И тут же, через два дня, наступил отъезд. Кончались мои два года без отпуска! Два года жизни, которые я начал с чистой страницы красивыми чернилами, теперь опять оказались мятые, заляпанные и перечеркнутые! Ну, прямо как в школе, когда мы периодически заводили новые дневники, чтобы хоть пару недель побыть счастливыми.
- А где твой старый дневник? - пряча улыбку, спрашивала мудрая учительница, и мы с детской наглостью заявляли: «Потерял!» или «Кончился!», постепенно шлифуя искусство обманывать прямо в лицо. Мальчики - погромче и поувереннее, расширяя глаза для правдивости, а девочки почти неслышно, глядя в пол или в сторону. Но вранье у нас было только для защиты - это не считалось зазорным, нападали мы правдой.
Так что книги наших жизней пусть переписывают уже после нас ровным красивым почерком. Хотя и на переписчиков нет надежды – где-нибудь да капнут тебе на праздничный день.
Мне полагались 96 дней отпуска. Два года я мечтал, как придет очередная жара, а я перед самым ее носом покажу ей кукиш, вскочу в автобус и уеду!.. Я придумывал, как соберу в Москве друзей и угощу их аракой, чтобы они знали, каково было мне, а себе налью коньячку, чтобы вспомнить, как им было тут... Витя Богатков, например, задолго до отъезда стал составлять красивый, большой календарный график отпуска, щедро расставляя в нем флажки с рюмочками, долго рассматривая его и периодически добавляя новые.
А теперь я был в ужасе – три месяца без нее!.. Сколько хороших и родных людей ждет меня в Москве, а я не хочу туда ехать! Будто на этот срок меня решили закопать в гробу на московском кладбище!.. Уезжать от любимой женщины, да еще к нелюбимой, да еще собирающейся родить, да еще и от меня!..
Все ребята так радовались и хлопотам, и сборам, а я сидел на работе грустный и задумчивый, уставившись в одну точку.
- Дима, что с тобой? - спрашивала она непривычно тихо.
- Я не хочу уезжать.
- Я все время думаю, что нам делать. Я тоже полечу в Москву, - сказала она таким голосом, что я понял: если меня пошлют в Антарктиду, она поедет за мной… - Один раз это можно сделать. Есть такая туристическая фирма... Москва, Ленинград - 10 дней. Мы можем там увидеться. Это будет 22 августа.
- Если ты дашь мне 50 динар, то я, наверное, смогу передать тебе в Москве 1000 рублей, - механически сказал я. Это был самый выгодный обмен, который можно было сделать в Москве, и арабы, ездившие в командировки в нашу страну, часто просили нас об этом.
- Я попробую… - сказала она.
Чтобы замолить свои грехи перед ребятами за вынужденное невнимание к ним, я пригласил их всех на отвальную. Она удалась на славу, потому что утром я не мог вспомнить, что я укладывал в свои чемоданы после попойки, а что нет. Поэтому мне пришлось открыть и пересмотреть все снова, и я остался доволен собой, потому что почти все было уложено верно, за исключением нескольких нелепых пустяков, над которыми я с трудом улыбнулся.
Время шло, давно пора было идти в офис прощаться, и с ребятами, и с Эльхам, а я все возился. В комнате, отмахиваясь от вентиляции, непоколебимо висел плотный арачный дух. Вдруг раздался тихий стук в дверь, и ко мне зашли Эльхам и Сафи.
Она испугалась, что я не приду, прихватила Сафи и зашла, чтобы увидеть меня! Да я бы пропустил автобус, лишь бы примчаться к ней! Я чуть не прослезился от умиления, и чтобы скрыть влагу в глазах, подарил ей фотоаппарат, который держал в руках и не знал, куда сунуть. Она сказала, что это слишком дорогой подарок. Я сказал, что в Москве они дешевы, и куплю себе другой. Она спросила, приду ли я в офис. Я ответил, что конечно, и они ушли, чтобы не упасть в обморок от запаха араки, к которому уже примешалась капля Шанели.
Кое-как собравшись, я пришел на работу. Эльхам сидела за своим столом. В комнате было так тихо, будто никого не было. Точилло встал из-за стола, многозначительно взглянул на наших инженеров и пошел к выходу. За ним стали выходить все остальные. Только Никита поерзал еще полминуты на своем стуле, пока не отклеился, и, сопя, вышел... Я слышал негромкие голоса ребят в коридоре, какие-то слова, шутки - и наверняка на наш счет...
Я встал, погладил ей волосы и оставил руку на плече.
- Я приеду в Москву, Дима, - сказала Эльхам и достала из сумки плотный пакет из коричневой бумаги. - Это тебе…
- Что это? – я вынул из него фигуристую бутылку виски.
- Это «Something spesial»* /- что-то особенное/… - почти не улыбнулась она.
Время кончалось. Она сидела за столом, глядя в свою открытую тетрадь, как зачарованная. Она не умела целоваться в офисе.
- Я буду ждать, - сказал я, наклонился, неловко поцеловал ее в щеку и пошел к выходу.
Я так волновался, что толком не запомнил месяца ее прилета.
И вот теперь настала моя очередь идти к воротам, за которыми алчно замер наш автобус. Новенький, бежевый, с неприметной каймой квадратного люка сзади для тех, кто не хотел уезжать сам. Ребята дружно несли за мной мои вещи. Я сегодня был единственным путешественником в другой свет. У ворот я оглянулся по сторонам – ее не было. Вокруг стояли только суровые инженеры и неловко улыбались. Узкие створки дверей со скрипом раскрылись за моей спиной. Я попрощался на всякий случай с каждым за руку и полез внутрь. Когда я успел пустить корешки на этой земле, которые сейчас натягивались и рвались за моей спиной один за другим?
За окном растерянно замерла всеми тремя этажами Амара. Все вокруг были смущены, а я был жалок, будто только сейчас и стало ясно, что мы все представляем на этом свете. Так и хотелось сказать: «Бросьте, ребята, этот маскарад! И к черту этот ненужный багаж, который несут за человеком, как насмешку! Я остаюсь – и ничего в мире от этого не изменится!..»
Но ребята мне тут же скажут:
- Конечно, ты никто! Но мы уже снабдили тебя массой писем, посылок и поручений. Ты будешь посланником! Отсюда ты уже послан, а там тебя уже ждут!..»
Даже автобус понимал это и сразу тронулся.
Пустыня провожала меня с симпатией. Проезжая мимо пыльных пальм и обветренных отрогов холмов, я глядел в окно и удивлялся - ведь всего только год назад сердце еще ныло по белому снегу, черному хлебу, березкам и елочкам. А потом вдруг как бритвой - дзынь! - и отрезало! И скупая, гордая и чувственная пустыня на прощание медленно танцевала передо мной, перебирая складками своих одежд. А знакомая, как старый друг, арабская дорога стала что-то рассказывать, повторяя одно и то же. А я терпеливо сидел на сиденье, кивал головой и слушал…
Тягучий медленный поток жизни вокруг меня начал уменьшаться в размерах, убыстряться и в конце концов сжался до тесного кресла, несущегося очертя голову, но носом вперед, самолета. И мне была предоставлена такая необходимая сейчас четырехчасовая передышка перед встречей с Москвой. Я тут же попросил стюардессу принести сто грамм коньяку. Она предложила бутылку. Очевидно, чувствовала, что встреча будет серьезный.
- Я же столько не выпью! – резонно сообщил ей я.
- Распейте с соседями, - сделала еще одно мудрое предложение стюардесса.
Сосед слева отказался, а справа - не смог, и мы выпили с ним всю бутылку. Наверное, на большой высоте сильно разбирает, потому что я начал вызывать проводницу и жаловаться на то, что я теперь пьян. На очередной мой звонок в проходе появился крепкий мужичок из экипажа. Ах, вот как? Тогда я попросил воды. Увидев, что мне несут воду, к нему потянулись руки со всех сторон, и тогда он принес кувшин и, как подвыпивший шафер на свадьбе, угощал всех подряд, временами многообещающе поглядывая на меня...
А алкоголь тем временем сделал свое дело! Что без него был бы четырехчасовой перелет из Багдада в Москву? Грустная инвентаризация своих ошибок и неудач с раскладыванием их по темам и полочкам. А тут мой собутыльник, чуть старше меня, вдруг стал рассказывать про свою жизнь. Он начал невинно с маленького события недельной давности, а потом семимильными шагами вернулся к самому детству, и пошел обратно, уже ничего не пропуская. Интересной его историю назвать было нельзя, но она была не хуже моей! Только звучала невыносимо длиннее.
На интимных моментах салон притихал – голос у него был слабый, а когда он добрался до своих отношений с тещей, монотонный свист двигателей оборвался, и самолет резко пошел вниз. Все кинулись к окнам, ругая моего рассказчика за выбор темы, но самолет, прорвав облака, выровнялся, и скоро внизу выглянула посадочная полоса «Шереметьево». Наш «Ил», как мастер спорта, классно пробежал по дорожке, выдохся и застыл, тяжело дыша.
Стюардессы тут же открыли двери и нетерпеливо стали выпроваживать гостей. Все двинулись к выходу, а я все никак не мог подняться с кресла. Сначала я расстроился, что так сильно напился, а потом заметил, что просто забыл отстегнуть у себя на поясе ремень безопасности.
Вокруг самолета, вот так, просто, темнели роскошно огромные лужи чистой дождевой воды, и от них тянуло давно забытым запахом сырости и прохладой. И тысячи зеленых деревьев вокруг расточительно росли сами по себе, и к этому надо было заново привыкнуть.
После коньяка не замечаешь, как переходишь границу, а сразу за таможней меня встретил отчим. Он сказал, что все ждут меня дома, и повел на улицу. И мы помчались в Москву, и всю дорогу, чтобы скрыть свое волнение, я валял дурака, шофер крутил головой, а отчим снисходительно улыбался в окно.
Дома бабушка увидела меня и заплакала, точно так же, как плакала, когда я уезжал. Она меня любила, а о любимом человеке можно плакать по любому поводу…
Вся семья собралась дома, чтобы увидеть меня - вот исполнение давних желаний! И как же так получилось, что мне этого было мало? Кого-то здесь сильно не хватало - неужели меня самого?!.
Я раздавал привезенные подарки, бабушка снова плакала, жена молча улыбалась, мама расспрашивала, а отчим, выпив рюмку, куда-то снова умчался по делам. А мы посидели еще немного, и я ушел с женой в спальню, погладил спящую Наташку, погладил своего будущего ребенка... И я понимал, что так надо - ведь передо мной была моя первая беременная жена…
- Когда родишь?
- Врач говорит, после десятого июля.
- Хорошо бы тринадцатого, - сказал я. - Мое счастливое число…
И я вышел на балкон покурить и оглядеться. Мой первый поход к Шумерам окончился не так, как я ожидал. Я, конечно, привез золота, одежды, колесницу, цветных шариков и открыток… Но главный алмаз, мечта моей души, остался там…
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/03/07/1630