12-я Школа находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Это было непривычно, так как в Нахичеване мне приходилось добираться до школы 25-30 минут быстрым шагом. Потому, в первые дни я приходил слишком рано. Но это было не в моём характере и вскоре я, как обычно опаздывая, еле успевал бегом.
Школа мне понравилась. Своими устоявшимися правилами она производила положительное впечатление, а это создавало хорошее настроение и желание учиться. Многое там было в новинку. Например, общая для всей школы гардеробная на первом этаже в фойе. А ещё уважение учителей к ученикам, и самоорганизованность учеников.
За лето в школе была развёрнута капитальная стройка. Чтобы успеть привести школу к началу учёбы в порядок, учеников старших классов обязали отработать по 36 часов, а потом сказали по 48. Две недели до начала учёбы мы почти ежедневно приходили в школу. Контроль был строгий. Мне вспоминается такой случай. Один из учителей попросил проходящего ученика отнести в класс стол, стоящий в коридоре. Не запомнив, в какой именно класс, ученик, поколебавшись, не стал нести, а постарался уйти. Но учитель запомнил ученика и сказал о нём директору. Тот вызвал ученика, вручил ему его документы, и отправил его на все четыре стороны. Больше я его не видел.
В первый день учёбы всё было как в кино о школе. Маленькая первоклассница с большими белыми бантами выбежала из дверей школы со старым медным колокольчиком, и раздался первый звонок нового учебного года.
И все мы, собранные и построенные во дворе школы и уже выслушавшие речь директора и завуча, поздравления учителей и родителей, заверения хорошо учиться учеников, медленно вошли в школу.
Был солнечный день. Прохладный утренний ветерок смешивался со свежими запахами масляной краски и побелки, и всё это вместе создавало хорошее, приподнятое настроение.
Это был последний беззаботный и счастливый день в моей симферопольской жизни.
А на завтра был сюрприз. 1-го и 2-го сентября была литература. В первый день нам задали учить чью-то биографию. И я, как это обычно делал, прочитал её один раз, на всякий случай. На следующий день Елена Прокофьевна оглядела весь класс и обратила свой взор на меня.
- Раз здесь почти все новые и незнакомые я спрошу самого симпатичного.
Не подозревая ничего плохого, я вышел к доске и, как обычно, «кое – что» рассказал. Она попросила рассказать подробней. Я пытался выжать из себя ещё что - то, но это не удалось. Она с удивлением смотрела на меня, не понимая, как это мои знания не совпадают с моей внешностью.
А я с удивлением слушал, какие знания она от меня требует, и впервые начал осознавать, что здесь будет действительно тяжёлая учёба. В заключение своей речи она поставила мне двойку, чему я тоже удивился, что она не сделала снисхождения, учитывая, что я впервые отвечаю и что это фактически первый день начала учёбы. Такой бескомпромиссности я не встречал ни в одной школе. Но оказалось впоследствии, что здесь такое отношение является нормой.
Я попал в тот же класс, где училась моя соседка по дому Лариса Шишарина. Отношения с ней развивались стремительно. Мы вместе ходили в кино, в школу и по разным делам.
В Симферополе я жил как в другом мире. Жизнь в Крыму сильно отличалась от привычной в Закавказье. В детстве Советский Союз представлялся единой и одинаковой всюду страной. Только теперь пришло понимание разделённости и больших различий в республиках. А тогда это ощущалось интуитивно.
По запаху воздуха от деревьев и цветов, и особенно на рынках от овощей и фруктов, по преобладанию своих звуков, которые создавала речевая гамма. По преобладанию колорита в одеждах и своеобразной архитектуре построек. А Крым мне казался необыкновенной землёй потому, что в детстве, заболевшего и приговорённого, меня вывезли из Азербайджана во время свирепствовавшей там эпидемии в Крым, где я получил право на дальнейшую жизнь.
Потому жизнь и учёба в Симферополе, одноклассники, учителя, да и сама школа, производили на меня огромное впечатление.
Три друга появились у меня, Толик Зинченко, Вовка Андрусенко и Боря Муранов.
С ними я проводил время и после школы. Хотя с Борей в меньшей степени. Он жил не близко. Меня удивлял его микроскопический почерк. Это говорило о какой-то черте его характера, но тогда я об этом не думал. Боря был малоразговорчив и производил впечатление угрюмого человека. Но в душе оказался очень добрым, даже заботливым.
Помнится, что он был сильно на кого-то обижен. Кажется, у него были сложности в семье. Боря ходил в секцию бокса, и не раз делился со мной, когда в жизни умение драться на кулаках, выручало его. Ему нравились тихие и застенчивые девчонки, но я не помню, кого он выделял из окружающих.
А Толик и Вовка жили почти рядом со мной. Мы не раз собирались компанией, в которую входил их общий друг Вася Николаенко.
Володя Андрусенко был из театральной семьи. Его родители были актёрами Театра музыкальной комедии. Его мама казалась мне необычайно красивой. Я не мог оторвать взгляда от её портретов на стене. Но в жизни я видел её всего два раза. Один раз в Симферополе. А второй в 70-е годы в Ростове, когда театр приезжал на гастроли, и я приходил, чтобы расспросить их о Володе. Они дали мне его адрес. Я написал ему три письма, но получил в ответ только одно единственное и последнее.
А отец у Володи был очень интересным человеком, любящим пообщаться с молодёжью. Я поражался его умению преображаться в разные личности. Его я видел, приходя к Володе, раза четыре.
Когда родителей Володи дома не было, он доставал парики, усы, костюмы, и ребята переодевались. И я их, однажды, сфотографировал. Это осталось в моём школьном альбоме.