Я покидаю землю, мне пора на небо,
В объятья бесподобных золотых.
Я улетаю завтра утром на рассвете,
И только света след увидишь в небе ты.
Огромен мир, но в мире этом тесно,
Чудесно между небом и землёй,
И те, кто не находят в мире места,
Уходят жить под солнцем и луной.
В. Бутусов
Уже с полчаса двое кружили над сонным тёмным посёлком. Неясные блики света, если смотреть с земли, тихий шорох ветра в крыльях...
– Зачем? Что это даст? Не стоит… Лучше просто улететь…. Так...
– Я должен, нет, мне необходимо…
Холодная синь ночного неба словно разбегалась, таяла, встречаясь со стремительной золотой стрелой. Спали внизу, под шапками снегов, дома – редкие из них бросали золотые квадраты на дорогу, спали укрытые кусты и грядки, собаки в своих будках. Там было спокойно. В ночном небе же было тревожно. Двое нарезали беспокойные круги, спускаясь всё ниже.
– Зачем? Что ты сделаешь? Что ты скажешь?
– Посмотрим. Пока есть время…
Тихо осыпался снег с рябиновых веток, тихо блестели в свете фонаря сугробы, кажущиеся мягкой тёплой постелью. Мир спит. Так и хочется поправить на нём одеяло, поцеловать в лоб и так же тихо уйти. Но нельзя. Нельзя. Тревожный ночной разговор должен состояться, этой тяжести не вынести одному.
Не вьётся дым из трубы. Газовое отопление. Нет живого тепла в этом доме. Только один маленький его кусочек. Маленький осколок звезды, о, если бы и он знал, что его холодный голубоватый свет способен греть…
– Что тебе нужно от этого человека?
– Мне – ничего. Но ей что-то нужно.
Крепко смежили веки-жалюзи окна. Спит мир наивного, самовлюблённого комфорта. Подняли головы сторожи-собаки – но властного кивка головы довольно, чтоб они не решились лаять. Серебро снега и рубины ягод тихо звенят, ощутив ветер от крыльев. Совсем близко...
– Жар!,.
Он вздрогнул, обернулся. Редко его называли этим коротким именем – Жар. И редко кто. Поэтому уж если называли...
– Жар, ты не можешь остаться. Не обо мне – о Главном подумай...
– Всё в порядке. Верь мне. Просто я не могу улететь так. Вернее, могу, но… Что-то не даёт. Она не даёт.
Она кивнула. Она понимала.
Два светящихся метеора рассекали ночное небо. Если б кому-то повезло – увидел бы дивное зрелище. Но едва ли более дивное, чем тот, кто обнаружил себя в коконе золотого света, кто сквозь полуразмеженные веки следил за прихотливой игрой огненных языков, пляшущих, но не обжигающих, а ласкающих. Словно солнечные зайчики, пускаемые маленькими зеркальцами в узорной оправе. Словно блики на воде в ясный, счастливый летний день. Словно смех…
Вспыхивают сверхновые. Плюются протуберанцами солнца. Распускают шикарные хвосты кометы. Кружат галактики, россыпи, туманности – кто считает, что космос весь чёрный в белую точку звёзд? Это буйство, богатство красок. Это тысячи радуг, перекрещиваясь, сливаясь, рождают ещё тысячи тысяч. Это песня… Бесконечная, глубокая, звучащая на всех частотах песня...
– Это… ты?
– Я.
Голос звучит где-то в голове. Не в сердцевине, конечно, где звучит собственный внутренний голос, а где-то под волосами, где-то в нервных окончаниях кожного покрова или может быть, в костях...
– Я. Именно – я. Не она.
– Я вижу сон?
– Всё ещё никогда не было так реально.
– И даже всё то, что ты показываешь мне?
– Я могу показать тебе всё. Любые чудеса вселенной. Я – не она. Она могла показать только одно чудо. То, которое ты не захотел смотреть.
Он окончательно проснулся. Попытался сесть. Внутри чего он оказался?
Золотистый кокон, блики, переливы, тонкие прозрачные мембраны, за которыми шумно работали какие-то агрегаты и бежал по трубкам сжиженный свет...
– Я внутри тебя? Как эмбрион в теле матери?
– Скорее как пассажир в машине, - в голосе явственно послышалась улыбка.
– Куда же мы летим?
– К месту старта.
Кто она – эта огненно-золотая, гордая и стремительная птица, сжимающая его сейчас в своей груди? Она говорит голосом его знакомой, одноклассницы – те же неповторимые модуляции, но другой тон, другие слова, другой, незнакомый прежде стержень. Это не может быть та самая странная девчонка, в связи с которой он всегда испытывал досадную неловкость – ну что она в нём такого нашла, ну почему никак не может успокоиться? Даже все усилия его на многое способного бредового воображения не могли изменить её так. Кто ей эта птица? И чего она хочет от него?
– Я жил внутри неё. Не знаю, можешь ли ты себе это представить. Её душой, её скрытой, тайной внутренней сутью. Мы не одно и то же, но её не было бы без меня, а у меня без неё не было бы инструмента познания этого мира. Ты не был знаком со мной – но думаю, видел меня иногда в блеске её глаз, слышал в её голосе в минуты глубоких потрясений. Тогда, когда она не владела собой… Сейчас с нею почти всё кончено. Мне показалось, тебе тоже стоит узнать всю правду до конца…
Кто он, этот человек – свернувшийся калачиком в груди, горящими глазами следящий за пролетающими мимо огнями? Стук его маленького сердца гулко разносится по всей зыбкой, плазменной структуре призрачного существа. «Он важен для носителя» - всё, что тут можно было ответить на любой резонный вопрос. Но разве это ответ?
– Я хочу найти ответ. Хочу понять. Если это, конечно, возможно. Сейчас, когда я вышел и получил свободу действий, когда освободился от пут её тела и сознания – мне просто захотелось увидеть тебя. Того, из-за кого она столько переживала…
Человек был юн – продолжительность земной жизни и вообще смешна, а этот едва ли прожил её первую четверть. Он был строен, изящен, красив – чёрные волосы разметались по золоту, на котором он лежал, оттеняя нежную бронзу лица, чёрные глаза сияли призывно и загадочно – как космос, тот самый космос, полный огня, красок, гимнов бытию. Его улыбка излучала света больше, чем звезда этой планеты. Его широкие ладони, с любопытством ощупывающие псевдопотолок над головой, рождали волны тепла и нежности. Это было дитя, и как каждое дитя, он нёс свет и радость. И как каждое дитя, он был причиной тревог и слёз.
– Мы снижаемся. Не бойся, ты не испытаешь никаких перегрузок. Я крепко держу тебя.
Всё ещё Земля. Или – уже снова Земля? Ночь. Притихший мир вокруг, не ведающий, что творится в двух шагах. Тихий, редкий снег, падающий с какой-то молчаливой значимостью. Он спрыгнул на белый покров, на котором не видно было ни одного свежего человеческого следа. Зябко поёжился, кутаясь в тонкую куртку. Порыв ветра взметнул чёрные пряди.
Что это? Пустынная площадка, страшные чёрные проталины по белому снегу. Полигон. Рубеж. Он это понял, едва увидев…
Он оглянулся на того, кто доставил его сюда.
Может, кто-то и представляет себе жар-птицу сродни павлину. Это неверно. Чистый, яркий свет расплавленного золота и предельно чёткие, правильные, лаконичные очертания. Два красивых крыла – как две огненные волны. Золото сквозит в зелени глаз. Линия к линии, перо к перу, каждый взмах, каждый шаг, каждый поворот головы – выверены и точны.
– Я – Жар-Птиц, предводитель летающих.
Ослепительно белое – как снег, как яблоневый цвет, как свет из сна или мечты – упало рядом, свернуло изящные крылья.
– А это – Белая Голубь Мира, я зову её просто – Мира. Одна из лучших…
Оба пылали, как огонь, но не обжигали. Снег не таял, и даже не приминался под ними. Сквозь их тела просвечивали неясные контуры деревьев и человеческих строений вдали.
– Кто же вы?
– Дети другого мира, и в свой мир должны вернуться. Мы – пневмы, духи силы. Духи стихий. Сегодня мы покидаем тела носителей и возвращаемся домой. Нас там ждут. Путь открыт.
Он перевёл взгляд туда. Туда, куда боялся смотреть.
На снегу лежали люди. Кто-то лицом вниз, кто-то – свернувшись в клубочек в запоздалой и нелепой попытке спастись от холода. На волосы, на побелевшие лица сыпал редкий снег.
Сколько их здесь? Мужчины, женщины, самые разные, разного возраста, социального положения, цвета волос и стиля одежды. Вот мужчина весьма солидного вида, вот молодая девушка – по виду секретарша. Ему показалось, что он узнал здесь даже одну журналистку с телевиденья… Что в жизни могло объединить этих людей? Скорее всего – ничто. Только – все они являлись носителями странных существ, словно бы сотканных из огня или света.
– Мы родились в другом мире и в вашем мире только гости. Мы жили в телах людей, давали им жизнь своею силой и ждали своего часа. Люди не знали, что мы живём внутри них – ваше сознание слишком другое, чтобы вместить и понять. Хотя не сказать, чтоб не знали совершенно. Смутно догадывались. Видели во сне, чувствовали где-то в подсознании. Она – наверное, чувствовала.
Он подбежал к ней, перевернул её на спину. Плотно сомкнутые веки, кажется, смёрзлись, срослись, не верится уже, что они смотрели, плакали, смеялись. Не верится, что эта белая закостеневшая маска была живым лицом, подвижным, милым лицом... Как это страшно – видеть перед собой почти мёртвого. Как это странно – когда жизнь его стоит с тобой рядом и смотрит таким покровительственным и изучающим зелено-золотым взглядом.
– Они ещё живы. Но как только мы покинем этот мир – они умрут. У них нет другой души, другой движущей силы, кроме нас.
– И ты… Вы… Ты уйдёшь? Убьёшь её? Ты так легко это сделаешь?
– Уйду. Мне нужно. Я должен быть там. Должен быть со своим народом, в своём мире, на своём фронте. Но я не мог не проститься вначале с тобой. Ты много значил для неё. Она тебя любила.
Он невольно поморщился. Самую малость, но уж не сдержался. Слишком не по себе ему было слышать об этой любви от странного, не человеческого даже существа. Без ноты упрёка, без какой-то заметной патетики – простая констатация фактов, но от этого и жутко. Словно всё-таки придётся ему отвечать за что-то… Да в чём он виноват?
– Конечно, ни в чём. Она отдала тебе своё сердце, но оно не пригодилось тебе. Так бывает. Она всю жизнь была из-за этого несчастна, потому что ей не дано любить никого, кроме тебя. Так тоже бывает. Нам, пневмам, сложно понять все нюансы вашей жизни, как и вам – увидеть мир, как видим его мы.
– Если… Если ты останешься – она ведь очнётся? Она будет жить тогда?
– Вероятно, да. Но только зачем ей жить? Если б ты пообещал полюбить её, то ей был бы смысл возвращаться к жизни. Я – свободен от тебя, я не испытываю потребности в твоей любви. Она – не свободна.
– Но нельзя… Нельзя ставить вопрос так… Нельзя заставить полюбить!
– Никто и не думает заставлять тебя. Я – не испытываю желания остаться здесь. Меня ничто здесь не прельщает. Мне нужен мой мир. Нужен полёт. Мне нужны мои собратья. Но всё же я должен быть с тобою честен до конца – просто, если б ты любил её, у неё были б силы удержать свою жизнь. У неё были бы силы справиться даже со мной. Все эти люди занимались в жизни много чем, и планировали много чего, и едва ли ты по виду их мог догадаться, что в них живёт. Но все они были мертвецами уже давно, и держались лишь благодаря нам. Все они в разное время и при разных обстоятельствах отдали или потеряли свою жизнь… Ты мог вернуть ей её жизнь. Только и всего. Но я принёс тебя сюда не для того, чтоб ты бесполезно сожалел о том, чего не можешь. Посмотри на неё – ты видишь её живой последний раз. И это не упрёк и не призыв к чему-то, а просто правда. Она есть сама по себе. Если хочешь, можешь остаться здесь до нашего отбытия – если сможешь потом добраться домой.. Если нет – я отвезу тебя назад...
Он снова посмотрел на братскую могилу вокруг. От чего совсем скоро умрут все эти люди? От того, что их души просто покинули их?
– Мы отделились почти все, - послышался густой, бархатный голос - как-то сразу стало понятно, Главного, - остался только один человек: его пневма – дельфин, её надо забрать с собой очень быстро, потому что это водная стихия, ей надлежит быть в воде.
– Вне воды она умрёт?
– Нет, скорее всего, не умрёт. Но очень ослабеет, а нам бы это нежелательно.
Тот, кого называли Главным, был пневмой-медведем. Красно-бурым, огромным, величавым – но с ясным, ласковым взглядом голубых глаз, осторожной, плавной поступью.
– Ты удивлён, человек? У нас всех такие глаза – голубые, зелёные, золотые. Ясные. Глаза наших врагов – красные. Как раскалённые угли, как не умолкающая в них ярость и жажда разрушать и причинять боль.
– Враги? У вас и враги есть?
– Да. Те, кто предпочли быть духами злой силы, гнева, ненависти, гордыни. Они уже ждут нас на рубеже миров – и поверь, хорошо, если сражение наше произойдёт за этой гранью. Долгое время мы жили рядом с вами непроявленные… Проявленных вы нас не вынесете.
Была ещё пневма – золотисто-рыжий лев, грива его была окрашена прядями, словно бы языки пламени, и пневма – тёмно-серый с серебром волк, и пневма – бронзовый олень, беспокойно переступающий сильными, крепкими ногами. Были пневмы-птицы, расправляющие соскучившиеся по полёту крылья, и пневмы-звери, задумчиво нюхающие воздух или с любопытством оглядывающие покинутые тела.
Странно, но ощущения зоопарка не создавалось – несмотря на звериную форму, никто из этих существ не воспринимался как животное. Напротив, под пристальными взглядами излучающих свет глаз душа уходила в пятки.
– Прощай, человек. Желаю тебе идти в жизни прямой дорогой. Вероятно, встреча наша не случайна, и должна оставить в тебе какой-то след…
«Стой!» - крикнуть, криком пригвоздить, не пустить - но крик замирал на губах. Что он скажет? Любая, даже самая убедительная и выверенная ложь будет жалкой перед лицом Света. Что он пообещает, какими словами убедит Жар-Птица вернуться в оставленное тело? Свету не нужны обещания, не нужна милостыня иллюзий. Свету нужна только Истина – такая же чистая и сияющая, как они сами. Но ведь каждой, каждой секундой промедления он убивал её… Платил ей смертью за её и без того печальную любовь, отталкивал руку утопающего… Но всё же застывал так и не озвученный крик на губах, а впереди разворачивались сполохи, разливались радуги, словно северное сияние пришло вдруг в эти широты, и снопы весёлых искр, шипя, гасли в снегу… Формируется портал. Иной, никогда не виданный мир готовится забрать к себе своих детей. Всего лишь пообещать… Поклясться, что полюбит её. И верный своему слову, Жар ведь повернёт, и позволит снова связать себя, и оживит уже припорошённое снегом маленькое тельце, он ведь Свет, он не может иначе…
Не солгать. Тысячу раз лгал – один не солгать. Не дать обещания, которое заведомо не сдержишь, с лёгким сердцем и улыбкой – той самой улыбкой, за которую она его любила… Вот последний шаг, последний взмах крыла до роковой черты – а с губ всё не сорвётся единственных, не понарошку спасительных слов…
II часть
Словно взмах лезвия рассёк небо. Чёрные тени шерохнулись по земле, резкий свист чёрного, злого ветра поднял метель – ветра чужих, враждебных крыльев…
Ещё не видно было этих новых, только ледяные смерчи стягивали хоровод свой вокруг поляны, всё ближе к её центру, этим страшным проталинам на белом снегу. Но этот стоглазый враждебный взгляд, это дыхание ненависти невозможно было не узнать… С протестующим гневным клёкотом ринулся навстречу Жар-Птиц, пронзительно вскрикнула Голубь Мира.
– Остановитесь, не начинайте бой здесь! – раздался над пустырём густой, благородный бас Главного, - имейте терпение, перейдём границу миров - и вы знаете, мы не уйдём от сражения!
– Я знаю, что не уйдёте! – хрипло рассмеялась пневма в виде чёрного, металлически поблёскивающего опереньем дракона, - но уйти так просто ни вы, ни мы не можем. Должны вернуться все пневмы!
И выступили в зримые пределы, один за другим, создания тьмы, сгустки веками не утолённой злобы, и с глумливыми полупоклонами становились в кольцо вокруг пустыря.
И торжествующий – заранее торжествующий? – о чём? – хохот прокатился над белой застывшей землёй.
– Что? О чём ты говоришь?
– Должны вернуться все пневмы!
Тонкой золотистой змейкой вырвавшийся луч ударил в грудь единственного живого человека. И навстречу этому лучу из груди его вырвалось нечто…
Изящная, ослепительно красивая птица забила по земле белоснежно-алыми крыльями, птица с женским лицом – обольстительным, лукавым, коварно усмехающимся, и с чёрными, страшными кривыми когтями, острыми, как кинжалы. Её глаза светились смесью страха, презрения и вражды. Светились алым светом...
– О нет, Заря! – горестный крик Жар-птица огненным сполохом метнулся в ночное небо, - неужели это ты, Заря? Нет, только не это!
Новоисторгнутая пневма поднялась над своим бывшим телом, расправила крылья, с усмешкой посмотрела прямо в зелёно-золотые, ошеломлённые, страдающие глаза.
– Вроде сроду ты не жаловался на память, Жар.
Вокруг разворачивали чёрные кольца смерчи, с безумным хохотом забрасывала вьюга снегом умирающие тела. Снова вставали друг против друга две армии, как не раз уже, веками это было. Кольца дыма, кольца огня, кольца света, кольца тьмы. Медленно разворачивающиеся спирали, распускающиеся смертельные цветы, стрелы и мечи чьей-то незажившей боли, флаги чьих-то самых трепетных надежд. Против флагов и мечей вечной слепоты, вечной ненависти. Две армии- два непримиримых полукруга…
– Неужели все эти годы ты жил в этом теле, Заря? Все считали тебя погибшим, потерявшимся, все, и свои, и чужие… Неужели это вот здесь ты был всё это время, в теле этого человека?
Птица с женским лицом сделала круг, разворачиваясь. По всему понятно – для возможной атаки...
– Понимаю, тебе больно было об этом узнать, Жар-Птиц, - рокочущий, воркующий голос Зари звучал завораживающе, и не меняли этого откровенно издевательские нотки. Всегда таким было гибельное оружие этой пневмы – очарование, сводящее с пути и ведущее к гибели…
Белая Голубь, коротко пискнув, спрятала лицо в густой шерсти Главного.
– Держите меня, прошу, держите… Не могу смотреть, не могу верить… Неужели это он, Главный, он?
Красный медведь неловко повернул голову, слегка коснулся щекой белоснежных перьев Миры.
– Увы, но да, Белая. Заря вернулся. Заря, когда-то бывший ближе всех Жару… Заря, убивший твоего Феникса, своего родного брата. Заря, предавший всех нас.
Всё ближе, в магическом танце делая круг за кругом, сходились две пневмы, так почти задевали друг друга крылья – огненно-золотые и бело-алые. Золотое копьё вспыхнуло нестерпимо сияющим лучом – и зашипела от его прикосновения тьма.
– Ответь мне только одно – живя внутри этого человека, ты всё знал? Ты видел меня, ты видел… чувства моего человека? Скажи – поэтому он не ответил на эти чувства? Ты сделал так? Скажи – ты притянул их? Ты запретил ему?
– Каким же образом ты надеешься получить от меня этот ответ, Жар? Неужто добрая и справедливая пневма света найдёт в себе достаточно злобы для настоящей мести? А ты не кричи, жалкая пташка, не смотри так, будто я коснулся когтями твоего глупого маленького сердечка! Да, сожгли мы твоего Феникса, ослепили и сожгли! Не вернётся он, никогда не вернётся! Он сам виноват, с него самого и спроси, если сумеешь. Он отказался пойти со мной, что-то другое оказалось ему важнее – а брат по другую сторону фронта мне не нужен, проще видеть его мёртвым, чем своим врагом!
– Почему же он-то, Заря, так не решил?
– Довольно болтовни! Жалкие прислужники фальшивого добра – остановите меня, если сможете! Нет, я не хочу уходить за пределы миров – я хочу решающего сражения здесь, прямо здесь! У меня-то, в отличие от вас, достанет сил выжить в любом из миров! Я – Заря, живущий на грани, я – огонь, которого боятся миры, я трубный глас конца… Сила человека, лелеявшего меня внутри, и боявшегося меня, и сострадающего мне, сила врагов, которые столько раз не смогли меня убить – прощая, как Феникс, прощая, как этот идиот Жар – теперь со мной! Ну-ка, кто из вас может похвастаться подобным? И этот мир – а за ним и множество других – ляжет к моим ногам. И вы увидите – не зря самой сладкой и самой вожделенной среди всех звёзд я считал власть…
– Замолчи! Он воскреснет, увидишь, он обязательно воскреснет! – Белая рванулась, не помня себя, чьи-то крылья, чьи-то бережные, настойчивые вихри энергии удерживали её…
Поверженный, бело-алые крылья на белом снегу, Заря продолжал биться, но замер, увидев, как в грудь ему нацелилось золотое сияющее копьё.
Глаза в глаза. Багровые – и зелёные. Цвет ярости и зла – и цвет мира и жизни. Дрогнуло и опустилось копьё.
– Живи, Заря. Как и тогда, я не могу тебя убить. Но однажды смогу. Поверь, смогу!