Продолжение. Начало: http://proza.ru/2012/02/28/1873
Полностью повесть можно прочитать: http://proza.ru/2012/05/10/553
Харалужный посох
Легенда о мифе
«Ешьте его так: пусть будут чресла ваши перепоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших».
Исход, 12 - 3,6,11.
День второй. Ставка выбирает тебя
Спал как убитый. Почему говорят, как убитый? Как самоубийца! Силой никто ведь не накачивал. Горячей воды не было. Чуть тёпленькая. Зато освежает! На то, может, и расчёт?
Не постный завтрак. У каждого свобода выбора, и кто каким (как им) воспользовался, Бог весть. Ритуально не отягощенных одесок такие тонкости не волновали: рубали, что лезло. Шуи подносы набивали разборчиво, косясь и завидуя одескам. Засекин тоже аппетиту воли не дал. Но по другой причине. Легкое утро – здоровый день.
В 9-30 открытие конференции.
Бесконечной балюстрадой пожёванный народ стекался в конференц-зал, вместительный и яркий. Это был даже не зал, а Белое Царство с долькою солнца. Солнышко присутствовало всюду. Белым тюлем подставлялись ему сводчатые четырехметровые окна... Белые столы в тонкой позолоте, выложенные ровным крестом... Белые стены, густо заселённые известными россиянцами, преимущественно духовного чина... Центр портретной экспозиции украшал очень знакомый мужчина в роскошной раме.
Прищурившись, ахнул. Да это ж мой проект: здоровенный монах, больше напоминающий античного охотника. Орион в хламиде. В правой руке меч, похожий на крест остриём к небу. Это если спереди. Хитрые боковые изгибы преломляли меч в ятаган. И они же делали неким ветхозаветным жезлом с правого ракурса. О, этот фирменный изгиб, выправляющий меч в ятаган! Или все-таки сабля?! От сабли куда? Древняя роспись её изображает. Теперь поближе… новые штрихи. Новые детали. Левая рука на груди. В ней камень. Камень веры, напоминающий Буки. Буква Бога. Её эксплуатирует многовековая традиция. Но если приглядеться внимательней, то и не Буки вовсе, - Голубь. А, может быть, Сокол. Короче, сила и дух. Надежда и связь. Вера и любовь. Всем канонам поперечно!
И с этим он смел уповать на победу, где судьями – православный клир?! Разве не безумие? Он и был безумцем, когда три года назад послал вот этого святого на конкурс ортодоксов, обскурантов, рутинёров – короче, мракобесов. А как коллеги отговаривали: окстись, ты разве не знаешь, что у нас делают с еретиками? И вот поди ж ты: стену беломорского святилища украшает «плод безумия», точно огромная буква П – Правь, Пётр... Почто такая честь, Засекин как-то не задумался. Да и «Святого с саблей» в этом зале приметил лишь он. Потому как - СВОЁ. Тем временем остальные располагались: с хрустом, чёсом и кряхтеньем.
Второе, что улыбнулось глазам, были таблички с персоналиями. Но буковки и здесь не читаются… Остаётся сортировать по лицам.
Усаживали согласно реестру, прелюбопытнейшему и, вместе с тем, однородному. Всё мирское греховодие строго и праведно разнизывалось особами духовного звания. Наблюдая эту чересполосицу, скульптор ахал от обилия попов. Их натыкали, почитай, через одного. Батюшки бросались на глаза, как гвардейцы кардинала на подвески королевы. Вся разница - в чёрных рясах вместо красных плащей.
Вон сидит напротив батюшка тучный и косолапый. Ещё через пару непримечательных лысин - малый и косматый. Далее поп в очках… За ним неприятный кинорежиссер, напоминающий Льва Толстого, в жилетке с бабочкой и цепными часами. Говорят, страшно глуп, но горд схожестью. Рядом с ним пустой стул с сиротливой вывеской, с этой дистанции не читаемо. За невнятной гривой приятный батюшка, напоминающий Льва Толстого, но в косоворотке. Этот, без смеха, известный мыслитель: и умён, и учён. Одна беда: всё время забывает слова, даже только что сказанные. И вон ещё писатель, отдалённо смахивающий на Льва Толстого. Только лысый, а потому, скорее уж, Островский, который драматург6. На сгибе северной оконечности «креста» желтел болезненной личиной гражданский пресс-секретарь архиепископа. По виду, кюре. Православный живописец в ермолочке и очках академика Фаворского7. Либеральный художник. Это, если по голосу и отсутствию груди. По серьгам и губнушке - всё-таки художница. Джинсы и велюровый жакет до колен. Сиреневое кашне, словно бесконечный половой шлейф. Мужского шлейфа рядом не наблюдалось. Либеральный газетчик с заиндевевшей «медузой» волос.
А тот вон - популярный оратор-погромщик Макинтоша. Его так и зовут «Погромщик Макинтоша» за никогда не снимаемый кожаный макинтош. Цвет макинтоша конкретике не поддаётся. Возможно, когда-то был оранж. Дело в том, что оратор в нём живёт. Так же, как живёт в недрах макинтоша зачехлённая брезентом армейская фляжка. Идейная принадлежность носителя макинтоша и фляжки долгие годы остаётся туманной, а реакция - непредсказуемой. Всякий раз, тайком вкусив из фляжки, Погромщик бурей налетал на одесок. Но через пару минут мог шквально обрушиться на шуйских. Жидкий клёкот Макинтоши не смолкал даже во время самых ответственных докладов. От этих беспричинных ураганов и без того зыбкий уют Засекина сильно страдал. Но вскоре он заметил, что на перманентность «оранжевой революции» народ плюёт и даже смеётся. Засекин понял: Погромщик – то самое «неизбежное зло, - и успокоился. Это как петрушка с перцем в постном конференциальном меню. Пряностям дурной вкус прощается. Он в них главное.
Западный торец «креста» занимал зам министра культуры, обходительный персонаж с молодым лицом и пустыми отцветшими глазами. Его, не сговариваясь, прозвали Заминкой. Нимба у Заминки не наблюдалось, но незримый ореол мягко пригибал все окрестные шеи. Тихий щебет донёс, что не хватает Похоронной барышни. Невесть кто в табели о рангах, сия госпожа всенепременно кем-то делегировалась на подобные мероприятия, больше которых в этой жизни любила, пожалуй, только похороны. Вот и сейчас её неприсутствие связывали с похоронами. Совпало так, что именно сегодня в областном центре хоронили главного идеолога этой самой конференции. «Серый кардинал» областной администрации нежданно-негаданно почил накануне открытия. О подробностях шептались путанно и зловеще. Толком никто ничего не знал, и это лишь разбавляло пресный регламент глоточком интриги с капелькой готики.
- Вот увидите, явится с панихиды и запоёт: «А покойничек-то ровно ангел, ровно ангел».
Были и другие, малозаметные и не слишком известные Засекину художники, архитекторы, искусствоведы. Особнячком магнитила взоры пани секретарь с точёной фигуркой и выражением лица из серии «не виноватая я». Она скромно притуПилась по правую руку Заминки. Засекину сослепу поблазнилось, будто она трижды телеграфировала ему по жгучей молнии. Первую - глазом в обклеечку. Следующую – в разлипочку. Третий раз – ножом наповал. Разумеется, поочередно ловя эти стрелы, Засекин мгновенно перевоплощался в Алена Делона, хотя к его ковшовой челюсти лучше бы приноровились Габен, Брандо и Луспекаев8.
Ещё дальше, на самой восточной галёрке, сгорбился композитор. Представляли невнятно - отложилось, что сочинитель музыки к опере «Доброрадский схимник». Да, вздохнул Засекин, без костюмной презентации, похоже, не обойтись.
Дольше всех Засекин «выскрёбывал» вчерашнего союзника - «Довлатова», что при евонных габаритах казалось невозможным. Пришлось утешиться версией, что бедолага всё-таки хватил «на три рюмки пьянее».
…Наконец, где-то на скрестьи столовых перекладин окопался Сигнальщик – центральный арбитр, тайная ось «светской рулетки». Это был гладкий, как яйцо, мужчина с ликом богом забытого реформатора Бурбулиса9. На совершенно типовом лысом фасе белые-белые глаза недоварёного налима...
Встречу вёл Заминка - тихим, как будто чего стеснялся, и в то же время насмешливым кенаром. Доклады истекали вяло, скучно, но важно. Тем хватало, однако, в уши долбилось одно и то же: «Духовность, державность, соборность и дальнейшее упрочение нерушимого союза церкви и государства». Возможно, попадались отдельные золотые жилки и даже алмазные вкрапления, но, как это бывает, каждый был занят личным либо шушукался с колким критиком сбоку на предмет тупости, безвкусицы и бездарности докладчика (любого!). Ещё, по меньшей мере, треть профессионально, то есть с открытыми глазами и даже любопытством в них, посапывала – «неотвратимое итогО вечера знакомств».
Когда гипноз грёб зал под метёлку, на трибуну вбрасывали тяжеловесов, мастодонтов, патриархов. Отважно и надолго обнимая трибуну, зубры грызли микрофон и глобально сотрясали атмосферу. Европошный агрессивно побрякивал плакатными Образами. Классик духоподъёмно поверчивал святыми образАми. Оснопырь заученно громыхал мудрёной абракадаброй. А Макинтоша, регулярно присасываясь к заветной фляжке, прямо с места рыгающе побулькивал психическими атаками. Каждый оставлял шлейф чего-то штучного, при этом – крайне хаосного и невнятного.
После шести первых, наиболее продолжительных, выступлений и не самой короткой чайной паузы - с виртуозным лично-коньячным подпольным подливом - всем участникам были разнесены конверты. Но как только кто-то (-то есть все) попытался надорвать уголок, Сигнальщик грозно скомандовал: «По левую руку положить. До конца заседания не вскрывать». Публика подчинилась: духовная – покорно, светская – нехотя. Было видно: всех, без исключения, раздирает «нарушить безобразие» здесь и сейчас. По этой причине, всякий, кто сгорал от нетерпения (то есть все), для конференции безвозвратно погиб.
Сравнив свой конвертик с соседскими, Засекин глубоко вздохнул: ему, как всегда, достался самый тощий. Разом утратив интерес к «задохлику», он превратился в беззаботного, а, значит, внимательного и благодарного слушателя.
Где-нибудь час спустя Классик, так и не тронув свой пакет, резко вдруг встал и покинул конференц-зал. За дверью тотчас звонко перечмокнулись, и оттуда к трибуне, на ходу подгоняя белый стихарь, решительно прошествовал Владыко. Напрямую с похорон... Правда, никакое церковное облачение не могло сокрыть его тяжёлое атлетическое прошлое. Мягко ссадив очередного докладчика и величаво оправляя некогда чёрную бороду, а, может быть, крест, он скомкано пересказал легенду о Доброрадском Святом. Сразу после наступила страстная минута оглашения…
- Дорогие братии, все вы внесли достойную лепту в духоподъёмное первенство России… и всё такое. И да воздастся всяку по делам и да будет каждый вознаграждён по мере и всё такое. На старт… то есть внимание. Конверты вскрыть!
«На маленький северный монастырь пришли татары, чтоб пожечь и пограбить. И попрятался местный люд, трепеща за живот свой. И тогда вышел Олег, смирный инок. И вышел он во поле один супротив орды, но меча не поднял, порешив «победиша басурмана кротостию и добротою». И семижды грозный хан Хеврюй предлагал дерзкому смельчаку «отречись от Христа и приими веру нашу»…
В одно мгновенье чинный зал превратился в «детскую ёлку». Большие дяди хватали конверты, лихорадочно рвали их и резали, лопали и тёрли. Некоторые пускали в ход ногти, а Макинтоша варварски вонзился в пузатый пакет мелкими, но хваткими зубами. Грузно шлёпнулась на стол фляжка Jack Daniel's. Хруст, треск, скрежет наполнили зал. На столы из целлулоидных скафандров выдавливалась сувенирная прочесть. Календари, буклеты, брелки, книги, иконки в позолоте и серебре, гжель, скань, элитные письменные приборы, накопители, визитницы, портмоне – всякости с православной атрибутикой…
Одному Засекину не пришлось трудиться: из лилипутского квадратика конфузливо выпорхнула пластиковая карточка с эмблематикой Ольгова и рельефным гибридным набивом: ZAS&КИН.
И не сразу понял он, что в траурно подтихшем зале трижды прозвучало это же древнее русское слово: ЗАСЕКИН…
Его звали. Его ждали. На него взирали - холодно, неприязненно, ищуще… и лишь Владыко - ласково, тепло и с лёгкой усталинкой.
- У вас-то, у вас-то что, голубчик?
Скульптор глупо ухмыльнулся и, стыдясь позора, как-то пьяненько всхлипнул левым углом рта.
- Да карточка вот.
- Позвольте, братии, поздравить достойнейшего соискателя и абсолютного призёра нашего чем… Чем с вами и делюсь. Внимание! Проект божьим произволеньем и всё такое православного ваятеля Засекина признан лучшим и всё такое, а посему рекомендован к тройному воплощению: на центральной арене города… да-а-а… э-э… она же площадь – основной там, значит, памятник и всё такое… А также малые монументы у Доброрадского мужского монастыря и епархиального комплекса…
Сквозь янтарную мгу Засекин увидел, как плывёт к нему та самая секретарша, с теми самыми цепными молниями, которые били тем ниже, чем ближе. Поравнявшись с его стулом, она подала победителю руку и, нежно поддерживая, повлекла на «пьедестал».
Выведенный под настенный вариант Своего Олега, глупо улыбающийся Засекин был мягко прижат к гранитному прессу благоухающего штангиста в стихаре. Сквозь дым и пальбу долетали до него отдельные слоги фельдмаршальской речи: «Персональный пин-код… Призовой фонд и премия патриарха… Счёт на строительство монументального ансамбля»…
Далее озвучивалась такая сложная пропись условий расходования, что она начисто исключала лазейки для расхитителей… Перед получением пин-кода требовалось расписаться в выполнении всех этих условий. А первые деньги можно снять только на 4-й день, то есть 14-го, в банкомате Православного отделения Церковного банка, который есть только в гостинице и епархии. А еще архиепископ пообещал вручить завтра отдельные конверты с премией от губернатора и министерства культуры.
Но Засекина волновало не это. Чудо свершилось: одобрили его проект». Прочее он не слышал. Он даже не осознавал, что с этой минуты Россия обзавелась новым миллионером.
Хлопали сухо. Но на этот раз все. Не поздравил никто. Внимания не в пример добавилось, но с ним же - зависти и холодка. Если «до» его воспринимали свысока, - «после» не принимали со злости.
До вечера Засекин плавал на облаке. И сам был облако, полное хрустальных пузырьков, лёгкое, готовое взорваться от восторга и взлететь…
Первый день чтений закончился, и участники чинно поспешили в банкетную зону. Уже на входе туда раздался заполошный девичий смех.
Похоронная барышня! Увидев это чудо в перьях (на ней была столетняя шляпка с павлином), Засекин подумал, что дамочка больше заслуживает звания «могильной баушки». Её и звали «ангелом гроба», а также «гением панихиды».
- Ну, как живой, как живой. Личико свежее, одухотворённое, яблочко наливное. – Благостно ворковал «ангел гроба», что составляло основной архетипический набор её умилений по скорбному поводу.
Никто не сомневался, что Похоронная барышня не преступит канонических традиций. Как вдруг:
- Ну, как живой. Личико великомученика. А ведь три дня в лесу провонялся.
В её ухоженном распеве эти «три дня в лесу провонялся» звучали, по меньшей мере, апокрифом.
Подробности были куда занятней. Всего за неделю «до» покойник гостил в Ольгове. Что с ним произошло, оставалось загадкой. Но похоже на ограбление: чиновник был при деньгах, его видели в ресторанах. И сумма была такая, что в захолустном кабаке не спустишь за год. При теле денег не было! Следов насилия тоже. Номер был тоже не тронут.
О мертвых плохо не принято, но ни для кого не было секретом, что «серый кардинал» любил гульнуть, особенно, в тенёчке. И на этот раз он взял короткий отпуск перед самым открытием. Вот сразу и не хватились. Как бы то ни было, труп был найден на третий день. В лесу… На лавочке дальней беседки…
- В лесу? Ночью?!
- То-то и оно.
- Основная версия?
- Типа сердце...
Вдохновясь «божьими дарами», участники оккупировали ресторан. Мирволя наказу, персонал сдвинул столы. Крыли жидко и не густо. То есть спиртного было даже очень, а вот со снедью не так чтоб. На первое скидывались по желанию, а вот с закуской каждый управлялся «по карману».
Само собой, VIPов - Заминки, его пресс-секретарши, Сигнальщика и Владыки - в питейном зале не наблюдалось. Примеру пастыря воспоследовали и батюшки. Но не все. И «Могильной баушки» след простыл - после первых же пробочных выхлопов. В итоге, компания подобралась что надо, если не считать «сухую тусовку» из трезвенников и язвенников, по большей части, временных, что обособилась в самом дальнем углу. Углом заправлял, разумеется, Классик. Ведя душеспасительные беседы, трезвячество сухо косилось на выпивох и завистливо негодовало на «позволивших себе» батюшек, на что те находчиво ответствовали: «Не в приходе, в пути мы». В пути-то можно. В отличие от вчера, Засекин ловил на себе взгляды, много и часто, а также отдельные слова в личный адрес, достаточно вежливые, но недостаточно доброжелательные.
Только здесь и сейчас он понял всё! Сюрпризом № 2 стала ПРЕМИЯ... После ПРИГЛАШЕНИЯ. Три года назад ты подал заявку на участие в конкурсе проектов памятника Доброрадскому Олегу. Подал на авось. А в ответ тишина. И ты давно уже всё это забыл. А сегодня вдруг, здесь и сейчас, стрельнуло! Старое Ружье пальнуло! Его, штучной, пулей. Ружье дождалось одинарной пули с засекинской насечкой. Но как ведь ловко, как искусно всё обстряпали! Ни намёка, ни наводки… Ни-ни, лишь очень уж настоятельное, чересчур настоятельное ПРИГЛАШЕНИЕ на некую православную конференцию, с оговоркой: «уведомить, елико визит невозможен»…. Всё это, радуя, будило опаску: почему вдруг он? - и должно было насторожить. Ан нет! На йоту не ёкнуло, что это как-то связано с проектом памятника Доброрадскому святому и, тем более, с международным конкурсом, где ставка – миллион и даже больше! Ай, да батюшки! Особы духовного звания… Заговорщики. Интриганы. Артисты… А мы их рутинёрами, понимаешь, мракобесами! И кто, хотелось бы знать, сказал, что азарт – это порок?
Радость радостью, но победитель отчаянно трусил. Готовый принять выпад, он не был ещё готов достойно ответить. Всё обрушилось слишком быстро, внезапно, сумбурно. Проект, памятник, победа, премия, попы, популярность… Он отлично понимал: если и есть время сосредоточиться, – три, максимум, четыре рюмки. После уже непременно заклюют.
«Ты как никогда уверен в себе, как никогда уверен», - гудела голова попискивающему сердцу, которое тикало пульсирующей дробью: «Ты как никогда растерян, растерян, как никогда».
«Победа придаёт веру в свою силу и правоту», - трещала голова.
«Внезапность победы вселяет растерянность и убеждает в относительности любой силы и, тем более, правды», - паскудничало сердце.
Он всю жизнь искал правду. Правду не свою. Правду не корпоративную. Ни среди ново-язычества, как-бы-ведичества, ни у почвенников, ни у варягов или эзотериков10. Правду - и всё. Он считал: если там и тогда был Перун, не надо из «здесь и сейчас» лепить и насаждать сиюминутных апостолов. И не дело Святослава заслонять Рюриком и даже Владимиром11. Были у нас язычники? – были! Были православные… Были волхвы, потом попы. Мелькнули декабристы, шмальнули народовольцы. За ними комиссары… В связке, чередуясь, шли они веками, и в битве смертельной вожаком, а то и ударным полком, становился попеременно тот, кто был силён тем, что в оный час более всего требовалось не для личного спасения, а для общей победы. Что требовалось для этого - не знал в миг судьбы никто, это знал лишь один Надобный и Призванный – знал и принимал на себя весть, власть или смерть. И лишь много погодя его пророческую правду, подвиг и величие помаленьку осознавали другие, порой даже те, кто до боя считал: «а этот чего тут возникает».
Так ковался русский меч – из разных кусков руды с добавлением железа и особо качественной проволоки в ДОЛЕ – продольном углублении лезвия. И сверкал старинный меч невыносимо строгой красотой, как зеркало, отражал дурные лики и искрился от радужных узоров. Ибо каждый металл придавал соборному сплаву силу свою, прочность, гибкость, легкость и красоту. И вот, в который уже раз, мы отвергли всё это чудное многообразие, дивное узорочье, цепкую непрерывность – забыли, ироды, рецепт. И царит у нас в истории, культуре, а теперь вот и религии задавивший всех чугуний. Да, он тяжек, прочен и где-то незаменим, но нет меча хуже, чем из чугуния. И щита из него никому не поднять. Лучшее, на что годен - люк в тротуаре.
В голове носились мысли и метафоры, он был силён на них наедине с собой, ещё лучше, когда с ручкою в руке. В устном споре мог и сплоховать. Рёв, натиск, хамство – это не было стихией Засекина, скульптора и публициста. Даже произнося совершенно убедительные вещи, он почему-то не умел выглядеть убедительным. Задним умом умел, да только в приватном споре логика заднего ума не засчитывается.
- Я к вам, к вам, к вам обращаюсь, многоуважаемый. Какой меч держит ваш святой? Или это такой кривенький крестик?
«На маленький северный монастырь пришли татары, чтоб пожечь и пограбить. И попрятался местный люд, трепеща за живот свой. И тогда вышел Олег, смирный инок. И вышел он во поле один супротив орды, но меча не поднял, порешив «победиша басурмана кротостию и добротою». И семижды грозный хан Хеврюй предлагал дерзкому смельчаку «отречись от Христа и приими веру нашу». Но семижды «отверзе кроткий инок посулы татарски». И на седьмой велел Хеврюй, пёсий князь, усемирить – на семь частей порубить - инока мирного, покуда жив. И с мужеством снёс Олег казнь лютую»…
Засекин вздрогнул. Из-под бериевского пенсне его прощупывали чёрные свёрла Погромщика.
Что, УЖЕ? А, ну да, третья рюмка.
- Не имея железной исторической конкретики, художник волен в толкованиях, - кое-как победив хрипотцу, продавил он.
- Не имея или не владея? Не юлите, любезнейший! Миньон такого конкурса не должен быть половинчатым попутчиком церкви! – растяжисто гавкнул оранжевый скандалист, и его ненормальные глаза демонически запылали. Никогда нельзя было угадать, где здесь психоз, где кураж, где просто потешка. С «кожаным торнадо» Засекин сталкивался впервые, и, вообще, Погромщик был первый его «оппонент» в этой элитной обители. Первый, зато какой!
Все притихли: ждали, чего там тявкнет Седой Урал. Высокий лоб лауреата горел под роем жалящих шил. В и без того не шибко зорких очах приплясывали чёртики, окружные лица дымились, черты их волнились и таяли.
- Никто не вправе оракульствовать о прошлом, – еще медленней выдал Засекин.
- Оракул прорицает будущее. – Мигом отщелбанил Европошный.
- Слышь-ко, братие, грех же так придираться. Ну, оговорился человек, волнуется, так что ж? – Сочувственно пробасил гривастый и приятный батюшка, похожий на Льва Толстого и большой мыслитель: за ним ведь тоже водилось заговариваться.
- Будущее – ошибка прошлого, которое забыли. – Засекин сначала услышал эти умные слова, а потом с удивлением догадался, что они принадлежат ему. – Как можно оракульствовать о будущем – том, чего нет, не помня прошлого – что уже было? Поэтому я своей пластической версии разрешил многовариантные допуски.
То ли забыв о настольном розливе, то ль с какого иного импульса, но Погромщик вдруг с выпученными глазами выдернул из загашника фляжку в грязно-масляном брезенте и исступлённо глотнул. Кожан его зашелушился «миллионом божьих коровок». Ритуал возымел некое шаманское следствие: великий оратор подпрыгнул и вытянул вверх указок, знаменующий начало речи. Однако теперь уже несколько иное следствие произвело ещё более глубинный акт! Взвившись с места и жалко подбирая апельсиновый тыл, Макинтоша с мордой пьяного гаишника почесал к дверям . Какофония в животе с легкостью заменила сирену.
Спасибо тебе, добрая армейская фляжка, улыбнулся Засекин…
- Стало быть, мил воробышек, - сухопарый и жилистый батюшка, похожий на Льва Толстого, наново втесал добрый свой басок, - оружие в руках вашего героя – это вроде как некий примиритель для разночтений?
- Нивелир для кривотолков! – гнусом взвился Федя Оснопырь.
Только теперь Засекин заметил под правым локтём Европошного бесцветный чубчик в приплясывающей «лужковке». Оба глаза Фердинанда Андроклюстовича кипели вонькой канифолью.
- Позвольте. В православном искусстве нет места для абстракции, – возмущённо прокартавил православный художник в ермолке, похожий на академика Фаворского, и, выдержав паузу, рявкнул: - Собсря.
– Он не ругается, такое у него «собственно говоря», – объяснили Засекину шепотом.
- То-то я смотрю, ваша Троица с архангелами – уж такая вся из себя конкретность. – Не упустил повода для шпильки тульский искусствовед Пыгылин - отвязный мелкаш с пузиком, грязной бородкой поверх синей троечки и в кругленьких очках.
Их пикировка развеселила Засекина: вместо «р» художник выдавливал худосочное «г», котогое искусствовед Пыгылин пар’ир’овал пр’онзительным пр’ононсом, как будто пер’едр’азнивал. И сразу видать, что люди тут со стажем: кроме Засекина, никто не улыбнулся. Лишь мелкий лысый батюшка цыкнул:
- Не богохулите!
- Убойтесь, святой отец, тут вам не Святейший Синод и даже не поместный собор12. У нас здесь духовная, но и научная, а, значит, в равноправной мере мирская конференция, ввиду чего, уважить обязую! – вскипел Пыгылин так, что Классик дозорно пыхнул голубой зеницей.
Повисшую напряженность разрядил пол, который слабый.
- Пррлгаю мщинам выпьть? – раздирая уши, хрипнула художница в шлейфе и с рюмкой в руках. Рюмка ходила ходуном, грозя стряхнуть владелицу на пол.
Тут даже Оснопырь опешил.
- Это за что же?
- За эт. – Такая лапидарность дорого обошлась даме: любопытство заставляло поднять глаза, тогда как веки намертво уснули.
- За абстракцию, за богохульство или за плюрализм? – иезуитствовал мэтр в кепке.
- А кжжждй ззззз ссссвоё! – свободная художница тяпнула, рюмка закатилась в шлейф. И юзом-юзом повело, тазом-тазом сволокло бедную туда же, что и Макинтоша.
Тост был, конечно, спорный, но лучше, чем длинный интервал, поэтому каждая из сторон сочла его терпимым.
Откуда-то справа нарезался вятский скульптор, представленный на конференции, как Лобочий. Он пренебрёг общаться с лауреатом в зале, здесь же «к пятой» подтянулся сам. Лобочий! Засекин прищурился и… вспомнил фамилию - по студенчеству. По лицу - никак… По лицу бы он не опознал конкурента даже смолоду, а теперь это разве лицо?.. Это уже народная драма «300 лет тому»! В ближнем бою Лобочий выглядел малость подсушенной копией тульского искусствоведа Пыгылина с той разницей, что без очков и в джинсовом жилете.
Что ж, будем готовы к вылазке и с этого фланга. Кажется, товарищ автор, ваш удел - круговая оборона.
- Однако я наставительно требую: в православной культуре нет места вольным отступам, авторским трактовкам и абстрактным аберрациям, – Пыгылин бренькал рюмочным прононсом. – Этак мы, батенька, с вами докатимся… до… до… этого… до профанации канонов и уклонения догматов, прискорбно доложу я вам.
- Чёво? Правоумствуишь? – ржаво скрежетнул энциклопедист Оснопырь. Все изумлённо воззрились на кепку, из-под которой осоловело и жёлто мерцал один – левый – глаз. Мэтр в кепке был практически укокошен, его и хватило ровно на три слова: – А я левоумничаю… - дрогнув, кепка замерла на столе, а глаз и всё, что ниже, половым ударом глухо возвестили о новом качестве продукта.
- Вот так Правая вера и побивает еретиков в божьих-то стенах. – Ожесточенно ликовал Пыгылин, кропя останки Оснопыря бутылочной водкой.
На это кто захмыкал, кто замекал: оно, конечно, и тема православная, и место для конференции возвышенное, но кабак он и есть кабак, да к тому же гостиничный! Однако растравленный Пыгылин продолжал размахивать фр’анцузской р’апир’ой.
- У меня есть гипотеза, в смысле, версия, я хотел сказать, теория, что Добродарский святой орудовал… - он упорно игнорировал робкие поправки: «не дарский, а радский». - Чем, ну-ка скажите мне, батеньки? Не знаете! Разночтения и инотолкования допускаете... А архиважную вещь упускаете: русские воины, наши храбрые богатыри и бесстрашные витязи, дрались харалужными мечами! Слышали хотя бы про такое?
- Дык это… - встрепенулся батюшка, похожий на Льва Толстого, но его заглушил художник в ермолке Фаворского:
- Крайне интересно! Собсря! – и восторженно примкнул к стану Пыгылина.
Стол безмолвствовал.
- Ага! – торжествующе взвыл Пыгылин. – Я так и знал. Не читаете классическую историографию. Боевички дешёвые подавай, да?! Блокбастеры забугорные! Ну, я, кому интерес, одолжу потом сноску на нашу тульскую многотиражку, в трёх номерах дали, нет в четырёх… с продолжением. Монография, почитай, наскребываётся! И то: шесть лет нелёгких изыскательств. А резонанс! Доподлинно доложу, сам академик Янов с Фрояниным на ночь под подушку кладут, а Черепнинов со Скрынником13 каждое утро ею начинают.
- В каком месте? – ехидно скривился Европошный.
- А-а-а… - натужно подкрякнул ему неприятный кинорежиссёр, похожий на Льва Толстого.
«Надеюсь, краска не очень едкая» - хотел, но не молвил Засекин.
- А вы, батенька, визитик нанесите. Или слабо? – окрысился на харизматика Пыгылин. – Я вам архиважнецкие вещи просвящаю, а вы зачем? Знается ли вам, откуда течёт традиция разносплавного, узорного, скручено-волокнистого холодного оружия?
- Дык ведь…
- А! Я на этом и догадывался! Будьте так благодарны, проучить невежество не заслоняйте! – Пыгылин врубил все лично доступные децибелы. - Так вот, рымляне, проиграв Парфёнии14, решили, что им нужен новый меч, длинный и гибкий. Так появилась знаменитая спата, технологию которой умыкнули варвары, и пошла гулять голубушка по Европе, прискорбно доложу я вам! Те же далматы больше тыщи лет ее в тайнах точили, совершенствовали, тогда возьми и появилась их скьявона, - при этих словах плечи аудитории сложились в штормовую волну неведения. - А великие франки! Франки!!! – от пыгылинского прононса опасно взвизгнули барные рюмки. - А? А что франки?.. Ах, да, великие франки модернизировали спату сначала под меч Меровингов, а потом уже, но не сразу – под меч Каролингов! Именно великие франки, доложу я вам, начали делать на лезвии по центру широкие долы – продольные углубления. А, каково? Вот так, тихим сапом спата до Руси-матушки и догуляла. А чем она была там зело прославлена? А? Молчите? То-то. Тогда я вам прискорбно доложу: харалужность! Вот! Хара… Сам ты харя. Не харя, а хара! А вы, батенька мой, трактовки допускаете, понимаешь. – Картавый оратор победительно свёл руки на груди: чисто Карл Великий15, да мелковат и при пенсне.
С ответом на такое замешкались все, красный харизматик и тот стушевался.
- Черезвыйно убедительно! – расплеснулся чуть запоздало «Фаворский», до которого только теперь дошло, что тронная речь кончена. - Речисто, тонко, звонко, интригующе, будоражаще, влекуще, умнО! Блеск! Трактат, эссе, конспект для нового Карамзина, собсря! А какова аргументация! Сколь изысканно подобран ряд достовернейших фактов, подпёртых живыми авторитетами – великими нашими историками! Бесспорен и несокрушим! Ровно Святослав под Доростолом16… Собсря!
- Тогда уж под Саркелом. У Доростола он как бы не проспорил, Святослав-то. – Вставил Засекин, но, как водится, неубедительно, поэтому и то и другое осталось не услышанным, а, значит, проигранным.
- Будемте резюмировать, господа. – Авторитетно прорёк Пыгылин. - Я категорически ратую и отстаиваю: святой Ольгова сражался харалужным мечом!
- Дык это. – С третьей попытки батюшке, похожему на Льва Толстого, удалось пробить пыгылинскую свинью17. - Как жеть? То ять, мил воробышек, цельный доклад нонеча про мечи харалужные отчитал. Там у меня и теория, и практика, значит, в подкрепление. Аль прозевал, родимый? Ну, я вкоротце пройдусь по верхушкам. В приходе нашем, слышь-ко, кузня есть, так я тамочки оружие прежне-давнее по старым рецептам реставрирую. Бывает, и экспериментируем с ребятками чудок.
- За это надлежит подняти чаши, корчаги и братины! Кузнец – незаслуженно забытая, бездарно неоценённая профессиональная ипостась русского искусства, русского ремесла, всеславянского гиперхозяйства, утерянный код в Алхимию Русской Победы, неиссякаемой сверхцивилизационной победоноскости. Кузня - наш первый Холодный проект низвержения супостата! – Прочувствованно отскороговорил Европошный и пролил - вперёд рюмки - слезу. Очень скоро красный харизматик впал в метафорический экстаз с пробросом в эзотерику. Распалясь, он ещё долго и сложно спрягал глаголы и наречия, потом забыл, с чего начал, потом опять что-то вспомнил и закончил оглушительной деепричастной абракадаброй за здравие имперского начала в самом безнадёжном конце! Такое обойти не посмел никто. Хоровым дискантом вздрогнули стекляшки.
Крякнув следом, батюшка похожий на Льва Толстого, отщипнул чернушки (пил ли водку, Засекин не доглядел) и чинно продолжил:
- То ять не просто летописи с монографиями пролистываю, я каждый, слышь-ко, проект меча на опыте воспроизвесть стараюсь.
Народ, затаив дыхание, внимал. И спрашивается, где ж вы, братцы, были, об чём гуторили, когда всё это вам с трибуны «докладали»?
- …Ну и, как историками велено, загнул я гарду пресловутого меча каролингов да вдоль полотна. Так и удалось, слышь-ко, меч сготовить, который многие «русским» называют…
- Он блестел всеми цветами. Вот русы и применили к нему название «Хорс» – солнце. Но вместо «о» пустили «а», и стал он харалужным! – битым стаканом задребезжал Пыгылин, глуша бравый басок священника-кузнеца.
Тут-то и впрягся вятский ваятель Лобочий, «двойник» Пыгылина в жилете.
- Вообще, Брюс Маркелыч, всё это, на мой взгляд, достаточно условно. Где, скажите, в каких это русских летописях есть упоминания о харалужном мече, которых бы хватило для статистического минимума? Вы, конечно, натычете мне классикой. – Скучным, но уверенным дискантом утюжил засекинский коллега. - Знаем мы классику. В «Слове о полку Игореве» ровно раз или два упоминаются копья и мечи «харалужные» в качестве русского вооружения. Ну, потом ещё само слово «харалуг» там присутствует, опять же разово. Плюс «Задонщина»18, а это середина пятнадцатого века! Всё! И, разумеется, нигде ни слова о связи этого загадочного феномена с мифическим «Хорсом». Вам достаточно? – тоскливо, но убедительно прикончил скульптор Лобочий.
Засекин почтительно схилился в его сторону: конкурент-то не топит, - руку подаёт. Благородно!
- А-а! – взревел Брюс Пыгылин, но разом выпустил пар: похоже, мысль предательски соскочила в копчик.
- То ять про что: у слова «харалуг» и «харалужный», и верно, немало сыщется источников или, по-научному, этимологических корней. – Мягко продолжил батюшка, похожий на Льва Толстого. – Есть мнение, что тут всему виною «кара лыг», так у тюрков узор назывался. По-нашему, слышь-ко, «чёрный цветок», значит, будет. А ещё с римлян такие разносплавные мечи именовали «пёстро-червячными». Ибо блестели и отливали они, слышь-ко, радужными червячками. И можно было такой меч над головой радугой погнуть - от плеча до плеча. А отпустишь – пружиной распрямится и хоть бы что. У меня такое тоже худо-бедно получалось, не с первой попытки. Тут ведь как: прутья железные сперва раскалишь, скрутишь, затемочки уже сваришь их. А далее уже, слышь-ко: шлифуй, трави, и пошли цветочки - чёрны лепесточки, как верно сарацином речено.
Тяпнув неурочную рюмку, Пыгылин собрался с силами и возобновил наскок.
- А я смею утверждать своё. Я лично открыл, а что-то, верно, и позаимничал. Не нравится вам производное от «Хорса», я это предвидел, хотя такие радужные лепестки – чем не солнушко? Ну, да ладно. Будь, по-вашему. А мы по-нашему. «Хоролуга» - так называлась боевая сталь древних русичей. Так наши предки звали особый, даже по сию пору новационный никельсодержащий класс металлов, из которых делали клинки задолго до изобретения булата. Это неопровержимо очевидствуют крупные учёные, которые, прискорбно доложу я вам, рассекретили рецепт этого класса и произвели изделия из него, которые теперь уже лицензированы. И мы, учёные передовой мысли, учим: если вам так сильно не нравится «хорс», то пускай «хара» происходит от «хоро», как и «хоровод», то есть от солнечного круга, а «луг» - от «лудь» - блеск. И вот тут уже допустимы домыслы. Хоть дословные: «хоролужный» - «блистающий как солнце». А можно и пафосней: «железо Хорса – Солнечного Бога», доложу я вам...
- Мне второе по вкусу! За железо Солнечного Бога русов, ариев, пассионариев! – яростно выкрикнул Европошный и опрокинул сто. Окрестные шуи и одески единодушно одобрили тост со всеми прилагательными.
Стильно отметившись, Европошный расцвёл малиной, и ему стало тут не интересно. Сонно зевнув, он утопал по «Мартель».
- Простите, но, ежели бы всё было так просто, то и русичам было бы тогда до лампочки, что Хорс, что Харс, но ведь они настаивали, что именно «Хорс» и что именно «Харалуг». – Подал голос молчавший дотоле писатель, похожий на Льва Толстого, но ещё больше на драматурга Островского. - И для них отчего-то было важно, что первое на «о», а второе – строго на «а».
- А вы-то, собсря, что есть такое, и какое вам, на хрен, дело? – вспылила Ильичом «шапочка Фаворского».
- А я такое это, что без меня тут не всё бы состоялось. Только я грубить не учился. И кто такой я, узнаете завтра не только вы. – Процедил, суровея, писатель и перестал замечать художника. Его рюмку суетливо наполнил тихий и неприметный композитор. После чего оба заново отгородились от мира хамов и невеж.
- Вот. Нашёл! – либеральный газетчик с седой медузой на макушке, про которого все подумали, что он мирно спит, радостно тарабанил по столешнице и, захлёбываясь, стенал: - Хорезмийский учёный Аль-Бируни в десятом веке так описывает мечи русов: «Русы выделывают свои мечи из шапурхана - стали, а долы посреди них из нармохана - железа, чтобы придать им прочность при ударе, предотвратить их хрупкость. Аль-фулад - литая сталь - не выносит холода их зим и ломается при ударе. Когда они познакомились с фарандом, сплавленным узорчатым металлом, то изобрели для долов плетенье из длинных проволок, изготовленных из обеих разновидностей железа - шапурхана и нармохана. И стали у них получаться на сварных плетениях при погружении в травитель вещи удивительные и редкостные, такие, какие они желали и намеревались получить. Фаранд же не получается соответственно намерению, но узор его случаен»…
Умники-то какие все, приуныл Засекин… «А Марфутка»… Вот именно, а победитель - дурак! И поделом: «ведь Ваня, мы с тобой в Париже, нужны как в бане пассатижи»… И правильно припечатывают: провинция! Тут до него дошло: газетчик не отрывает глаз от стола. Э, так, то он с «планшетки» чешет! А я-то…
«А Марфутка квашня, квашня, квашня»…
И Засекин взял туалетную паузу.
Он почти уже спустился, когда на уровне подсознания мигнуло: «SOS». Засекин молью прикипел к стене. По лестнице наверх просвистел ультра-ржавый снаряд. Это был Классик. Классик летел с прямым таранным взором, избегая встречных глаз. Засекин сразу всё понял: обычно вот так, не оглядываясь, уборную покидают люди с чувством великой вины. У которых вина поменьше, выходят гордо, прогулочной походкой, не пряча глаз, ну разве что с чувством лёгонькой провинности. Хотя бывает так, что и невинному человеку приходится опасаться, как бы чужая вина косвенно не пала на него. И тогда он тоже обретает таранный взгляд и скорость ракеты.
Возле сортира было тесно и дымно. Непонятно, с чего: кабинок хватало всем. Его просветили: затор организовала свободная художница. Лишь минуту назад покинув заведение, она добрый час обнималась с писсуаром и злобно отстреливала нуждающихся мужчин. Когда же дамские глаза закатились, дяденькам ещё четверть часа пришлось распутывать сиреневое кашне, намотавшееся на ближний писсуар и дальний умывальник. То был подлинный триумф художницы и женщины: никогда ещё за ней не увивался такой шлейф титулованных и нетерпеливых мужчин!
Когда Засекин вернулся, глаза Классика светились ясно, праведно, невинно, только как-то очень уж придирчиво скребнули его бейджик.
Полемика не прекратилась, лишь сузилась в вяло-текущую струйку. Ей явно не хватало пусть короткого, но второго дыхания. И оно не замедлило открыться.
- А не кажется ли вам, кореша мои, что арийская традиция на пинках вынесёт ваш задолбанный «харалуг» к какому-нибудь Харе, который Кришна, и «Лугу», который «Логос» или ещё какое-нибудь «Лугаль-Загесси»19? – громорёвно ознаменовал своё скрытное пришествие Макинтоша. – Так что харэ тут харкАть, харизмы лучше помойте!
- Долою хари и луга! Лужкам позор! Позор Лужку! – нежданно подхватил кинорежиссер неприятного вида, тоже напоминающий Льва Толстого. - Лужкову позор, позор! – скандируя, он выдернул цепные часы и, свирепо маша ими, пошёл дубасить кепку ниже-почивающего Оснопыря. Но уже где-нибудь на восьмом ударе сомлел и, определив нос в «лужковку», захрапел. Расколотый и деформированный «кистень» с провисшей стрелкой сверзился на тишайшего Фердинанда Андроклюстовича Оснопыря. Всё это невольно будило аналогии с подтёкшими часами Сальватора Дали.
Поехало, скорбно подумал Засекин, начали потиром кончили сортиром. Славный харалужник окунули в нужник…
И как в воду глядел…
- Хрен!!! Посох! – Веско рявкнул тульский искусствовед Пыгылин. А для убедительности потыкал в сунутую Засекину картинку, будто тот оспаривал.
Это был знаменитый фрагмент росписи 15 века из буклета Ольго-Доброрадского монастыря. Центр картинки занимал человечек в остроконечной шапке с ятаганом. Ятаган-то и вызвал застарелую полемику. Ну, действительно, откуда в северной глухомани нарезаться янычарскому кривому мечу? Да ещё в 15 веке?
«На маленький северный монастырь пришли татары, чтоб пожечь и пограбить. И попрятался местный люд, трепеща за живот свой. И тогда вышел Олег, смирный инок. И вышел он во поле один супротив орды, но меча не поднял, порешив «победиша басурмана кротостию и добротою». И семижды грозный хан Хеврюй предлагал дерзкому смельчаку «отречись от Христа и приими веру нашу». Но семижды «отверзе кроткий инок посулы татарски». И на седьмой велел Хеврюй, пёсий князь, усемирить – на семь частей порубить - инока мирного, покуда жив. И с мужеством снёс Олег казнь лютую. А Хеврюй, собачий хан, подивился и умилился силе духа его и твёрдости в вере, велел с почестями похоронить, а на могилу бросил камень со словами: «Сколько камней тут ляжет, столько будет помнить трусливая Русь храброго защитника своего»…
Хрен! Раскатисто, картаво чебуртыхнулся он, давя на уши и поджигая языки. Хрен… Обычное, не кабинетное слово. Менее всего - конференциальное. Больше – конфиденциально-кулуарное, с множеством оценочных дротиков. Но в данном контексте – однозначное. Что ценно для науки, вечно беременной инотолкованьями многозначностей.
- Хрен, говорю я всем. Это не меч, не сабля, не ятаган, не мачете и даже не обрезальник. Это банальный посох. Посошок, при случае обращаемый в секиру или томогавку. – Разродившийся Пыгылин всё ещё инерционно напрягался. И не выдержав, пошлёпал в туалет.
- Ты нам тута не втирай. Здесь тебе божий храм, а не хавай-пипл из бесенявой голубятни Ти-Ви! – неустрашимо вздребезгнул один из близ посаженных священников.
Так всегда. В «формате учёной конференции» наука бесплодна. Зная это, её участники смело рожают хрень… Под закусь вечернего фуршета. Как вот здесь.
- Всем, всем, всем! Хрен, хрен, хрен! Кандидат искусствоведения и заслуженный свистопляс России Брюс Маркелович Пыгылин ниспровергает сакральную легенду Ольгова. Брякни такое академик Рыбаков или хоть сам Греков1, урыли бы.
Вятский скульптор Лобочий был прав. Пыгылину дозволялось всё. Забияка, клоун и фигурный сквернослов, он был любимцем местного губернатора. Который был другом ещё одного губернатора. Который и заслал сюда Пыгылина.
Значит, вот оно как! Брюс Пыгылин ставит «хрен» на «ятагане» Доброрадского Олега. Шестьсот лет благоверная паства возносит осанну сокрушителю татар. Герой хрестоматий Олег Доброрадский, непреклонный инок с ятаганом... Шесть столетий! И нате - закусите! Тульский алкаш, консультант по иконописи средне-ордынской Московии в 4 рюмки уделывает легенду! Не святой, мол, Олежка ваш, а бродяга. Да еще с клюкою. Ну, или с посохом, какая хрен разница! Мы-то, болезные, шесть веков ровно с торбой писаной носились, а…
- А Брюска возьми и докажи…
- Хрен, ничего я не доказывал. – Пыгылин незаметно вернулся. – Сыпь стакан на нерву. Не помочишь, рванёт...
В голове мутилось. Последняя здравая мысль: «Хорошо ещё, обошлось без богатырского дозора трезвячества. Будь же благословенна, великая вина Классика перед общественным клозетом».
Пошатываясь, Засекин душевно попрощался с приятным батюшкой, похожим на Льва Толстого. У батюшки были харалужные пальцы – кузнеца. Ещё он любезно кивнул Лобочию, с другими раскланиваться не стал. Да и им не до него уже было. Давно миновав зенит, веселье тускло и грузно шло на посадку. И каждый желал приземлиться без травм.
Из ресторана Засекин проковылял прямиком в номер. Не прямиком, конечно, а крендельком…
_____________________________________________________
Примечания
6 Островский, Александр Николаевич (1823-1886) – гений и реформатор русского театра, автор порядка 50 пьес («Банкрут, или Свои люди сочтёмся», «Таланты и поклонники», «Бесприданница», «Волки и овцы», Гроза», «Лес», «Доходное место», «Без вины виноватые»).
7 Фаворский, Алексей Евграфович (1860-1945) – блистательный русский, советский химик-органик, академик АН СССР (1929), Герой Социалистического Труда (1945), лауреат Сталинской премии; «академическая ермолка» – тёмная цилиндрическая шапочка, атрибут учёного авторитета.
8 Ален Делон – изящный французский актёр с миловидной внешностью; Жан Габен, Марлон Брандо, Павел Луспекаев – актёры мощного сложения с волевым подбородком и ярко выраженным мужским началом.
9 Бурбулис, Геннадий Эдуардович (родился в 1945) – печально известный российский политик. Первый и единственный Государственный секретарь РСФСР, первый заместитель Председателя Правительства РФ. В 1990-1992 годы ближайший сподручный Бориса Ельцина, один из идеологов и координаторов «гайдаровских реформ», до переворота 1991 года специалист по «диамату, истмату и научному коммунизму». Имел бесцветную внешность типичного «серого кардинала». Вышел из доверия, потеряв контроль во время одной из гулянок: заблевал квартиру «гаранта» (этот факт не раз был обнародован в СМИ и литературе).
10 «Ни среди ново-язычества, ни среди псевдо-ведичества, ни у почвенников, ни у варягов или эзотериков» - герой называет основные течения современной «культурно-бытовой мысли»:
Новые язычники – многочисленные представители разных сект и самозваных обществ, расплодившихся с начала «перестройки» (1985), доказывающие подлинность чаще всего спорных артефактов и откровенно выдуманной, продлённой на десятки тысяч лет, истории Русского народа и его этнических предков (ведических, арийских, асских, венедских, гиперборейских, арктидских и т.д.);
Почвенники (в данном контексте) – славянофильское течение в русской интеллигенции, опирающейся на родную «почву», то есть философию, публицистику и историографию Михаила Ломоносова, Василия Татищева и выдающихся литераторов XIX века (Аксаковых, братьев Киреевских, Николая Данилевского, Алексея Хомякова, Дмитрия Иловайского, Николая Лескова, Юрия Самарина и др.);
Варяги (в данном контексте) – русская интеллигенция западнического толка, признающая так называемую «норманнскую теорию происхождения русского государства» (от варягов-шведов Рюрика, IX век), исповедующая европейские идеалы и культурные традиции (XVIII век: немецкие историки на царской службе Байер, Миллер, Шлёцер; XIX век: Николай Карамзин, Пётр Чаадаев, Тимофей Грановский, Сергей Соловьев, Александр Герцен (Яковлев), Иван Тургенев и др.);
Эзотерики – продвинутые господа, искренне считающие, что овладели тайным (эзотерическим) знанием античных гностиков и герметиков, средневековых манихеев, катаров и тамплиеров, каббалистов, розенкрейцеров, алхимиков, масонов, восточных гуру и других «избранных»: «духовидцев», «учителей», «адептов», «посвящённых», «светлых, «прогрессоров» и даже «посланцев высшего разума».
11 Перун – верховный бог (громовержец) языческого пантеона у русичей, покровитель воинов; его идолов после Крещения свергали наиболее рьяно.
Рюрик – полулегендарный основатель княжеского/царского рода Рюриковичей, первый великий русский князь (862 - 879). Согласно летописям, был призван славянами на правление в Новгород из варягов (по одной из версий Рюрик - датский конунг Рёрик) для наведения порядка в древнерусских уделах. Легенда о призвании варягов легла в основание «норманнской теории» происхождения русской государственности.
Святослав Игоревич (942-972) – величайший русский князь-воитель, сокрушил могущественный Хазарский каганат, разгромил всех соседей, по возвращении из болгарского похода был убит в печенежской засаде.
Владимир (Василий) I Святославович по прозванию: «Красное солнышко» или «Святой» (960-1015) – наиболее почитаемый русский государь раннего средневековья (Великий князь Киевский с 980), известен так же, как «Креститель Руси»: принял Христианство византийского обряда (988).
12 Святейший Синод - высший орган управления церковью в Российской империи, заменивший в 1718 году Патриархат, по сути, еще в 1700 году упраздненный Петром Великим. В качестве верховной церковной власти просуществовал до Поместного собора (1917-18). Очевидно, Пыгылин перепутал давно не существующий Синод с Московской Патриархией.
Поместный собор – в былые времена собор православных церковников (зачастую, и мирян) поместной церкви для обсуждения и разрешения не базисных, а надстроечных (идеологических) проблем. Более глобальные вопросы международного калибра решал Вселенский собор (в древности), с коим Пыгылин и путает собор Поместный. В России после 1917 года Поместный собор обозначал собрание клира (от епископата до монашествующих), без привлечения мирян.
13 Бытовой энциклопедист Пыгылин «исключительно точно» оперирует фамилиями корифеев отечественной исторической науки:
Янин, Валентин Лаврентьевич (родился в 1929) – наиболее титулованный из ныне живущих специалистов по древнерусский истории и археологии, знаменитый исследователь Новгородской культуры и берестяных грамот, член-корреспондент Академии наук СССР (1967), академик Академии наук СССР (1990).
Фроянов, Игорь Яковлевич (родился в 1936) – виднейший современный российский историк, доктор исторических наук, автор сенсационных книг по ключевым проблемам Древней Руси.
Черепнин, Лев Владимирович (1905-1977) – давно покойный замечательный советский историк, академик Академии наук СССР (1972), специалист по средневековой Руси.
Скрынников, Руслан Григорьевич (1931-2009) – покойный российский историк, доктор исторических наук, излюбленный профиль - русская история XVI столетия и Смутного времени.
14 «римляне, проиграв Парфёнии» - очередной образец пыгылинской эрудиции: держава неоднократных победителей Рима называлась Парфией.
15 Скьявона – длинный, более метра, палаш (меч) далматинских наёмников на службе у Венецианских дожей (правителей); далматинцы - жители Далмации, исторической области на северо-западе Балканского полуострова (Хорватия), говорившие на романском языке;
франки – воинственное германское племя (Бельгия, Западная Германия, Северная Франция), давшее начало Франкскому королевству и Священной Римской империи, распавшейся на Германию, Францию и Италию;
Меровинги (448-751), Каролинги (751-987) – династии правителей саллических франков и их государственных объединений в V-X веках;
Карл Великий (742 -814) - король всех франков (768-814), основатель и первый император (800) Священной Римской империи, крупнейший военачальник и завоеватель средневековой Европы.
16 Саркел – столица Хазарского каганата, разгромленного (в 964) Святославом Игоревичем, князем Киевским;
Доростол – крепость на Дунае, где Святослав попал в осаду (971) и с трудом замирился с византийцами (император Иоанн II Цимисхий), эта битва никак не может быть отнесена к безоговорочно победным символам русов.
17 «пыгылинская свинья» – «свиньёй» или «клином» двигались на рать Александра Невского псы-рыцари по льду Чудского озера (1242).
18 «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» - замечательные эпические произведения древнерусской литературы XII и XV веков о двух знаменательных походах: новгород-северского князя Игоря Святославовича против половцев (1185) и московского князя Дмитрия Ивановича Донского против полчищ Мамая – Куликовская битва (1380).
19 Логос – одно из сложнейших и всеобъемлющих понятий мировой мысли, введено эллином-материалистом Гераклитом (V век до н.э.), в буквальном (дословном!) переводе: «слово». Но для большинства философов «логос» - не простое слово, а «Слово Бога», «Слово-первооснова, «Слово, в котором всё» и т.д. В русской философии учение о логосе на рубеже XIX-XX веков тщательно разрабатывали Владимир Соловьев, Владимир Эрн и др.
Лугаль-Загесси (Лугальзагасси) – шумерский владыка (XXVII век до н.э.), разгромленный крупнейшим правителем Аккада (Северная Месопотамия) Саргоном Древним, в результате этой победы возникла самая большая держава того времени.
Использована компьютерно-обработанная репродукция картины Н. Неврева "Шут. Опальный боярин".
Продолжение следует -
http://proza.ru/2012/03/05/1197