— Мне сейчас за пределы царства не выехать, — говорил Иван, наливая Баюну молока. — Царь Горох указ уже издал, Ивана-Царевича не выпускать. С другом по старинке общаемся, голубями.
— Как его зовут-то, друга? — спросил Баюн, лакая.
Иван-Царевич покосился по сторонам и шепнул Баюну на ухо:
— Финист — Ясный Сокол.
— Как?! — поперхнулся кот. — Тот самый...
Иван прижал палец к губам.
— Тихо! Тут и у стен уши, и у дверей, и у мух с тараканами!
— И что он говорит? Серый Волк про ключи какие-то...
— Долгая это история, котик. Вот ты ученый. А скажи, тебе известно, что имеют в виду, когда говорят: «ты знаешь кто», «ты знаешь что»?
Баюн занялся рыбой.
— Это государственная тайна, — сказал он с набитым ртом. — Поэтому ее никто не называет, чтобы не знали. Толком никто и не знает. Считается, что в старину Тридевятым правили темные цари, которые молились Нави, а народ страдал. Потом что-то случилось — та самая тайна. И царем стал скоморох Бориска. Потом был царь Дадон. Сейчас Горох. Ну а «ты знаешь кто» — это, видимо, те самые цари. Ведь их имена везде вымарали.
— Нет, Баюн, — сказал Иван. — Ни при чем тут цари. Они и вправду были сволочами теми еще. Но раньше все было другое. Этого-то знать и нельзя. Вот откуда у нас яблочки-дальнозоры? А мечи-кладенцы, а ковры-самолеты? Да тот же крылатый корабль — кто его придумал? Не Горох ведь со своими прихлебателями, он его только утопить смог. А почему старые книги печатные, а нынешние — рукописные? А Змея-Горыныча кто приручил и как? Я когда был маленьким, я еще самокатную повозку видел. Но ее Горох запретил. Мы так шутили: наверное, чтобы на ней никто отсюда не уехал. Помню лубок такой — повозка эта, а в ней свинья сидит, и подпись: «Я покидаю родину-матушку, купив прекрасную самокатку». Финист говорил, что есть в царском тереме тайная палата, а там — и самокатка, и пищали, что огнем плюются, и соколы железные всевидящие, и бронь легкая, как перышко, и зеркало, которое сказки показывает, и печь, которой дрова не нужны... Все эти чудеса нам должны были достаться, а достались Гороху.
— Так что же, — сказал Баюн, — выходит, если цари были все-таки злые, то это их боги пекельные хорошие? Что-то запутал ты меня, Иван.
— Не были они, котик, ни хорошими, ни особо плохими. Бог и Навь, и Правь создал, чтобы как раз между ними люди жили. Темные цари, конечно, совсем свет в Тридевятом задушили. Но даже Навь людей почем зря не губит, потому что без нас не простоит. А то, что сейчас у нас есть и будет — хуже Нави.
Баюн, закончив трапезу, лег и поджал лапы. Ему хотелось замурлыкать, задремать, но любопытство не давало.
— Заморье — слуги зла. Страшного зла, страшнее, чем пекельные боги. Все царство пекельное зубами скрипит, но под это зло прогибается. И не только Навь — вся заморская нечисть, вся королевская, вся басурманская, залесская, берендейская у этого зла в рабах. Имен у него много. Я его зову попросту Черным Князем. А Финист — Вием.
Словно ледяной ветер дохнул в горнице от этого имени. Баюн поежился.
— Но ведь ты, Иван, всегда говорил, что это Заморье в наших бедах виновато. Зло со злом борется, что ли?
— Да, Заморье. Я же сказал, что вся нечисть у Вия в рабах. И бывает так, что подземные царства бунтуют. Становятся и против света, и против тьмы. Вот и Навь взбунтовалась. Черный Князь ее сокрушил, вместе с темными царями. Заморье ему в этом помогало, и королевства тоже. Навь тогда крепка была, не то что сейчас, но все равно не выдюжила. Престол Тридевятого проходимцы заняли, которым лишь бы мошну и брюхо набить. А сейчас Вий весь мир поглотить вознамерился. Заморье у него вместо ложки, а Тридевятое — самый лакомый кусок. Вон как тешится, смакует — Кощея на службу нанял. Хотя мог бы Гороха мизинцем раздавить.
— И что же делать? — спросил Баюн. — И так вести каждый день невеселые, а ты, Иван, вовсе нарисовал мрак кромешный. Хоть ложись да помирай.
— Финист знает, — ответил Иван. — Он говорит, у него есть ключи от оковов грозы. Так и сказал — ключи от оковов грозы.
Шерсть Баюна встопорщилась. Он тихо произнес:
— Кто мы здесь, на земле, когда в небе бушует гроза,
Когда гром в лоскуты разрывает веков тишину?
Тусклый свет фонарей — это слабые искры костра,
А ночная гроза — это меч, разрубающий тьму.
— Что? — переспросил Иван.
— Это навья песня. Ее как-то раз мне спела бабушка Яга. Хотела, чтобы я проникся. Любит она музыку Нави, а по мне так просто грохот и вопли. И она мне сказала, что гроза тут — не просто молния и гром. Для нав это в первую очередь имя. Страшное имя.
— Страшное имя... Нет, такого мне Финист не говорил. Эти ключи, сказал — наша последняя надежда. Иначе сожрет нас Заморье целиком со всеми косточками. И еще такое имя называл — Волх Всеславич. Кто это, и на чьей стороне, я так и не понял. Но Финист говорит, Волх — это дело десятое. Нам ключи важнее сейчас. Не сами ключи, вернее, а то, что ими отпереть нужно. Только он из королевства выехать не может, я — из царства. Не пошлешь же голубя за такой вещью...
— Так вот что ты в виду имел, когда про путь говорил? Это я к Финисту должен поехать?
— Котик, ты же видишь, что творится. Ты удача моя. Я уже и не чаял гонца найти. Так-то все готово — карта, подорожная. Только имя твое прикажу вписать. А хотя она разве тебе требуется, ежели ты зверь?
Баюну было немного не по себе. Он, конечно, всегда мечтал, что появится богатырь, который спасет мир от наползающей тьмы, и даже рад был бы ему помочь — но себя, одного, в этой роли не представлял никогда. Однако кот тут же устыдился — раз судьба тебя выбрала, так тому и быть! — и притянул карту лапой поближе к себе.
— Аламаннское королевство, — прочитал он.
— Там Вий пока еще не хозяйничает. Поедешь через Залесье, у них сейчас неразбериха. Конь есть у тебя?
— Белогрив. Только что я бабушке Яге скажу?
— Об Ягжаль не волнуйся. Серый ей растолкует, что как. Понимаешь, котик, мы все тут как связанные сидим. Чуть куда дернешься, за тобой сразу погоня. Я голову ломал, думал, кого можно послать. Про тебя и забыл, а ты сам пришел. Господь так распорядился, значит.
— Ну и ну, — сказал Баюн. — Вот так живешь, живешь, а тебе на голову рраз — дальняя дорога и тайные заговоры какие-то. Хорошо, что я кот, а не человек. Послушай, Иван! — вдруг осенило его. — А что Светлый Князь? Ведь не может он сидеть сложа руки! Такие дела творятся, почему же Правь молчит?
Иван-Царевич не успел ответить, потому что в окно скакнула белка.
— Спасайся, Иванушка! — крикнула она. — Ярыги Гороха идут, скоро здесь будут! Сорок человек, а то и больше!
Иван свистнул, и в руку ему невесть откуда прыгнул меч-кладенец.
— Дознались-таки! — сказал он и выругался в сердцах. — Ну, Баюн, значит, Финист тебе остальное расскажет. Беги!
За воротами зашумели. По ним ударил кулак:
— Отворяй! Отворяй или выломаем!
— Иван, а ты как же?
— Да что они мне сделают? Я мечом-кладенцом сотню таких могу уложить. Беги, котик, у тебя сейчас дело поважнее, чем ярыгам глаза выцарапывать!
Баюн схватил карту в зубы и спрыгнул на пол. Снаружи что-то гулко и сильно бухнуло. Иван перехватил меч поудобнее:
— Эх, раззудись, плечо! Давно у меня славной схватки не было!
Когда Баюн выскочил во двор, ворота распахнулись ему навстречу. Кот едва уцелел, метнувшись под ногами ярыг. Те не обратили внимания — мало ли кошек — но последний, молодой и тощий, в сбившейся набок шапке, увидел карту.
— Стой, стой! Чего это у тебя? Стой, тебе говорят!
Баюн прыгнул прямо на ярыгу, загородившего ему путь, и во что-то впился когтями. Вопль оглушил его. Парень от боли завертелся на месте, оторвал от себя кота и зашвырнул через забор. Баюн не успел перевернуться в воздухе и неудачно приземлился на бок. Он настолько перепугался, что начал перебирать лапами, еще падая, и едва вскочил — рванул прочь, будто его подожгли. Кот бежал до самых ворот и остановился, только заметил вдали стражников. Подняв голову, он прошествовал мимо них с прежним надменным видом, хотя сердце так и прыгало.
— Мне надо взять себе другое имя, — сказал Баюн, когда Белогрив уже скакал на запад. — Зря я подорожную не взял.
Волшебный конь промолчал. Он умел говорить, но делал это редко.
Ночь они провели в поле, подальше от дороги. Баюн поужинал мышами и запил водой из ручья. Утомленный, он спал крепко и не заметил большую сову, следившую за путниками с ветки одинокого дуба. Сова сидела, будто изваяние, не моргая, не шевелясь и как будто даже не дыша. Только когда пропели первые петухи, она встряхнулась, недоуменно покрутила головой, ухнула и улетела в лес.
С утра Баюн решил, что назовется сыном Кота в Сапогах, который едет в гости к папе. Знаменитый убийца великанов был любим кошечками, поэтому детей у него было много. Большинство унаследовала его сумасбродный нрав, так что не пришлось бы объяснять наличие коня.
Порубежный стражник был сонный и пропустил Баюна, даже не дослушав. Легкость, с которой его выпустили из Тридевятого царства, вскружила Баюну голову, и когда чуть дальше по дороге его остановила уже чужеземная стража, кот сам себе все испортил.
Он знал, что в Залесье сменилась власть, но не был готов, что увидит вервольфов. Люди думают, что вервольфы — это то же, что и оборотени: нет, оборотень, вовкулак — это человек, перекидывающийся в волка, а вервольф — это нечисть королевств, не человек и не зверь, покрытый шерстью, уродливый. Одежда сидела на них, как мешки из-под репы. Один был расхристан и почесывал мохнатую грудь.
— Кар эсти нумеле тау? — потребовал он. Баюн беспомощно огляделся.
— Имя твое как? — спросил подбежавший толмач. Он чего-то жевал и был явно недоволен, что его оторвали.
— Б... — начал Баюн и осекся. Он выпалил первое, что пришло в голову: — Бегемот!
Бегемотом звали чудного зверя, который водился в южных царствах. Вервольфы этого, разумеется, не знали, поэтому никто не удивился — как будто больших черных котов, говорящих человеческим языком, так и должны звать.
Расхристанный вервольф еще что-то спросил. Толмач перевел:
— Куда путь держишь и зачем?
— Я заколдован, — брякнул новоиспеченный Бегемот. Он был готов проклясть свой язык. Но сказавши «Аз», говори и «Буки». — Еду к своему хозяину. Он меня расколдует.
— А зачем заколдовывал? — удивился вервольф.
— За непослушание.