Мост

    
      
      Сверху сыпалась труха, под каждый перестук колес Штейнман втягивал голову, и  куцый воротник едва перекрывал мясистые уши. Мост стонал. Стылая ноябрьская вода зло рвала полы бурой шинели, пропаленной, тяжелой. Палый лист закрутился вокруг солдата и, пропал в грязной пене, которая тряслась ватными комьями под корягой. Шел следующий час… Или последний…
      - Ой, мама! - не выдержал он. Шепот показался громом. Он засуетился, нечаянно разжал руку, цинковая тара жадно хапнула воды, стремнина подхватила жестянку и вынесла котелок на перекат. Он сжал зубы до треска за ушами. – Ууу!!!  - Безумно шагнул к ямине, под сваю; вода заиграла под самой грудью. Сердце выскочило через горло вместе с сиплым дыханием. Хана!..
      Но… пронесло. Последняя машина скатилась с моста, обиженно тягуче, выползла из  ямы и, оставив хлопок перегазовки, зачавкала по лужам. Повисла тишина. Не верилось. Он давно умер, но обнимает черное бревно. Скользкая свая будто приклеилась. Разило сырой глиной. Холод давно просочился через сукно, продирая до костей. Озноб бил в шею и затылок. Солдат жадно уставился в прорехи по настилу, где радовалось солнце. Там, наверху, оживились птицы, затрясли жухлой листвой деревья, перемалывая дорожную пыль. Вода на перекате переливалась серебром – холодным, мертвым – густела в поймах, готовясь замереть ледяной пленкой. Он с трудом пошевелился. Мышцы свело судорогой. Передернуло. Ремень соскочил с плеча, артиллерийский карабин, смачно чмокнув о воду, повис на сгибе локтя. Вороненый ствол торчал над бурунами, как поплавок. Семен Штейнман сделал попытку поправить оружие, но вода надавила, заставила вцепиться в сваю. Пускай…
      Прошел час - не меньше - дорога молчала. Он, в конец, окоченевший, решил выбираться. Сопегин, наверное, уже его списал. Если так, то выходить придется самому. Однако, он и в страшном сне не мог представить, как обойдется без этой деревенщины. Вот, например, сходил за водичкой: баба с коромыслом! Он уловил момент и оттолкнулся от бревна, заскорузлые, по-старчески сморщенные пальцы схватили глину. Течение потянуло, омут не хотел отпускать. Карабин цеплялся словно якорь. Наконец, он выкарабкался, по-собачьи перебирая локтями и коленями. Упал на бок, под тень моста. Скукожился, скорчился, будто мышь в норе. Пошевелишься - доски шаркнут по макушке. Темно и зябко, режет глаза острый луч. Семен посмотрел на часы, мысленно сплюнул – под стеклом коричневая жижа. Приложил к уху: нет, не тикают. Ее подарок… Зубы гулко и часто стучали, посиневшие губы пропустили едва различимый клекот.
      - Помоги, Отче! Помоги, Отче! Помоги… - Но могло показаться, что он плачет. Это было не так – Штейнман знал,  и почему-то верил. Боялся не верить.
      Вечерело. Солнце перекинулось на другую  сторону, свет стлался вдоль земли. Наступил момент, когда и он пропал - посерело. Предметы обратились в смазанные очертания. Здесь, под мостом, не зги. Только вороненый ствол ловит последний блеск. Штейнман вытянул шею – пора? Вроде тихо… Он съехал ниже,  к воде, и на коленях пополз к бережку. Поверхность речки, казалось, почернела. Мутная, свинцовая вода отталкивала. Однако, он, сложив ладонь лодочкой,  черпнул ее и жадно выпил. Поискал котелок. Его и след простыл. Плохо. Возвращаться без него не годилось - Сопегин съест. Уже съел… Хотя, какая разница? Он, видимо, ушел без него. И с котелком, или без оного – а дело дрянь. Штейнман всхлипнул, утирая нос. До перелеска и заветного оврага с полкилометра кочками. Недалеко… Он глянул на светлое пятно, пытаясь заставить себя выбраться из убежища. Пробрала оторопь. Попозже? А как с дороги заметят? Представил: щелкнет выстрел и лающая речь. Голова втянулась в плечи. Понял – не сейчас. Может, когда стемнеет? Тело с крысиной готовностью поддалось, и забилось в грязную нору. Он свернулся калачом, спрятав руки. Карабин валялся побоку, цепляясь ремнем за локоть. Ложе в глине, затвор тускло блестит мелкими каплями. Штейнман уткнулся носом в воротник, спасая остатки ускользающего тепла. Немое, непослушное тело колотила дрожь.
      Сколько прошло времени, Семен не знал. Просто выпал из горячечного бреда и обнаружил, что вокруг темно. Внизу шумела река, наполняя пространство гулким эхом. Штейнман разобрал слипшимися глазами редкие кусты на бережку. Коряга шевелила корявыми «пальцами». Повсюду, иссиня-черное марево. Пора! Он заставил себя подняться, подтянуть карабин. Оружие чуждо легло в руки – неуклюжее, словно палка. С лопатой Штейнман чувствовал бы себя куда уверенней. Выполз наружу, вытянув тонкую шею, заглянул на дорогу. Куда там! Кляксами торчат березы, что за поворотом – не разобрать. Он напрягся. Вроде тихо. Несильный ветер шуршит листвой, едва слышно, глубоко-глубоко под шумом реки. Он встал, опершись на карабин. Заломило в затекших коленях. Холодный воздух забрался в рукава сырой шинели, ужалил под отворот. Штейнман оставил это без внимания, обратившись в слух, он жадно слушал ночь. И вправду, тихо… Он неуверенно шагнул, в ботинке чавкнуло. Ветер насмешливо подтолкнул в лицо, пробрал до костей. Штейнман сжал зубы и засеменил на негнущихся ногах по крутой тропинке. Кустарник ловил полы шинели. Семен выбрался на дорогу, присел на корточки, готовый сигануть в любой момент. Пролесок звал. Солдат привстал, зачем-то сгорбился, будто перед стартом. Руки по-обезьяньи висят ниже коленей. Приклад бьется по земле. Штейнман оглянулся на березки. Шаг и другой… Вдруг гавкнула ворона, он вздрогнул, чуть не выбросив карабин. Захлопали крылья. Встревоженные птицы с гиканьем бросились в небо. Уха коснулся треск. Мотор! Штейнман заметался, суетливая петля шагов разрывала его между перелеском и спасительным мостом. Звук приближался. Быстро, ужасно быстро. Солдат с тоской, будто в нечто заоблачное, неземное, уцепился глазами за перелесок. Может, успеет?.. Березы чиркнул сноп света; Штейнман рванулся и, подобрав полы шинели, со стоном отчаяния скатился в реку.
      Издевательски тянутся минуты. Штейнману начинало казаться, что он начал проклятую войну именно под этим мостом и, по всему, закончит ее здесь. Ни Гитлера, ни Сталина, ни, даже, старшины Сопегина – полтора аршина мертвого воздуха и нарастающий рокот мотора. Так или иначе, он сгорбился в три погибели, боясь даже представить, что будет, если охватить ладонью шейку приклада. Будто, возьмись за оружие - и Создатель подвинет под эти правила игры. Взявши меч…
      Машина приблизилась. Вдруг притормозила, надавила передними колесами на балку. За шиворот посыпался древесный мусор, Штейнман сжался, спрятав глаза. С хрустом включилась пониженная передача, и автомобиль пополз, перешагивая с доски на доску. По-заячьи заколотилось сердце. С надеждой пронеслось: «Торопятся!». Конечно, торопятся. А как же иначе! Что они, не люди? Страшно ведь. Ему-то вона как! А им, в чужой земле, да на ночь глядя… Машина скатилась, рыкнула двигателем, выбросив из-под колес очередь камешков. На сердце отлегло – пронесло! Штейнман позволил себе дернуть щекой - на улыбку сил не оставалось – и привалился спиной на глинистый обрыв.
      - Ох, слава тебе!.. – проронил он совсем не по-комсомольски. Вытер лоб рукавом, но чище не стал. Чувствовалось, как берется коркой подсыхающая грязь. – Как черт, наверное… - Сердце упало. Штейнман сел, подтягивая колени. Карабин скакнул в руки. – Что ж, на!.. – Машина остановилась и, более того, заглохла. Он слышал, как стелет гортанной речью немчура, как лязгают двери и, наверное,  капот. С каждым звуком, Сеня вжимался в землю, желая оказаться по ту сторону глобуса. Да глина - не картон. Тогда он втиснулся в узкое пространство, где настил соприкасался с насыпью и, стараясь не шуметь, начал забрасывать разбитыми в кровь пальцами свое убежище. Выходила дрянь. Вдруг раздались шаги. Поскрипывает на ручке ведро, сапоги взбивают камни, откровенная брань перекрикивает шум переката. Издалека ответили – властно, коротко. «Двое?» - подумал Штейнман. Но что это меняет? Пускай и двое. Сховаюсь, как тетерок  - авось, не сыщут.
      Стартер на машине натужено завертелся, встал. Попробовали снова - опять неудача. Хваленная немецкая техника – туды ее раз это! Да, заведись! Сема желал противнику немыслимой удачи, лишь бы закатился за поворот. А там хоть трава не расти – добежать бы! Капот с грохотом закрылся, фашист покрыл белый свет своей тарабарщиной. Покатились камни, гонец спускался к реке, Штейнман закрыл глаза. Стало так немыслимо жалко себя. Ни подвига, ни свидетелей. Ткнет пуля – лежи потом гнилой, распухший пока весенний паводок не вынесет. И к черту пятерки со стенгазетой, да рыжая скрипочка. Он вдруг так полюбил полмиллиметра дешевой фанеры и канифоль…
      Шаги встали, черпнуло ведро, заскрежетало по камням. Немец чертыхнулся, осторожно ступая, зашел поглубже. Севе показалось, как арийские глаза с плаката высматривают с бесовской проницательностью очередную жертву. Мышцы-канаты переливаются над закатанными рукавами. Ведро квакнуло, немец одобрительно что-то прошептал и вышел из воды. Штейнман задрожал,  как никогда. Зубовный скрежет показался грохотом. В ушах гулко забился пульс. Да уходи же! Он зажмурился сильнее, спрятав лицо под воротником. Снова заработал стартер, двигатель прочихался, схватился на мгновение - не более. Штейнман заскрежетал от досады. Немец с ведром не уходил. Сначала он переругивался,  как догадался Семен, с шофером. А после, обоссав кусты, с любопытством гулящей кошки заглянул в сгущающуюся черноту. Штейнман услышал, как сапоги проваливаются в глину. Он запаниковал, оттолкнулся, уперся боком в бревно. Вниз покатился камень. Заговорили по-немецки:
      - Курт!
      - Да!
      - Где вода?!
      - Сейчас! Тут, кажется какой-то зверь.
      - Черт с ним. Неси воду!
      - Момент! Я гляну.
      - Темнеет. Можем не успеть. Нельзя ночевать в поле, здесь полно дезертиров.
      - Окруженцев?
      - Да кто их окружал! – засмеялся шофер. Строже добавил. – Быстро сюда!
      - Момент!..
      Штейнман решительно ничего не понимал, воображение рисовало, что обсуждают его. Оттого сделалось дурно, затошнило, а внизу живота пронзила боль. В ногах случилось тепло. Он чуть слышно заскулил.
      - Ком! – позвал немец. Штейнман открыл глаза. На границе света и тени стоял человек, далекий от ярких агиток: среднего роста, усталый и взъерошенный. Мундир не по размеру, расстегнут. Из растянутого ворота водолазного свитера торчит  длинная шея. Лицо покрыто недельной щетиной, а на носе-уточке криво водрузились учительские круглые очки. Один глаз мигает над линзой, другой спрятался под стеклянной занавесью – в ней бликует вода. На расслабленном ремне, скатившись к паху, висит кобура. Немец отставил ведро, сделал шаг в тень.
      - Ком! – повторил он по-доброму. Штейнман не мигая, смотрел на пистолет. Немец сунул руку в карман, показался кусок сухаря. – Ком! – В горло покатилась слюна, а на глаза навернулись слезы.
      - Курт! – крикнули от машины. Стартер дернул двигатель, после продолжительной борьбы он неуверенно заработал. Обороты подскочили, не давая сорваться. Водитель победно заголосил. – Чертова железяка!
      - Чего ты боишься, глупая собака? – Курт присел на корточки, вытянув руку с угощением. Штейнман всхлипнул.
      - Мама!.. – не выдержал он.
      Немец опрокинулся на задницу и, продолжая держать сухарь на вытянутой руке, потянулся к кобуре. Ведро упало. Сева непослушной рукой дернул затвор, патрон уперся пулей, не желая закрываться. Курт по-крабьи попятился. Штейнман, глотая слезы, взвизгнул. Затвор неожиданно провернулся. Мушка заскакала между дурацкими очками, чахлой грудью и плечами. Немец высоко закричал.
      - Краммер!..
      Бабахнуло… Штейнман оглох. В глазах прыгают зайчики. Немец неестественно вывернул руки, левая нога мелко трясется, очки блестят оконцами в небо. Попал… Сыплются мгновения. Сколько прошло, полчаса или вся жизнь – он не знал. Наверху колотится двигатель. Обвалилась ночь, и неполная Луна перемешала все одним неровным цветом. Немец затих, под ним натекло, казалось, он плавает в огромной черной луже. Водитель не показывался. Штейнман прилип к прикладу, щека вжалась до боли, слезящиеся глаза напряженно моргают. Может, ушел? – понадеялся он. И верилось (или хотелось верить), но сил способных оторвать его от карабина вряд ли бы нашлось. А вдруг?.. Штейнман пошевелился. Палец затек на спусковом крючке. Боковое зрение поймало гильзу, латунный цилиндрик почти докатился до воды. Вдруг страшно захотелось пить. Ничего не происходило. Штейнман обеспокоился: а если второй за помощью пошел? – деревня близко. Вроде… Без машины? – успокоил он себя. Довод показался весомым. Хотя не однозначным.
      - Здесь… сука, затаился, - прошептал Штейнман, запоздало поймался – про «суку» в жизни в первый раз. Мама была бы в шоке. А папа как! И что до трупа в десятке метров! Что это там! Он потер глаза. Точно,  не показалось: рядышком с ивой шевельнулся холмик. Сердце заколотилось. Штейнман, боясь ошибиться, начал целиться строго по науке. Однако ствол скакал, а дыхание никак не останавливалось. Немец привстал, вытянув голову, заглянул за край оврага. Как только увидел Курта, резко прижался к земле. Штейнман проглотил досаду, осознавая, что выстрел чуть не умчался в воздух.
      - С-с!.. - прошипел он, палец свело на крючке. Утер пот тыльной стороной ладони. Над травой мигнул уголок пилотки и все… немец растворился. Штейнман укусил себя за большой палец… Шло время. Машина, однако, продолжала оставаться на месте. Двигатель монотонно дополнял реку. Угар сражения прошел, и тело давало знать – устало. Ноги затекли, камни больно врезались под ребра, холод вытряхивал душу жестоким ознобом. Штейнман время от времени поглаживал цевье, шевелил пальцами. Однажды закралось сомнение, на месте ли патрон. И сколько он себя не убеждал, паника становилась все явственнее – нет! Его там нет! Содрогаясь, он откинул затвор - блеснул латунный бок - закрыл.
      - Дурак, дурак! – выругал он себя. Луна заглянула под мост, длинные тени потянулись к Штейнману. Вдруг что-то плюхнулось в воду по ту сторону от свай. Он машинально приподнялся. Звонко щелкнуло, с коротким запозданием воздух раскололся. Его обдало водой вперемешку с галькой, кисло завоняло пироксилином. В чумной голове все поплыло. На окраине сознания Штейнман заметил, как с противоположной стороны появляется уродливая фигурка. Страшный гном повел стволом из угла в угол. В полной тишине по воде взметнулись фонтаны, завибрировало дерево. Штейнман неуклюже перевернулся на спину и, не целясь, нажал спуск. Оружие дернулось в руках, он едва не потерял его. Рывками перекинул затвор. Карлик вскочил: он оказался вполне рослым мужчиной на корточках  - автомат вскинул к глазам. Штейнман выстрелил снова - снова наугад. В ответ по глазам ударила щепа. Немец пропал. Был и не стало… Сейчас опять, гранатой! – запаниковал Штейнман. Не помня себя, заскоблился в своей норе. Выскочил на воздух. Ожидая удара в спину, зашатался, упал  на четвереньки и выпополз на насыпь. Далеко, через тонны ваты бился двигатель. Вдруг что-то  громко хлопнуло. Штейнман скукожился. Не пуля!.. Ноздрей коснулась пыль. Он поднял голову. На дороге, скача на ухабах, мчался автомобиль. Штейнман вскинул оружие, поймал уменьшающийся силуэт: кузов, кабина. Выстрел беззвучно ударил прикладом в плечо, но с болью  в голове. Кузов скрылся за березами. Штейнман окинул взглядом бесформенного Курта и заковылял к перелеску…
      2.
      Санька оглянулся в коридор, родители собачились на кухне. Отчим содрогал стены громогласным шепотом, в ответ повизгивала мать. Слов не разберешь, да только Санька знал – чес про деда. Про то, что дед не умирал – уже как год. Доктор только что ушел, неизвестно как, но старикан после неясной процедуры перестал кричать. Наверное, укол. За крепкой межкомнатной дверью не было ни звука. Громко цокают настенные часы. Можно подумать, у кукушки ослиные копыта. Надо б посмотреть. Санька хихикнул. Ручонки потянулись к дверной ручке, он осторожно подтолкнул дверь плечом, пытаясь ее открыть. Собачка замка предательски щелкнула. На Саньку взглянула могильная чернота дедовской спальни, в нос ударил запах карболки, валокордина и немытого тела. Санька сунул, было, любопытный нос в разверзнувшуюся щель…
      - Саш!
      Сердце екнуло, он перепугано завис. Мама переспросила.
      - Саш, что там делаешь?!
      Он излишне ретиво дернулся, дверь закрылась с грохотом.
      - Я… я посмотреть, - он потупил глаза, чувствуя, как багровеют уши, - деду.
      - Какого «деду»! – вспылила мама. Из кухни торчала одна голова. – Ты что, не понимаешь!
      - Ну… - Санька начал рассматривать дедушкину шубу. Меховушка висела в коридоре лет двадцать, щедро снабжая кормом ни одно поколение моли. Разнокалиберные ботинки у порога – в основном, стариковские - пыльные, смятые до бесформенности. Зеркало на стене давно ничего не отражало, настолько облезло серебро. Тяжелая рама угрожала зашибить.
      - Да, ладно ты! – заступился отчим.
      - Что ладно! Что ладно! – закипела мама. Она подскочила, опрокинув табурет. Ее одутловатое лицо грозило лопнуть. – Ты не понимаешь, все коту под хвост?! Не понимаешь?! Все зря!
      - А шкет причем? – не врубился отчим. Мама будто натолкнулась на стену. Она, закусив губу, долго рассматривала Саньку, который не знал, куда провалиться из-под карих глаз. Его рука продолжала сжимать дверную ручку.
      - Что? – выдавила мама.
      - Санек причем? – повторил отчим. – Он визу не подмахнет…
      - Ты хоть можешь помолчать!!!
      - Я то, блин, смолчу! – от секундного спокойствия отчима не осталось и следа. Мужчина, толкнув кулаком кухонную дверь, рявкнул. – А то ведь я в анкете ляпнул: «Папа помер»! Я?! Я?!
      Мама сразу сдулась, кровь отлила от лица. Не обращая внимания на растерявшегося сына, она проскользнула в зал. Раздался тихий плач и жалкое:
      - О, Господи, за что!
      Саньке было неудобно вдвойне: во-первых, сунулся к деду, кроме того, стал свидетелем взрослой перепалки. Будешь после немым упреком. Паскудно как!.. Он поймал взгляд отчима, переспросил подобострастно:
      - Па?
      Отчим не оценил, скупо поиграв желваками, поплелся вслед за мамой – успокаивать.
      - Иди, вон, уроки делай! – велел он, не оборачиваясь.
      - Так лето! – удивился Санька.
      - Да иди, ты, наконец!!! – рявкнул отчим. – Не до тебя!
      - Па! – Санька втянул голову в плечи.
      - Иди!
      - Не ори на сына! – выкрикнула мать.
      Сашка юркнул за шубу. На вешалке, под пыльным мехом было уютно. Едва пробиваются сквозь толстую одежку звуки: «бубубу». Он подтянул колени к груди и, обняв их, уткнулся носом. Слезило. Почему-то хотелось разозлиться на дедушку. На  маму и отчима он злиться не решался. Деда Семена он толком не помнил и не знал. Это была мамина семья, а большую часть сознательного детства Санька провел с бабой Ниной, отчимовой мамкой. Жила она под боком, за городом, в просторном доме с яблоневым садом и морем картошки. Носиться в Хабаровск было недосуг... Санька шмыгнул носом и зарылся глубже в одежные кущи. Хотелось домой. Хабаровск Саню единственно завораживал изобилием мороженного: пломбир в вафельном стаканчике, ванильное, шоколадное – все недоступное в их маленьком провинциальном городке. Здесь местные игнорировали мороженщиц, чьи белые форменные колпаки шевелились над толпой на каждом углу. Ду-ра-ки!..
      Родители перестали бубнить, послышались осторожные шаги. Санька замер, нервно теребя пальцами «стеклянный» мех. Щелкнул замок в дедушкиной комнате, дверь приоткрылась.
      - Спит? – шепотом спросила мама. Отчим откликнулся с некоторой задержкой.
      - Да не похоже…
      - Может… все? – в голосе матери послышалось столько надежды, что Санька невольно содрогнулся. Отчим ответил издалека, наверное, из глубины.
      - Живой… Фу! Ну и вонища!
      - Ты о моем отце говоришь!
      - Отец… Кто будет белье менять, ты, доча? – язвительно парировал отчим.
      - А хоть бы!
      - Ну-ну!  - ответил он с усмешкой.
      - Ты скотина, Горохов! – прошипела мама.
      - Да, Лиза Штейнман, я скотина. Только, может, и ты подскажешь, что с этим делать?
      - Скотина!.. – мама спустила бессилие.
      - Брось, Лиза! Нам всем нелегко. Давай лучше соображать, что с этим делать.
      - А что делать? Ждать!
      - И долго?
      - Сколько придется.
      - Снова год?
      Саньке сделалось душно, пыль щекотала ноздри. Он закрыл лицо руками, втягивая спертый воздух между пальцами. По спине пробежала капелька пота. Мальчик неловко прислонился к вешалке и, стараясь не шуметь, навострил уши. А отчим, тем временем отрабатывал назад. Мужик, он, ровно, неплохой. Даже «папаней» назвать язык не режет. Правда, чуть резковат. Зато, отходчив…
      - Лиз? – залебезил отчим.
      - Что делать?! – взвилась мама.
      - Остынь, Лиз…
      - Ты понимаешь, мы жить туда! Понимаешь или нет?
      - Да что не понять? – Санька представил, как отчим жмет плечами и невзначай чешет мудя.
      - Нет, куда тебе понять! Это мне надо, это я как проклятая ждала…
      - Лиз!..
      - Да, что «Лиза»!
      - Обойдется.
      - Чего!!! – мама захлебнулась.
      - Ведь не Кощей он, не бессмертный… Скоро уже, ведь видно.
      Мама будто споткнулась. Сейчас, наверное, сверлит отчима взглядом, как умеет  только она. «Где уроки, Саша!» - не захочешь – вздрогнешь. Однако нет: на границе тишины, где-то под тиканьем ходиков едва-едва колебалось всхлипывание. Санька освободил глаза, детская ручонка осторожно отодвинула полу шубы. То, что он увидел, ввергло его в щенячий ужас. Немыслимо, но мама плакала. Был виден ее затылок и рука отчима, которая нелепо шлепала маму по плечу.
      - Ну, будет, Лиз, будет…
      Санька испугался, быть замеченным, поэтому втянулся всем телом вглубь убежища. Ноги затекли, онемели, но только он пошевелился – начали покалывать. Сначала, слегка. Потом боль стала нестерпимой, однако высунуться не рискнул. Страшно. Будто убьют за тайну.
      - Андрей, - потянула мама навзрыд.
      - Да?
      - Ведь гадство все. Правда, ведь гадство?
      - …
      - Это отец мой. Я его знаешь, каким помню?... – она замкнулась на некоторое время, будто подбирая верные слова. Внезапно добавила. – Я ведь, наверное, люблю его.
      - Да, - согласился отчим с верностью автомата. – Любишь.
      - Ведь не по-людски!
      В этот раз отчим не согласился.
      - Он бы понял. – Поколебавшись, вымолвил. – Очнись, Лиза – это теперь не папа. Это овощ, растение. У него вместо головы кашица. Инсульт, дорогая… он и есть инсульт. – Его голос вздрогнул. – Не дай бог!
      - Про Бога вспомнили, - усмехнулась горько мать. – Припомнит ведь.
      - А мы что?! – удивился отчим. – В колодец не гадим, не прелюбодействуем…
      - Не дай Бог, зачтется. – Мама вырвалась. – Отпусти!
      - Нормально все? – озаботился отчим.
      - Да, нормально. Если это может быть. - Санька заскрежетал зубами, так выкручивало затекшие икры. Он уже готов был сдаться, как мама обронила – неосторожно, походя. - Представлю, если Санька так…
      - Как? – переспросил отчим.
      - Не дождется.
      Сашка взбрыкнул от возмущения, в глаза закрались слезы. Он не выдержал и, раздвинув тонны одежды, вывалился наружу. Мама побледнела, закусила нижнюю губу. Ее пухлая кисть сжалась, отчим вскрикнул от неожиданности, освобождая руку. Мама сверкнула озабоченным взглядом и, не сказав ни слова, дергано удалилась…
      3.
      Дедушка сильно кричал. Сначала было несвязанное бормотание, но Санька уже знал – это лишь предвестник. Клекот обрывался, и деда срывался на полуслова, на полуимена. Кончалось воем, с придыханием, будто перекрывали воздух: дед дышал, перекачивая воздух, шумно, даже через плотно запертую дверь. Санька попробовал оторвать ладони от ушей. Скрипят вилки, отчим скрипит зубами. Тихо. Мальчик натянуто улыбнулся, поймав напряженный взгляд матери. Она спрятала глаза, ей было страшно. Детское сердце екнуло.
      Отчим поболтал в стакане ложечкой, терпеливо собрал чаинки и, постучав о краешек блюдца, оглянулся через плечо в коридор.
      - Лиза, а кто такой Курт? – неожиданно спросил он. Мама удивленно вздернула брови и заторможено откликнулась.
      - Не знаю… знакомый... наверное. Хотя, нет – не слыхала.
      - Немец! – намекнул отчим.
      - А? – не поняла мама.
      - У еврея – немец? – пояснил отчим, размеренно, как недалекому ребенку. Он прикоснулся указательным пальцем к кипятку и вынул последнюю чаинку.
      - Что? – мама отсутствующе посмотрела сквозь него.
      - Он еврей?
      - ?
      - А Курт – немецкое имя, как в фильмах про войну…
      Мама взорвалась.
      - Да не знаю я! Откуда мне знать! Это просто выживший из ума старик!
      Отчим пожал плечами и сделал вид, что ему интересен телевизор. Санька ничего не понял, его голова крутилась на шейке, следуя за зарядом перебранки, словно за мячом. Мальчик давно одолел свою порцию, вилка сиротливо блестела на замасленной тарелке. Неожиданно для всех он спросил.
      - Мама, а деда был на войне?
      Родители переглянулись, мама, наконец, поинтересовалась.
      - Зачем тебе?
      - А на войне были немцы, - объяснил Санька, ему было непонятно, как взрослые пропускают такую очевидную истину. Однако мама охолодила.
      - Да, какая там война? – она махнула рукой. – Два дня всего… - мама прислушалась к себе и вдруг, как будто, удивилась. – Знаешь, Санечка, я и не спрашивала…
      Сашка промолчал глазастое «почему?». Громогласно-молчаливую паузу заполнил телевизор: жизнерадостный диктор говорил про зерновые. Санька гордился своей Родиной, здесь постоянно сражались то со стихией, то за урожай. У руля представлялись витязи в блестящей чешуе и бородатыми улыбчивыми лицами. И зачем он должен отсюда уезжать?..
      Отчим выручил маму.
      - Понимаешь, Санек, ведь мама девочка. К чему ей про войну, им бы про платьица… - По ее лицу скользнула улыбка, но немедленно перетекла в скорбную мину. Саня давно рассчитывал вопрос, но голос отказался подчиниться – отработанные взрослые нотки скатились на комариный писк.
      - Ма, а дедушка умрет, да?..
      Родители устроили гляделки, будто никто не решался раскрыть известную лишь им тайну. Наконец, мама трогательно взяла Санькину руку и заглянула проницательно в глаза.
      - Знаешь, милый, люди умирают…
      Мальчик прошептал.
      - И ты?
      - И я! – согласилась мама.
      - И Андрей?
      - Ну, эт не скоро! – загрохотал отчим. – Погодю.
      - И я? – ошарашил их Санька. Отчим потянулся к нему всем корпусом.
      - Тю-у, Саня! – тяжелая ладонь похлопала по плечу. – Не боись! Когда подрастешь, ученые изобретут таблетку… Долго будешь жить!
      Санька сомнительно шмыгнул носом. Конечно, шутит.
      - Таких таблеток не бывает, - уверенно отрезал он.
      - А вот будут!
      - Не бывает! – заупрямился Санька. Отчим облокотился на один локоть, высоко задрав левое плечо, его глаза загорелись.
      - Значит, не веришь? – он показал на телевизор. В экране, по ковровой дорожке катился вразвалочку старик с бульдожьим лицом и единственной бровью-козырьком. Качаются в такт походке ордена - чем не богатырская броня? - ни бородатого лица, ни сказочно молодецкой удали. Вдоль кабинетных стен «витязи-соратники» - все сплошь в фрагментах «брони» на квадратных пиджаках. Саня утер нос, засомневался. Отчим не заставил долго ждать.
      - Знаешь, сколько им лет?
      - Не-а, - буркнул Санька. – Сколько?
      Отчим вынес паузу и, удовлетворенный успехом, трескуче выпалил.
      - Сто!!!
      Санька охнул, застыв с открытым ртом.
      - Что, правда? – Он поймал лукавый взгляд отчима, мельком обнаружил добрую улыбку матери. Проморгался. – Правда, сто?
      Отчим ударил себя пальцем по кадыку.
      - Век воли!..
      Но мама одернула.
      - Андрей, перестань!
      - А че я?.. – отчим откинулся  на спинку стула, руки свернулись кренделем на груди. – Ведь, почти что, правда!
      Почти что! Санька возмущенно фыркнул, чувствуя, как краснеют уши, приготовился было вскочить, но ноги неожиданно отказали, в коленях завибрировало. Коридорная темень захрипела, сгустилась, еще немного и плеснет в зал. Мама охнула, спрятав голову в плечи, отчим плотно сжал губы. Ладонь охватила граненый стакан, костяшки пальцев побелели.
      - Боже!.. – промямлила мама, прежде, чем Санька успел закрыть уши. – За что!
      Сквозь Сашкины ладошки взорвалось хриплое, отчаянное:
      - Сопега-а!!! А-а!!!
      Мама повесила голову, охватив ее руками, затрясла волосами. До Саньки донеслось.
      - Господи, когда же это прекратится! – бормочет мать.
      - Сопега-а!!! А-а!!! – дед сотрясал сумрачные стены…
      4.
      Солнце пролезло сквозь шторы, родителей уже не было с час, минуты с две, как укатили доктора. Еще витает в пыльном запахе прихожей аромат белых халатов, курева и больницы. Сальный, циничный шепот симпатичного врача никак не вязался с хрипом из заветной комнаты. Соседка тетя Галя напряженно изучает в зале телевизор. Санька пожирал глазами дверь. Слой за слоем пронизывал пласты белой краски.
      - Сашок, ты где? – соседкина голова посетила коридор. Мальчик сделал вид, что рассматривает плинтус.
      - Вот!.. – он присел на корточки, улыбнулся щербатым ртом.
      - Играешь? – подсказала соседка.
      - Угу, - согласился он.
      - Ай, молодец! Играй. – Соседка заглянула в зал, и, не упуская теперь телевизора из вида, пообещала неоднозначно. – Если мороженного захочешь, скажешь. Ладно? В холодильнике есть… вроде. Любишь сладенькое, карапуз? Достать?
      - Люблю, - промямлил Санька. Слово «карапуз» ему не понравилось, поэтому мальчик ляпнул в ущерб себе. – Сейчас не буду.
      - Да?! – тетя Галя косо глянула, мгновение – не больше. Нетерпеливо потопталась у порога и спросила с большой надеждой в голосе. – Не хочешь ничего?
      - Не-а.
      - Ну, ладно, играй. – Ее уже не было видно, как прилетело обещание. – Родители скоро будут… наверное.
      Сашка немного подождал, черная пропасть между дедушкиной дверью и плинтусом захватила внимание. Одним глазком! – пообещал он себе. Сердце неприятно защемило, как перед шкодой. Мальчик встал и, подрагивая от собственной смелости, сунулся на запретную территорию. Одним глазком!.. В комнате царил полумрак, серый свет сочится через плотную тюль – солнце еще на другой стороне дома. У самого входа громоздится швейная машинка, старинная, в чугунных вензелях. Давным-давно было весело крутить тяжелое колесо, заберешься на педаль и долго раскачиваешься вслед инерции. Очень давно и смутно, тогда Санька еще помещался на ней. Дремучая кровать из военного прошлого мутно светит набалдашниками, раньше они блестели начищенной медью, но бабуля - Санька это знал - велела закрасить их белой оконной эмалью. Через облупленную краску просвечивала медь, позеленевшая до черни. Под ватным одеялом потерялся дед, его голова глубоко провалилась в рыхлую подушку, желтое лицо осунулось, глаза закрыты, пропадают в глубоких, как воронки, глазных впадинах – со свету и не разобрать. Синеют губы. Длинный нос клюнул книзу,  как у Бабы Яги. Но Саньке не смешно, не до сказок. Он помедлил, вцепившись в косяк. Его кадык нервно дернулся, мальчик проглотил слюну.
      - Деда?.. – раздался его загробный шепот. Тихо. Лишь кричат в глаза яркие коробки, сплошь заполонившие прикроватную тумбочку. Санька на цыпочках достиг середины комнаты, боковое зрение поймало тяжелый бабушкин взгляд – фото в запыленной рамке. Екнуло сердце. Мальчик дотронулся спинки кровати, вытянул шею, стараясь не пялиться по сторонам. Сел. Сетка заскрипела. – Дед?.. Спишь? - Старик громко дышал, в груди сипело, из уголка рта катилась слюна. Ходики бойко молотили время. Санька придвинулся, нащупал стариковскую ладонь. Почувствовал под пальцами чуть ощутимую дрожь. На миг показалось, дедушкины веки дрогнули, мальчик напрягся, готовясь дать деру, но что-то удержало: может страх, но, вероятно, мальчишеское любопытство. Их взгляды пересеклись. Лицо деда искривилось, Санька испугался – закричит. Но нет – продолжают цокать шестеренками ходики, а в противоположном углу квартиры щебечет телевизор. Дед открыл рот, Санька подался к нему.
      - Деда, чего? Позвать кого? – он стушевался. – Только мамы нету…
      - Са!.. – заклокотало с кровати. Санька дергано оглянулся на дверь – тихо. Он на всякий случай переспросил.
      - Что, деда?
      - Са… ахш… - лицо старика исказила гримаса боли, - …ша. Са… ахш… ша.
      Мальчик опешил: дедушка его никогда не видел. От этого сделалось жутко и, вкупе с серьезным укором бабушкиной фотки, страх пробрал Санька до затылка. Чтобы осилить, понадобилось не поверить. Он бравурно переспросил.
      - Деда, чего ты?
      Старческие глаза оживились, отчего восковая маска лица показалась контрастно мертвой. Санька спрятал взгляд, рассматривая пол. Он встретил «судно» с пенной, завонявшейся мочой. Затошнило… Дед что-то поборол внутри и выдал подвиг.
      - Са…ша! – легкие засвистели. – Саша! – поправился оживающий мертвец. Покойников Санек боялся, поэтому резко выдернул руку. Тумбочка пошатнулась, по полу покатились склянки. Дед попробовал поймать внука, артритные пальцы оказались в сантиметре от лица. Санька не выдержал и кинулся вон. Дед что-то лепетал – глухо, неразборчиво – слова раскололись на звуки, а после остался вой… Сашка спрятался за шубой, и трясся по-заячьи, обняв колени. Рук, чтобы закрыть уши, к ужасу, не хватало. Прошлепала задниками тетя Галя и, теряя тапки, сорвала телефон.
      - О, Боже мой! О, Боже мой! – причитала она. Диск срывался, она все не могла попасть на вожделенные цифры. Наконец, визгливо запаниковала в трубку. – Скорая! Скорая! На Ленина! На Ленина! На двадцать!.. О, Боже мой!
      Санька бессильно заплакал. Деда было жаль. Еще он клял себя. Он был уверен, когда дед умрет, то обязательно придет к нему, ведь не зря запомнил его имя. Не зря!.. Затея родителей больше не казалась глупой, лишь бы подальше от этого страшного дома и суровых черно-белых фотографий. Скорее!..
      - Хоть бы мама пришла! – талдычил он коленям. – Хоть бы мама пришла! – А зубы отбивали дробь.
      - О, Боже мой! – перекрикивала деда тетя Галя. – Да, разве же я знаю?! Да я соседка! Знаете вы что!.. Вы кто!..
      Клонилось к вечеру. Родители ворвались с улицы, занося из парадной волны холодного воздуха. Их лица светились. Отчим шутил, галантно отбирая у мамы пальто и ловко тиская ее, словно Санька мог этого не видеть. За его спиной громоздилась тетя Галя, машинально вытирала руки кухонным полотенцем и виновато улыбалась. Мама нагнулась, чтобы расстегнуть сапоги, ее глаза осветили Саньку. Она потрепала сына по голове.
      - Ну, как вы тут? – Смурная физиономия ребенка ее не устроила, мама обеспокоилась. – Ты чего, Санечка, не заболел?
      Он поспешил.
      - Не, мам!
      - Мрачный, как Бармолей! – она распрямилась и стряхнула сапоги с ног, пошевелила пальцами. – Замерзли. Автобуса не было почти час. Представляешь?
      - Я ж говорил, давай на такси? – вклинился отчим. Задел, проходя мимо Саньку. – Каконо, Саньдейка?
      - Угу, - Сашка вытянул шею, чтобы разобрать, что же в сумке. Мама звонко рассмеялась.
      - Мороженое! Будешь?
      - Буду, - согласился Санька, вздохнул бы, но не хотелось расстраивать мать. – В стаканчиках?
      - В стаканчиках. – Мама оправила свитер. Санька не удержался, отвел глаза. Мама скользко глянула на тетю Галю и поняла без слов. Губы вдруг стали тонкие, как нить. – Опять?
      - Да, Лизанька, опять! – засуетилась соседка. – Но ты не волнуйся, «скорая» уже была… Спит.
      Прихожую забила тень: ловкач-отчим теперь казался неумелым клоуном, а мамина улыбка разила нарисованной фальшью. Саньке стало неудобно за них, и в чем-то жаль. Стараясь, хоть как-то успокоить, он вежливо вступился.
      - Мама, дедушка меня узнал. Я сначала испугался…
      Мама вместо того, чтобы обрадоваться, с укором покачала головой.
      - Теть Галь!..
      Соседка не поняла.
      - Что, Лиз?
      - Сашка маленький, чтобы такое…
      - Ниче не маленький! – обиделся Санька.
      - Да я как-то не знаю… получилось. Шустрый – как уследишь? – тетя Галя, наконец, поняла, в чем дело. Заглянула из-за спины в Санькино лицо. – Ты что, Сашок, у деды был?
      Сашка напрягся, изнутри защелкнулся замок: бычишься выдавить хоть слог – все бесполезно. И знаешь ведь – не изобьют, даже не напугают. Только повалятся взрослые и потому бессмысленные вопросы: «кто разрешил!!! сколько будет продолжаться!!! в кого ты у меня!!!». А ответы будут метаться под черепушкой ватными шариками - тесно, бессмысленно. Сашка чувствовал, как багровеют  уши, видел, что пунцово окрашивается мать. Пятки пустили корни. Жутко, будто двойку получил…
      У взрослых слова кончились, мама выбрала внимательную паузу и заявила.
      - Почему без тапок?! Сколько раз повторять! Сколько лет тебе! В четвертом классе!..
      - Забыл, - выдавил Санька через надутые губы.
      - Забыл… А голову не потерял?! Лет сколько!..
      - Одиннадцать.
      - О Боже! – мама бессильно махнула рукой и удалилась восвояси. Отчим выглянул из зала, с укором посмотрел. Тетя Галя мигом засобиралась.
      - Лиза! Я мяс поставила! – прикрикнула она, путаясь в обувках.
      - Спасибо, Галина Ильинична, - хмуро, но с оттепелью отозвалась мама.
      - Да ладно! Да чего уж!.. – она задержалась в дверях. – Лиз, ты за оболтуса прости -  не доглядела… когда успел!
      - Перестаньте, теть Галь. Вы меня простите. Не хотела чтоб… Просто так резко… Устала.
      - Понимаю, как не понять, - согласилась соседка, прежде чем закрыть дверь, покладисто кинула. – Звони – помогу, если надо. Чего уж, не люди что-ли!
      - Спасибо, тетя Галя, - сказала мама закрытой двери. Сашка со страхом ждал – вот сейчас она все начнется снова. Под сердцем екнуло.
      - Ма! – позвал он в спину. Мама обернулась.
      - Что?
      - Прости меня, я больше так не буду… - проблеял он.
      - Что «не буду»?
      - Слушаться… то есть «не слушаться», - запутался Санька.  Мама не сдержалась.
      - Дурачок, Санечка, - улыбнулась она. – Зачем ты… к нему?
      - Хотел, - начал Санька, придумывая оправдания, хотя даже для правды не находилось слов. Предложение осталось не законченным, мама секунду подождала, когда поняла, что больше ничего не дождется, понятливо кивнула и оторвала за плечо.
      - Пошли, сынок. Не надо тут стоять, нехорошо.
      Сашка вдруг округлил глаза.
      - Ма?! – он неожиданно догадался, но побоялся сразу признаться.
      - Что? – она остановилась.
      - Ма, ты дедушку…
      - Что? – мама заметно напряглась.
      - Ты дедушку не любишь, да? – ляпнул он, но тут же пожалел: мама вздрогнула, на глазах проявился испуг.
      - Что?!
      - Ма, прости! – Санька кинулся к матери, замер, прижавшись к ее животу. Чувствовал, как его макушку прожигает растерянный взгляд. Ласковая рука погладила голову. Толкнулся вздох, другой.
      - Эх, Санечка, - проронила мама. Сашка боялся пошевелиться. Мама чмокнула в лоб. – В том то и дело что… наверное, люблю. Просто все так не вовремя… Оно в жизни всегда не вовремя – подрастешь, поймешь… Бабушку похоронили – где он был! – вернулся. Теперь это. Просто, мы устали, и он, наверное, устал. А бесит в этом, что ни словом не перемолвились, не успели. Он ведь, Санечка, меня толком и не видел никогда.
      - Как это? – Сашка поднял голову, попробовал заглянуть матери в глаза. Не получилось – она изучала стену.
      - Вот так, - сказала мама твердо. – Вот так.
      Сашка почувствовал, что стена закрылась, из матери не вытащишь ни слова. Остался лишь неприятный осадок от недосказанного и недопонятого. Мама мягко освободилась.
      - Пошли в зал, сегодня мультики в восемнадцать. Успеем до хоккея, потом Андрей не даст, - сказала она.
      - «Ну, погоди»? – обрадовался Санька.
      - Наверное, - честно сорвала мать, не забыв сдобрить ложь предложением. – Мороженное принести? С вареньем?
      - Угу.
      Мама подтолкнула его под зад, поспешила поделиться радостью.
      - Санечка, а мы визу получили. Все! Уезжаем. – Санька ничего не понял, но перечить не решился. Он старательно растянул губы.
      - Правда?! – сошло за улыбку.
      5.
      Телевизор гонял под стеклом хоккеистов: врывается очередное утомленное лицо, стук о борт, будто горохом по фанере – и стремительно уменьшаются белые цифры на сером фоне. Санька знал, что форма должна быть красной. Отчим скорбел и наливался краской:
      - У, козлы!.. Ну, ведь давай же, слева! Давай! – кого касалось обидное «козлы» - наших или канадцев – он не говорил. Ужин стыл, а мама, поглядывая на Саньку, норовила затеять разговор.
      - Андрей! – позвала она.
      - Да, Лиз!.. Ох, нах, ну да куда же! Чучело! – Отчим приподнялся над стулом, упершись локтями в колени. Толкни – провалится через кинескоп. Санька представил отчима в домашних трениках и майке посреди ледовой арены, изумленные лица отважной дружины и не удержался – прыснул. Отчим потянул кулак вперед, как заклинание зашептал. – Давай, давай, давай, давай… Гол! – бахнуло оглушительно, над головой затряслись руки. – Гол! Лизка, ведь могут же, могут! – Теперь камера вырывала то трибуны, то скамейки запасных. В одних местах взрослые дядьки в пиджаках висели друг на друге и обнимались, в других, напротив - траурная тишь. Тесть приземлился на стул, заскрипела спинка. – Вот, суки жеж! – гаркнул он, повернувшись вполоборота. Дурное слово, теперь, странным образом, казалось нежным, добрым.
      - Андрей! – мать подвинула тарелку. – Ешь, стынет.
      - Эх, ма! Вам бы бабам, чтоб котлеты не остыли. Такое ведь! Финал!
      - Теперь какая разница? – горько усмехнулась она.
      - В смысле? – отчим оторвался от котлеты, не прекращая жевать.
      - Ты ж теперь не русский.
      Отчим чуть не подавился, мельком глянул на телевизор.
      - В смысле? – повторился он. Мама стряхнула с себя что-то невидимое.
      - В прямом. Едем.
      - Да, хоккей причем? – удивился отчим.
      - Андрюша, нет в ИзраИле хоккея.
      - Нет?
      - Нет.
      Он помедлил, подбирая цензурные слова.
      - Ништяк, станем кушать мацу и чесать пейсы. Лиз, а телевизор у них есть?
      - Есть.
      - Ну и ху…
      - Андрей! – мама строго посмотрела, Санька, наоборот, заулыбался.
      - Ну и ладно! – закончил отчим. Дернул Саньку за ухо. – Оболтусу хоть мультики достанутся. А мне - ни пива, ни гаражных корешков…
      Мама напряглась.
      - Мы же все обсудили…
      - Да не кипятись… - отчим вдруг оказался под телевизором, казалось, загрызет. – Откуда, м-мать! Передавай! Передавай! Пас давай! Что ж ты делаешь! понаберут…
      Санька соскользнул со стула и забрался в кресло. Хоккей он не любил. Мама попробовала сделать второй заход.
      - Папа некстати… - начала она издалека.
      - Что? – обернулся отчим.
      - Отец некстати, так… как уезжать?
      - Лиза? Ты серьезно? – изумился отчим. – С чего бы так? Билеты на руках. Поздно.
      - Мерзко, как-то!
      - Тебе? – переспросил он.
      - Ну да.
      - Мне – нет! – твердо подчеркнул отчим.
      - Андрей!
      - А что «Андрей»? – Отчим проконтролировал переброску шайбы. – Где этот папаша все время был? Санькин вот – извини, пацан! – если приползет, тоже слюной закиснешь?
      - Прекрати! – возмутилась мама. Сашка пожалел ее, но сдвинуться с места не решился. Во всех взрослых разборках он считал виновником себя, поэтому испытывал цыплячье стеснение от подобных обстоятельств. Оставалось прикинуться одеждой и багроветь ушами.
      - Мамку похоронила? без него? – отчим загнул палец. – Без! Слова доброго хоть раз услышала? – согнулся второй палец. – Ни письма! Из таких опосля отличные «летчики-испытатели» получаются. – Он отвернулся к телевизору и закончил не глядя. – И «космонавты». Все!
      Мама некоторое время изучала его затылок, Саньке показалось, она облегченно вздохнула, будто сбросила камень. Он поймал ее взгляд, степенно улыбнулся. Мама не ответила, ее руки плетьми скатывались с плеч, огибая бедра, покоились на коленях.
      - Может… - осторожно начала она. Отчим не дал закончить.
      - Нет, мы поедем! – Его глаза безучастно следили за происходящим на экране. Прошла минута, прежде чем мама решилась предположить.
      - Умрет ведь. Один. Как, Андрей?!
      Отчим пропустил гол, не дрогнул ни один мускул, когда канадцы делали круг почета. По спине было видно, как он напряжен. Мужчина бросил, не оборачиваясь.
      - Ладно, мать, ты с совестью не кипешуй. Придумаем чей-нить.
      - Что?!
      Он развернулся, но почему-то посмотрел не на маму, а на Сашку.
      - Чего! нибудь! – сказал членораздельно…
      На следующее утро, как только укатили доктора, отчим воспользовался коротким затишьем и засобирался. Мама перехватила его в прихожей.
      - Ты куда! – спросила она.
      - В срамные пруда! – хохотнул отчим, но обратив внимание на напряженность, успокоил. – Обещание выполнять.
      - Какое еще обещание?
      - Во, баба! А еще еврей! – воскликнул он огорченно и хлопнул дверью.
      Прошло с четверть часа, прежде чем он вернулся. Мама встретила холодно. Тем не менее, отчим обрадовано заявил.
      - Решил!
      Мама растерялась.
      - Что решил?
      - Совесть закопать! – объявил отчим. Он повесил тулуп на крюк. – Галя за стопочку шекелей способна пожить за нашим балластом.
      - Андрюша, ты говоришь, как в пошлом еврейском анекдоте. Тебя еще даже не обрезали, - мама покачала головой.
      - Чур, на тебя и твои дикие традиции! – отмахнулся он.
      - Наши, Андрюша, наши, - поправила мать.
      - Ну и фиг! – отчим с готовностью перевел разговор. – Значит так, Галина Ильинична сможет нам помочь. Старушка бойкая – и докторов позвонит, и судно поднесет.
      - Неудобно, Дюшь!
      - На лёде неудобно заниматься тем, чего в Союзе нет – ноги разъезжаются. А за деньги все удобно.
      - Отец ведь, как-никак… Что люди скажут?
      - Там? Ничего! А здесь – насрать!..
      Ночь перед отъездом, сборы, бесконечное перекладывание вещей из чемодана в чемодан. Санька потолкался в водовороте суеты и был отправлен нервным воплем в спальню. Бессонница мешалась с ворчанием мамы, дедушкина комната шумела по своему: будто в доме жил призрак – глухо и загадочно рычало. Санька, прильнув ухом к стене, прислушался. Воображение нарисовало дедушку, утянутого простынями, в выцветшем китайском исподнем, старик озабоченно вытягивал шею в направление двери, позвонки с хрустом растягивались, превращая его в жуткого жирафа. По Санькиной спине пробежали мурашки, он оттолкнулся от настенного ковра, получилось резко и неловко – раздался глухой удар детского кулачка. Сделалось еще страшнее, ибо фантазия услужливо подсунуло кадр: дергается голова деда, белесые глаза пристально смотрят сквозь стену. Санька скатился с кровати и заголосил:
      - Ма-а!!! - Шуршание, как оборвало. Притихли и родители. Часы громом отметили полночь. Клацают зубы, а подбородок дробит голые коленки. Мальчишка всхлипнул, захлебываясь повторил. – Ма-ам!!! – В коридоре - торопливые шаги. Что-то упало. Отчим хлестко ругнулся, и тут же жизнерадостно рассмеялся. Свет заслонила тень, прозрачная дверь приоткрылась.
      - Саш? – спросила мама. Видимо, не разобрав сослепу, где он, на ощупь двинулась к кровати.
      - Ма, мамочка!.. – заскулил Сашка из противоположного угла. Мама вздрогнув, оглянулась.
      - Санечка?! – удивилась она. – Ты чего тут? Я же говорила, что надо спать. Завтра трудный день. Хватит играть, мне еще с тобой сонным носиться… Неужели не понимаешь? Трудно всем. Дед еще!..
      -  Я не… - прошептал Санька. Мама поколебалась, подобрав одеяло, бросила на кровать.
      - Саша, сынок, - мама присела на корточки, заглянула под рюши бабушкиной скатерти, где белели ноги сына. Глаз в тени не разобрать. – Что произошло? – Наткнулась на молчание. Выждав, она протянула руку. – Вылазь! – Сашка помотал головой. Мама напряглась. – Это еще что такое? Сань! Времени мало, мать пожалей. – Но никакая сила не могла сдвинуть Саньку с места. – Она выдохнула воздух, попробовала быть терпеливой. – Ну, что произошло?
      - Ма, мне страшно! – решился Сашка.
      - Тю, Санька! – бодро воскликнула мама. – Ты ж мужчина!
      Сашке не хотелось быть мужчиной, вообще-то грезил, но… здесь и сейчас мечтал об участи маленького мальчика, что имеет право зарыться в маминой груди.
      - Сон, что-ли, плохой? – догадалась мать. Сашка задумался. Теперь казалось: и вправду – сон. Мама добавила. – Кошмар?
      - Угу, - сдался Санька.
      - Ну, иди сюда, - позвала она. Санька выбрался, зря дожидался объятий или сочувствия. Мама встала, дежурно приобняла, не заглядывая в глаза, и посоветовала ерунду. – Ты ляг на другой бок. Знаешь, мне помогает… - Он с тревогой изучил ковер над кроватью. Уши дернулись, выискивая посторонний шум. Мама подтолкнула в спину.
      - Давай в постель, а то папку позову! – пригрозила она. Для пущей ли убедительности или в шутку, присовокупила. – С ремнем!
      Санька на каменных ногах пересек спальню, забрался на кровать. Прежде чем укрыться, долго возился - одеяло сбилось в пододеяльнике. Мама не устояла.
      - Горюшко мое, дай! – ловко встряхнула одеяло, расправила и велела. – Ложись! – и более мягко. – Одеялко подоткнуть?
      - Ага. – Несравненное удовольствие, когда материнские руки толкают под тело одеяло. Сашка спрятался по глаза. Мама закончила, выпрямилась, поправляя волосы.
      - Ну, все? Нормально?
      - Угу.
      - Про другой бочёк не забыл?
      - Не-а.
      - Спокойной, ночки, дорогой, - мама поцеловала в лоб. Сашке вдруг захотелось, чтобы она не уходила. Никогда.
      - Ма?
      - Ну, что еще? – мазнули скользко нотки неудовольствия. Она приготовилась уходить.
      - Ма, деда не спит!
      Мама ошарашено скомкала полу халата. Пронзила глазами ковер.
      - Что? – слова завязли, словно в вате.
      - Мама, дедушка, наверное, не спит. Мне страшно… Можно мне с вами?.. - Она ничего не ответила, просто вышла. Скрипнула дверь в соседнюю комнату, глухо протопали шаги. Сашка подождал. Тихо-тихо позвучало.
      - Папа?
      Монотонно скрипуче дышит дед, превратившись в восковую куклу. Чудовище оставило  его. Сашка услышал, как мама вышла. Ее он так и не дождался, мальчик зажмурился. Заснул легко…
      6.
      Ночь. До утра жуть, как далеко.  Луна смотрит сквозь морозные узоры. Сашка увидел себя посреди спальни, напротив - прямоугольник двери. Откуда она здесь? Сашка на всякий случай проверил: вот выход в коридор. Догадка восхитила – спит! Он свесил ноги, нащупывая тапки. Намерено растянул время. Зашарканный путь привел к проему. Дверь позвала к себе, чернильная яма засасывала. Сашка ухватился за косяк. Внутри сделалось пусто – ни страха, ни переживаний. Только гложет настойчиво напоминание - нельзя! Сашка уставился в темноту: холодно и пустынно. Спряталась в нору детская суета, скрылось неуемное любопытство, столь свойственное молодому лоботрясу. Спокойное ожидание овладело им. Прошло время. Что-то юркнуло мимо, огладив щиколотку. Сашка успел заметить призрачный блеск на черной шерсти. Черный кот растворился в глубине дедушкиной спальни. Мальчик шагнул следом. Его остановила прозрачная стена. Стой! – властно скомандовало в голове. Он послушался, повертел головой и неожиданно обнаружил, что проем далеко позади, серый прямоугольник уменьшается, угрожая схлопнуться. А прямо перед ним что-то неживое и вязкое.
      - Дедушка, пожалуйста – не надо! – заскулил Санька, по ногам потекло и сделалось горячо. Вдруг что-то его оттолкнуло. Мальчик засеменил, чтобы не упасть. Вот кругом была кромешная темень, а теперь – льется лунный свет. Угольный прямоугольник помертвел, сделался холодным, непритязательным, как гранитная плита. Такие Сашка видел на кладбище. Он запаниковал, ведь перевернуться на другой бок не получалось...
      - Са-аш! – его трясли за плечо. Мальчик проснулся. Первое, что он увидел, озабоченный мамин взгляд, а первое, что ощутил – ледяную сырость в районе паха. А позднее – стыд.
      - Ма?
      - Просыпайся, милый. Пора! – потребовала она шепотом.
      Сашка соображал с трудом.
      - Куда, ма? ночь еще!
      - Завтракать, дурачок. Скоро такси приедет. – И будто извиняясь. – Уезжаем, ведь…
      - А-а, я ща. – Сознаться в конфузе он не мог. Сашка дождался, пока мать уйдет. В квартире было темно, свет горел на кухне, цепляя коридор. Прихожую не узнать: два чемодана занимали всю площадь, чудовищных размеров клетчатый узел загораживал угол. Сашка дернул дверь в туалет.
      - Занято! – резко отозвался отчим и зашуршал газетой. – Кто там? Лиз, ты? Сашка поднялся?
      - Это я - Саша, - отозвался мальчик.
      - Доброе утро, Санек!
      - Доброе, дядя Андрей!
      - Не ерничай – папа!
      - Извините… - пролепетал он.
      - Ладно, уж, взрослей. – Полилась вода, Сашка оторвался от стены, стукнула щеколда, дверь распахнулась. Отчим оказался уже одетым, будто только скинул пальто. Он тепло потрепал мальчишку по голове и посоветовал. – Ты пока не заходи, там кафель разъедает. Проветрится пока. Иди, вон, пироженов поешь, мамка чай поставила.
      - Мне надо, - проныл Санька.
      - Ну, как знаешь!
      Сашка проскользнул за его спиной, как только дверь закрылась, он с облегчением вздохнул. Вроде, пронесло. Переодел припрятанные за спиной трусы и, переждав какое-то время, усердно смыл. Зашумело. В кухне уже звенели ложечками, пар валил из Сашкиной кружки, в раскрытой картонной коробке зефир с шоколадной глазурью. Сашка захлебнулся слюной. Мама повернула голову.
      - Привет, Санечка, как спал?
      - Нормально, - соврал он. Не рассказывать же про черную комнату!
      - Стонал  во сне, - побеспокоилась мама.
      - Не, мам, все хорошо. – Сашка поспешил набить рот зефиром, чтобы избежать дальнейших вопросов. Мама улыбнулась с умилением.
      - Нравится?
      - Угу, - промычал он.
      - Представляешь, Ольга достала две коробки, - мама рассказала никому и сразу всем. – Не с собой же везти!
      - Угу, - поддакнул отчим. Он рассеяно изучал окно. Мама будто не замечала, она рассказывала про дальних родственников, которых Сашка никогда не видел и, похоже, не предвидится. Отчего-то все были несказанно рады их отъезду, несли гостинцы и рассыпались в фальшивых извинениях. Мама недоумевала, пока, наконец, отчим не вынес резюме.
      - Наследству радуются.
      - А? – не поняла мать. Вместо пояснения отчим заметил вскользь.
      - Дед сегодня тихий…
      Они одновременно повернулись и посмотрели в коридор на белую дверь. Санька шумно отпил с края кружки.
      - Спит, - мрачно заявила мама.
      - Наверное, - согласился отчим. Оба потупили взоры, рассматривая танец чаинок. Сашка потянулся к коробке. Он прикончил и третью, когда в дверь позвонили.
      - Такси? – встрепенулась мать, многозначительно оценила Сашкину неготовность.
      - Рано, - ответил отчим, на ходу отпил чай и отправился открывать. – Галка - я попросил пораньше… Мало ли чего.
      Соседка споро подключилась к сборам. Сашку вмиг одели. Он украшал собой прихожую, драповое пальто было великовато – отчим предусмотрительно брал на вырост, кроличья шапка сползала на глаза. Вдруг раздалось долгожданное: «Такси!» - и Андрей поволок на улицу первый чемодан. Прежняя суета вскинулась броуновским движением, один Санька прислонился непоколебимо к уютной вешалке.
      - Санек, не спи! – скомандовал отчим, вырывая с пола клетчатый узел, как заправский штангист. В глубине что-то звякнуло. Мама агрессивно шикнула.
      - Андрей! Осторожнее!
      - Лапа, в самолете добьют! – успокоил отчим и был таков. Тетя Галя причитала квочкой над каждой вещью, но, нет-нет, а подметит хищно.
      - А это брать не будете?
      - Куда, теть Галя! – отмахивается мать.
      - И вправду, что я!
      - Да, берите, чего уж! Вы не представляете, как нам помогаете.
      - Ой, Лизанька, да прекрати!.. И торшер?
      - Теть Галя, пусть вам станет.
      - Ой, Лизанька, как я вам…
      - Лиза, ну скоро! – кричит из подъезда отчим.
      - Сейчас! – гортанно парирует мама. Ее взгляд суетливо пробегает по углам, игнорирует дедушкину комнату и останавливается на соседке. – Галина Леонидовна…
      - Ильинична! Да, Лизонька, - соседка поправила на Саньке шапку.
      - Вы с… папой…
      - Ой, да не волнуйтесь вы! – соседка дипломатично пресекла лишние вопросы. – Мы с Андрюшей все обсудили. Что я не человек?
      - Вы ж нас извините. – Мать долго ломалась, Санька видел, как трудно дается каждое слово. Сам знал: внутри все стройно, а вовне – сплошная чехарда. – Мне, право, неудобно… Если бы не виза… не билеты…
      - Лиза, прекрати! – тетя Галя властно подтолкнула мальчишку к матери. – Все уже сделано, не поворотишь. Не глодай себя!
      Мама обняла Сашку, в очередной раз на нем поправили шапку.
      - Спасибо! – поблагодарила она.
      - Лиза, счетчик тикает! – не выдержал отчим.
      - Идите! – потребовала тетя Галя. Однако, мама помедлила.
      - Чтоб по-людски… - сорвалось с ее губ.
      - Да, Лиза! – отчим заглянул в квартиру. – Скоро?
      - Подожди, - велела мать. – Дай с отцом попрощаюсь.
      Отчим скривил губы.
      - Папаша… - однако, продолжать не решился.
      - Тетя Галя, мы, как приедем, созвонимся, - сказала мама.
      - Международный? – соседка покачала головой. – Дорого… Вы лучше телеграмму.
      - Да, наверное. Деньги… Я с папой попрощаюсь, - мама оставила сумочку, нерешительно потопталась у двери отца. Наконец, не колеблясь, толкнула и зашла. Тетя Галя обратилась к Сашке.
      - Не волнуешься, пострел?
      - Не-а, - соврал он. Он не то чтобы волновался – недоосознавал. Знал намеками из скупых взрослых разговоров, что «нет у них теперь ни родины, ни флага». И что держал до этих пор лишь дед. Как старик может кого-то держать, Санек не понимал. Он сдержанно улыбнулся тете.
      - И правильно, там говорят тепло, море, опять же… Любишь море?
      - Я… я не знаю, - признался Санька.
      - Что – не был никогда?
      - Не был, - закручинился он. В комнате раздался стук, упало что-то тяжелое. Звякнуло, посыпалось вихрем. Мама негромко вскрикнула.
      - Лиз, что? – заволновалась тетя Галя.
      - Эй, семья! Ну, скоро вы! – вклинился отчим. В прихожую сунулся покрасневший с мороза нос, отчим недовольно нахмурился. – Санек, мама где? – Сашка показал на заветную комнату, дядя Андрей нахмурился, но промолчал.
      - Лизанька, все хорошо? – переспросила у двери соседка. Молчание. И оттого Саньке сделалось не на шутку дурно. Мрачный сон угрожал обернуться явью. Мальчик неуверенно оглянулся на соседку, на отчима. Лица превратились в маски, ничего не выражают, взгляды резиново оттолкнули. Санька обижено надул губы. Вдруг дверь открылась… Маму он не узнал: серая, опустошенная, будто на вешалке пальто. Волосы неряшливо выбились из-под берета. Туш прочертила от глаз размазанные полосы. Ноги волочатся, было видно, что каждое движение ей дается с трудом. Сашка вспомнил ночной кошмар и испугался.
      - Мама, мамочка!!! – закричал он. Мама вздрогнула, отсутствующий взгляд окинул присутствующих, никак не приняла его цепкие объятия.
      - Лиза, такси, - напомнил отчим – вяло, ненастойчиво.
      - Да… - прошептала она. Что-то происходило, Санька не понимал конкретно – что? Он только и мог, что сжимать мамины бедра и скулить по-щенячьи. Он не решался открыть глаза, хотя знал – ответ кроется за ними.
      - Может, того… - робко предложила соседка. – Мальчика убрать?
      - А?.. – мама погладила Саньку по шапке. Заторможено переварила фразу. Согласилась. – Правильно, наверное… Да, Андрей?
      Сашка ощутил, как отчим аккуратно дергает за локоть, напрягся, что есть сил.
      - Пойдем, Санек - не надо! – потребовал отчим. Замок из пальцев разжимался, Санька вякнул и, не в силах больше сопротивляться, открыл глаза… Белый призрак на подушке, черты оплыли, скулы натянулись, нос  торчит над безобразной маской сплющенной пирамидой. Черный рот – щель в потусторонний мир, за ней – мрак и ни капли жизни. В прикрытых веках пусто блестят белки… Сашка понесся назад, плечи сжимали стальные руки отчима. - Санек, не истери! Санечек!..
      - Ох, Боже! – вскликнула тетя Галя, но как-то буднично, без удивления, будто долго ждала нечто подобное. Она буднично скинула с плеч платок и закрыла им зеркало. – Эх, Семушка, вот и пожил… - Мама неожиданно сползла по стене. Отчим заметался между Санькой и женой. Дверь в квартиру неожиданно скрипнула, со стуком заглянул незнакомый мужик. Он удивленно уставился на картину, затем растянуто, будто стесняясь, вымолвил.
      - Хозяин, ну что – едем?
      Мама потеряла сознание, у отчима затряслись руки, и он уныло простонал.
      - Бля-ать!!!
      ***
      Мама заворожено качалась.
      - Что делать? что делать? что делать? – в руках колебался стакан, воды уже не было, разило валерьянкой. Через окна пробивалась серость - светало. Отчим курил прямо в зале, в одежде, не разуваясь, под ногами скопились лужи. Таксист начинал звереть.
      - Мы едем, нет?
      Отчим потушил бычок в цветочном горшке.
      - Да подожди ты! – дотронулся до матери. – Лиза, ты как? - Она подняла заплаканные глаза, что-то неслышно прошептала немеющими губами. – Что? – переспросил он. – Лиз, что ты говоришь?
      - Да, не трогайте вы ее! – вмешалась тетя Галя. Она время от времени выглядывала, будто может случиться чудо и дед выйдет из комнаты веселый и живой. Но ждали «скорую» - заверить смерть.
      - Какое «не трогать»! Через полтора часа самолет! – вспылил отчим, видя, что слова никого не пронимают, прибавил. – Трасса – каток! Не успеем!
      - Куда нам успевать? – прошептала мама. Сашка напугался, что и она теперь умрет. Он прилип к ней – не оторвать. Тетя Галя сняла с его головы шапку, протерла ладошкой вспотевший лоб.
      - Эх, горюшко!.. – пробормотала она над мальчишеской макушкой.
      - Лиза! О чем ты говоришь! – завелся отчим. – Год назад ты про него ничего не знала. Кто он? Где он был? Приперся битой собакой…
      - Нехорошо о мертвых!.. – напомнила соседка. Отчим зло зыркнул, но начатое завершил.
      - Приперся – приютили. Хватит!
      Мама уронила стакан, охватила голову руками. Сашка повис на ее локте.
      - Зря ты так, Андрюша, - соседка покачала головой.
      - Хоть вы помолчите! – он полез за новой сигаретой.
      Тетя Галя надула губы. Видя такой оборот, таксист выказал намерение удалиться.
      - Как хотите, а мне ехать… Кто по счетчику рассчитается? Ты? – он потянулся к отчиму.
      - Слышь, шеф, постой! – отчим невзначай заслонил выход.
      - И долго мне стоять? Мне бл, некогда. Мне, бл, рейс встречать. У меня, бл, на него планов дох…
      - Да, постой! – прервал отчим и поволок таксиста в коридор. – Поговорим!
      - Разговорку не поломай, - пробурчал водитель.
      Стало тихо, только тикают ходики и в коридоре бу-бу-бу: то резче, то выше, то враз в два голоса. Сашка осторожно посмотрел на маму, она бесцельно изучала пол. Тетя Галя отрешенно думала. Мальчик разжал ладошки и перебрался в кресло. Здесь, под защитой темного угла он чувствовал себя спокойнее. Включить бы телевизор, там в воскресенье мультики. Окно резко вспыхнуло, фары чиркнули по морозным узорам и уплыли. Единственная лампа в трехсвечной люстре горела тускло, сквозь матовый плафон просвечивает кладбище прошлогодних мух. Сашка машинально принялся обгрызать заусенец на указательном пальце. Вошел отчим. Без таксиста.
      - Лиза? – спросил он. Подошел, присел на корточки и, взяв мамины руки, заглянул  в глаза. – Лиза! – Дождался ответной реакции, пусть и немой. Он бережно погладил ее ладонь, с вящей осторожностью начал. – Лизанька… ведь у нас здесь не осталось ничего…
      - Андрей! - неслышно возразила она.
      - Кроме могил, Лиза. Кроме могил и мертвецов. Ни дома, ни работы – ничего! Пропустим борт – все! По миру! И я, и ты, и Санька! – он расставлял старательно восклицательные знаки. – Лиза! Надо!..
      - Но… - Мама выглянула откуда-то изнутри самой себя, долго крепилась и… сорвалась. – Андрюша-а, гадко ка-ак!.. – Отчим прижал ее к себе, огромная ладонь неумело погладила ее спину.
      - Ну, Лизанька… Лиза… Нет ничего кроме этих чемоданов… и страны уже нет…
      - А совести? – всхлипнула мама.
      - Бес с ней, с совестью, если нет страны. – Отчим поспешил поправиться. – А есть Сашка. Пускай хоть он с ней проживет. Поздно оглядываться на шатком мосту. Идти, Лиза, идти…
      Сашке стало стыдно за ночные фантазии, за кошмар. Вспомнился разверзнутый дедовский рот и провалившиеся глаза, и ни искорки жизни – будто смотришь в шкаф. Дед слился с периной и железными набалдашниками.
      На пороге столовой потоптался шофер.
      - Ну?! – напомнил он о себе.
      Тетя Галя опередила отчима.
      - Лизанька, езжай! – твердо сказала она.
      - Но как, Галина… Ильинична! – ответила мама.
      - Эх, беда!.. Лизанька, не поможешь ты ему.
      Отчим одобрительно кивнул.
      - Вы… думаете? – мама отстранилась, утерла рукавом слезы.
      - Что тут думать? – удивилась соседка. – Езжай.
      - А… он?
      - Он?.. – соседка повернулась к коридору. – Не беспокойся, не первого похороню. Чай повидала. Сдюжим по стариковски. Езжай! Санька, вон как измучился. К чему малому на смертушку смотреть? Пустое! - Отчим помог матери подняться. Они все вышли в прихожую и, стараясь не смотреть на дедушкину спальню, подобрали вещи. Тетя Галя сделала знак таксисту: «Уводи!». Шофер подхватил маму под локоть и повел на улицу. Отчим тем временем задержался, в его руке оказался толстый рулон денег. Он бережно отсчитал десяток листов и протянул их тете Гале.
      - Ильинична, держи!
      Соседка отмахнулась.
      - Акстись! Дал вроде… Ах, похороны… - она, поколебавшись, взяла деньги.
      - Прости, мать! Позаботься. Присмотришь?
      - Что делать? – вздохнула тетя Галя. Озабочено оглянулась на ходики. – Где «скорая»?
      - Документы в серванте, мать, - отчим обмотал шею шарфом. – С квартирой, с новыми владельцами…
      - Да все я поняла! – оборвала тетя Галя. – Ехай! – она грубо подтолкнула Саньку к отчиму. – И ты, Санечка, ехай!..
      «Волга»! Сашка в такой машине был в первый раз. Салон пах куревом и дерматином, и казался кабиной космического корабля. Было холодно, на боковых стеклах блестят узоры, изо рта бьет пар. Мама невидимо сбилась на заднем сидении, воротник задран, практически натянут на голову. Ее было жалко. Плюхнулся рядом с водителем отчим, громко хлопнул дверью. Шофер недовольно проворчал.
      - Аккуратней! Не дома!
      Отчим проигнорировал коротко.
      - Езжай! Уплочено!
      Со второго раза включилась первая передача, взревел мотор. Сашкино приключение началось. Он встал на колени и прильнул к заднему стеклу. В густой синеве раннего утра терялись края двора. Дом, подсвеченный задними габаритами, коротко полыхнул алым. Мальчик без труда нашел окно - дедушкина спальня. Вдруг Сашка понял, ему спокойно: деда не пугает непонятный Курт. Черный прямоугольник шатнулся, дом спрятался за поворотом. Сашка облегченно бухнулся на сиденье, обнял мать.
      - Дядя Андрей! – позвал он.
      - Папа! – напомнил отчим.
      Сашка исправился.
      - Папа, а там, взаправду, море?

05. 11. 2011. Дальнереченск.
      
      
       
      
      
      
      
      
      
      
      1