Моей Любимой
1
Это все подъемник виноват. Ахнул подъемник с двухметровой высоты, и накрыл собой Мишку Гамми – Михаила Селиверстова, огромного, словно лубочный богатырь, лучшего жестянщика автосервиса на Каховке. И может быть и обошлось бы, да на подъемнике в тот момент растопырила свои кривые колеса полуторатонная Ауди-сотка, великовозрастная мадам с проржавевшим брюхом. Из тех, которые по обыкновению украшают непроходимые дороги дальнего Подмосковья.
Мишка крякнул и затих, обидчиво выпятив губу, по которой заструилась кровавая змейка. И уже потом набежали слесаря, застопорили, поддомкратили, да и бережно вынули Мишку из-под пресса навалившейся на него беды.
Разбита была голова; телом же Мишка Гамми выглядел совсем невредимым. Его товарищи оцепенело стояли кругом, пока бухгалтер Ядвига Моисеевна накладывала ледяную повязку из автоаптечки к кровоточащему лбу, а потом зло зашикали на старого сварщика Манделлу, который обнажил лысину то ли по жаре, то ли, как показалось остальным, в преждевременном скорбном ритуале.
Скорой не дождались, и отправили пострадавшего, казалось, совсем переставшего дышать, на внедорожнике хозяина автосервиса. Хозяин лично сел за руль, водрузил на крышу незаконную мигалку, и уверенно гнал по двум сплошным, по дороге пытаясь шутить:
- Да брось ты, Мишаня, чего там Ауди? Ты в десантуре репой и не такие железяки ковал! Ща мы тебя подрихтуем. Терпи, боец…
Хозяин был отчасти прав. В десантных войсках, где Мишка Гамми проходил срочную службу, он однажды на спор в лепешку сплющил головой цинковый короб из-под патронов. Наутро голова, конечно, побаливала, но точно неизвестно отчего: то ли от предмета пари, то ли от литра призового самогона.
И хозяин это доподлинно знал. Он был одним из тех двоих контуженных офицеров контрразведки, которых в девяносто пятом, под перекрестным огнем, Мишка Гамми выволок на себе из мясорубки в известной мятежной республике, по дороге, из чистого любопытства, прихватив с собой еще и двухпудовый секретный узел связи врага. Тогда еще Мишку наградили: вымпелом и командирскими часами. Поэтому он просто обязан был выжить сейчас.
И он выжил. Через два дня он пришел в себя в аккуратном ведомственном госпитале спецслужб. Красноносый доктор в звании подполковника холодными пальцами ощупал послеоперационный шов на Мишкином лбу, осведомился о самочувствии, и, напевая «Батяня-комбат», вышел прочь, оставив без ответа все вопросы. Через неделю Мишку поместили в общую палату, где еще некоторое время спустя, он уже резался в «Тыщу», на сигареты, с двумя остальными пациентами: мировым судьей Краснопресненского участка, которому только что заштопали исполинский свищ в прямой кишке, и липецким бандитом, пережившим семь пуль в голову из пистолета ТТ.
Несмотря на то, что судья громко стонал при малейшем телодвижении, а бандит говорил нечленораздельно, периодически подмаргивая веком, искусственно сооруженным из кожи с ягодиц, этой гоп-компании с легкостью удалось в первый же вечер оставить Мишку без табака. Он тоскливо зарился на красно-белый сигаретный блок, принесенный ему в сетке с мандаринами усатой Ядвигой Моисеевной, а теперь перекочевавший на тумбочку судьи, и сплевывал на пол зубочистку, служившую неадекватной заменой сигарете. А судья и бандит нарочито распахивали настежь окна палаты, и смакуя, окутывали себя сизым дымком, пуляя вниз, в июльскую ночь, непозволительно роскошные окурки.
- Ну и хер с вами. - не выдержал Мишка. - Брошу курить.
И хотя судья и бандит еще некоторое время продолжали свои издевки, вскоре они сошли на нет: Мишка действительно бросил курить, и с увлечением вдруг уткнулся в прошлогодний обзор арбитражной практики, одолженный у судьи.
Остальные обитатели палаты тут же заскучали. Но все предпринимаемые ими от скуки попытки Мишку растормошить, заканчивались неудачей.
- Судья, а судья, - шепелявил бандит. – Мы-то с Мишкой здесь лежим с головой. А почему тебя к нам засунули с жопой?
- Вот и подумай: чего стоит твоя башка против моей задницы. – парировал тот, и начинал стонать: зашитый свищ с удвоенной силой принимался ныть при каждом о нем упоминании.
Бандит приходил в замешательство, злобно переживал судейские слова, и загадочно рылся под подушкой:
- Ну, ничего-ничего, на любую хитрую, как говорится, найдется болт с резьбой.
А потом вдруг спохватывался, прикусывал язык, и опасливо косился в Мишкину сторону.
Были и другие попытки хоть как-то взболтать мертвый воздух больничной палаты. Но и они заканчивались лишь словесной перепалкой зачинщиков. Мишка же, казалось, пребывал в каком-то полусне, проявляя буддийскую отрешенность от всего происходящего вокруг.
По правде говоря, во время всех этих уголовных подначек, судью так и подмывало взорваться, и негодующе пресечь возмутительные бандитские речи напоминанием о статусе судей, гарантированном Конституцией. Но инстинкты гнули свое. В такие моменты на ум судье почему-то упорно лезла старая русская побасенка про Шемякин суд, а сердце колотила дрожь при воспоминании о разгромном мартовском поражении: когда его, мирового судью Краснопресненского участка, за неподъемный карточный долг отхлестал по лицу пиковым флеш-роялем межрайонный прокурор. И поэтому судья лишь натягивал поводья, и жестоко обуздывал всю рвущуюся наружу спесь. И лишь недоверчиво косился на бандитскую руку, крепко сжимавшую что-то под подушкой.
Но однажды Мишка вынырнул из своего полузабытья, соскочил с кровати, грозно протопал к койке бандита и, схватив с бандитской тумбочки женское зеркальце в витой оправе, в котором тот украдкой рассматривал мужественные раны, внимательно вгляделся в свое лицо.
- Ёксель-моксель! – обидчиво протянул он. – Куда ж мне теперь такому, в синагогу?
Мишкиным обидам имелась причина: ровно посередине его лба, изрезанного во время операционного вмешательства, вилась безупречными хирургическими стежками шестиконечная звезда.
Мишка еще раз пригляделся и ахнул:
- Так это ж штифт-гайка на двадцать два! Никель-кадмиевый сплав, обратная резьба…
Судья с бандитом переглянулись. Но, если знатного жестянщика еще можно было обыграть в «тыщу», то провести его на мякине слесарных дел было попросту невозможно. И Мишка вспомнил: как тогда, перед тем как случилось все, крутил эту чертову штифт-гайку прямо над головой, неудобно изогнувшись и подперев подъемник плечом…
Что-то веско шевельнулось в Мишкином мозгу, и он упал без сознания. А когда очнулся, то почувствовал на лбу холодные пальцы склонившегося над ним врача.
- Это ничего, бывает. – сказал он. – Врать не буду, извлечь – не удалось. Но ты слыхал, как люди по сто лет с боевыми осколками живут? И бодрячком, каждый год - на парад.
Он протер Мишкин лоб ваткой, вкусно пахнущей спиртом.
- Поправляйся, боец. И не хнычь. Твое ранение – пустячок. У нас один командовал полком, хотя ему на две трети череп разнесло гранатой. А он и не заметил: так увлечен был боевой задачей.
Врач раздвинул Мишкины веки, и, внимательно осмотрев зрачки, добавил с благоговением:
- Сейчас он руководит противовоздушной обороной.
Доктор вышел из палаты, не закрыв за собой дверь. Мишка поднялся с пола и пересел на кровать.
- Ты это, не дрейфь, земеля. - неискренне подбодрил бандит. - Железо для мозгов полезно. У меня матушка всю дорогу железо пила, в таблетках.
Бандит смутился, осознав, что сморозил что-то не то, и в оправдание добавил:
- Да она, правда, чего еще только не пила, моя матушка. Даже мочу, царствие ей небесное.
Бандит перекрестился.
- Во-во. – тихо съязвил судья. – Остается догадываться, что пил твой батюшка, чтобы получился ты.
Это было через край. Бандитская рука юркнула под подушку и выхватила оттуда здоровенный рашпиль с массивной деревянной рукоятью, после чего бандитские пятки соскользнули с койки и просеменили к кровати судьи.
- У-уууу! – утробным воем выразил всю переполнявшую его мысль бандит и замахнулся рашпилем на судью.
- А-аааа!- жалобно застонал судья в предвкушении конца, и инстинктивно укрыл подушкой самое дорогое: штопанный свищ.
Но рашпилю с проржавевшими насечками не суждено было раскроить судейский череп на две равновеликие полусферы; не суждено ему было вспороть податливую жировую ткань и отделить друг от друга, прямо по путеводной стволовой линии, оба полушария судейского мозга.
- Стоять! – взревел Мишка-Гамми. – Не сметь! Не сметь в моем присутствии.
Он бросился на бандита - как-то устало, однако безо всяких колебаний. Минута возни за рашпиль прошла под усердное пыхтение сторон единоборства и выкрики судьи из-за широкой Мишкиной спины:
- Да как он вообще попал в ведомственный госпиталь?! Урка тамбовская!
- Липецкий я! - не прекращая борьбы уточнил бандит.
Но судья, по многолетней профессиональной привычке, слышал только себя:
- Да я вообще могу его застрелить! Мне полагается табельное оружие пожизненно…
- Это уже ненадолго. – огрызнулся бандит.
В этот момент рашпиль сдался, как можно догадаться – тому, кому в руках его держать было привычнее. Оставшись безоружным, бандит как-то обреченно сник; его и так обезображенное лицо приобрело такой жалкий вид, что Мишка, планировавший напоследок угостить соперника подзатыльником, передумал.
Молчали до ночи. Мишка дремал, и временами вновь впадал в забытье, где его мучили кошмары, как все решили, военного прошлого. Судья, чтобы показать степень своей обиды, больше не вставал, утеплив ладонью прооперированное место, и не шаркал к бандитской кровати у окна - где прежде они вдвоем всласть смаковали Мишкины сигареты. Похоже, он тоже бросил курить. И бандиту не хотелось. Он отвернулся к окну, и втихаря замазывал прорехи на лице французскими румянами.
Мишка проснулся глубокой ночью. В темноте палаты он сел на кровати, обхватил ручищей зашитый лоб, и вдруг абсолютно отчетливо произнес:
- Старцев, Кириленко, где начальник охраны? Где Чурков, где, этот, как его, новый глава администрации? Почему мне ничего не докладывают?
Судья и бандит во мраке стрельнули друг в друга белками глаз, отдававшими синевой из-за отблеска уличного фонаря. А Мишка продолжал.
- Который день – ни доклада, ни сводок. Что за дела? Старцев! Кириленко!
- Миха, ты чего расшумелся, сон, что ли плохой? – донеслось из бандитского угла.
Мишка замер. Спустя несколько мгновений послышался шорох, что-то железное лязгнуло о спинку кровати, затем по полу прошлепали босые ступни. А еще через секунду в палате вдруг вспыхнул ослепляющий свет. Бандит и судья, щурясь, разглядели Мишку. Он стоял у выключателя рядом с дверью, держа обеими руками бандитский рашпиль, и мелко дрожал.
- Кто вы? – наконец сумел выговорить он. – Где я? Это переворот? Вы террористы?
- Сам ты террорист! – обиделся бандит. – Это же мы, Мишка!
Он хотел уже слезть с кровати, но вовремя посмотрел на судью, который давно пытался привлечь бандитское внимание, делая страшные глаза и отчаянно ввинчивая указательный палец в висок.
- Евпатий Коловрат! Накрыло мужика. – наконец догадался бандит и получше укутался одеялом.
Мишкин голос отчаянно дрожал:
- Переворот, я так и думал! Я ждал! Все годы, каждый день ... Вы из армии? Госбезопасность? Наркоконтроль? Может вам денег? Или акции: газ, никель, нефть! Что с моей охраной, а? Где Кириленко, Старцев?
И Мишка вдруг отчаянно рванулся в дверь. И спящий коридор ведомственного госпиталя взорвался безумным воплем:
- Кириленко, Старцев! Полтава четыреста двенадцать! Полтава четыреста двенадцать!
Затем, где-то уж совсем вдалеке, послышались старушечий визг и звон разбитого стекла. Мишка ворвался в ординаторскую и саданул пожилую санитарку рашпилем по руке. Меньше от боли – удар пришелся по надетой под халат, как это принято у стариков, вязаной душегрейке, а больше от обуявшего ее ужаса, санитарка заголосила смертным воем.
Мишка замахнулся еще раз для острастки.
- Звони, я сказал, ноль один!
- В пожарную часть что ли? – сквозь ужас переспросила санитарка.
- Звони хоть куда! Твои внуки, сука старая, у меня на Лубянке сгниют!
Мишка не заметил, как на крик к ординаторской сбежались заспанные пациенты. И не услышал как сзади, быстро оценив обстановку, к нему подкрался Васильев. Да-да, тот самый Васильев, телевизионная знаменитость и личный тренер главы государства по боевому самбо, только что переживший операцию на печени, перетянутой в узлы алкогольным циррозом.
Спустя секунду рашпиль был выбит из Мишкиных рук, спустя другую – был сбит с ног и сам Мишка Гамми. Он лежал без малейшей возможности шелохнуться, прижатый лицом к осколкам разбитого им стекла и ощущая шеей болевой захват мужским волосатым коленом. Ему оставалось лишь слушать, как сквозь причитания торопливо набирают номер дрожащие пальцы санитарки.
- Скорая? У нас тут буйный, приезжайте.
Мишка набрал воздуха в легкие и из последних сил ринулся к трубке, пытаясь не обращать внимания на чужое колено и болевой прием.
- Полтава четыреста двенадцать! Полтава четыреста двенадцать! – заревел он, срывая голос на хрип в надежде, что его послание достигнет адресата.
В этот момент знаменитый Васильев применил запрещенный прием, да и двое подоспевших к нему на подмогу спецназовцев – в тельняшках и семейных трусах – не стали стоять истуканами. Мишка напоследок взвыл, а потом впал в забытье. Он не чувствовал, как его руки тяжело вязали жгутом из полотенец, не ощутил боли в щеке, пробороздившей в битом стекле дорожку и оставившей на ней рубиновый след, пока его волокли из ординаторской в палату с решетками на окнах. Не почувствовал он и укола в вену слоновьей дозы успокоительного, который ему сделал вызванный из реанимационного отделения дежурный анестезиолог.
Но главное, Мишка не увидел действа, которое разыгралось вокруг больницы всего спустя пятнадцать минут, и которое навсегда останется в памяти дежурных той ночью медиков, не говоря уже о разбуженных пациентах. Из тех, кому повезло выжить.
В три сорок семь по московскому времени, когда небо с востока уже было готово к скорому рассвету, а на западе еще, сгрудившись, рокотали зарницами грозовые облака, ведомственный госпиталь спецслужб на окраине Москвы был захвачен.
Вынырнув из ночного мрака, над корпусом больницы зависли боевые вертолеты. Колонна грузовиков с погашенными фарами ворвалась в больничный двор, после того, как ворота проломила бронемашина. В считанные секунды по периметру рассыпались сотни вооруженных людей в черных масках. Но главная ударная группа десантировалась из вертолетов: по тросам, вышибив окна, в больницу проникли три десятка людей в черной униформе без знаков различий и в светонепроницаемых шлемах. Эта группа, рассредоточившись по этажам, продвигалась к единой цели – хирургическому отделению госпиталя, по дороге ведя беспощадный огонь на поражение. Под пулями, извергаемыми бесшумными стволами, полегли все, оказавшиеся на пути: медицинская сестра, которая везла капельницу прооперированному резиденту внешней разведки, двое любопытных прокурорских работников, выглянувших на шум из своей палаты, среди ночи вставший покурить полковник юстиции, и начальник районной дорожной инспекции, только что в коридоре получивший сегодняшний конверт от подчиненных. Всего, как потом написали зарубежные газеты, только по официальным данным, было убито двадцать пять и ранено свыше ста человек, что, по словам источников в МИДе, соответствует государственному нормативу для операций такого уровня. Сколько жертв было на самом деле – так и осталось тайной. Ведь отечественные газеты не написали о происшествии ничего.
Забегая вперед, можно отметить страшную судьбу липецкого бандита. Его зеркало на тумбочке в блуждающем свете прожекторов испустило солнечного зайца, и было принято снайпером за оптический прицел противника. Короткая очередь из вертолета разнесла зеркальце в блестящую пыль, и зацепила бандита. Он безуспешно прятался под одеялом, самонадеянно полагая, что вся эта заваруха с вертолетами и группами захвата затеяна ради него. Но пуля калибра семь шестьдесят две, словно лезвием отмахнула ему большой палец ноги. Судья, несмотря на бандитские призывы о помощи, так и не вылез из своего укрытия под кроватью, где никем не замеченный, провел в зловонной луже еще трое суток уже после окончания инцидента. Бандит же умер от кровопотери, так и не дождавшись медицинской помощи: у врачей госпиталя были в тот день и более насущные проблемы. К примеру - собственная жизнь.
Тем временем, группа из пяти человек, не встречая ни малейшего сопротивления, достигла ординаторской хирургического отделения. Завидев черные шлемы и короткие стволы, оба спецназовца в трусах и тельняшках, приглашенные санитаркой на кофеек, безо всякой команды умело грохнулись на пол вниз лицом, профессионально заложив руки за затылок. Перешагнув через их тела, главарь группы развернул к себе телефонный аппарат ординаторской и прижал к наспех перебинтованной руке санитарки вороненый ствол.
- С этого оконечного устройства был произведен кодовый сигнал. – глухо прозвучало из-под шлема. - Где лицо, произведшее сигнал?
- А? Что? – только и успела произнести санитарка.
Она отчетливо почувствовала приближающийся инфаркт, а еще она поняла, что про Лубянку буйный, видно не шутил. Но в этот момент боль прожгла каленым свинцом ее запястье. От ужаса расширенными глазами санитарка смотрела, как белый бинт напитывается бордовой кровью, и безвольно сгибается книзу кисть руки.
- Ахах-ахах! – словно собираясь с криком, но так и не сумев извлечь его из глубин своей души, запричитала старуха.
- Повторяю, где лицо, которое произвело сигнал? – невозмутимо переспросил шлем.
- Да ты чего творишь, отморозок?! – взревел знаменитый Васильев, который до того был застывшей ледяной скульптурой, ошалело взирающей на все из угла ординаторской.
Грешным делом ему вдруг подумалось, что все происходящее – лишь новое, прежде им не испытанное проявление его старой знакомой - белой горячки. Но пуля, раздробившая старухе руку, его отрезвила. Он рванулся было вперед, поддавшись необъяснимому инстинкту бойца, но его остановил бесшумный выстрел одного из шлемоголовых. Пуля попала знаменитому Васильеву в живот, и ему хватило сил, чтобы поднять на безликих людей в черной униформе пылающие гневом глаза.
- Да ты знаешь, кто я? – зловеще прошипел он неопределенно кому.
Это были его последние слова. Второй выстрел – в голову – превратил знаменитого Васильева в незатейливое безжизненное тело.
Главарь шлемоголовых вновь обернулся к старухе. Но ей больше не надо было ничего повторять. Сползая на пол и пытаясь поддерживать перебитое запястье, санитарка завопила в голос.
- Он в седьмой! В седьмой! Он в седьмой палате!
Группа молниеносно покинула ординаторскую, и рассредоточилась по холлу отделения в поисках седьмой палаты. А санитарка все продолжала голосить:
- В седьмой! В седьмой! Ключ! Возьмите ключ! Ой, мамочка, больно!
Но некому было прийти по зову санитарки – свою мать она схоронила четверть века назад. И никому не нужен был ключ – дверь в палату выбили ударом кованого сапога. Тот, кого раньше все знали в качестве Мишки Гамми - Михаила Селиверстова, огромного, словно лубочный богатырь, лучшего жестянщика автосервиса на Каховке – он был там, в палате. Он был привязан ремнями и полотенцами к койке, его лицо обрамляла корка запекшейся крови, и было видно, что недавний Мишка только что пришел в себя – от грохота и криков. Он силился открыть глаза, но веки его не слушались, они падали вниз неподъемными бетонными плитами.
Главарь шлемоголовых склонился над ним, и сдернув перчатку, ощупал пульс на шее.
- Пульс замедлен. – сказал он в спрятанные под покровом шлема микрофоны.- Вы меня слышите? – обратился он к бывшему Мишке.
- Да. - ослабевшим голосом ответил тот.
- Идентифицируйтесь.
- Полтава ноль семь тридцать два. Где же Кириленко, Старцев?
- Это вы сообщили о ситуации четыреста двенадцать?
- Да.
- Почему не воспользовались стандартной схемой?
- Не было возможности. Я… я проснулся здесь, в палате были неизвестные, мне показалось, что это переворот… Очень трудно говорить… Мне что-то вкололи.
Главарь сделал жест рукой, и один из шлемоголовых вылетел пулей из палаты.
- Вам известны другие коды идентификации?
- Да, конечно.
- Назовите.
- Колыма восемь - восемь - ноль - три - моя супруга, Прага три -четыре - пять - два – старшая дочь, Жмеринка…
- Достаточно.
Главный сдерживающим жестом тронул за плечо бывшего Мишку, и громко сказал в свои микрофоны:
- Внимание, объект идентифицирован. Активная фаза завершена. Всем группам поиска прибыть в сектор «Д» – пятый этаж, хирургическое отделение, палата номер семь. Остальным силам обеспечить эвакуацию.
Шлемоголовые, обступив бывшего Мишку, моментально освободили его от пут. Он потер затекшие запястья, потрогал саднящую щеку, и попытался подняться. Но его бережно уложили на место. В этот момент в палату втолкнули анестезиолога. Главарь направил на него ствол:
- Какой препарат ему ввели? Отвечать, быстро!
- Успокоительное. Да поверьте, я вообще случайно…
Грянул бесшумный выстрел, и медик скорчился на полу с разнесенным вдребезги коленом.
- Повторяю, препарат?
- Гексенал. – превозмогая боль провыл анестезиолог.
- Время?
- Не помню точно, в три с чем-то…
Анестезиолог, обхватив обеими руками окровавленное месиво, которое раньше было его ногой, чувствовал, что его нервная система не справляется с болевым шоком и сознание его покидает. Но голос из-под шлема был неумолим:
- Доза?
- Десять… Да, десять кубов…
продолжение следует