Вот что, ребята. А расскажу-ка я вам одну... короче, просто расскажу.
В общем, в одном танко-десантном артиллерийско-сапёрном береговом ракетном полку морской пехоты Черноморского флота нашли гранату. Обыкновенную. РГД-5. Неучтённую. С невкрученным запалом. Лежит граната, а рядом лежит запал. Ну, бывает так. У нас в вооружённых силах ещё и не так бывает.
Граната налицо, запал УЗРГМ налицо, а по бумажкам их нет. Откуда взялось – никто не знает. Может, подбросили. Может, в своё время не списали. Перехранили. Недовзорвали. Какой-то непонятный излишек. Вообще-то, такое чаще происходит с дефицитными консервами. Например, со щукой в томате: её то больше, чем надо, то меньше. В зависимости от разных факторов и смотря для кого. Сом в томате – такая же аналогия, как под копирку.
Однако граната – не тушёнка и не сгущёнка. В споре человека и гранаты победителем чаще всего выходит граната.
– И что будем делать? – грозно спросил начальник штаба (две больших звезды).
Начальник службы РАВ (а РАВ – это всё, что взрывается, стреляет и пуляет), толстый капитан с багровыми щеками, которые и со спины видать, стал похож на варёного рака.
В самом деле, что делать? Вариантов – море разливанное.
Самое простое – положить на склад и пусть лежит. Но это до первой проверки сверху. Будет аутодафе. Неучтённая ж.
Можно учесть. И типа – всё сходится. Но: накладной нету. А граната не может появиться из воздуха без накладной. И будет убойный приказ командующего флотом, будет пистон. Пистонище.
Можно просто выкинуть её к чёртовой матери. Была граната, теперь нет гранаты. Вот учёт, вот наличие. Сличайте.
– Нельзя, – сказал потный начальник службы РАВ.
Понятно, что нельзя. Выкинешь, а потом кто-нибудь подорвётся. Детишки, например, которые везде лазят. НШ посмотрел на капитана зло и устало. За свою долгую безупречную службу он давным-давно отвык рассматривать больше одного варианта, и сейчас его голова дымилась, как мексиканский вулкан Попокатепетль. Да, забыл сказать: дело было в Крыму (ну, раз флот Черноморский) и летом.
– Я эту гранату в тебя засуну, понял? И чеку выдерну. Живо придумаешь, что делать.
НШ ткнул пальцем в одинокую засаленную орденскую планку начальника службы РАВ – десять лет безупречной службы.
– Я спрашиваю: понял?
Начальник службы РАВ знал, что если НШ сказал «засуну» – значит, засунет. Поэтому он пошёл к себе и открыл сейф, где кроме книг учёта была заветная плоская фляжка.
Решение пришло после второго глотка. Капитан поднял к потолку просветлённый взгляд, улыбнулся и вызвал прапорщика, начальника склада боепитания, который мирно дремал, ожидая досрочного увольнения в запас.
– Петрович, тудым-сюдым! Иди куда хошь, но верёвку найди. Метров полста, не меньше. Из нескольких свяжи, и чтоб через десять минут было! Чеши давай. А я – к НШ...
Прапор сказал «Есть» и вышел, а капитан, погрозив гранате и запалу кулаком, запер их в сейф, ещё разок приложился к фляжке, крякнул и вприпрыжку помчался искать начальника штаба. «Выхлоп» изо рта – ерунда. Граната в трусах страшнее, чем НСС за пьянство на службе.
– Ну что, придумал? – злобно сверкнул очами НШ.
– Придумал! – радостно кивнул капитан и перешёл на шёпот: – Взорвать.
– Сбрендил?! Где взорвать? В жопе у тебя взорвать?
– Не-е, – помотал головой капитан. – Не в жопе... – и снова шёпотом: – На Мысе Доброй Надежды.
– А? – переспросил начальник штаба.
– Верёвку – и туда, – сказал начальник службы РАВ.
– Пошли, – сообразил НШ и швырнул секреты в сейф.
Мысом Доброй Надежды в полку называли стоящее на отшибе МОП (место общественного пользования), традиционный деревянный туалет типа «сортир» на две дырки с общей выгребной ямой. Тонкая фанерная переборка разделяла строение на два равноправных отсека – «мэ» и «жо», поскольку в полку, как и везде, была масса военизированных тёток. Трудно понять логику заговорщиков, но все три гения военной мысли, не сговариваясь, первым делом заглянули в дырку за литерой «Ж». Вокруг не было ни души, если не считать полусонного часового, кунявшего под постовым грибком в двухстах метрах от места проведения подрывных работ. «Мыс» в табель постам не входил, и часовому было начихать на двух офицеров и прапорщика, которые, воровато озираясь, одновременно зашли в отделение с буквой «Ж».
– Мало, – покачал головой НШ после внимательного изучения дучки органолептическим методом с применением органов зрения и обоняния. – Пошли в другую.
В другой дырке, понятно, оказалось столько же. НШ задумчиво почесал нос. Прапорщика же осенило первым.
– Яма-то общая, – радостно сообщил он, но осёкся, встретившись глазами с НШ (никогда нельзя показывать, что ты умнее начальства).
Капитан извлёк из кармана гранату и запал, ввинтил одно в другое. Между прочим, до сих пор непонятно, как они там втроём в кабинке поместились.
– Привязывай, – приказал он прапору.
Прапорщик ловко привязал к кольцу предохранительной чеки конец верёвки, составленной из двух длинных кусков разной толщины. Начальник штаба проверил правильность сборки схемы подрыва.
– Дай слабину, – требовательно сказал он и, взяв гранату в кулак, уверенным движением разогнул усики.
Граната с премерзким звуком чвякнула в разопревшее от жаркого лета душистое содержимое ямы. Аккуратно отматывая на ходу верёвку, подрывники вышли из заведения и, не оглядываясь, пошли к бугорку, что торчал из травы метрах в сорока. Конечно, имело смысл оглянуться, но...
– Ложись, – приказал начальник штаба.
– Оцепление бы выставить, – неуверенно пошутил прапорщик, но, раздавленный взглядом НШ, тут же превратился в амёбу.
Смутное предчувствие кольнуло изнутри капитана. Это было то самое пресловутое «чувство жопы», которое неизменно вырабатывается у любого нормального военнослужащего после пяти-шести лет ношения формы одежды. Этому чувству надо всегда доверять, иначе оно начинает постепенно атрофироваться. У НШ его, безусловно, уже не было.
– Я сам, – начальник штаба взял у прапорщика верёвку, выбрал слабину, хищно посмотрел на Мыс Доброй Надежды и закусил нижнюю губу. Сильной и уверенной рукой, не знающей дрожи, он резко дёрнул и невольно зажмурился. Через положенные секунды под Мысом глухо, но мощно ухнуло.
– Аминь, – сказал капитан.
– Пи$dец, – подтвердил начальник штаба.
И был совершенно прав.
Истошный бабий вопль – пронзительный, как сирена воздушной тревоги, полный безысходного ужаса и отчаянного изумления перед странностями этого непредсказуемого и коварного мира – извергся из недр гальюна и взвился в бездонное небо над крымской землёй. Со времён сотворения мира не слышала планета более горестных и страшных децибел. Мастера военного дела застыли на бугорке в упоре лёжа, напоминая греющихся на солнышке ящериц пустыни Кызыл-Кум. Часовой проснулся под своим грибком и на всякий случай приготовился досылать патрон в патронник. Звук тем временем достиг силы иерихонской трубы и оставил её далеко позади.
Раскалённым пушечным ядром, выбив изнутри ветхую дверь с буквой «Ж», из вибрирующего сортира вылетел источник звука. Точнее, вылетела: старший сержант узла связи, солидных габаритов военная тётенька – форменная юбка на голове, нижнее исподнее на щиколотках. Вся обляпанная когда-то вкусной и здоровой армейско-флотской пищей, которая годами укладывалась внутрь Мыса стараниями всего личного состава полка. Экс-пищей, уже искренне перебродившей, ждавшей и дождавшейся своего часа. Это были уже не простые обычные какашки, а самое что ни на есть знатное полковое дерьмо – пряное, доброкачественное и по липучести превосходящее напалм. Воя, обезумевшая тётка крылатой ракетой просвистела мимо обалдевших подрывников, которые едва успели её опознать, и скрылась за линией горизонта, унося с собой свои несбывшиеся мечты и разные добрые надежды. На территории полка воцарилась тибетская тишина.
– Ух ты... – восхищённо резюмировал прапор Петрович, который за свою службу повидал всякое, но не такое.
Тут следует пояснить, кем служил муж этой самой тётки в этом же самом полку. Вы правильно догадались: начальником штаба.
Ещё вам, наверно, интересно узнать, кого потом наказали.
А наказали, разумеется, капитана – и конечно же, за «употребление» в служебное время, но мораль не в этом. Мораль в том, что офицеру полезно воспитывать у себя всякие разные шестые-седьмые чувства и при случае не стесняться им доверять.
А то место так и зовётся по-прежнему – Мыс Доброй Надежды.
2012, март
из ненапечатанного сборника «Макароны по-флотски»