Страна любви - страна печали

Дым табачный
Воздух выел,
Комната – глава в кручёноховском аде.
Помнишь, под этим окном впервые…
Что это? Он произносит это так… Я не сразу узнаю знакомые строки. Голос его срывается от нежности и волнения. Первый раз мы так близко. Он обнимает меня за плечи, защищая от холода.
Адлер. На исходе зимы. Весёлые волны, догоняя одна другую, разбиваются у наших ног. Весёлый отчаянный ветер треплет волосы. А звёзды! Никогда раньше я не видела таких звёзд! И так близко. Кажется, протяни руку – и достанешь свою звезду.
Не надо этого,
дорогая, хорошая,
Дай простимся сейчас, –
умоляет его голос у самого моего уха. Большой, красивый, умный человек. Он уже знает, что за этим последует: великая тоска, ничем непобедимая печаль, может быть, на долгие, долгие годы.
Но сейчас –  нет! Только радость! Только благодарность судьбе за то, что позволила встретить, свела.
С первого же взгляда, как только я его увидела… «Нет, это я тебя увидел прежде, и всё время чувствовал твоё присутствие», –   скажет он мне позже. А я? Сижу в читальном зале, вся ушла в переживания булгаковской  Маргариты, и вот начинает пылать лицо, а по спине пробегает холодок. Не поднимая глаз, знаю: это он вошёл в зал. Ниже склоняюсь над книгой. Нельзя же так выдавать себя! Строчки набегают одна на другую. Встать и уйти? А он пойдёт за мной…  Это же ясно! Мы уже знакомы. Более чем…
О чём это я?! …Перечитываю, перечитываю – который раз! – одну и ту же страницу. Нет, не умею я быть счастливой.
Но сейчас, в этот звёздный вечер, светло и легко на душе. Будто мы, два очень близких человека, были долгое время в разлуке и вот теперь встретились, наконец.
Вечер, как одно мгновенье! А может ли счастье длиться дольше?
Поднимаюсь в лифте на своё «седьмое небо», – холодный номер, давно требующий ремонта, с подслеповатой лампочкой под потолком и неработающими светильниками у кроватей.
- Бывают же женщины! – выдыхает мой попутчик при выходе из лифта. Взгляд в зеркало: растрёпанные ветром волосы, лицо, освещённое пережитым волнением, и…тревога? Тревога и предчувствие чего-то неминучего.
А дальше, в этот небольшой отведённый нам срок – встречи, почти случайные, пустые вежливые фразы с натянутой улыбкой и горячечными взглядами. И ещё обида, что ли, когда нельзя обижаться, не имеем права.
- А молодой человек, которому Вы подарили танцевальный вечер, ждал вас вчера. А вы не пришли.
«Ах, стало быть, видел. А что же мне оставалось делать? Потому и не пришла». Это я проговариваю молча, но он понимает.
- А Вы не пришли… –  повторяет он.
Я не выдерживаю и смотрю на него с укором. Обрывает себя на полуслове. Идём молча, думая об одном и том же.
Вот так: от радости к отчаянью.
- Не одобряю – говорит Таня, моя соседка по номеру, видя всю мою маяту и неприкаянность – отдыхала бы, как все. Вон сколько обожателей! В соседнем номере женщина – приехала одна, а уезжает уже с сердечным другом. И всё у них ладно: она в разводе, и он холостяк. А ты что? Ну, видно же, что человек солидный, самостоятельный, женатый! Иначе бы не вёл себя так. Нет, не одобряю.
- Молчи, Таня, молчи. Ты же видишь, что со мной происходит.
- Потому и говорю, что всё вижу.
Но самое страшное другое – дни тают один за другим. Если бы не это! Всё можно было бы пережить – и эту напускную холодную вежливость, и как бы случайные короткие встречи, и эту беспомощность от вечного: «Что же делать?»
…И вот как в омут: «Милая, хорошая моя, ведь мы скоро расстанемся! Навсегда! Что же делать? Что?!»
С этого дня мы неразлучны, но дней осталось так мало, и потому все наши свидания полны горячи от предстоящей разлуки.
- Таня, милая, прости меня. Знаю, что пошло, но… Но не могла бы ты погулять сегодня где-нибудь вечер? Извини, я не знаю, что говорю.
Таня не в восторге от предложения, но уступает. Неужели это я произнесла?! Но разве было что-нибудь подобное со мной? И разве знала я себя прежде?!
Весна наступила сразу. Стремительно. В иные часы солнце греет так, что можно принимать солнечные ванны, а море становится совершенно синим. И всё, что с нами происходит, и скорая разлука, о которой мы не говорим, но не можем не думать, делает всю эту красоту Черноморского побережья осязаемой на столько, что по коже пробегают мурашки.
Едем в Хосту.
- Я была здесь. Три года назад. С сыном… Ему тогда было десять лет.
- У тебя сыну уже тринадцать? – удивляется он.
А у него две взрослеющие дочери. Об этом я узнаю, когда он пытается починить мой открывающийся каблук.
- Своим дочерям я чиню обувь сам.
- Так ты сапожник?! Как я рада!
- Нет, моя профессия не такая экзотическая. Инженер. Простой советский инженер, как принято говорить.
(Впрочем, не такой уж простой – директор одного небольшого завода в подмосковном городе, как оказалось).
- Был.
- Ушёл?
- Из директоров сами не уходят.
- Я? Нет, я не художник-оформитель. Моя профессия тоже не отличается оригинальностью.
- Почему мы раньше… сюда не приезжали?
Я понимаю его. Это значит: сколько дней потеряно!

И вот настал этот день. Говорим всё не о том, всё не так. Стараемся не смотреть друг другу в глаза…  Едем в аэропорт. Суетимся, нервничаем, говорим какие-то слова. Но рейс – о, радость! – откладывается по случаю нелётной погоды. Выходим из багажного отделения – под ноги бросается чёрная кошка. Я ахнула и остолбенела.
- Глупости какие! – говорит он и тут же предлагает перелезть через перила, довольно высокие.
- Я тебе помогу.
И мы, два взрослых человека, средь бела дня в двух шагах от выхода с очень серьёзными лицами лезем через перила.
- Нет, судьбу не обманешь. Это наша чёрная кошка.
- Что за вздор! – пытается ободрить он меня ли? Себя ли? – Но что же делать? Что делать? В чём жизнь прошла?! В мелочных заботах о том, как свести концы с концами! – лицо без маски и столько в нём горячи!
А рейс откладывают ещё раз, и мы благословляем эти часы.
И вот всё кончено. Я в самолёте. Летим, кажется, не туда, куда нужно. Самолёт садится – то ли, чтобы прихватить ещё пассажиров, то ли из-за нелётной погоды. Из адлеровской весны мы попадаем в стужу и метель. Проводим ночь в гостинице. Пассажиры возмущаются. Какая-то женщина, плача, показывает телеграмму – летит на похороны. Летит уже третьи сутки!
И вот я дома. Хожу на работу. Кормлю сына…
- Что с тобой? Что-нибудь случилось? – это коллеги.
- Ничего.
Никому, ни одному самому близкому человеку не скажу. Это только моё.
А писем нет. Как он может?! Он может, –  говорю я себе, – он только так и должен поступить. К чему продлевать агонию? Но пробудившейся во мне волчьей каплей чую – нет! Не так… Не может этого быть! Но что тогда? Что?!
Значит ждать?
Сколько – час, другой или больше сижу я, тупо глядя перед собой, без мыслей…
Только одна звериная тоска заливает душу.
Всё равно –
Любовь моя
Тяжкая гиря ведь,
Висит на тебе,
Куда б ни бежала…
- Что ты бормочешь? Говори внятно… Ты что, как замороженная? – это сын. Уже пришёл из школы.
Сколько это длится: месяц, другой или больше?
Наконец боль начинает отступать. Пустота. И теперь я уже жалею, что прошла эта боль – единственное, что меня ещё соединяло с ним.
И в пролёт не брошусь,
И не выпью яда,
И курок у виска
Не смогу нажать…
Пройдёт много лет, прежде чем я узнаю – его самолёт на пути из Адлера разбился. Экипаж и все пассажиры погибли.