- Любовь, друг мой Аля, штука весьма тонкая, - говорил назидательно Сашка Шнурок своему другу Алику, у которого прозвища не было потому, что у него были парализованы ноги, и его жалели.
- Этот вопрос требует постоянного и глубокого изучения, чем я и занимаюсь в меру моих физических способностей, - добавлял он, самодовольно ухмыляясь.
Обоим было по шестнадцать, но жизненный опыт их сильно отличался.
Сашка носился чертом, пробовал гулять со всеми девицами подряд.
Его за это не раз побивали, и он тоже при случае колотил своих противников.
Кроме этого он был весьма разговорчив и любил рассказывать о своих подвигах.
А слушателя более благодарного, чем Алик найти было трудно.
Алик почти все время проводил в небольшом деревянном домике, где жил со своей мамой.
Мама на целый день уходила работать, и Алик был вынужден сидеть в стареньком кресле и смотреть в окно на сад.
Несчастье сделало его очень чувствительным.
Он часто плакал, когда не было мамы.
При маме он не плакал, потому что тогда плакала она.
Большую часть времени он писал стихи. Почти все они были посвящены прекрасной незнакомке.
Когда приходил Сашка, для Алика наступал настоящий праздник. Сашка, здоровый парень, бережно брал его на руки и нес на крышу сарая.
Крыша была почти плоская. Со стороны улицы ее закрывал сад.
По другую сторону с нее был виден огромный луг, а за ним леса на дальнем горизонте.
Там, на крыше хорошо мечталось, и было приятно разговаривать на свежем ветерке.
- Любовь, друг мой Алик, штука весьма и весьма тонкая, - говорил с видимым самодовольством Сашка.
– Тут надо знать множество хитроумнейших приемов. Во-первых, все без исключения девки любят лесть. « Саш, а тебе моя прическа нравится? Саш, а у меня большие глаза?» - пропел тонким голосом Сашка.
- Но льстить, друг мой, надо тонко, хотя и часто, чем больше, тем лучше. Вот идет, например, недавно твоя соседка, Маринка, а я к ней подкатываю и говорю: « Мариночка, не удивляйтесь, что я знаю, как вас зовут. Я вас уже неоднократно видел из окна дома моего друга, Алика.»
- Я ей не сказал с крыши сарая – это звучит глупо и некрасиво. - - Понимаешь, друг мой, у девушки сердечко чувствительное и одно упоминание твоего имени с определением «друг» заставило ее сразу по-другому посмотреть на меня.
Сашка Шнурок был парень высокий и стройный, черноволосый и голубоглазый, и сейчас он с уверенностью намекнул, что посмотреть на него она могла только положительно.
- Так вот, Мариночка, - говорю я – вы давно уже приковали к себе мое внимание.
Давно уже прохожу я мимо дома вашего с душевной робостью, - каково, а? Это все твои романы, ну которые ты мне давал. Тургенев там, и другие.
А девки ведь, они ведь не изменились, они, как тогда были, так и сейчас.
Они ласку любят и комплименты. И вот я говорю и говорю, а им чем больше говоришь, тем лучше, а главное - побольше нежных слов.
Мариночка, говорю я, вы девушка необыкновенная, у вас невероятная походка, а когда я вижу ваши глаза, сердце у меня бьется как птица в клетке.
Ну, положим, сердце у меня бьется при виде других частей женского организма.
И он долго с удовольствием хохочет, сверкая белыми зубами.
- А мне больше нравятся глаза, - простодушно говорит Алик.
Глазам была посвящена добрая половина стихов Алика.
- А-а-а, - тянет увлеченный своим рассказам Сашка. – Ну, вот, говорил я с ней долго, смотрю, потаяла девка.
- Тут, конечно не место для общения, - говорю, – давай вечером прогуляемся по лесочку, мы с ней уже на ты перешли.
Ну, встретились вчера, погуляли, присели на лужке, и тут начал я ее, милый друг, Абнимать и целАвать, а пАтом…постой, - спохватился Сашка, - ты ведь этого слушать не любишь.
Друга Альку он любил искренне и обижать ничем не хотел.
- А потом, - еле слышно спросил Алик. Сашка с удивлением в первый раз взглянул на него. Глаза Алика с напряжением смотрели в самую даль горизонта.
- А потом, пропуская самую интересную часть, она заплакала. Ну, это ничего, это часто с ними бывает.
- Заплакала? – переспросил его Алик.
- Ну да, а я ей говорю, ладно, чЕ ты, ниЧе страшного, надо же когда-нибудь начинать.
- Постой, Саш, а ласковые слова как же?
- Да ну, что ты, думАшь, после этого ласковые слова в голову лезут. Тут думАшь, как бы поскорее улизнуть. А на них-то как раз самый раж находит: и ластятся и целоваться лезут. А эта – плакать.
- Саш, - с тревогой сказал Алик, - ты бы хоть погладил ее …по ручке, а?
- Да ну, что ты, - отмахнулся Сашка, - ну что ты, в самом деле, - сказал он помягчевшим тоном, с усмешкой глядя на Алика.
На лице Алика было такое страдание, что Сашка сказал утешительно,
- Ладно, не переживай, увижу ее – приласкаю как-нибудь.
Сашка, даже будучи единственным близким другом Алика не знал, что прекрасной незнакомкой, которой писал стихи Алик, была Марина, тоненькая девочка с грустными глазами. Что он полюбил именно эти прекрасные и грустные глаза, и они были для него вдохновением в жизни.
Он считал святотатством думать о чем-нибудь другом.
- Саш, а Саш, - вдруг с усилием сказал Алик, - отнеси меня домой. – у меня голова сильно болит. Простудился я, наверное.
Дома, лежа на диване, он долго-долго плакал.
Ему было очень жаль Марину и себя тоже.
Он так любил эту худенькую девочку, он посвящал ей лучшие стихи, он придумывал для нее всякие нежные слова и ласковые прозвища.
А тут все так просто и грубо.
В жизни у него было очень мало радости и надежды.
Теперь она сразу стала пугающе пустой, совсем пустой.
Когда вернулась с работы мать, она увидела у кровати сына бритву и тазик.
Сам он крепко спал на мокрой от слез подушке.