета, с тем же успехом «Доброрадского схимника» можно бы было наречь «Хазарским печенегом»20: и черт бы не разобрал, где тут разница.
Вот так, трусливо обеляя свой и, значит, конференциальный статус, Засекин подклеивал устную легенду к неудачной муз-интерпретации. И откуда-то поневоле проклюнулась дикая косматая суть…
«На маленький северный монастырь пришли татары, чтоб пожечь и пограбить. И попрятался местный люд, трепеща за живот свой. И тогда вышел Олег, смирный инок. И вышел он во поле один супротив орды, но меча не поднял, порешив «победиша басурмана кротостию и добротою». И семижды грозный хан Хеврюй предлагал дерзкому смельчаку «отречись от Христа и приими веру нашу». Но семижды «отверзе кроткий инок посулы татарски». И на седьмой велел Хеврюй, пёсий князь, усемирить – на семь частей порубить - инока мирного, покуда жив. И с мужеством снёс Олег казнь лютую. А Хеврюй, собачий хан, подивился и умилился силе духа его и твёрдости в вере, велел с почестями похоронить, а на могилу бросил камень со словами: «Сколько камней тут ляжет, столько будет помнить трусливая Русь храброго защитника своего». Тут и ночь наступила кромешная. И отложил Хеврюй расправу свою на светлый день. А наутро смотрит песий князь и глазам не верит: лежит на месте том груда камней в семь башен. И велел во гневе Хеврюй разметать её, оставив один – свой. А наутро стоит на том же месте гора новая, выше прежней»…
- Ни меча, ни дубинки! – бахнуло и пахнУло слева.
Там оказался неприятный кинорежиссёр, напоминающий Льва Толстого: в жилетке с бабочкой, но без цепных часов, использованных вчера для сокрушения фединой «лужковки».
- А мы-то надрывались…
В самом деле, несмотря на богатый реквизит, постановщики как-то очень уж скупо вооружили своего «святого»: буквально, с голыми руками, пустили, что расходилось со всеми канонами.
- Силу божьего слова, видимо, акцентировали. – Дежурно отшептался Засекин.
Не вышло.
- Не видимо. Никак! – упёрся режиссёр. - Окромя дьявольского завывания, я и слова человеческого не разобрал.
Банкет решили учудить тут же, в ДК, и взрывоопасный режиссёр увязался за скульптором как след за кормою. Отказываться не рискнул: что как напьётся и примется мстить? Тут, чего ведь доброго, и бердыши в ход пойдут! Но нет худа без добра: от спутника Засекин узнал, что и проект его, и речь на сердце легли духовенству. Есть, мол, в засекинском святом чего-то Оттуда. Скульптор был искренне польщён и удивлён. Ему стало даже как-то неловко за свой атеизм. Когда к тебе вседушно, ответить хочется тем же. Он и поделись сокровенным: дескать, сильно удручён исчезновением «Довлатова». Объяснять, кто это, не пришлось, враг кепки Лужкова испуганно заморгал:
- Кабы так? А то пьёт же горькую и поёт ведь, демон! И то сказать поёт – воет, разбойник! Ни поспать, ни помолиться. За стенкою поместили орясину скаженную!
- Саженную? – уточнил Засекин.
Режиссёр окинул его оценивающим взглядом и, не вдаваясь, согласно кивнул, а потом прошептал конспиративно и глухо:
- Все ждали про евреев, а ты – хрен, ни гу-гу…
- А что я должен был и про них сказать? – удивился, не удивившись, Засекин. Вот же оно: недохлоп за недосказ!
- Это без разницы. Тут ведь что главное: чтоб не нейтрально. Либо ругай, либо хвали. Лучше оно, конечно, поругать, да с буквой «ж». Тут бы всё сразу обрадовалось: и на сцене бы отреагировали, и в СМИ. А то из-за тебя непонятки пошли: такая тема, а он жидов зажилил! Поруха традиции, батенька. Неудобно даже как-то случилось…
«Ну, и хрен с ними, да и с вами», - не сказал Засекин.
Рюмочными соседями в этот раз были сам Заминка – спиной, и его прекрасная секретарша - личиком. Сидели они слева наискосок. Толком разговора не расслышал – глупый режиссёр отвлекал бытовыми проповедями. Что-то там про еврейскую Пасху, её отличие от христианской и… про посохи! Фраза про посохи гвозданула.
Посохи, точно флажки, второй день окружали его, сходясь в руке пока что ещё гипсового святого. Говорил больше Заминка. Даже со щеки, из-за матово-сборчатого подглазия, он выглядел далеко не молодцом - не то, что на конференции. Минимум, пятьдесят пять.
Секретарша участливо внимала боссу. При этом нет-нет да стрельнёт молнией в сторону Засекина. Было, было в этих луговых глазах что-то липкое, арканное. То ли приглашение, то ли провокация. То ли марево, то ли зарево, то ли сад, то ли чад. Втянет - утопит. От природы пугливый по части амуров, скульптор и в этот раз постарался уклонился от вызова - не клюнуть на ворожейскую блесну.
В какой-то момент долготерпение налилось свинцом. Он встал и быстро вышел из-за стола. Куда? В номер! Там облегчиться, оправиться, освежиться.
Возвращаясь к себе по вечеряющему скверу, он чувствовал, как низ распирает и горит. Секретарские стрелы попали в цель, снизавшись в весьма горячий харалужный узелок, который, раскаляясь и плавясь, требовал ковки в острый меч. Жар требовал выхлопа. Голова шалела и кипела даже, когда он сунул её под холодную струю. Плоть звала на «подвиг».
И он отправился. В ресторан. Гостиничный. Их было два: «Добро» и «Rada». Засекин выбрал «Добро». В «Radе» вчера нарадовались.
Там встретил горстку коллег, в их числе приятного батюшку, похожего на Льва Толстого. Остальные были незнакомы – презентабельные, из постояльцев. За отдельным двуместным столиком скучала довольно недурная особа, которая тут то ли кем-то работала, то ли таким образом завсегдатайствовала. Добавив к полтораста в «оперном» буфете тутошнюю рюмку джина, он ощутил вдруг небывалый порыв отваги. Всего минута, и вот она - дама - за его столиком! И исходит от неё нечто, похожее на Симпатию. Симпатию с Большой буквы.
Синий глаз. Скромный носик. Пухлый рот. Щёчки, талия и грудь. Всё на месте, всё при себе. В узеньком чёрном с бисерным отсверком платье столько же целомудрия, сколько призыва. Молодца!
Сказалась просто местной. Просто работает в том самом ДК. Просто культорг – современную версию хорошего «совкового» слова уже не потянул.
Заказал мартини с грейпфрутовым - Ей. Себе ещё джина. Как-то сам собой набежал тёпленький разговорец. Ещё приляпав, Засекин вдруг начал хвалиться. Дохвастался до победы, разумеется, конкурсной («Ах, так это вы?!») и даже не преминул упомянуть о нехилом гонораре. На этом, правда, спохватился и дополнил робко «на-попят», что «и сумма не так что б и, вообще, это всё – в номере, то есть вообще на карточке». При этом, правда, запамятовал, что не раз демонстративно вынимал тугое портмоне.
Она всплеснула руками, на лицо насунулась непритворная тревога.
- Как же вы непредусмотрительны! - Она даже привстала совместно со стулом и интимно приблизила лицо, горячее дыхание сводило губы. Его. - У нас действует банда…
Не орудует, а действует…
Далее она поведала страшную историю про то, как несколько месяцев назад в Ольгове появилась преступная группировка, которая специализируется на богатых туристах. Знакомятся, втираются в доверие, доводят клиента до амнезии и хорошо ещё, если бедолага оклемается…
- А нехорошо тоже бывает? – игриво усмехнулся Засекин, инстинктивно ёжа холодный желудок, и втянул приунывший пах. На ум постучалась загадочная смерть «серого кардинала» областной администрации.
- Увы, - она поджала розовые пухляшки. – Так что лучше вам воздержаться от знакомств… вне гостиницы.
- Гостиницы? Вне?
Она медленно, но уверенно положила руку ему на правое запястье и улыбнулась так, что искры посыпались из глаз и даже полыхающих ушей. Его.
- Конечно, здесь надёжная клиентура. – Её пальцы сжали кисть. Его. – Именно поэтому все гости держатся кучно.
Не купно, а кучно…
- Впрочем, - красивые губы почти касались носа, его, - не берите в голову. Чтобы попасть в ваш номер, жулику придётся сперва позаимствовать ваш костюм, в котором вы покинули номер, а также рост и пол. С недавних пор наш персонал весьма бдителен, и камеры видеонаблюдения запрограммированы на конкретный портрет постояльца.
- Спасибо, предостерегли, кха, – кашлянул Засекин, даже не пытаясь вырваться из тёплого плена. – Но, думаю, мне это не грозит. Я от общества не отрываюсь… от хорошеньких аборигенок, по крайней мере. Кстати, не откажите составить мне компанию на вечерний кофий… не здесь… у меня, – он волновался, торопился, но вышло много лучше, чем сам ожидал.
Она расплылась в такой улыбке, что сахар патокой растёкся под кожей. Его.
- Как это невинно сказано: вечерний кофий. Увы, мой милый друг, сегодня не удастся. Во-первых, поздно. Во-вторых, давайте завтра. И, в-третьих, давай пораньше.
- Я хочу ваш телефон. – Предъявил он требовательно и отважно.
- Лучше мне твой. Я позвоню первая, если что…
- Что?
- Лучше не «что». – Она долго и без улыбки смотрела ему прямо в глаза. - Я умею чуять.
- Что? – повторно изумился он, протягивая визитку.
- То, чему лучше не быть. – Она странно улыбнулась, нежные пальцы властно, но ещё более возбуждающе пожали ладонь. Его.
Она встала.
Сказать, что он был разочарован, - будет полпроцента правды.
Засекин. Был. Убит.
Реаниматор носил не белый, а черный плащ гвардейца. То есть рясу священника, который походил на Льва Толстого. Он уже присел на Её стул. Слева надвинулась тень. Это был православный Классик.
До чего вовремя!
С донышка внутреннего испуга вспорхнули вороны, из которых громче всех каркала подозрительность. После рассказа вечерней девушки не хотелось доверять даже самым милым из коллег. Батюшка, похожий на Льва Толстого, не стал исключением. А быстрый, но проницательный его взгляд встревожил Засекина ещё сильнее.
Батюшка молчал. Говорил Классик. И он сразу взял быка за рога.
- Всем хорош проект ваш, и нравитесь мне, в гордыне не заноситесь. Одно но: о Боге ни слова не услыхал.
- Главное, чтоб Бог шёл изнутри. А излучают пускай святые. – Вступился батюшка, похожий на Льва Толстого.
- Но мы же на православном соборе. Значит, должно быть слово Божие. – Плеснул в него синим пламенем классик.
- Какой уж тут собор?..
Но классик договорить не дал.
- Соборность это качество русского народа, качество, а не форма. Она везде, и собор везде. Так вот, от вас я ни слова не услышал о Боге?
- О боге? От меня? Это что обязательно? – спокойно отвечал Засекин, слова сами лились через темя. - Все нынче говорят и говорят о Боге, да о Боге. Должен же кто-то и промолчать… промолчать, чтобы оттенить там фальшь, а здесь - моду.
Классик округлил глаза и покосил лицо налево.
– И что поделать, если я честно, - Засекин честно прижал правую руку к левой груди, - не готов принять то, что сейчас называют Богом, и называют те самые люди и с тем же упорством, которые с ещё большим упорством клеймили его и тех, кто в него верил тогда, до моды.
Классик скрестил руки на груди и откинулся. Батюшка, похожий на Льва Толстого, продолжал неприметно улыбаться.
- Я почему-то думаю, - сглотнув комок, продолжил скульптор, - Он за это на меня обидится не больше, чем на них. И почему-то кажется, моя искренность ему придётся ближе, чем – ихняя. Все нынче с Богом, а добра всё меньше. Что это значит: то ли Бога мало, то ли зла много? Зато от богомольцев не продохнуть. О Боге много говорят, но ближе не становятся.
- Да, вы, батенька, Фома неверующий. Я давно это знал. – Своими наездами Классик вверг скульптора в лёгкое недоумение. – Ну-к-те я вас попытаю, – уже с елеем добродушия промолвил он, глаза лучили ангельскую мягкость с отблесками льда.
«Досадно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех», - тюкнуло без спроса в голове.
- Не прогневитесь, но от вашей красивой трактовки веет фоменковщиной. – Веско ковырнул Классик и испытующе посмотрел на визави. – Вы, случаем, не адепт академика Фоменко21?
- И даже не платочек Носовского22. – Не растерялся Засекин.
- Какой платочек?
- Носовой.
Батюшка, похожий на Льва Толстого, хмыкнул, так – для подстраховки. Прочие собеседники отсаживались или, зело отягощённые, отчаливали до утра. Зато издалека на искру потянулся вятский скульптор Лобочий.
- Юмор уместен не всегда. – Серьёзно заявил Классик, а глаза смеялись и, как показалось Засекину, не очень-то добро. - Враг наш юмором святыни растирает. И оружие его сильнО: чуть что, вопиет: «Они тупы, у них юмора нету». И не всяк, увы, задумается, что юмор, а наипаче смех над святыней – кощунство есть. А если и задумается, то испугается, что на него навесят самую страшную табличку: «У него нет чувства юмора». И человек, раб божий, малодушно становится соглашателем, лишь бы только не человеком без юмора во мнении толпы, которой кто-то незаслуженно присвоил звание: «общественное мнение». Враки, общественное мнение навязывают обществу те самые авторы анекдотов, что ядовитым смехом убивают святыни и мифы! Так раб божий становится «шестёркой» из толпы.
Засекин интуитивно чувствовал: в словах классика немало резона, но что-то заносило не туда и его. Всех почему-то несёт не туда. Ни серединки, ни чувства, ни меры…
«При чём вот сейчас-то святыни?» - подумал Засекин, но не сказал.
- Вы в праве. – Сказал.
- Вы вот проговорились, а я Вас ужо попытаю, если не возражаете. – Как бы не замечая, повторился Классик, но так и не дал Засекину «не возразить». - Тем паче, Фоменко – фигура! Одна из краеугольных глыб в расшатке устойчивости концепции человеческого мировЕдения, да и мировИдения.
Ну, пошатнул человек устои. И что? Чего устои-то? Науки! Или лженауки - ложной науки? Ибо верным устоям никакие шатания не страшны… А если пошатнулись, то – лже…
- Вы знаете, сейчас мы давайте логически. – Неожиданной скороговоркою выдал Засекин. – Без жупелов и клише. Отношение масс к Фоменко, слава Богу, известно: не читали, не понимаем, но завсегда против. Мне и самому раньше приходилось читать аргументы, разделывающие под орех непогрешимость его астрономических доводов, на которых, собственно, академик и выстраивает всю свою «Новую хронологию». – Брови Классика медленно выгнулись: очевидно, он не ждал такого поворота: ведь «с академиком Фоменко всё ясно». - И такой приходилось встречать контраргумент: Фоменке, де, просто боятся научно препятствовать, ибо он казначей Академии наук, то есть от него элементарно зависит финансирование академиков и их школ. О последнем судить не берусь. Остановимся на предпоследнем…
Далее Засекин стал разматывать чётки. И Классик, и батюшка, похожий на Льва Толстого, внимательно слушали. Батюшка улыбался, но уже по инерции. Лобочий, вовремя подсев, был, как всегда, невозмутим.
Доводы историков и археологов понятны, сказывал Засекин: если признать, что Фоменко прав, то доминошно рухнут карьеры и репутации всех и вся, в том числе вековые!
С другой стороны, если «Новая хронология» - есть глобальное открытие уровня Коперника и Дарвина23, то куды же тут деваться?
На Дарвина Классик невнятно высказался и перекрестился, батюшка неопределённо фыркнул, но промолчал…
Рано или поздно, а признать-то всё равно придется. И кто это сделает первым, тот хотя бы запомнится человеком, жертвенно и мужественно протянувшим руку гению! Стало быть, надо «срочно сдаваться» хотя бы истины для. Будь я историком по образованию, пошёл бы на это, ибо никогда всерьёз не относился к наградным регалиям и учёным званьям. Иное дело, что для многих титулатур вопрос тут даже не только престижа, но и, как нетрудно понять: тревога о хлебе насущном.
- Кормятся на диссертациях и на кафедрах традиционной истории! Но, как говорится, одно дело критика, услышанная и повторённая… Слепое «мы, как один, всецело верим партии родной»… это мы проходили. Совсем другое – послушать таки самого автора...
- Вы виделись с академиком Фоменко? – Классик сузил глаза.
- Совсем необязательно. Просто я внимательно смотрел документальный сериал «Фальсификация истории», сделанный, между прочим, на материалах Носовского и Фоменко силами и по благословению РПЦ.
- Надо же. – В один голос протянули Классик и батюшка. – Вы не перепутали?
- А чему удивляться? – развёл руками Лобочий. – Фоменко утверждает, что все религии, от иудаизма до индуизма, изошли от первоначального христианства, причём относительно недавно – пять веков назад.
- Я не про это, я про благословение Русской Православной церкви. – Раздражённо акцентировал Классик.
- РПЦ – это я видел в каждый серии ровно так же четко, как когда-то: «По заказу Государственного комитета СССР по кинематографии и…». – Не отступил Засекин. - Но я, с вашего соизволения, продолжу. Так вот, после первых двадцати минут насторожённости аргументы Фоменко впечатлили. И образ его, скорее, симпатичен на фоне той обструкции и натуральной демонизации, которой его подвергают вот уже лет тридцать!
- Да ведь дьявол обольщает ласково! – в отчаянном крике Классик сузил левый глаз и, перегнувшись через графин с соком, резко и хрипло: – Если ваш Фоменко пророк, а пророки при жизни гонимы, то откуда у пророка такие огромные тиражи? Для литературы, альтернативной официозу, это не совсем обычно. Ибо раз тиражи, значит - деньги, а раз деньги, то это выгодно тому, у кого они есть.
- А мне, слышь-ко, вот что любопытно, – тихо включился батюшка, похожий на Льва Толстого, – каков этот Фоменко ликом?
- Впечатления хорошие, - искренне отозвался Засекин. - Человек он по виду очень скромный и вызывает сочувствие, как любой великий «чудак»: Циолковский, Менделеев, Перельман24...
- Все они дьяволом одержимы и гордыней удавлены, - яростно процедил Классик.
- Но это с экрана. – Гася внеочередной взбрык, осадил Засекин. - То, что Фоменко доказывает, особенно, про происхождение фараонских пирамид, звучит весьма убедительно и достоверно в противовес другим теориям и версиям, крайне неубедительным. Но я согласен далеко не со всем! Ещё можно поверить, что Новгород – это Ярославль, и ему меньше лет, чем принято считать, как доказывает Фоменко, считая по пальцам слои мостовых. Можно также поверить, когда совершенно справедливо настаивает он на том, что история была заведомо фальсифицирована. Мы сами видим, что фальсификация не знает пробуксовок. На наших глазах американцы за несколько последних лет взяли и выиграли вторую мировую войну.
- Ай, бросьте. Что там ваша история?! - досадливо отмахнулся Классик. – Вера – это да!
- Во все времена людям пытались внушить, что история – наука вспомогательная, не идущая в сравнение с точными: математикой, физикой, химией, биологией. – Дьячком засепетил Лобочий. - На самом деле, история - важнейшая из наук, потому что транслирует либо выгодные сильным мира сего мифы, либо - знание вековой мудрости, максимальной истины, законов движения общества, опыта всех его ошибок трудных и катастроф, грядущих и былых. Но в том-то и дело, что знаний этих нам… не дают, ибо знанием обладают единицы, которые втёмную хороводят – хором водят за нос - всё человечество по замкнутому кругу. И лишь одиночные гении, озарённые разгадчики, изредка выискивают и выкрикивают правду, но даже они, слепо тычась в загадки, перед адептами Закулисы выглядят котятами. И когда они вслепую только-только приблизятся к разгадке, «тёмные силы» начинают травить их или насмешничать, выставлять еретиками, злодеями, дураками. «Тёмным силам» очень выгодно и очень забавно смешивать идеи, сталкивать лбами пророков истины – и новых, и ветхих. Стравят и наслаждаются боями котят.
- Чем жиже тесто, тем мягче лепить, - смирно улыбнулся батюшка, похожий на Льва Толстого. – То же самое с ковкою металла.
- Вот! – Впервые за два дня вскричал Лобочий, предположительно, с радостью. - Тем проще править и легче манипулировать, разделяя, ссоря и зомбируя.
- Вот! – возвышенно перебил Классик, щуря теперь один правый глаз. – Так не кажется ли вам, что в этом и разгадка популярности «хронологии» Фоменко. Не объясняется ли раскрутка – а миллионный тираж вам не шутка – не объясняется ли раскрутка как бы альтернативной теории старой-престарой целью: ещё сильнее запудрить мозги котятам, которым подкинули новые шлепанцы для «очередного гениального орошения», Господи прости? И ещё такая вот контра вашему, - Классик пальнул шрапнелью по Засекину, - скромному, честному и бескорыстному гению. Много лет назад академик Фоменко ещё не афишировал одного учёного и тоже большого универсала Николая Морозова, а между тем, это ведь идея Морозова остаётся базовой в его гипотезе. Да и путаника Льва Гумилёва Носовский с Фоменко используют чисто утилитарно – цитируют то, что им выгодно. Ибо, по большому счету, его пресловутая теория этногенеза и этносферы, согласно коей жизнь среднего этноса укладывается в 1200-летний цикл развития… так вот эта теория летит к чертям, - тут Классик запылал и истово перекрестился.
- Как же так? – изумился батюшка, похожий на Льва Толстого.
- А легко! – Осклабился Классик. - Вся известная история человечества, согласно Фоменко, укладывается в… тысячу лет. Вот и получается, что с вашего боку, - к Засекину, - пред нами на экране скромный трудяга, кабинетный гений, а с другого краю, - к Лобочию, - какие-то «тёмные пятна» наплывают и даже плагиатик… Но самое лживое – это выводы. Если всей знаемой нами истории не более 1000 лет, то получается, и все правители – лишь копии, кальки и дублёры друг друга. У Фоменко даже Христианство после смерти Иисуса за 3 года по миру разошлось. – Классик возвел очи и открестился.
- Ну, это уже братья Стругацкие25. – Вздохнул батюшка, похожий на Льва Толстого. – Как такое получается?
- Сначала Николай Морозов, а потом и Анатолий Фоменко усомнились, в датировке описанных древними учёными лунных и солнечных затмений. После чего научно, - иронически скривился Классик, - передвинули их на полторы тысячи лет вперёд. В итоге, древне-персидские войны попали в десятый век нашей эры, соответственно продвинулись в будущее и другие события. Более того, Фоменко утверждает, что разные великие деятели – это одна и та же фигура, наложенная ошибочно на разные периоды разных народов. Мол, даже биографические подробности у всех одни и те же. Отсюда главная мысль Фоменко: на самом деле, в мире была якобы единая империя Тартария, то есть наша Россия, которую искусственно раздербанили веков шесть назад…
- Что же вам не нравится? Достаточно крепкий патриотический проект! – съехидничал Лобочий.
- Враньём!!! - запеленговав твёрдый взгляд Классика, Засекин съёжился и зауважал. - На лжи правды не построить. Это только скульптуры лепят по собственному измышлению.
- Слышь-ко, это что же получается: все великие мужи разных времен и народов придуманы? – батюшка, похожий на Льва Толстого, удручённо покачивал головой. – А как же тогда мечи харалужные, не говоря про спаты римские?
- А вот представьте себе! - подхватил Классик. - Наш святой равноапостольный князь и герой Александр Невский, по Фоменко, всё тот же злокознённый хан Батый, что на две трети вырезал народ русский. Не учёные – кощунники имя вам!
- И не просто придуманы, батюшка, - живо вклеил Засекин в качестве самоотвода из партии кощунников, - но сочинены и написаны одновременно каким-то неслыханно талантливым и универсальным штатом сверх-писучих и супер-мастеровитых экстра-эрудитов.
- А всеми будто бы заправлял некий кальвинист Йозеф Скалигер и иезуит Петавиус, в не столь уж и далёком семнадцатом веке26. – Не уступал делянку Классик, хмурясь, но и капельку благодушествуя. - Я-то в своих последних трудах показываю, что все мало-мальски гениальные люди всего лишь одержимы дьяволом, но факт остаётся фактом. Согласно Фоменко, всех их придумали и прописали в начале семнадцатого века… - Классик надорвался, закашлялся, потянулся к джину, отпрянул и закрестился.
- Соломон и Манефон, Хемиун и Фидий, Конфуций и Лао-Цзы, Гомер и Вергилий, Заратуштра и Будда, Скопас и Пракситель, Вьяса и Вальмики, Платон и Аристотель, Христос и Магомет, Авиценна и Аверроэс, Фирдоуси и Калидаса, Данте и Шекспир, Леонардо и Бернини, Рафаэль и Тициан, Манас и Калевала, Парацельс и Гутенберг27… - скоренько прокричал в недолгую «форточку» Лобокин. - Все мыслители, художники, философы, пророки – все из одной кучи, всех изобрели одновременно.
- Батюшки, - батюшка, похожий на Льва Толстого, перекрестил невольный зевок.
- Тут я с вами согласен. – Подхватил Засекин. – И ладно бы придумали фамилии и приписали им опять же «написанные под них» произведения и иные деяния. Но ведь есть такой вещественный след, как непрямые, косвенные связи. Так уж совпало, что параллельно сериалу по Фоменко я посмотрел документальный цикл про Суворова и про Потёмкина. Там приводится масса писем простых людей: дочки-Суворочки, сотен полузабытых чиновников, офицеров, поэтов, обывателей…
- Ну да, - обрадовался батюшка, похожий на Льва Толстого, - ну то есть тех, слышь-ко, чью переписку в каждом городе вскрывал гоголевский почтмейстер.
- Вот именно! – бесстрастно ухмыльнулся на подхвате Лобочий. – И такой переписки, скопленной в архивах, наберётся на триста лет работы даже миллионам подельщиков-фальсификаторов. А не нужно забывать, что у каждого героя истории есть свой хитро-переплетённый изгиб сюжета личной судьбы с тысячей косвенных связей, свой почерк: и творческий, и каллиграфический, а у живописца и скульптора – ещё и кистевой. Причём, каждый из них строго индивидуален. Недаром же авторский почерк профессионально отличают графологи и искусствоведы: это вот Рубенс28, это подделка Рубенса, а это уже авторская копия Павлика.
- Наконец-то! – Величественно и снисходительно проронил Классик. – То-то и оно, что фоменковцы признают достоверность артефактов, начиная с восемнадцатого века. Всё, что ранее, для них – фальшивка.
- Опять же непоследовательно! Ведь, если те же Суворов с Потемкиным и весь мир людей, чьи письма – эти как бы подделки – до нас дошли, то все они, получается, опять же выдуманные герои, потому как их карьера пересекается с восстанием Пугачева29. – Сдержанно отметил Засекин.
- Вот! Совершенно, верно. Ибо Пугачев, согласно Фоменко, это совершенно таинственный царь осколка великой России, которую располосовали ещё в 15 веке, – мучительно кривясь, добавил Лобочий. – Какая ересь! И та же катавасия получается по каждому фигуранту истории. Соломон становится Цезарем, Иван Грозный – Генрихом Восьмым30 и так далее. «Простой» человек такую наживку в лёгкую проглотит и не усомнится. Но я, на беду свою, со второго класса штудировал двухтомный энциклопедический словарь и могу приблизительно представить то число памятников материальной культуры и письменности, а также имён и событий, которые надо было «сочинить» горстке уникумов в семнадцатом веке!
Далее Классик, Лобочий и Засекин слагали в унисон: «Для того чтобы создать в том же 17-м веке документальную имитацию всех книг и писем, актов и карт, не говоря про вещественные памятники типа пирамид, замков, крепостей, великих китайских стен, эрмитажей, лувров и колизеев, на ум лезет какая-то могучая цивилизация с экстра-компьютером, супер-сканером, и гипер-принтером, которая всё это сочинила, произвела, размножила! А с тех пор управляет нами при помощи каких-нибудь масонов и тамплиеров, владеющих азами истинного звания, которых хватает для манипуляции приземлёнными массами «хавай-пипла». И лучшее средство манипуляции – сеять клоны запутанных теорий или эзотерических знаний со скрытой приставкой «псевдо», лишь бы туманить, пудрить, засорять мозги. Теория Фоменко-Носовского прекрасно выстраивается под такую мусорную цель».
- Вот так Фоменко и надевает те самые конечные «штаны», о которые разбивается всё концептуально-теоретическое «великолепие» человека, носящего фамилию самого неверующего апостола - Фомы! – Устало, но проникновенно закончил Классик. – И победить сие лукавство поможет только вера Богу нашему Христу.
Почти смирённый Засекин восстал.
- Не вижу связи.
- Надо видеть не связь, а Бога.
- Бога не видел. Сомневаюсь, что его видели даже Вы.
- Это другое зрение. – Осерчал и Классик. - Но чтобы им овладеть, нужна связь. Без религии этой связи с Богом нет.
- Я сильно сочувствую самой сильной в религии мысли: «Без Бога и Божьего закона каждый сам себе Бог и закон». – Спокойно произнёс Засекин. - Потому что формула «каждый есть Бог» - это оправдание либерализма, свободы для всех, в том числе Чикатило, Троцкого, Гитлера. Именно поэтому всякие меньшинства устраивают парады своей свободы, а власти это их право защищают. И почему-то никто не защитит право большинства быть избавленным от свободы меньшинства, которая оскорбляет чувства этого большинства.
- Они отошли от Бога. Вот и всё, – строго отрубил Классик.
Батюшка, похожий на Льва Толстого, конфузливо попросил прощения и отлучился. Лобочий подался следом.
- Вы не умеете мыслить концептуально, – устало вздохнул Классик.
- Концептуально – умное и длинное слово. Но в нём так много какого-то странного «конца».
- Вы уводите в юмор, – после задумчивой паузы даже не улыбнулся Классик. - Это не доказательство!
- А где, в таком случае, доказательства, что Бог, слепо признаваемый по так называемой вере – не дутый авторитет? Ведь сама Библия полна противоречий. А всё, что пытаются сгладить теологи, есть лишь частные истолкования людей! Но ведь понятно же, где толкования – там и разночтения. Если даже в такой не совсем точной науке, как юриспруденция, люди тянутся к идеалу в виде однозначности толкований, то для Божьего закона – это просто должно быть наипервейшее условие. Но именно Ветхий закон... - сбился Засекин - …Завет… Ветхий завет полон жутких противоречий, палачества и зла.
- Но это же делалось для устрашения, для усмирения людского злонравия тех диких времён, тех грубых языческих нравов! - Воскликнул Классик, и глаза его выражали ту уже степень терпения, которую не оправдали глупые дети.
- Верю. Но ведь факт и то, что все батюшки того времени руководствовались внушающим страх злом, во имя Бога сжигая пресловутых ведьм, так называемых «еретиков». Именем Бога направляли они крестоносцев истреблять народы.
- Это было признано ошибкой. - Глухо и скорбно ответствовал Классик (а в глазах его немо тлело: «Но очень многих ведьм и еретиков жгли за дело!»).
- А кто признал ошибкой? Ровно такие же батюшки. – Возмущённо и по-своему вперился Засекин. – И как признали? Да с тою же неохотой, оговорками, как и вы. Но через века! – (а немо вскричал: «И, вообще, хочу вам сказать, сударь мой лукавый, жечь нельзя даже за дело»). - Через века! Признали! Но кто? Батюшки - поумневшие и просвещённые, благодаря тем, кого их ранние двойники преследовали и сжигали!..
- Вы про чё? – оторопел Классик.
- Про чё? Про Гуса, Бруно, Кампанеллу, Коперника, Галилея.31 – Хрипло перещёлкал Засекин. - Мало?!
- И где гарантия, - ровно и оловянно, а оттого вдвойне убедительно впрягся проявившийся Лобочий, - что через сто лет такие же раскаявшиеся батюшки не скажут о вас то же, что вы про тех? И получится, что вы здесь и сейчас не правы, как те тогда, но…ВЫ… по-прежнему упорствуете! А раз так, ни у вас, ни у одного смертного пастыря нет права морочить людей. Ибо пастыри все эти тысячелетия морочили людей от имени Бога. Но даже именем Бога на лжи, на зле и на крови храма не построить. Это, между прочим, вы же ранее и озвучили: «На лжи правды не построить». Или вы тоже практикуете два стандарта: ложь для общего пользования и ложь во благо?
- Вот как вы повернули! Глубоко угнездился грех в душе порочной… - Классик траурно притворил оба глаза. – И всё равно, когда-нибудь и вы поймёте: спасение только в православии. Но к этому всяк своим путём приходит.
- Только не путём агитации и поругания чужих конфессий. – Снова дерзко вклинился Лобочий.
- Вам рано рассуждать о таких вещах. У вас за душой святого нет. – Отрезал Классик.
- А у вас святое всё, что угодно лично вам. Вплоть до бороды. Я не про вашу - об общей статистике брадоращения. – Съязвил Засекин, уже с дури, потому что тут же стыдливо вспомнил батюшку, похожего на Льва Толстого.
- Борода – это ум и память о священном. – Не смутился Классик, приглаживая серебристый свой клинышек под ржавой шевелюрой.
- Да? – Засекин прищурился. - Я думаю, Память Общая дольше всякой бороды. И новой, и старой, и дальней и соседской. Да и что прикажете делать с памятью тех, кто родился до христовой эры? За что им так не повезло? Память крепче любой веры, любой идеологии. Как сноп крепче каждой соломины в отдельности. Крепче и старше. Вот я атеист. Но я не злодей, каковыми являются многие, зазубрившие молитвы и нацепившие кресты. Так разве невозможен союз истинно верующего и искренне неверующего? Да без такого союза – вечен раздор и разор! Почему же церковь встречает в штыки любую попытку к сплочению?
- Она никогда не встречает. – Холодно откликнулся Классик, впиваясь в стакан с морошковым соком.
- Разве? – вскинулся Лобочий. - Разве вместо того, чтоб возвыситься, она полна желания отменить признание только по вере: православной, языческой или исламской?
- Вот именно! – Засекин возвысил голос. - Мы же должны помнить ВСЁ, а не только до 17-го года и не только до Христа. Мы обязаны помнить и сплачиваться на Правде, которую нельзя отдать на откуп профессиональным мифотворцам хоть в рясе, хоть в ефоде, хоть в сутане32. Все они, - быстрая оглядка на соседского батюшку, не похожего на Льва Толстого, - почти все они работают по заказу или приказу. И это неверно!
- Это верно, верно, что неверно. И это впервые верно! – почти удивлённо вырек Классик.
- О чём вы, старый обскурант? – захохотал Лобочий.
«Совсем как Воланд Левию Матвею про старого софиста», - само собой подкатилось к кончику языка, но удержалось…
- Это я обскурант? - Классик изо всех сил вперился в визави, сжал кулаки, задохнулся и спрятал глаза.
- А кто? - Лобочий снял очки, стал их бесстрашно протирать кусочком салфетки. - Простите, я ошибся. Мракобес лучше. Или, может быть, вас устроит софист?
Засекин поражался силе, смелости и дерзости этого маленького и невзрачного человека-бойца.
– Брат, ну не молчи, скажи, что ты должен… - Лобочий апеллировал к нему. - От нашей дружины, от факультета, курса, от поколения, которое мы прогоДнили… - он намеренно исказил расхожий глагол буквой «д». - Ты ж у нас был самый не на «г»…
…Люди, люди, мы должны помнить и сплачиваться, потому что Память помнит, а сердце свидетельствует: когда мы сплачивались, то побеждали. Мы были непобедимы, когда стояли выше разделительной веры.
Помнить дальше и глубже врага – вот залог победы.
Кто дальше помнит, дольше живет, крепче стоит, уверенней шагает.
Но и Память может на деле обернуться беспамятством, то есть больной памятью, подделанной, навязанной и перерожденной. Это происходит, когда в угоду самым святым вещам, мы меняем правду на идею и предаёмся мифу…
Сказал ли ты это?
- Булгаковщина! – брезгливо едва не сплюнул Классик. - Вот к чему доводят апокрифы.
- Опять за Булгакова. – Расстроился Засекин. – О, наши критики! Им всегда недоставало историзма. Вот и вы поносите Михаила Афанасьевича с амвона теперешнего, когда Церковь едва ли не официальный институт власти, диктующий мораль. А нырните-ка на восемьдесят лет. В 1930-е, когда само слово «Бог» могло стоить свободы. Когда красные инквизиторы воинствующего безбожия – все эти Ярославские-Губельманы, Бедные Демьяны, Енукидзе, Авербахи и Литовские33 - за само слово «Иисус» обували крамольника в «испанские сапожки». Несчастный же Булгаков в пучине богоборческой вакханалии осмелился не просто произнести, а не ординарно, человечески написать Христа.
- Он писал не человеческого Христа, а человечного, симпатишного Сатану. Именно, булгаковский Воланд диктует мастеру через ведьму Маргариту тот образ сына Бога, который есть еретическое искажение Христа. – Металлически отчеканил Классик.
- А вам не приходило в голову, что Булгаков, и знавший меньше и думавший в те годы несколько не так, как думаем мы с вами сейчас, писал роман многоплановый, в котором очень много большой сатиры, понятной современникам тогда больше, чем нам сейчас? – Монотонно оспорил Лобочий. - А в качестве гонителя мелких бесов мещанства он привлекал живого, остроумного Сатану с весёленькой капеллой, что и сделало всех их большими литературными героями, а не однодневной халтуркой?
- Вы просто попробуйте представить, - увлечённо подхватил Засекин, - что Булгаков не выполнял ничьих подрывных планов, что он не рассчитывал не то, что на гонорар, а даже на снисхождение цензуры! Что, таким образом, он самочинно, по зову совести, во вред себе, рискуя свободой, в полной изоляции, совершенно секретно и без особой надежды на будущее признание, не говоря уже об издании, изображал Воланда, Иешуа, Пилата!!!
Лобочий поискал глазами глаза Классика, упивавшегося морошковым соком, а Засекин продолжил:
- И только поэтому его сатирический чертогон Воланд не содержит той зловещести, которую ему усиленно придают сегодня. Именно, благодаря самой судьбе романа, которому светило безвестие или уничтожение, и стала бессмертной цитата: «Рукописи не горят».
Засекин расслабился, чтоб вздохнуть и задохнулся… Глаза Классика горели…
- Не горят?! – Классик натурально вдохновился. - Горят! Ещё как. Все горят! Да те же ваши демократы давным-давно доказали, что вся бесовская команда Воланда написана под воздействием тамплиеров, масонов, розенкрейцеров, сатанистов! – почти кричал Классик, дуя сок. Уже морковный.
- Повторяем, вы его поливаете с высоты в 90 лет! Это субъективно и нелогично. Я читал ваши книги, где вы всем великим приписываете либо контракт с дьяволом, либо безумие, что для вас хрен да редька. Однако поймите, это же я могу приписать вам, причём, по одному-единственному критерию – симметричной одержимости! Так вот, смею утверждать, что в 20-30-е годы товарищ Булгаков не мог знать всех Ваших магов-сатанистов, он не мог прочитать такого количества произведений, которые ему приписывают как булгаковеды, так и их противники. – Со свойственным только ему индифферентным недоумением ваял Лобочий. Он даже встал.
- И Алистера Кроули с Майринком34 Булгаков мог просто не знать – ну, не давала цензура им проникнуть на «рынок соцреализма». – Изо всех сил хлюпал пересыхаюшими губами Засекин. - Вы разве не допускаете, не видите, что большинство исследователей «Мастера и Маргариты» всего-навсего инкриминируют далёкому писателю времён Пролеткульта35 свои личные, свои теперешние эзотерические знания, полученные на сто процентов в последние 20 лет?! Как вот я и вы. – Засекин сам не ожидал, что может быть так жёсток в споре с самим Классиком. – Булгаков ушёл очень рано. Сорок девять лет. Некроз почки. Полная слепота. - («Вот, вот, и вас это ждёт», - немо, но мстительно всем ликом своим вопиял Классик). - Сейчас мы видим, что самые лучшие уходят ещё раньше и – миллионами, не выдерживая этой жизни. Зато самые злые, особенно, так называемые защитники прав… прав как бы тех, кто мрут… эти защитники живут и благоденствуют, не сходя с экранов, точно вековые упыри и Кощеи Бессмертные.
- Хороших Господь прибирает. Они Ему там угодней. – Кое-как прокашлялся Классик.
- А вы гад, однако! – присвистнул Лобочий. – Прежде чем такое утверждать, ты сам-то готов уйти к нему раньше срока? Любой человек, говоря такое за других, должен бы на своей шкуре первым примерить, а каково оно? Вы готовы туда? – Лобочий указал на потолок.
- Чего? – рявкнул Классик, ярясь и боясь.
- Уйти к Богу раньше? – впрягся Засекин.
- Когда?
- Щас! Сей час! – Засекин случайно коснулся мизинцем его груди. Она была плотной. – Вам же, должно быть, известно, ЧТО Там есть? И КАК там хорошо?..
- Васёкин, вас не вразумить. - Классик полыхнул белым огнём, но тут в дверях появился батюшка, облегченный и весёлый. Смято что-то буркнув и крестясь, Классик стремительно помчался на выход, едва не сшибив подвернувшегося Макинтошу…
Вот так! Кем бы ты не рядился, о чём бы не пел, оказывается, всё наше культурное величие, все эти пророческие и божественные потуги тонут в одном слове на букву «г». И Классик, внезапно охваченный предчувствием «великой вины», увы, не исключение. Всё разбивается о грубую и низкую физиологию!
Засекину вдруг сделалось ужасно весело и страшно грустно.
Лобочий опустил левое веко, скособочился и по слогам считал с бейджика фамилию:
- Сдаётся мне, великий бил адресно, но ошибочно, - и совершенно уже натурально рассмеялся недоумению Засекина. – Батенька, ой, да он же, ха-ха, принял вас, Засекина, за Васёкина, конченного алкаша и известного популяризатора «Новой хронологии». Ну, из стана фоменковцев, не слышали разве?
- Надо же… – растерянно улыбнулся Засекин. – Что ж, спасибо ошибке, однако. Интересный разговорец-то надуло. А в КОНЦЕ ещё и ЕПТУАЛЬНЫЙ!
- Как?
- Концептуальный.
- Ха-ха-ха…
- Вам «ха-ха», а я, по правде, даже не представляю себе этого конченного… концептуалиста Васёкина.
- Ваше счастье. Такого встретишь под луной – инфаркт гарантирован. Каланча метра под два, два с половиной.
- Понял и, кажется, знаю. Довлатов.
- Не понял.
- Не важно. Ну, всего доброго.
Засекин пожал руки батюшке, похожему на Льва Толстого, и неожиданному заступнику из Вятки…
Но стоило остаться наедине, как в голове завихрились злые рассказы красавицы-культорга о грабителях-убийцах. Возвращался, коллекционируя тени. Теперь его пугало всё: боковое движение. Косой взгляд. Прямой взгляд. Заспинный скрип подошв… Мерещилась банда. Рука могуче вжимала в грудь кошелёк. Проходя мимо номера «Довлатова», он услышал равномерные звуки ржавой пилы.
- О, дайте, посох мне шустрее, я вам им путь к свободе укажу…
И вот уже в ушах попрыгивало искажённое эхо арии Олега из слышанной нынче оперы. Но даже испохабленный ржавой пилою мотив, весь строй нот был узнаваем и до боли знаком…
Хорошо, что он не мой сосед, подумалось Засекину. И сделалось легче.
Умываясь, он с ужасом вглядывался в своё лицо. Оно было пьяным и очень старым. То ли давно к себе не присматривался, то ли просто не замечал. И почему: к себе? Это не ты, это зеркало, ты в зеркале.
Зеркало... Уловка старости. Усмешка времени. Глянулся и зафиксировал себя, каким уже никогда не будешь, даже через мгновенье. Зеркало как бы отнимает – отсасывает потусторонне - частицу твоих лет, предельно оттолкнувшихся от смерти. Отступив от зеркала, ты уже старше и ближе к смерти. Но нас почему-то неудержимо тянет к зеркалу. Всегда. И особенно с утра. Может быть, оттого, что Там есть иллюзия жизни, которой нет в фотографии. Всё, баста, философия доводит до помешательства…
Ночью снился сплошной фрейдированный грех36. Раздетые одалиски, грудастые гурии с меняющимися ликами, пытающиеся отколупать ятаган у уже возведенного пятиметрового чугунного Олега. Потом вдруг выяснялось, что колупали они чуть ниже, пытливее и глубже, отчего сам Засекин ощущал неприлично прилипчивые ухватки и даже откровенные посягновения на интимные места.
То вдруг растелешённая секретарша замминистра заправляла расторопными феями, которые пытали очи его и чресла соблазнами, но в апофеозный миг соитие досадно отменялось. Беспардонно вторгаясь со своими ариями, сиплый «Довлатов», он же Васёкин, безнадежно поганил сладостную оконцовку…
________________________________________________________
Примечания
20 Хазары и печенеги – совершенно разные народы, враждебные Руси.
21 Фоменко, Анатолий Тимофеевич (родился в 1945) – один из лучших математиков современности, большой универсал, самобытный художник и литератор, член-корреспондент Академии наук СССР (1990), академик Российской Академии наук (1994). Признанный теоретик мирового масштаба, автор более 30 монографий по разным направлениям и огромного количества научных идей, лауреат бесчисленных премий, начиная с медалей ВДНХ СССР, полученных в пионерском возрасте (середина 1950-х). Исследования по разработке и применению новых эмпирико-статистических методов, в том числе астрономических, к анализу исторических летописей (с 1980-х) положили начало серии книг и итоговой семитомной «Новой хронологии древности и средневековья», которая вызвала горячие дебаты в научной, особенно, гуманитарной среде «ввиду сомнительности ряда методов, аргументов и окончательных выводов».
22 Носовский, Глеб Владимирович (родился в 1958) – кандидат физико-математических наук (МГУ), соавтор академика А.Т. Фоменко при написании многих книг, где были использованы математические методы в хронологии и реконструкции истории на базе «исправленной», так называемой Новой хронологии (естественно-научной теории, обосновывающей фальшивость традиционной хронологии всех событий до XVII века и, на этом основании, требующей обновлённой версии - «Реконструкции»).
23 Коперник, Николай (1473-1543) - гениальный польский астроном, учёный-энциклопедист эпохи Возрождения. Его гелиоцентрическая система мира подорвала основы церковно-обскурантистского представления о Вселенной (геоцентризм Птолемея), положив начало первой научной революции.
Дарвин, Чарльз Роберт (1809-1882) – один из величайших научных революционеров и столпов современной биологии, английский натуралист и путешественник, автор теории эволюции, сформулированной в научном труде «Происхождение видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» (1859).
24 Циолковский, Константин Эдуардович (1857-1935) – отец космонавтики, гениальный изобретатель, создатель первой центрифуги, один из родоначальников ракетно-космической техники, автор теории освоения космического пространства (идеолог философии русского «космизма») и т.д., до революции работал простым учителем, был глух и отличался странностями.
Менделеев, Дмитрий Иванович (1834-1907) – титан мировой науки, великий русский ученый-энциклопедист, химик № 1, профессор, автор фундаментальной Периодической системы элементов с таблицей (1869), а также докторской диссертации «О соединении спирта с водой» (1865, с неё пошла легенда об изобретении Менделеевым рецепта 40-градусной водки), на досуге изготовлял фирменные чемоданы отменного качества.
Перельман, Григорий Яковлевич (родился в 1966) – блестящий российский математик, первым доказавший гипотезу Пуанкаре, упорно отказывается от премий и гонораров, ведёт уединённый образ жизни;
всем им присущи некоторое «чудачество» и непонятная обывателю эксцентрика.
25 Морозов, Николай Александрович (1854–1946) – исключительно разносторонний русский ученый-энциклопедист, писатель, революционер-народоволец, шлиссельбургский узник (за 28 лет в заточении написал 26 томов рукописей), почётный академик АН СССР (1934), после революции директор Института имени Лесгафта. Автор бесчисленных научных и литературных трудов, в том числе по астрономическому истолкованию Апокалипсиса, видений библейских пророков и ряда памятников древности (гороскопов и клинописей Древнего Египта и Вавилона): «Откровение в грозе и буре» (1907), «Пророки» (1914) и семитомный «Христос» (1924–1932), интуитивно предвосхитившие многие идеи академика А.Т. Фоменко.
Гумилёв, Лев Николаевич (1912-1992) – великий русский историк и оригинальный мыслитель, профессор, автор массы исторических книг, в том числе по теории «Этногенеза», рассматривающей 1200-летние циклы жизни любого этноса, развивающегося на разных этапах с определенной мерой пассионарности (энергии жизнедеятельности).
Стругацкие, Аркадий Натанович (1925-1991) и Борис Натанович (родился в 1933) по прозвищу «АБС» и «Стругачи» – знаменитые братья-фантасты, написавшие повести и романы «Путь на Амальтею», «Страна багровых туч», «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Обитаемый остров», «Понедельник начинается в субботу», «Отель у «Погибшего альпиниста»», «Малыш», «Полдень. XXII век», «Улитка на склоне», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер», «Град обреченный», «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя», «Пикник на обочине» (по мотивам снят фильм Андрея Тарковского «Сталкер»), в устах верующего героя нарицательно: «фантастика».
26 «А всеми верховодили некий кальвинист Йозеф Скалигер и иезуит Петавиус»: кальвинисты (радикальное крыло протестантов) были ярыми врагами католиков во главе с римским папой, самым воинствующим орденом коих являлись иезуиты. Отсюда риторический вопрос: какое может быть взаимопонимание или сотрудничество между заклятыми врагами?
27 Соломон и Манефон, Хемиун и Фидий, Конфуций и Лао-Цзы, Гомер и Вергилий, Заратуштра и Будда, Скопас и Пракситель, Вьяса и Вальмики, Платон и Аристотель, Христос и Магомет, Авиценна и Аверроэс, Данте и Шекспир, Фирдоуси и Калидаса, Леонардо и Бернини, Рафаэль и Тициан, Манас и Калевала, Парацельс и Гутенберг – перечисляются имена вершинных творцов самых грандиозных произведений литературы, живописи, архитектуры, ваяния, философии, религии, науки, в их числе: Манефон (4-3 век до н.э.) – египетский историк и жрец, создатель классической египтологии и династической хронологии, Хемиун (примерно XXVII в. до н. э.) – предполагаемый архитектор гигантской пирамиды Хеопса, Вьяса и Вальмики – творцы эпических индийских поэм «Махабхарата» и «Рамаяна», Фирдоуси – автор многотомного персидского эпоса «Шах-Намэ», «Манас» - эпос киргизов, «Калевала» - финно-угров.
28 Рубенс, Питер Пауль (1577-1640) – великий и исключительно плодовитый фламандский живописец.
29 Суворов, Александр Василевич (1729-1800) – один из лучших полководцев в мировой истории, непобедимый русский генералиссимус, князь Рымникский.
Потёмкин, Григорий Александрович (1739 1791) – великий русский государственный, политический и военный деятель, фаворит Екатерины Второй, Светлейший князь Таврический.
Пугачёв, Емельян Иванович (1742-1775) – великий казачий атаман, вождь крупнейшего народного восстания в истории России (1773-75), обезглавлен.
30 «Соломон становится Цезарем»: Соломон (Х век до н.э.) – третий израильский царь (972-932 до н.э.), символ мудрого государя, правил 40 лет.
Гай Юлий Цезарь (100 или 102–44 до н.э.) – самый знаменитый римлянин, великий полководец, писатель и диктатор, правил около 4 лет и был убит заговорщиками-республиканцами за фактическое установление императорской власти. Аналогии с Соломоном минимальны (общее: огромный ум и обилие талантов).
Иоанн IV Васильевич «Грозный» (1530-1584) – один из исполинов русской истории, первый царь (с 1547), реформатор, энциклопедист, организатор «опричнины» - диктатуры малого дворянства, противопоставленного удельному боярству.
Генрих VIII Тюдор (1491-1547) – именитый английский монарх (с 1509). Его сходство с Иваном Грозным более очевидно: оба современники, правили с 17 лет одинаково долго, получив в юности психологические травмы, коренные реформаторы, сначала благодетельные и мирные, а затем подозрительные и жестокие тираны, волевые душители клерикальных и сепаратистских тенденций в пользу централизма власти, плюс многожёнцы (у Генриха было 6 официальных жён, у Ивана – не менее 7).
31 Гус, Ян (1369-1415) – великий чешский богослов-гуманист, проповедник и идеолог национально-освободительного движения таборитов (Гуситские войны), сожжён, как еретик, за рациональную критику ортодоксальной церкви.
Бруно, Джордано (1548 - 1600) – итальянский гений-энциклопедист, пропагандист учения Коперника, человек безграничных знаний и феноменальной памяти, сожжён инквизицией, как еретик.
Кампанелла, Томмазо (1568- 1639) - великий итальянский философ, писатель, один из основоположников утопического социализма, бессмертный автор книги «Город солнца», за свои прогрессивные гуманистические идеи поплатился многолетними пытками в застенках инквизиции.
Галилей, Галилео (1564-1642) – самый универсальный научный мозг эпохи Возрождения, итальянский учёный, создатель точного естествознания, автор множества открытий и изобретений, под угрозой казни отрёкся от приверженности идеям Коперника и Бруно, по преданию добавив: «И всё-таки она (Земля) вертится».
32 «в рясе, ефоде, сутане» - облачения православных, иудейских, католических священнослужителей.
33 Апокрифы – неканонические «священные писания», то есть не признаваемые официальной церковью так называемые «лже-евангелия» (от Иисуса, от Марии, от Иуды и т.д.), зачастую, столь же древние, как и 4 канонические (от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна), традиционно включаемые в «Новый Завет» Библии.
Ярославский, Емельян Михайлович (псевдоним Губельмана Минея Израилевича, 1878-1943) – одиозная фигура большевизма, олицетворение воинствующего атеизма, редактор «Исторического журнала» и журнала «Безбожник», фальсификатор истории, «творец культа личности Сталина» в серии учебников, курсов и пособий, автор «Библии для верующих и неверующих».
Демьян Бедный (псевдоним Ефима Алексеевича Придворова, 1883-1945) – дореволюционный памфлетист и придворный баснописец при Советах, пролеткультовец, гонитель русской идеи.
Енукидзе, Авель Сафронович (1877-1937) – советский партийный функционер, один из культуртрегеров «пролетарского искусства», травил Михаила Булгакова.
Авербах, Леопольд Леонидович (1903-1939) - редактор журнала «Молодая гвардия» и др., воинствующий богоборец, глава Российской Ассоциации пролетарских писателей и проч.
Литовский (Каган), Осаф Семёнович (1892-1971) - советский драматург, журналист, критик, редактор, руководитель Главреперткома (1932-1937), русофоб и лютый ненавистник творчества Михаила Булгакова, репертуара Большого театра, МХАТа и всей русской классики в целом, пропагандист экспериментальных методов Всеволода Мейерхольда, символ конъюнктурности, приспособленчества и номенклатурной культуры: например, в 1942 году написал «патриотическую» пьесу «Александр Невский»;
считается, что Литовский и Авербах высмеяны Михаилом Булгаковым в образах Латунского и, частично, Берлиоза (роман «Мастер и Маргарита»).
34 Кроули, Алистер (1875-1947) – самый зловещий оккультист, сатанист, эзотерик, наркоман ХХ века, «личность демоническая».
Майринк, Густав ((1868–1932) – недюжинный австрийский писатель-мистик, корифей эзотерики и современной готической литературы (роман «Голем» и др.).
35 Пролеткульт - «Пролетарские культурно-просветительские организации» (1917-1922), силами 80 000 студийцев «нарубившие немало дров» в отечественной культуре. Пролеткульт пропагандировал идею Александра Богданова-Малиновского о принципах пролетарской культуры и науки, в основном, сводившихся к искоренению отжившей «буржуазной» классики.
36 «фрейдированный грех» – по имени Зигмунда Фрейда (1856-1939) – популярнейшего австрийского психолога и психиатра ХХ века, родоначальника теории психоанализа, одного из предтеч «сексуальной революции».
Использована компьютерно-обработанная репродукция картины П. Корина
"Спас Ярое око"
Окончание следует:
http://www.proza.ru/2012/03/11/1655