Усадьба

               
Во всем усадебном доме не было ни души. Реставраторы ушли на обеденный перерыв, наверное… Да и волонтеры-помощники, верно, разбрелись по комнатам музыкальной школы, где их разместили. Там так уютно, свет по утрам наполняет импровизированные спальни с расставленными просторно раскладушками. Фортепьяно в большой комнате будит воспоминания о чем-то давнем, старо-интеллигентском…  Варившееся вчера впервые варенье из настоящей срединно-русской лесной земляники из кухни пошло бродить непрошено душистыми облаками по всем ожившим в летние каникулы классам.
А тут еще ливень, настоящий июльский ливень средней полосы!
Пустой усадебный дом, весь открытый нараспашку, задышал, погнал свежесть по запыленным временем и ремонтом легким своих коридоров, лестниц, переходов. Отсутствующие двери не мешали эху свободно гулять по анфиладе комнат второго этажа. Когда-то здесь был паркет… «А ныне… Что ж, ныне былому не равно».
Из центральной залы широкий проем выходил на балкон, от которого тоже остались кое-где фрагменты конструкции.
А ливень не унимался… Она села в проеме, прислонившись к косяку. Пруд был совсем рядом, на него и выходил балкон. Тёмные, ничем не тревоженные воды только смутно угадывались за густой завесой дождя.
Но вот стало стихать. Прополощенные насквозь травы распрямлялись, отряхивались.
Каждая травинка и веточка как будто вздыхали, потягивались, улыбались умытой улыбкой новому дню. Отдельные капли все реже и реже тяжело падали на размякшую землю. А та будто вся разнежилась, разметалась в истоме, утомилась, как счастливая любовница. Зазолотился воздух, тоже очистившись. И пруд с потемневшей водой, и деревянный мост над желтыми кувшинками, особенно яркими в тени моста, и голубизна неба, чем выше, тем пронзительней, - все будто обновилось, засияло, стало выпуклым. Такой свежестью и силой дышала зелень!
Вечная гармония, молодость и красота собираются иногда в одной точке времени и пространства. И вот эта точка, будто лучом, высветилась сейчас здесь, в усадьбе, хранившей еще кое-где двухсотлетней давности следы – на штукатурке стен, в деревянных перилах скрипящей могучей лестницы, ведущей из холла первого этажа наверх.
Эта гармония и красота были и тогда, двести лет назад. И Натали стояла в дверях балкона в кисейном платье в кружевах и оборках. И темные локоны спускались вдоль щек на плечи, стянутые шалью…
Она долго дышала влажным воздухом, смотрела на зеленые берега, желая вобрать в себя эту гармонию и слиться с ней. И плакать хотелось от благоговения, и душа пела в восторге. Пушкин… Пушкин должен приехать. Обещался. И тогда опять прогулки через парк мимо белой беседки, туда, к реке, там есть спуск к самой воде. Приедет. Весь черный, будет сверкать черными глазами, белозубой улыбкой, сыпать остротами. Черные крылья крылатки будут взмывать и опадать взмахами порывистых движений вдохновенных рук. Острым шагом большой черной птицы будет мерить дорогу вдоль свежесмётанных стогов. Весело будет. Говор и смех полетят из комнаты в комнату, и дальше, туда, где неглубокий грот внизу под балконом. Качнутся вечно спящие кувшинки, задетые легкой волной от весла. Застучат быстрые шаги по лестнице. Побежит кто-то вверх, захватив горстями подол светлого июльского платья, замелькают носки легких туфелек на быстрых молодых ногах, не стесненных ни тканью, ни внимательными нескромными взглядами воспевателя ножек…
На лестнице, правда, заговорили, застучали. Пришли реставраторы сверять рисунок лепного декора. Пора подниматься на третий, «спальный», этаж. Там, в одной из невысоких, небольших, с четырехчастными оконцами спаленок, останавливался, говорят, сам Кутузов, когда наезжал в гости. Там стены шпаклевать надо.