Возвращаюсь я как-то поздним вечером от гостей. Поднимаюсь из перехода метро, выруливаю на тротуар и вижу: сидит кот. Большой. Даже весьма. Ну, сидит, и сидит. Глянула я на него, пробормотала: здоровенный какой… И дальше пошла. Иду, иду, и вдруг мне показалось, что у ног чего-то мелькнуло. Оглядываюсь: этот самый Большой Кот идёт за мной. Я ему говорю:
– Ты чего за мной идёшь?
Он потоптался немножко, поглядел по сторонам, стоит с независим видом, мол:
– А тебе чего – жалко? Улица не куплена.
Ну я дальше пошла. На повороте оглядываюсь – идёт!
– Опять ты!
– Ну, я. И чего?
– Ну, знаешь… Как-то это странно. Я тебе «кис-кис» не говорила, колбасой не кормила…
– Да я у тебя колбасы и не прошу, иду себе, никого не трогаю… Я вполне добропорядочный кот.
– Ну иди, раз ты такой добропорядочный.
– Спасобочки, разрешила…
Иду дальше. Подхожу к ограде нашего дома, заворачиваю в проход, иду по двору. У подъезда оборачиваюсь: тут!
– Ты опять тут!
– Ну, тут. Ты давай дверь-то открывай, ноябрь на дворе. Холодно.
– Ну ваще-е-е…
Открыла я дверь, кот тут же прошмыгнул в подъезд и стал подниматься по лестнице. Я поднимаюсь вслед за ним. Лестница эта маленькая – двенадцать ступенек и площадка. Кот на ней остановился. Я тоже остановилась потому, что тут и была моя квартира.
– Ты чего пришёл? В гости набиваешься?
– Набиваться – не набиваюсь, а просто думаю: чего бы тебе меня не пригласить?
Открываю квартиру. Кот – раз – и уже в прихожей. А там от двери чуть отошёл и прямо посередине развалился. На бок! Лапы – веером и хвост ещё! Валяется и ухмыляется.
– Ты чего разлёгся? Думаешь – хозяин?
– А ты чего – думаешь, не хозяин?
– А мышей ловить умеешь?
– Ну, если тебе очень надо, могу, конечно, поймать… Но вообще-то я их не ем.
– А у меня денег нет разносолами тебя откармливать!
– Ну, нет, так нет. Завтрак, так и быть, сама ешь, обед со мной будешь делить, а ужинать тебе вредно, вон ты какая толстая, ужин будешь мне отдавать.
Кот величественно поднялся и пошёл по коридору. На повороте встал, покрутил круглой головой и важно проследовал на кухню.
Сбежались домочадцы.
– Ой, какой громадный! Ой, какой важный! Ой какой красивый!
Кот поворачивался то одним боком, то другим, а потом продемонстрировал себя с самого удачного ракурса: встал на задние лапы, чуть придерживаясь одной передней лапой за стул.
Демонстрировать было чего. Природа разукрасила этого необыкновенного кота необыкновенным образом. Сам он был серым. На задних лапах – белые сапожки, на передних – белые перчатки, на животе – белый поясок с белой же пряжкой посередине, на груди – белая манишка. Настоящий Кот в сапогах. А вместо шляпы с пером, которую носил сказочный Кот, на голове этого кота между ушами серая шерсть была чуть темнее, чем везде, получалось, у него ещё и берет имелся. И всё – на редкость симметрично.
Мы назвали его Дымчиком за серый, как дым, оттенок шерсти. Дымчик был гладкошерстным, но гладкая шерсть была такой густой, что чуть топорщилась. Он и так был о-о-очень крупным, а из-за этой шерсти казался ещё больше. И был он не откормленным толстяком, а просто богатырём.
На другой день мы обнаружили, что посередине ковровой дорожки коридора валяется дохлая мышь, и что Дымчик все свои дела делает непосредственно в унитаз.
Дохлые мыши появлялись на дорожке ещё не раз. Когда мы их подбирали, Дымчик неспешно шествовал мимо, чтоб мы, случайно, не забыли – кто их на дорожку выкладывает. Потом мыши исчезли.
А унитазом Дымчик пользовался редко. Очень скоро он обнаружил, что мы живём на первом этаже, что из форточки в кухне можно попасть на козырёк, а с козырька по приступочке (мы её для него специально соорудили) можно спрыгнуть на землю и гулять себе, где хошь. Он и гулял. Если форточка была закрыта, когда он возвращался, стучал лапой в стекло, чтоб открыли.
В еде Дымчик был неприхотлив. Ел всегда не спеша, с достоинством. Вежливо пробовал самую разную еду, но всегда давал понять, что одно дело попробовать, а другое – включать непонятные блюда в свой рацион:
– Ладно, лизну я ваш крем с пирожного, но это не значит, что меня не надо покормить варёной навагой с ложечкой бульончика.
Дымчик вёл себя соответственно положению хозяина, о котором заявил с самого начала. Разгуливал по квартире и выбирал – где поспать, где посидеть, чего понюхать. Ночью ложился к кому-нибудь на кровать, но только в ноги, и сворачивался калачиком. А днём предпочитал разлечься посередине какой-нибудь кровати и вытягивался во весь рост. И лапы вытянет, и хвост, демонстрирует – какой большой. Ещё любил спать на школьных учебниках и тетрадках сына, которые почти всегда валялись на письменном столе. Но на обеденный стол никогда не залезал, даже попыток таких не делал. Вспрыгнет на стул и со стула высматривает: чего на столе есть интересного. Если усмотрит, сидит на стуле, ждёт. Иной раз мог попрекнуть:
– Ну и долго мне ждать, когда у вас совесть проснётся?
Кто придумал играть в салки, я так и не поняла, наверное, они вместе придумали. Сын наклонялся над Дымчиком, корчил рожу, припевал: «и-и-и-ти-ти-ти-ти…», и убегал. Дымчик молча гнался за ним. Подбегал, стукал мягкой лапой по ноге (когти прятал) и убегал. Сын бежал за ним, нагонял, орал: «ага-а-а!», хватал за бока (тихонько, конечно) и опять убегал. Дымчик – опять за ним. Молча бегал.
– Чего зря орать, и так ясно, что всё равно догоню, – заявлял он, усаживаясь на диван, когда ему надоедало носиться по квартире.
Сына такое времяпрепровождение весьма занимало (интересней же, чем уроки делать!) Но Дымчику это занятие скоро наскучило:
– Я в салки поиграл, свой потенциал представил, чтоб вы знали, что я не простой кот, а учёный, теперь уж буду жить, как хочу.
Дымчик много времени проводил на козырьке. У нас во дворе гуляла овчарка, которая ужасно не любила котов. Дымчик проследил, когда она гуляет, и в это время всегда вылезал, садился на самый край козырька и надменно наблюдал за тем, как она заходится в лае, брызжет слюной и сходит с ума от злости.
Однажды Дымчик прогуливался по двору, а овчарка вышла в неурочное время. Увидав Дымчика, она бросилась к нему, надеясь, наконец, одержать победу, но он так саданул ей по морде здоровенной когтистой лапой, что овчарка завизжала и удрала, поджав хвост.
Хозяина овчарки такое положение вещей возмутило. Наверное, ещё больше, чем саму овчарку. Подкараулив нашего кота во дворе, он сам решил отомстить за разодранный нос своего питомца и огрел Дымчика кожаным поводком. Быстро оценив ситуацию, Дымчик решил в бой не вступать, а молниеносно вскарабкался на тополь, уселся на толстую ветку и на своём кошачьем языке долго материл оттуда хозяина овчарки. Даже когда тому надоело стоять под тополем и он ушёл домой, Дымчик всё сидел на ветке, всё возмущался нарушением правил боя и в знак протеста слезать с тополя не хотел.
Сын полез на дерево снимать кота. Дымчик и его обругал за то, что не проконтролировал ситуацию и ещё немножко поцеплялся когтями за ветку, прежде, чем позволил себя снять.
Как-то раз мы пригласили священника отслужить молебен. Прочитав под конец молитву, обратясь к иконам, священник повернулся к нам и… Когда Дымчик успел тут воссесть, никто не заметил. Он важно восседал впереди всех, в самом центре, как архиерей, уставившись своим немигающим кошачьим взглядом на батюшку. Тот не выдержал и рассмеялся:
– И тебя, что ли, благословлять?
– А почему бы и не благословить такого прекрасного кота, как я?
Благочиние было нарушено, но хорошее настроение осталось.
Дымчик прожил у нас года два-три. А исчез так же внезапно, как и появился. Пошёл гулять, а обратно не пришёл. Мы долго его ждали, ходили искать, гадали: может, вернулся к своим старым хозяевам, может, нашёл новых…
Потом решили, что он – переходящий кот. Выдаётся за особые заслуги.