Он шел по пустынной улице, срывая с деревьев серебро. Нет, он совсем не спешил. И даже наоборот: каждую секунду, наполнявшую воздух, он старался превратить в вечность. Может быть, он немного грустил, но как-то по-своему, не так, как грустят люди, потерпевшие тяжелую утрату. На его лице играла легкая улыбка, на его сердце был покой.
По подворотням плакали тени. Он шел в свой опустевший дом. Хорошо что никого нет на улице. Никогда он не чествовал суету, эту однородную массу, в которую сливалась вся человеческая сущность – звериное невежество, злоба и небрежность. И что дом его опустел, это тоже для него не беда. Он так давно этого ждал, и теперь, наконец, дождался. Скоро он войдет в его стены и окажется в своем собственном мире.
Зачем он женился? Потому что посчитал порыв за вечную необходимость? Потому что струсил перед одиночеством? До сего времени его мучили сомнения... Его разрывало на куски, когда в голову приходило, что, возможно, он больше никогда не сможет принадлежать самому себе. И, словно Иуду, он проклинал такие мысли, страшась их материализации. Он все еще верил, что прошлое можно вернуть. То прошлое одинокого скитальца, но, все же, вполне счастливого.
А она? Она долгое время была рядом, и даже когда он этого не желал. И дом, его отдушина, его крепость и спасение, стал вызывать в нем отвращение, в минуты, когда он видел в нем ее до отчаяния знакомый силуэт. Совсем скоро после женитьбы он понял, как глубоко ошибся, и как глубока его тоска по одиночеству. Теперь он должен был делить свою крепость с кем-то еще, с кем-то посторонним, почти чужим. Но была ли она благодарна ему за ту жертву, которую он принес, пуская ее в свой дом и в свою жизнь? Едва ли она ее оценила. Она захватила всю территорию, как в доме, так и в его собственной душе, и начала править собственноручно, не спрашивая мнения ее владельца. Теперь их общий дом часто принимал шумные сборища, ее шушукающихся подруг, и был наполнен зудящей музыкой. Молчаливые стены превратились в кричащие декорации для нескончаемых праздников и веселья. А что же он? Ему не нужно было веселье, по крайней мере, не в таком избытке. Это противоречило его мысли о том, что в жизни есть только печаль, сменяющаяся горем, а радость – понятие зыбкое, и если оно существует, то только в качестве предвестника очередных невзгод.
Вскоре он начал избегать своего дома и ее, подолгу бродя по пустынным аллеям, задерживаться в тихих кафе или снимать номера в одиноких отелях. Тщетно он пытался вернуть былое уединение, но оно больно хлестало его по щекам и тут же исчезало снова, мстительно щурив глаза.
Дома его встретила сизая тишина. На полках белели ее книги с сентиментальными сюжетами, коробочки с бижутерией и еще много разного женского барахла. Он открыл окна, чтобы выветрить остатки аромата ее сладковатых духов. Сдернул с зеркал покрывала – прочь, суеверие. Из могилы еще никто не возвращался. Вытряхнул из пепельницы окурки ее сигарет… Да здравствует блаженство единения! Вряд ли теперь он решится сделать еще один необдуманный шаг, и так дешево, за пару восторженных слов, продать свой покой.
Он присел в кресло у окна, в окне – вялое небо. Стряхнул в очищенную пепельницу теплый пепел и задумался. Хорошо, что он не стал ее душить, отеки на шее привлекли бы внимание. Капля яда, раздобытого в недрах дачного подвала – то, что было нужно. Никто ничего не заподозрил. Она просто закрыла глаза и уснула, сама не подозревая, что окутавший ее сон, станет для нее последним. Да, он помнит, как она засыпала, легко, как впрочем, и всегда, от того, что ее голову никогда не посещали тяжелые мысли и дурные предчувствия. Он пожелал ей спокойной ночи и ушел пить свой крепкий кофе. После кофе он снова пришел и, порабощенный усталостью, лег рядом с ней, уже не дышавшей и почти холодной. Долгое время он лежал и смотрел, как по ее щекам ползет мертвенная бледность, затем сам забылся сном, неясным и вязким, как смола. Наутро все было кончено, но, в то же время, все еще только начиналось. Ведь кончилась ее жизнь, а его жизнь, одинокая и от того такая сладостная, была впереди. Он взглянул на нее и мысленно поприветствовал: «Доброе утро, дорогая». Сегодня оно поистине для него доброе.
Он шел по пустынной улице, представляя все это, словно мечтал о светлом будущем. Его переполняли противоречивые мысли. Когда он очнулся от размышлений, на крыши домов опустился вечер, и молчаливый мрак лег ковром ему под ноги. Он вздрогнул: неужели, все это неправда? Неужели мой дом все еще полон звонких голосов и пошлых разговоров? Но всему когда-то наступает конец. Он вынул из кармана маленький пузырек и посмотрел сквозь него на свет зажегшегося фонаря: и все-таки дачный подвал – это находка.